Текст книги "Дорога на высоту"

Автор книги: Инна Кинзбурская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Сын вошел в купе последним, на лице у него я заметила такое выражение, словно его уложили на ковер. Муж, видно, тоже заметил, потому что спросил:

– Что случилось?

– Знаешь, сколько пришлось выложить?

Сын назвал сумму. Она была вдвое больше той, которую запросили, когда договаривались, и почти вчетверо превышала сумму, которую отважились получить с нас три дня назад на вокзале в областном центре.

– Как? – не понял муж.

– Сказали, что мы так договаривались. С каждой семьи – по столько.

– Но ведь раньше не было речи о том, что – с семьи? – спросила дочка.

– Ясное дело. Грузят не людей, а вещи. О вещах и договариваются.

– Почему они решили, что нас две семьи? – дочка возмущалась. – Не надо было давать.

– Да, конечно, – усмехнулся сын, – ты бы так и сделала. Я бы посмотрел, что бы из этого вышло.

– Да... – сказал муж. – Ситуация непредсказуема. Ладно. Все в порядке. Едем.

Поезд тронулся, мы в самом деле поехали. И вскоре появился Вася. Несколько секунд – и Вася оценил ситуацию.

– Значит так... сколько вас?

Нас сидело семеро. Четыре места у нас были в этом купе, одно – в соседнем, а у сына и Алеши билеты были в другой вагон. Наш шел до Будапешта, а им ехать только до границы, кассир решил, что вместе нам быть ни к чему, никакие уговоры не помогли.

– На ночь – туда, – строго сказал Вася, медленно рассматривая наши билеты.

Да... журналистам бы, писателям, врачам-психологам, учителям и прочим инженерам человеческих душ васино понимание людской природы, знание, что человеку надо, кто на что клюнет.

Секунду-две сын и Вася смотрели друг на друга, затем Вася быстренько сложил билеты в свою сумку, похожую на кассу первоклассника, и молча вышел.

– Надо бы поговорить с ним, – сказала я.

– Надо, – согласился сын.

Он знал, как это важно для нас – еще около полутора суток вместе. Ему и самому это было важно, хотя, наверное, он думал о другом – чтоб мне было спокойнее. Но говорить с Васей не хотелось, это было тягостно, и он медлил.

Но тут открылась дверь, и вошел Вася. Он сел рядом со мной на полку и сказал горестно, очень сочувствуя нам.

– Вещей многовато... Вдруг выгрузят на таможне.

– Зачем?

– Как – зачем? Проверить.

Из слухов мы про таможню знали. Рассказывали, как вытряхивают все из чемоданов, попробуй потом – сложи. Чемоданы полным-полны, набиты туго, дома все не раз перекладывалось, чтобы все было аккуратно и рационально. А как сделать это быстро и в чужом помещении? Выгрузят, ни за что не успеешь обратно на этот поезд, он уйдет, пишите письма, жди, когда придет следующий. Да еще будут ли в следующем места. И сына уже не будет рядом, чтобы помочь. И носильщиков – где взять? И на чем добираться? На таможню отвезут, а к поезду – как хочешь.

– Вы же не хотите, чтобы вас проверяли на таможне? – сочувственно спросил Вася.

Подразумевалось, что он понимает – у нас есть недозволенный груз. Но мыто понимали, что он видит нас насквозь и знает, что такого груза у нас нет, что такие, как мы, ничего незаконного вывозить бы с собой не стали, но выгружаться на границе у нас нет ни сил, ни желания – у кого может быть такое желание?

– Да... – потянул Вася, неожиданно поднялся и вышел.

Несколько минут в купе царило молчание. Потом я опять сказала, что надо поговорить с Васей.

– Надо, – опять согласился сын.

– Положимся на судьбу, – сказал муж.

Но как раз Вася и был послан нам судьбою. Он опять появился, приоткрыл дверь, сделал сыну знак: выйди.

– Значит так, – сказал ему Вася в коридоре, – можно сделать, что вас не тронут на таможне. – У него был вид заговорщика, озабоченного тем, чтобы мы провезли свой недозволенный груз.

– Давай, – сказал сын, – делай.

Говорить, так обо всем сразу.

– В соседнем купе есть два свободных места, – сказал Васе сын.

– Должны сесть в Киеве, – сказал Вася.

– Жаль.

– Подумаю, – бросил Вася и снова быстро ушел.

Сын вернулся в купе и попросил меня:

– Собери чего-нибудь повкуснее. Пойду выпью с Васей.

Дома за бутылкой коньяка в дружеской беседе решались многие вопросы. Из всего, что было, я выбрала еду получше, сложила на тарелку и накрыла салфеткой. Сын взял бутылку водки, положил в пакет и вышел. Вернулся он через несколько минут – без пакета. На мой немой вопрос он ответил жестом: все нормально. Наивный человек – он хотел играть с Васей в кореши. Очень он ему нужен был – в кореши! Презент Вася взял, но сына выпить не пригласил, кореши у него были свои, он пил со своими, а чтоб было, за что, – надо, чтобы мы ехали.

Так даже лучше, хотя, конечно, немного не по себе. И главное – что будет?

Вася явился через полчаса, к водке он явно уже приложился. Опять вызвал сына в коридор:

– Перетаскивайтесь и рассчитывайся.

– Сколько?

Вася сказал. Сын присвистнул. Вася развел руками – дела сложные, того стоят.

Сын вернулся в купе, отец задал ему тот же вопрос, что и он Васе:

– Сколько?

Сын сказал.

– Что? – не выдержала я.

– Да, цены растут. Торговаться?

– Бесполезно, – махнул рукой муж.

– Я тоже так думаю.

Вмешалась дочка:

– Но он может взять деньги, а когда придут таможенники и станут нас потрошить, сделает вид, что не при чем.

– Конечно, может, – подтвердил муж.

– А если плюнуть на этого Васю? – предложил муж дочки. – Ничего же у нас нет, чего мы боимся?

– И Вася знает, что ничего у нас нет, – сказал сын, – но хочет заработать. А сорвется куш, обязательно приведет таможню.

– Ну, не обязательно, – умудренно произнес муж. – Но может.

– Слушайте, о чем мы думаем? Он переведет вас в соседнее купе? – спросила я у сына.

– Да.

– Плати.

Только за это надо было платить – еще немного вместе.

Мы долго сидели, далеко за полночь, больше молчали. Иногда я давала наставления: надо следить за здоровьем, надо чаще писать. А сын все говорил, чтобы я не плакала, хотя я не плакала – у меня уже не было слез, обещал, что скоро приедет. Потом муж сказал, что надо бы поспать, уже поздно, все устали, завтра будет еще день. Мы разошлись по своим купе, но только улеглись, еще не успели заснуть, в коридоре послышался шум.

– У меня все места заняты, – услышали мы Васин голос.

И чьи-то незнакомые голоса:

– Но у нас билеты.

– У меня тоже все по билетам.

– Безобразие! Мы билеты брали за целый месяц.

– Не кричите, – тихо и спокойно сказал Вася. – Люди спят. Сейчас мы все уладим. Пойдемте к бригадиру.

Голоса стихли, видно, они ушли.

– Кошмар... – прошептала я. – Что же теперь будет?

– А ничего, – ответил муж. – Спи.

Шум больше не возникал. Возможно, новых пассажиров поместили на места, которые освободили сын и Алеша. Почему-то меня не мучила совесть.

Мы все-таки заснули, но поднялись рано. Впереди было около суток пути, мы могли наслаждаться последними часами вместе и не думать о будущем.

Но вдруг – опять прибежал Вася. Он не вызвал сына в коридор на секретный деловой разговор, как делал это уже несколько раз, а вошел в купе, прикрыл за собой дверь, сел на полку напротив сына и с полминуты загадочно молчал. Эти полминуты он смотрел в лицо сыну, словно изучал своего визави.

– Что, Вася? – спокойно спросил сын.

– Давай честно, – произнес Вася тоном следователя из советского детектива. – Что ты положил под потолок?

– Я? Под потолок? Где? Когда? Зачем?

– Люди видели и мне доложили.

– Что видели?

– Во время стоянки в вашем купе какой-то мужчина что-то делал под потолком.

– Ну и что?

– Как – что? Он положил туда пакет.

– Откуда ты знаешь, что положил пакет?

– Видно из моего купе.

– Пакет над нашим купе?

– Нет, подальше. Но его можно было положить и протолкнуть. А видели, как кто-то клал – в вашем.

– Но я не клал.

– Не клал?

– Нет.

– Может быть, негр? Ты не видел?

– Нет, не видел.

– Не ты?

– Нет.

– Значит, негр.

В соседнем купе, где у нас было одно место и куда Вася поселил сына и Алешу, на левой верхней полке ехал негр. Он был чуть выше среднего роста, худощав, мускулист, одет аккуратно, застегнут на все пуговицы, лицо у него было, пожалуй, интеллигентное. Хотя я не так много встречала людей этой расы, чтобы с уверенностью судить об их интеллекте и о роде занятий, но похоже, он был студент или молодой инженер. В разговоры он не вступал, возможно, оттого, что не знал русский, а может, было ему неинтересно. Мы тоже не знали английский, и было нам не до него – у каждого свои заботы. Негр или лежал на верхней полке или стоял и смотрел в окно.

– Ну что ты! – возразил сын. – Не похоже.

– Ты их не знаешь, они могут, – уверял Вася. – Хочешь посмотреть?

– Можно.

Они вышли, сын вернулся вскоре, и я спросила:

– Ну, видно?

– Может, что-то и видно. Но я ведь не знаю, что там было и как там должно быть. Может, тряпки остались после ремонта.

Под крышей через весь вагон шел воздушный канал, а в купе, где ехал сын, был доступ туда – квадратное отверстие, в которое была утоплена плотно подогнанная крышка, привинченная болтами. Добраться туда мог только человек высокий, а чтобы проникнуть в канал, нужны были еще сила и ловкость: за считанные секунды человек, оставшись один в купе, должен был провернуть всю операцию – открыть, положить, протолкнуть, закрыть, слезть на пол и изобразить интерес к тому, что делается за окном. Вася явно льстил моему сыну – только ему под силу такая задача.

– Нет, – сказал Вася, он пришел вслед за сыном. – Это не негр – ростом маловат.

– Я тоже думаю, что не негр, – согласился сын. – Похоже, что он человек приличный. А что там может быть в этом пакете? Бомба?

Вася с сомнением покачал головой.

– Скорее наркотики. Провезет через границу, а там – миллионер. Вот, может, ты своим сделал такой подарок. Там продадут и будут при деньгах.

– Как это я не подумал раньше? – сын повернулся к нам. – Были бы вы там при деньгах.

Ах, как хотелось ему, я видела, поиграть с Васей. Может, изобразить испуг, а может, интерес. Или достать пакет трясущимися руками, а потом развернуть и показать – вот, смотри, Вася, здесь же ничего нет, только яичная шелуха и кожура от той копченой колбасы, что я приносил тебе вчера на закуску в презент. А может, вообще ничего не найти...

– Сынок, – сказала я, – не надо.

Он и сам знал, что не надо. Слишком многое стояло на карте.

– Все сходится на тебе, – настаивал Вася. Люди видели в вашем купе.

– Не знаю, Вася, может, им показалось.

– Слушай, – предложил Вася вдруг, словно только-только придумал, -пойдем, заберешь пакет. Ты же высокий, достанешь. Если найдут, будет плохо и тебе и мне.

– Тебе-то чего?

– Как? Я же здесь хозяин. Пойдем – достанем, выкинем, сделаем все, как надо, будет тихо, спокойно.

– Нет, Вася, я не пойду.

– Ты лучше скажи честно...

– Ну, Вася, – игра приняла другой оттенок, – ты же понимаешь, если бы это был я, я бы тебе признался. Ты мне уже как друг, ты же видишь.

– Значит, не ты, – опять сказал Вася.

– Нет, не я.

– Значит, негр. Ты английский знаешь, давай спросим негра.

– Нет, я не знаю английского. Может, никто не клал.

– Ты же видел – пакет?

– Далеко, видно плохо.

– Ты что – слепой?

– Немного, – сказал сын и достал из кармана очки.

– Значит, – негр, – еще раз сказал Вася и ушел.

Через полчаса он пришел опять.

– Слушай, ну ты же высокий, давай достанем.

– Нет, – твердо сказал сын, – я не буду. Да и тебе не советую. Лучше доложи на таможне, что заметил что-то подозрительное, тебе же еще и благодарность объявят.

– Да, – подтвердил Вася, – в самом деле, будет благодарность. Только вдруг это – ты, а тебя уже не будет. Ищи тебя.

– Меня-то как раз найти нетрудно, я ведь остаюсь, не уезжаю.

– Значит, не ты? – еще раз спросил Вася.

– Нет, не я.

– Значит, негр.

Неужели он придет еще? И что-то еще придумает? Или это последний раунд?

Сейчас я пишу и вспоминаю, с каким серьезным видом вел Вася следствие и как произносил убежденно: "Значит, негр," и думаю, как это было смешно и наивно, и нелепо, и глупо, но тогда нам было отнюдь не смешно, хотя мы понимали весь комизм и нелепость ситуации. И невозможно было послать этого Васю подальше, далеко-далеко, закрыть перед ним дверь: "Гуляй, Вася!"

Благодарность ему нужна, думала я со злостью. Повесить в рамочке под стеклом! Показалось, что не добрал бумажки, хочет еще. Решил взять на испуг. Да и в самом деле, как не струхнуть, все было задумано так хорошо. Интересно, попался ли кто-нибудь на этот крючок из моих соплеменников, или это премьера спектакля? Мы первые удостоились такой чести. Уж очень сын подходил к отведенной ему роли – высокий, сила вроде есть, общительный, и деньги первый раз выложил, не торгуясь, значит, есть деньги.

Сейчас я понимаю, что психолог Вася видел: сын не только физически крепок, но и нервы у него не шалят, потому не вызвал сына в коридор говорить один на один, а пришел вести допрос при нас, чтобы мы испугались очень, чтобы уговорили сына достать этот злосчастный пакет, выкинуть, дать Васе на лапу и замести следы. Это не мы, конечно, не мы, но надо было все сделать тихо и гладко, чтобы никто ничего не видел и не знал, и чтобы не было задержек и пускания крови. Мы должны были уговорить сына... Я должна была... Я, слабая женщина.

Но я не сделала этого. Я ненавидела этого Васю, от которого зависел мой покой. Я задыхалась от злости. Молча.

– Спокойно, мама, – сказал мне сын. – Все нормально.

Кажется, эту схватку он выиграл.

...Поезд остановился у границы. Сумки у сына и Алеши были уже собраны, они были одеты, только без курток.

– Все, – прибежал Вася, – выходите.

– Все, – как эхо повторил сын и решительно потянулся за курткой.

– А вы сидите в купе, – на ходу крикнул нам Вася.

Мы все-таки вышли в коридор – проводить сына и Алешу. Я припала к сыну; рядом к Алеше, своему сыну, припала дочь. Несколько секунд я вдыхала родное тепло. Сын слегка обнял меня за плечи, не давая себе расслабиться, провел по плечу рукой и легко, но уверенно отстранил меня:

– Все, мама, пора. Ты только держись, я приеду.

Потом обнялся с отцом.

– Я на тебя надеюсь. Держитесь.

Он ушел, высокий, статный, и Алеша, тоже высокий, но худющий, куртка свободно спадала с плеч. А ведь два года назад, когда он жил дома, нормально питался и занимался спортом, он тоже был крепок и широк в плечах. И вот, что стало с ним за два года на скудных студенческих московских харчах... И от этой худобы его, может, это была последняя капля, у меня по щекам полились слезы. Господи, что это делает с нами жизнь?! Несет, словно сухие листья.

Мы вернулись в купе и сели. Все молчали. Дочка отвернулась и смотрела в темное зашторенное окно. Наверное, чтобы мы не видели, как текут слезы.

– Да... – сказал муж.

В вагоне было тихо, в коридоре пусто. Все будто затаилось и ждало. Потом вдруг раздался топот, пробежали какие-то люди в военной форме, наверное, они заглядывали во все купе, заглянули и в наше:

– Оружие есть?

– Нет.

Оглядели помещение, секунду-другую всматривались в лица – похожи ли мы на террористов? – решили, что не похожи, и исчезли.

А мы все сидели, почти не разговаривали – прислушивались. Наконец, в вагоне появились таможенники. Мы поняли это по тому, что все как-то задвигалось и задышало. Двери в коридор были открыты, мы слышали, как люди останавливались, заходили в купе, выходили, шли дальше. До нас доносился тихий звук разговора, но слов разобрать было невозможно. Так они добрались до соседнего купе, где негр был сейчас один – мы все собрались вместе. Там они, кажется, даже прикрыли дверь, кажется, задержались дольше, чем у других. Но может быть, это казалось нам тогда, это были как раз те минуты, которые кажутся вечностью.

Что происходило в соседнем купе, я могу только гадать, наверное, более тщательный досмотр и только, все-таки ехал не человек из Союза, иностранец. Что они там досмотрели, не знаю, скорее всего – ничего, потому что, когда поезд тронулся дальше, негр спокойно лежал на своей левой верхней полке.

Наконец, они появились и в наших дверях – двое серьезных мужчин в форме. Я окинула взглядом наши чемоданы – неужели их придется раскрывать?

– Документы.

Мы протянули документы. Все внутренне сжались.

– Доллары есть?

Конечно. У нас были доллары – по сто пятьдесят на нос. Их поменяли нам на рубли один к шести. Сейчас, когда в беснующемся бывшем Союзе доллар стоит сто-сто пятьдесят, а то и все двести рублей, этот курс кажется нам невозможно низким, так не бывает, а тогда он только подскочил в десять раз, и мы считали, что с нас сдирают шкуру.

Мы показали доллары и документ на право вывоза этого несметного богатства.

– Советские деньги есть?

Еще днем этот вопрос задал нам Вася. Мы удивились: зачем нам советские деньги – в ту страну. Вася был другого мнения, он знал больше нашего и не поверил или сделал вид, что не поверил, что у нас нет с собой денег из страны исхода. Но он заботился о том, чтобы весь свой нелегальный груз мы провезли благополучно, ему за это заплачено. И Вася дал нам наставление:

– Скажете, что есть двадцать рублей, ходили в ресторан, обедали, осталось. Лучше положите на стол.

Мы так и сделали. Сын вынул из кармана две десятки и положил на столик.

– Вот, двадцать рублей, – сказали мы серьезным мужчинам в форме, готовые дать еще одну взятку на этой земле.

Но они не интересовались такими мелочами. Свои двадцать рублей мы провезли через границу, в Будапеште, в коридоре гостиницы, где ждали самолет, мы поменяли их на форинты. Последних хватило на маленький пакетик довольно вкусных конфет, мы съели их сразу же. Это был первый кутеж за границей.

– Кофе есть?

– Икра есть?

– Счастливого пути.

Они вернули нам документы. И ушли. Они даже не зашли в купе, все время стояли в дверях. Странно, но мы не расслабились, было какое-то непонятное ощущение, так бывает, наверное, когда ждешь сильного удара и внутренне сжимаешься, а удар оказывается неожиданно слабым.

– Может, просто они устали проверять? – предположила дочка. Все-таки наше купе последнее.

– Жаль, – сказал муж дочки.

– Чего?

– Что у нас нет с собой ничего запрещенного. – Он даже не улыбнулся. Но это у него такая манера – он умеет шутить, не улыбаясь.

Мы сидели, отгороженные от мира зашторенными окнами, открывать их не разрешалось. Поезд тронулся, нас куда-то недолго везли, потом состав толкали вперед, назад и снова вперед, затем подняли странно легко и аккуратно опустили. Мы поняли, что нас переставили на узкоколейку западных дорог.

Вдруг прибежал Вася.

– Иди сюда, – позвал он меня.

Он завел меня в свое купе и открыл окно. Метрах в тридцати я увидела белую вязаную шапочку сына. Господи, какой ты умница, что разыскал нас в этом тупике. В темноте я пыталась рассмотреть родные черты.

– Все в порядке? – скорее догадалась, чем услышала я.

– Да, да.

Он поднял руку с раскрытой ладонью – знакомый прощальный жест.

– Все, – сказал Вася и закрыл окно. И тоже спросил:

– Ну – порядок?

– Да, да. Спасибо, Вася.

Ах, как жаль, что у меня уже не было денег – я бы все их сейчас отдала Васе.

Наконец, поезд тронулся. Мы легли на полках, но не спали, под нами уже текла чужая земля, и было как-то тупо-тревожно.

В Будапеште мы выгрузились из вагона, в торопливом беспорядке сами кидая вещи. Когда все уже лежало на перроне, я оглянулась. Вася стоял у вагона, спокойный и усталый, наблюдая за тем, как выносили вещи.

– Ну что, нашли пакет? – спросил муж у Васи.

– Нет. Наверное, негр испугался, достал пакет и выбросил. – Вася говорил так серьезно, что даже неудобно было улыбнуться.

Ну, Вася, ну, детектив!

Подъехали тележки, а с ними вежливые представители страны, куда мы ехали:

– Ваш багаж?

И стали грузить.

В СТАРОМ ДОМЕ

– Ну... живете... – Гость чешет затылок и еще раз оглядывает все окрест. Мы поворачиваем головы вслед за ним. Справа в лучах солнца сверкает снежная вершина Хермона, перед нами – рукой подать, минута ходьбы, шоссе перейти -уходят в небо и вдаль извивы гор, одетые в зелень сосен и кипарисов. Все уже виденное, облюбованное нами, но мы снова смотрим на это чудо – глазами нашего гостя. Кра-асо-та-а!

– И воздух, воздух! – Гость набирает его полную грудь, выдыхает, опять набирает. Мы уже навосторгались воздухом, но невольно делаем то же самое.

– Везет же людям.

Люди – это мы.

Гость минуту молчит. Может быть, пытается мысленно переварить увиденное, а может, млеет от кислородной сытости. Если есть кислородное голодание, то, наверное, возможна и сытость. Но оказывается, он просто нам немного завидует:

– Что я вижу, когда выхожу из своего дома? Передо мной коробка из восьми этажей, сбоку, правда, поменьше – пять. И через дорогу – коробки, коробки.

У нашего Гостя небольшой прелестный дом, когда-то он строил его на окраине городка, где живет, а теперь городок разросся, дом окружили местные небоскребы. За нас он, конечно, рад, но обидно за себя, за свое неудачное местожительство.

Перед Гостем как-то неловко. Пытаемся шутить:

– Продавай свою виллу, перебирайся сюда. Через дорогу много пустых домов, еще можно купить.

Нет, на это он не согласен. На край света? Вот если бы туда, к нему поближе, переместили вид на Хермон, лес и горы, перекачали свежий воздух...

Ну, как хочешь. Воля твоя. Дыши перегаром, выхлопными газами, выбросами химических заводов. Любуйся на какой пожелаешь из восьми этажей. Можешь на все восемь сразу.

Но все равно неловко. Наш Гость приехал в страну почти полвека назад, ничего ему не давали, кроме лопаты в руки, работал тяжело, страну строил, себе дом строил. А мы? Где-то воздвигали светлое будущее, то, что соорудили, рухнуло, мы сели в самолет... Прошло всего четыре года (или целых четыре года!), но все-таки не более, чем четыре года, а мы здесь, на высоте, перед нами горы в лесах, справа Хермон. Будем воспитанными хозяевами, не станем кичиться своим богатством.

Хотя мысленно наслаждаемся всем, чем владеем.

С того места, где мы стоим, с нашего дворика, не видно, но если дойти до перекрестка и спуститься чуть-чуть по ущелью, открывается дивная гряда гор, из которой выступает двуглавая красавица. Ущелье, правда, давно покрыто асфальтом, теперь это горная дорога, шоссе, по нему мы ходим пешком в город, в центр. Когда мы спускались здесь в первый раз, гора приворожила меня, я не могла оторвать от нее взгляда. И каждый раз, идя по этой дороге, я смотрю и смотрю на странной красоты седловину, на две вершины, от которых вправо и влево, как полуопущенные крылья птицы, лежат горы. Все это день ото дня разное, другое. На фоне синего неба гряду видно четко и она особенно прекрасна. Иногда эта огромная дивная птица купается в облаках и кажется, что она парит. В ненастный день из-за гряды поднимаются черные тучи, клубятся и растут, и движутся на нас, и мы идем им навстречу, охваченные удивительным чувством причастности к чему-то непонятно высокому. Я и не пыталась разобраться, отчего у меня перехватывало дыхание, и вдруг узнала, что это и есть знаменитая святая гора, здесь жили великие праведники.

Гость, понятно, все это знает, на горе бывал. Но не будем хвастать, что двуглавая красавица теперь входит в наши владения.

– Да... живете... – снова говорит Гость. – Как у Бога за пазухой.

Наверное, он сказал не то, скорее всего не то, он говорит на иврите, возможно, в нашем древнем языке и выражения такого нет, а слова, которые он произнес, нам незнакомы, многих слов на иврите мы еще не знаем, но жест, сопровождающий фразу, и выражение лица понятны без перевода: "Устроились в тепленьком местечке". Ну, а что такое "тепленькое местечко", как не широкая грудь Господина вселенной?

Помните, в той стране, мы говорили, когда встречали людей, которые, как нам казалось, избранники судьбы: "Живут, как у Бога за пазухой".

А теперь избранники – мы сами.

У нас есть половина маленького домика, нам дала его в пользование страна, толстая улыбающаяся чиновница поставила штамп в нашем удостоверении репатриантов, сказала:

– Поздравляю. Это вам до конца жизни.

Кто знает, сколько до этого конца?

Домики наши маленькие светленькие с красными крышами, выстроились на склоне горы ступенями. Все одинаковые.

– Правда, немного напоминают бараки? – Это мы стараемся не очень задаваться перед Гостем.

Наверное, он согласен, что да, похожи, потому что пытается утешить:

– Ну что вы! Прекрасно.

– Конечно. Улучшенный вариант бараков, – соглашаемся мы.

Рядом с домом маленький клочок земли, и запестрели на нем уже цветы, и борются с ветром тоненькие прутики деревьев, их привезла и посадила Ирина, а мы холим и поливаем.

– И будет сад, – говорю я Гостю.

– Ган Эден, – улыбается Гость.

x x x

Гостя нашего зовут Абрам. Очень редкое еврейское имя. Там – редкое. Были Аркадии, Александры, Анатолии, что угодно на букву "А", но только не наше кровное, родное – Абрам, Авраам. Еще отчество у людей пожилых могло сохраниться – Абрамович, куда от отца, как и от праотца, денешься. Хотя и с этими еврейскими именами-отчествами случались истории.

Был у нас друг. Не так чтоб уж самый-самый, но в течение лет двадцати выпили мы с ним немало хорошего и не очень хорошего вина на всяких семейных и прочих торжествах. Звали этого друга обычным, вполне русским именем. И на работе, мы знали, имя-отчество у него были приличные.

Поехал наш друг как-то в командировку в Прибалтику, а поскольку был он нам человеком близким, то знал, что нужна нам, просто необходима одна вещь, а достать ее, купить в наших краях невозможно. И вдруг там, в этой почти загранице он увидел, что эти вещи свободно стоят в магазинах, можно купить, а денег свободных, естественно, у него нет. Какие деньги у советского инженера, дай Бог хватило бы жене на подарок. И получаем мы телеграмму: "Могу купить... Вышлите Ригу до востребования на имя..." и дальше сумма немалая и имя-отчество невозможно еврейские, не то что Абрам или Хаим, я таких тогда и не слыхала.

– Что бы это значило? – подумала я вслух.

– Наверное, нашел в Риге старого родственника... – тоже вслух раздумывал муж.

Посылать деньги в далекий город на имя какого-то неизвестного нам еврея казалось нам делом рискованным.

– Но вещь нужна, – повторяла я.

– Значит, пошлем, – соглашался муж.

– Но – незнакомый еврей, а наш друг, ты знаешь, человек доверчивый.

– Значит, не пошлем.

– Но это единственная возможность...

Мы не спали полночи. Наконец решили: пошлем. Будь, что будет. Не все же евреи обманщики. Утром мы отправили деньги. А через несколько дней вожделенный дефицит уже был у нас дома. Мы открыли бутылку вина, чтобы отметить это событие.

– Слушай, – спросила я нашего друга, – а почему надо было переводить деньги на чье-то чужое имя?

Он долго смеялся, а потом сказал:

– Так это я и есть. По паспорту.

– Значит, то, что мы знаем, – подпольная кличка?

Он развел руками – что делать?

Так жили многие из нас.

Я помню, присутствовала как-то на заседании одного ответственного комитета, где утверждали кандидатов на разные должности, не очень высокие, но все-таки начальственные. Среди тех, кто ожидал и волновался, был один молодой человек. Он уже давно и неплохо выполнял свои обязанности, которые всесильный (в данных масштабах) комитет должен был разрешить ему выполнять их и дальше. Заседавшие его прекрасно знали, был он молодым и беспартийным, все называли его просто Игорь.

Наконец, его пригласили в кабинет, председательствующему передали документы. Он долго молча их рассматривал, будто видел человека впервые. Потом поднял голову:

– Странно, тут написано "Исаак". Это что – в переводе?

Кандидат в начальники весь сжался и стал лепетать что-то насчет дедушки, которого звали Исааком, а мама хотела...

– Ну-ну, – барственно произнес сидящий за столом, – значит, так. Расскажи, Исаак...

Не помню, что надо было рассказать. Помню лицо его – видно было, как человеку тяжко.

Сейчас этот молодой человек в Израиле, и жена говорит о нем: "Мой Ицик". Приятно.

Мы все рассекретились.

Мне нравится, что появились Хаимы и Моше. Приятно произносить имя Гостя. Моего дедушку тоже звали Абрам, дедушку, которого я почти не знала, он умер, когда мне было года два-три, но память моя навсегда сфотографировала его лицо – глаза, пенсне, бородку...

В нашей семье уже здесь, в Израиле, родились малыши. Одного из них назвали Авраамом. Каким он вырастет?

Мы рассекретились, клички поменяли на имена, но сбросили ли панцири, которые вынуждены были носить? И выпустили ли на свободу души?

x x x

Абрам вошел в нашу жизнь вскоре после того, как мы приехали в Израиль. Встреча наша была случайной, но дружба оказалась прочной, многое было связано с ним, так и вспоминается.

Вот так же стоим мы с Абрамом посреди двора, Абрам заглянул к нам, как заглядывал часто. Только было это год назад, и двор был другой, и дом другой, это дом, в котором мы с мужем жили тогда.

– Это же надо, – говорю я Абраму, – совершенно ничего не соображать?

– А зачем? – удивляется он. – Думать вредно для здоровья.

Мы смотрим, как по светлым, недавно выкрашенным стенам дома стекают струи мутной бетонного цвета жижи.

– Я всегда считала, что среди евреев нет дураков.

– Евреи умные, когда живут среди других народов.

Абрам знает, что говорит, он из галута, правда, давно-давно, но пока добрался до Израиля, был в концлагере, повезло – выжил, а потом исколесил пол-Европы.

– А у себя дома?

– Ты же видишь, какие мы умные у себя дома. – Это к нам присоединился мой муж.

– Если бы они могли посмотреть на свою работу со стороны, наверное, умерли бы со смеху.

– Но ты-то смотришь со стороны, почему не смеешься?

В самом деле мне не смешно, мне плакать хочется.

А ведь было – радовалась. Было.

x x x

– Все в порядке, – сказал маклер, можете вселяться, – и протянул нам ключи от квартиры. – Что полагалось по договору, хозяин сделал.

Мы потрогали новенький блестящий краник, открутили, вода потекла. Прекрасно. В углу прихожей стоит маленький холодильник, старенький, с побитой эмалью. Воткнули вилку в розетку – заурчал. Чудесно. Кровать? Пощупали матрац. Не новый, но спать можно.

Слава Богу, у нас есть крыша. На год. Пока на год. Чего там заглядывать дальше.

– Спасибо, Йоси.

Йоси, довольный, кивнул, принимая благодарность в придачу к кругленькой сумме, которую получил от нас несколько дней назад. И отбыл.

Случалось с вами такое? Вы заболели, у вас жар, ломота, озноб. Пришел врач, спросил участливо:

– Ну, что случилось?

И все. Жаловаться вроде не на что, ломота вас не мучает, кажется, что и температура упала. И вы смущенно бормочете:

– Вот немного приболел, но ничего, не страшно.

Доктор согласен: ничего страшного, вы в полном порядке. Но стоит врачу уйти, и недуг набрасывается на вас с удвоенной силой. Болезнь-то никуда не делась. То был эффект участливого присутствия.

Пока Йоси ходил с нами по комнатам и показывал, как все хорошо, прекрасно, казалось, что так оно и есть. Но Йоси ушел, и сразу все померкло.

– Что за запах? Открой окна, – сказала я.