Текст книги "Дорога на высоту"

Автор книги: Инна Кинзбурская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

С тех пор они жили спокойно, нормально жили, вроде как прежде, внешне у них был порядок, даже родился Игорешка, поздний прелестный ребенок, яблоко раздора, умненький папин сынок. Правда, здесь, в Израиле, папе не до Игорешки, но то, что случилось, осталось с ними. В них.

Тогда она ждала слов. Как ждала! Женщине нужны слова. Но слов она не услышала, покаяния не было.

А сейчас? Зачем?

Когда-то Анатолий говорил: "Женщины любят сильных мужчин, мужчина должен быть уверен в себе, у него должна быть почва под ногами. Тогда можно брать, а не ждать милости". Светлана испугалась, что он что-нибудь похожее скажет сейчас. Не надо. Не надо.

Она повернулась к нему, готовая утешить. Без слов. И уснуть.

Завтра рано вставать. Завтра снова – уборка, автобус, занятия, магазины, рынок, опять автобус, поздняя дорога домой. Но главное – не опускать... Нет, не планку, лапки. Не опускать лапки. Память подбросила ей это слово вместе со старой притчей.

Две лягушки однажды вечером допрыгались до того, что попали в бочку со сметаной. Стали тонуть. Одна решила: "Все равно умирать. Чего трепыхаться? 3ачем тратить силы?" Сложила лапки, не двигалась и – утонула. А другая... Другая изо всех сил била лапками, била, била, била. Всю ночь. И к утру, когда рассвело, вдруг обнаружила, что под ней что-то твердое, она стоит, не тонет. Под ней оказалось масло. Она сбила его из сметаны.

– Я не женщина, – подумала о себе Светлана, – я лягушка в сметане.

И холодна она была, как лягушка.

Утром Светлана уже собиралась уходить, когда раздался телефонный звонок.

Светлана остановилась, прислушалась. Мама взяла трубку.

– Алло! Да. Тебя, – сказала она Светлане.

– Госпожа Домски? – спросили на иврите. – Вы могли бы завтра приехать к нам на интервью?

Она положила трубку, отошла к окну. По лицу текли слезы. Она не могла их остановить.

– Мама, ты плачешь? – спросил Игорешка.

– Нет, малыш, мне что-то попало в глаз.

Мама подошла, стала рядом.

– Света, – сказала мама, – это только интервью...

– Я понимаю. Это ничего не значит.

– А что же будет, когда тебя в самом деле примут на работу?

– Ты думаешь, это когда-нибудь будет?

1994-96 гг

* ДОРОГА НА ВЫСОТУ (записки в пути) *

ВАСЯ

Вася был росту небольшого, не худой, не толстый, нормальный мужичок лет тридцати пяти. Он быстро бегал по вагону, заглядывал в купе, потом куда-то исчезал, появлялся снова, останавливался, опять убегал. Вот он есть, вот его нет, ищи, где хочешь, если нужен, все равно не найдешь. И вдруг – Ва-а-ася! Заглядывает в наше купе:

– Ну как, все нормально?

Я думаю, он мог быть и выше ростом и ниже, толще или худее, но глаза у него должны быть только такие – светлые, водянистые, словно краску развели водой и размазали кисточкой по блюдцу, прежде чем выкрасили Васины глаза. На круглом курносом лице его они были, как две лужицы, ни маленькие, ни большие, в них можно заглянуть, но при этом только увидишь свое отражение, а узнать, о чем думает Вася – нет. Можно лишь догадываться.

К тому же и имя у него могло быть только такое – Вася. Его не могли звать никак иначе.

Но до Васи была еще дорога в несколько суток – от дома. От того мгновения, когда я протянула ключи новой хозяйке моих стен. Уже не моих.

Я пытаюсь вспомнить, какая была погода. И не могу. Стоял декабрь, но кажется, было сухо, поднималось солнце. Это было утром, в восемь часов утра. Маленький автобус, заказанный накануне, подошел к подъезду. Мы спустились вниз в окружении друзей и знакомых, что пришли взглянуть на нас, наверное, в последний раз. Их лица, их глаза я помню. Многие, я видела, не верили в реальность происходящего. Мы тоже – не верили.

В то утро и в те несколько дней все было, как в фильме на телеэкране, который не смотришь. Фильм крутится, а ты, занятый своим делом, лишь иногда взглядываешь на экран. Эпизоды не связывались и не осмысливались, просто запоминались, чтобы потом всплыть, как всплывают сейчас, когда я об этом пишу.

До последней минуты из квартиры что-то выносили и выносили.

Рано-рано пришли бывшие наши соседи, когда-то мы дружно жили рядом на одном этаже. Они собирались взять обещанные им стулья, без которых мы не могли обойтись до отъезда и потому не отдали раньше.

– А это что? – спросили они, увидев на полу кучу неупакованных вещей.

– Хотите – берите.

Они отобрали из кучи какую-то обувь, одежду, на кухне присмотрели посуду. Я знала, они купили за городом дом, все это могло туда пригодиться. Барахла приглянулось им довольно много, а сумку они непредусмотрительно не принесли и стояли растерянные. Мне стало жаль их. Я машинально открыла баул и достала, что было сверху – не новый, но еще хороший пододеяльник. Они побросали в пододеяльник отобранное шматье, и бывший наш сосед, начальник отдела большого научного института, взвалил все это, как мешок, на плечо и поволок домой через весь город. Правда, было еще рано, город только просыпался...

Большой раздвижной обеденный стол уволокли бывший сослуживец моего мужа и его жена. Они пришли, когда мы кончали есть, и говорили:

– Ничего, ничего, кушайте, мы подождем.

Но есть уже не хотелось.

Я смотрела, как они разбирают стол на части, складывают и связывают их. За этим столом еще обедал мой папа, он любил обедать за большим столом -спокойно и неторопливо. Папа, как живой, встал вдруг перед моими глазами и посмотрел на меня печально, словно тоже прощался. Я прикрыла глаза и, наверное, пошатнулась, потому что кто-то спросил:

– Тебе плохо?

– Нет, ничего, все в порядке.

Прислонив к себе разобранный стол, новые его владельцы стояли в коридоре и очень грустили, что мы уезжаем, и желали нам благополучно устроиться на той земле. Они грустили так искренно... Я слушала, а в руках еще держала скатерть, только что снятую со стола. Скатерть была красивая – белая с украинским узором. Папа любил, когда стол был накрыт ею.

– Возьми, – я протянула скатерть жене сослуживца мужа. – Пусть уж вместе...

Она кинула скатерть в сумку. И они ушли – надо было успеть на работу.

Пришла приятельница моих приятелей. Это была высокая полная и шумная женщина. Наверное, она неплохая женщина, но есть в ней две черты, которые вызывают у меня чувство протеста и раздражают: знание всего обо всем и любовь... к евреям. Она очень гордилась тем, что родственники и православные знакомые упрекали ее: "Чего это ты дружишь с жидами? Что ты в них нашла?" И говорили о евреях скверно, она рассказывала, что говорили. Но женщиной она была мужественной, дружбу не рвала, любовь ее не гасла. Она даже не обижалась, когда евреи, которых она объявляла своими друзьями, не приглашали ее на застолья по случаю семейных праздников. Она приходила сама.

В то утро она тоже пришла без зова, хотя, правда, без зова пришли многие. Я думаю, она просто не могла допустить, чтобы мы отбыли на святую израильскую землю без ее напутствия.

– Мне очень жаль, что вы уезжаете, – услышали мы, – даже представить себе невозможно, что вас здесь не будет. Но вы правильно делаете, что уезжаете, ничего хорошего здесь не будет. – Имелось ввиду: ничего хорошего – для нас.

Полминуты спустя она заметила на подоконнике электронный будильник. Этот будильник несколько лет назад нам подарила дочь. В то утро, на рассвете, он разбудил нас в последний раз.

– Ты не берешь часов? – спросила гостья.

– Нет.

До сих пор не знаю, почему мы не взяли их с собой. Первое, что пришлось нам купить на нашей исторической родине был именно будильник: по утрам надо было подниматься в ульпан, занятия начинались рано. Но вещей нужных, дорогих сердцу было множество, а в самолет разрешалось брать только по сорок килограммов на человека. На двоих восемьдесят. Это – постель и одежда. И то далеко не все, что нужно. Нас предупреждали разные рекламные проспекты: "Не вздумайте брать с собой больше груза, все придется бросить в аэропорту". Мы зажали себя и откладывали и то, и это, в том числе и изящный светло-серый будильник.

– О! – воскликнула приятельница моих приятелей. – Я возьму их себе. На память о вас. И вообще – мне нужны часы.

С этой минуты разлука с нами стала уже не так тяжела для нее. Я не пишу о тех, кто застыл, замер от горя, прощаясь с нами. О них – в другой раз. Это рассказ о Васе.

Но до Васи, раньше, на дороге, что уводила нас из обжитого дома, появилась Наташа. Почта принесла голубоватый конверт – вызов в страну предков, мы свернули на эту дорогу и шли по ней долгие месяцы. Были встречи, наверное, и до Наташи, но вот сейчас я почему-то вспоминаю ее.

У нас была неплохая квартира: три комнаты, немаленькая кухня, балкон -все, что нужно для нормальной жизни. С тех пор, как город узнал, что мы уезжаем, в нашей квартире не переставал звонить телефон. Знакомые и незнакомые, услышав от нас одно и то же – "нет", удивлялись все одинаково:

– Вам что, деньги не нужны?

И делали один и тот же вывод:

– Вы ненормальные. Как можно бросать квартиру просто так?

Мы не бросали квартиру. Мы сдавали ее жилищно-коммунальной конторе.

Муж позвонил в контору:

– Когда принимает начальник?

– По какому вопросу? – строго спросила секретарша.

– Мне нужно сдать квартиру.

– Сдать?

– Да. Мы уезжаем за рубеж. Совсем.

Трубка немного помолчала. Конечно, работники конторы жили не в вакууме, они знали, что евреи "валят" из страны, но то были жители других городов, из нашего города евреи только начали уезжать, и в нашей конторе таких случаев еще не было. Раньше подавались за длинным рублем на Север, тогда квартиры оставляли за собой и пускали туда на время бездомных. Бывало – люди переезжали в другие города, тогда квартиры меняли. Но еще никто никогда не приходил и не говорил: "Я уезжаю совсем, нате вам квартиру".

– Начальник очень занят, – пробормотала секретарша.

– Мне нужно срочно.

– Сейчас я узнаю.

Молчание длилось еще полминуты и было каким-то непробиваемым, возможно, трубку в приемной жилконторы зажали рукой – совещались. Наконец, на том конце провода опять возник голос секретарши:

– Обратитесь к главному инженеру, она принимает сегодня с четырех. Главный инженер была женщина средних лет, немногословная и деловая.

Она уже знала, зачем к ней пришли, до того, как муж открыл рот. Она взглянула на него внимательно, словно оценила.

– Хорошо, я пришлю к вам мастера.

– Зачем?

– Посмотреть состояние квартиры.

– Когда придет мастер?

– Завтра утром.

Приятельница моих приятелей, та самая, которая потом стала обладательницей часов, подаренных дочкой, та самая, которая все обо всем знала, сразу оценила ситуацию:

– Они заставят вас делать ремонт.

Ремонт? В моей вылизанной квартире с золотыми обоями и сверкающими, как зеркало, полами?

– Да, – сказала она. – Зря вы не согласились продать мне квартиру. Я бы все сама устроила, и теперь вы бы уезжали спокойно, без всякой бюрократии.

Боже мой, что же это будет? Мы уже нахлебались из бюрократического котла, оформляя документы, сыты по горло, и все не кончается эта трапеза. Билеты на руках, а визы не выдают – нужна справка о том, что сдали квартиру. Значит, просто выйти из дома и отправиться на вокзал нельзя. Заранее сдать квартиру мы тоже не могли – где жить до отъезда?

Что делать? Надо ждать утра, утром должен прийти мастер. Мастера, мы знали, зовут Наташа.

Утром Наташа не пришла. И вечером тоже. Мы пытались найти ее по телефону, но безуспешно. Мастер была "на объекте", и никто не знал, когда она вернется в контору.

– Звоните, – советовали нам и спокойно клали трубку.

Терпение накалялось. Муж отправился в ЖЭК.

– Буду ждать, пока появится. Должна же она появиться.

Когда Наташа вернулась с объекта, неизвестно, может быть, и не уходила, в мастерской шла пятиминутка, Наташа была там. Мужу велели подождать, его терпения хватило минут на пятнадцать, затем он не выдержал и открыл дверь в мастерскую. Наташа оказалась очень молода и смазлива, она совсем не походила на мастера строительных работ. В изящном платье, в туфельках на каблучках, с распущенными волосами она сидела в окружении слесарей и маляров. И решала государственные дела.

– Вам что? – спросила Наташа, обратив на вошедшего свои светлые глаза.

Муж сказал.

– Ах да, я совсем забыла... Но уже поздно, конец дня... Теперь – завтра.

– В котором часу? – резко спросил муж.

На лице у Наташи отразилось недовольство, но потом она смилостивилась:

– Ладно, позвоните с утра. Если будет транспорт, подъеду.

Наверное, так и полагалось по намеченному сценарию – натягивать тетиву нашего терпения.

– Ну, а если потребуют, чтобы мы делали ремонт? – вопрошала я в ужасе целый вечер.

– Ты же понимаешь, что это невозможно, – урезонивал меня муж. Наконец, Наташа появилась. Она приехала седоком на мотоцикле и была еще раскрасневшаяся от ветра. На ней были обтягивающие брючки, кроссовки и светлая – под цвет глаз – куртка. Наташа прекрасно выглядела.

Не обтерев ног, она прошлась по квартире, оставляя следы на полах. Заглянув во все углы, она остановилась посреди комнаты и спокойно уставилась в лицо мужа своими светлыми глазами.

– Надо делать ремонт.

– Какой? Вы же видите: квартира в хорошем состоянии.

– Вот, – сказала Наташа и ткнула пальцем в какую-то царапину. – Вот, -она отыскала пятнышко.

Я не могла этого вынести. Я готова была убить эту девицу в роли мастера. Или хотя бы выцарапать ее наглые глаза.

– Выйди, пожалуйста, – сказал мне муж, почувствовав опасность. Из-за двери я слышала их разговор.

– Мы уезжаем через неделю. До этого нам нужно еще получить документы. За это время, вы же понимаете, сделать ремонт невозможно.

– Почему?

– Ладно, предположим, мы согласились делать ремонт. Где взять материалы?

– Купить.

– Где? Вы же знаете, что в магазинах ничего нет.

– На стройке.

– Значит – украсть?

– Почему – украсть? Купить.

– Значит тот, у кого я куплю, должен украсть.

– Не знаю... Это ваше дело. Без ремонта я не дам справки.

– Может, это могут сделать ваши маляры?

– Они заняты.

– Ну, потом. Мы предварительно оплатим.

Она помолчала чуть-чуть, словно обдумывала, можно ли это сделать, хотя заранее было ясно, что возражений не будет.

– Хорошо, я составлю смету, – сказала Наташа.

Ожидание сметы было повторением уже пройденного. Мастер была "очень занята", "где-то на объекте", а когда муж застал Наташу в конторе, оказалось, что она "еще не успела".

– С ума сойти можно! – восклицала я. – Сколько они могут запросить?

– Сколько угодно. И придется платить.

– Ну конечно!

– У тебя есть другой выход? – Муж всегда отличался здравомыслием. У меня не было выхода. И у него тоже. У нас обоих не было выхода. Были деньги, немного денег, ведь мы все продали. Эти деньги мы все равно не могли увезти с собой.

Наконец, Наташа сказала:

– Приходите.

В ЖЭКе она спокойно протянула мужу написанную от руки бумажку. Читать он не стал – какая разница, что будет делаться в бывшей нашей квартире, – а сразу посмотрел вниз на графу "итого", увидел сумму. Что ж, еще и побожески.

– Нет визы главного инженера, – сказал муж.

– Пожалуйста, можно подписать.

Главный инженер была очень занята и подписала бумагу, не глядя.

– Деньги сдать в кассу? – спросил у нее муж.

– Можете отдать мастеру.

– Да, – подтвердила Наташа, – можете отдать мне. Они вышли в коридор, муж вынул из кармана и протянул Наташе пачку купюр. Она, не считая, сунула их в карман брючек. Наташа была еще в брючках – видно, только вернулась с объекта.

– Справку... – напомнил муж.

– Ах да, справку... – Наташа нагнулась над столом, что-то написала на узеньком листочке бумаги, расписалась. Протянула листочек мужу.

– Нужна печать, – сказал муж.

– Поставьте у секретаря.

Дома он развернул Наташино писание. Оказалось, что наша квартира превосходна и ремонта не требует.

– Комедия... – произнес муж.

Но мне не хотелось смеяться. Хотелось плакать.

...Мы спустились вниз в окружении друзей и знакомых. Маленький автобус стоял у подъезда. Он был единственной реальной вещью в этом нереальном мире. Нас ждет автобус – мы уезжаем. Уезжаем впятером – мы с мужем, дочка, ее муж и Алина, их дочь, наша внучка. Сейчас заедем за ними на соседнюю улицу, потом – на вокзал в областной центр. А там: Москва – Будапешт – Тель-Авив. И дальше – куда занесет.

В областном центре мы выгрузили чемоданы и баулы, сложили их у стены в здании вокзала.

Боже мой, сколько у нас оказалось вещей! Откуда?

Но нет, все верно, все нормально, ничего лишнего. На каждого из нас пятерых по сорок килограммов багажа, да еще по небольшой сумке, что разрешается брать с собой в самолет – в руках. До Москвы нас провожают друзья, а до границы, до станции Чоп, едем всемером – с нами наш сын и Алеша, сын дочки, наш внук. Они пока остаются. Так получилось.

Компанию эту надо чем-то кормить и в дороге и в Москве, в Москве не очень-то купишь, а будем там три дня – нужно еще оформить какие-то документы. Да... Сумки с едой неподъемные.

Эти два баула... Они – до Москвы. Жить там будем у родственников знакомых, слава Богу, что пускают под крышу, но обеспечить постелями такую ораву... Надо что-то стелить, чем-то укрываться. Везем с собой, в Москве оставим. Что делать?

На нас теплые пальто и сапоги – в Москве зима. В Будапеште тоже зима. В солнечном краю, куда мы едем, нет зимы, нет морозов, там вечное лето, там не нужны сапоги и пальто. Мы везем с собой легкие куртки и кроссовки. В Будапеште перед тем, как сесть в самолет, мы их наденем. Зимнюю одежда придется бросить.

И еще – у каждого, кто провожает, своя сумка.

Всю эту гору (как аккуратно ее не складывай, все равно – гора) венчает выпирающий из-под прозрачной пленки велосипедный руль. Это муж дочки везет с собой своего старого верного друга – спортивный велосипед. Он разобран на части и обтянут пленкой, но все равно привлекает внимание.

– Ты с ума сошел, – сказала я, когда увидела, как велосипед заносят в автобус.

– Не провезем, – успокоил меня хозяин велосипеда, – выбросим.

Я забегу вперед, за черту рассказа, и скажу, что бросать нам ничего не пришлось. В Будапеште нас встречали представители страны, куда мы ехали, все, что было при нас, погрузили в самолет, мы могли прихватить и больше, но – кто знал? В Будапеште нас только попросили проверить, нет ли в багаже бомбы или чего-нибудь другого, что может взорваться – вдруг кто-то незаметно нам подложил. Нам и самим бомба была ни к чему, мы проверили, все было в порядке. А велосипед, против которого я так возражала, выручал нас неоднажды в начале нашего пути по дорогам исторической родины.

– Ну и ну... – услышала я голос мужа.

И голос сына:

– Да...

Они стояли возле Монблана из наших чемоданов и, наверное, пытались представить себе, как эта гора переместится в вагон.

– Пойду искать носильщиков, – сказал сын.

...Мы сидели с подругой, самым близким моим другом, на жестких неудобных вокзальных стульях. Нас неумолимо куда-то несло, ничего уже нельзя было изменить. Я как-то вдруг сразу отключилась от суетных дел, бразды правления по устройству этих дел были отданы сыну вместе с остатками денег на их оплату. Мы сидели с подругой, касаясь друг друга плечами, мы не плакали, больше молчали. Иногда она говорила:

– Ты увидишь, все будет хорошо, все у вас там будет хорошо. Ты только пиши.

– Да, да, конечно, я напишу. У вас тоже все будет хорошо. Ты тоже пиши.

– Я буду писать. И ты пиши. Все будет хорошо, вот увидишь, – повторяла она, как заклинание.

Все куда-то разбрелись, муж, уходя, поручил нам смотреть за вещами, и, машинально глядя на чемоданы, я замечала, что происходило возле. Память сама сложила в свою кладовую снимки мгновений, и сейчас я смотрю на них, словно перебираю фотографии или прокручиваю ролик.

В большом новом здании вокзала в тот день мы были одни с такой поклажей, не стоило труда выхватить нас из муравейника обычных пассажиров и вычислить, кто мы такие. Подходили какие-то люди, о чем-то говорили, уходили. Потом появился сын с мужчиной в темном, постояли спиной к нам лицом к чемоданам, поговорили. Мужчина в темном ушел, пришел муж с каким-то небритым, поговорили втроем. Я видела – сын согласно кивнул небритому, услышала, как сын произнес свое любимое:

– Лады.

Небритый ушел, а муж и сын подсели к нам.

– Пасут, – сказал муж.

Я не сразу поняла.

– Кто? Кого пасут?

– Они – нас.

– Ну ребята... – сказал сын насмешливо, но и явно отдавая им должное: знают люди, как работать.

Я заметила на лице у сына знакомое мне выражение: он готов был вступить в игру, не ради денег, ради азарта – кто кого переиграет. Он был спортсмен, борец, он знал азарт схватки, но и умел держать себя в руках, я знала. Здесь был не ковер, и на карту надо было ставить не ступеньку пьедестала почета. Совсем иное.

Наверное, муж тоже заметил, что боролось в сыне.

– Что делать? – сказал он предусмотрительно. – Монополия. Нам ли с ней тягаться?

– Что случилось? – спросила я и сама удивилась, как безучастно прозвучал мой голос. Я знала, все как-то решится, мы уедем.

– Все нормально, – сказал муж.

– Много просят? – спросила подруга.

– Не знаем, сказали: "Договоримся".

– Что они – одни на вокзале?

– Как видишь.

– Сегодня это их куш, – добавил сын.

Появилась Алина с ее двоюродным братом. Он провожал нас, они вместе гуляли, ожидая посадки.

– Мы пойдем в игральный зал, – сказала она. – Я должна просадить последние деньги.

И они исчезли опять.

– Что за деньги? – спросила меня подруга.

Я объяснила. Как и все мы, Алина отрывала от себя дорогие ее сердцу вещи. Родители сказали: "Вот это берешь и ни грамма больше". И она раздала свои сокровища подругам. Но не все. "Это, – сказала она про электронные игры, – я продам". Бизнесмена из нее не получилось, игры она продала меньше, чем за полцены, но какие ни есть деньги лежали в кармане, надо было с ними что-то делать. Мороженого уже не хочется – наелись, напились ситро.

– Жаль, – сказала подруга. – Жаль игры. Они же так мало весят.

Тут она, видно, решилась, открыла свою сумку, достала из нее книжку.

– Может, ты все-таки возьмешь с собой? – Она протянула мне книжку, маленький томик. Это был Пастернак. – Когда станет грустно, он тебе поможет. Здесь всего двести граммов. Двести граммов Пастернака.

Я взяла книжку, машинально наугад открыла, стала читать знакомое. И поняла, что, конечно, увезу ее с собой, и выкину, если надо будет, что угодно, из чемодана.

Время шло, носильщики не появлялись.

– Пойду поищу, – сказал сын. – Что-то мне неспокойно.

– Не волнуйся, – остановил его муж, – они своего не упустят.

Старший был опытнее и мудрее, он больше разбирался в людях. Младший, хоть и был спортсмен, но все равно горяч и импульсивен. Да к тому же взял на себя заботу о нашей дороге и должен был, так он считал, я понимала, стелить соломку во всех местах возможных падений. Направлять штурвал нашего семейного ковчега в обход рифов.

Я поняла, что плохо себя веду: надо бы покормить людей, и позвала всех есть. Нас было много, все сгрудились вокруг меня, кто сидел, кто ждал стоя. Я доставала из кастрюли куски холодного мяса, клала их на хлеб, увенчивала соленым огурцом и протягивала каждому. Сын стоял так, чтобы видеть вход в здание вокзала, он уже было потянулся за своим обедом, но вдруг отдернул руку, бутерброд чуть не упал на пол.

– Сейчас, – бросил он и ринулся к выходу.

Я оглянулась, в дверях была видна морда небритого.

Через несколько минут сын возвратился.

– Сволочи, – сказал он, машинально взял хлеб с мясом, не сел, стал стоя жевать.

– Что случилось? – спросила дочка.

– Темнят.

– Успокойся, – сказал ему отец.

– Но до поезда уже не так много времени, – сын посмотрел на часы. Он явно проигрывал. У них в руках были все козыри, а у него ни одного. У него -только боль и тревога. Оттого, что мы уезжаем. В неизвестность. А он остается.

– В крайнем случае погрузим сами, – сказал муж. – Вот поедим и начнем выносить вещи.

Но я видела, что и муж начинает нервничать.

"Ребята" во главе с небритым явились, как только мы кончили есть. Они окружили сына, как ни в чем не бывало.

– Все будет в порядке, хозяин, – сказал небритый тоном, за которым стояло: "Мы свое дело знаем". Он оглядел поклажу, словно видел ее впервые и оценивал. – Значит так... Надо две телеги, – и назвал сумму.

– Ладно, – сказал сын, багровый от злости. Ему редко приходилось проигрывать схватку. – Давай, грузи.

Небритый кивнул команде – берите.

– Да... ребята... – угрюмо произнес сын, когда мы уже были в вагоне.

Но они и в самом деле неплохо работали. Они пронесли вещи через дверь, которая для всех остальных была закрыта, и когда мы вошли в вагон, все было удобно и аккуратно разложено. Мы могли спокойно сесть и ждать, когда тронется поезд.

Мы молчали. Молчал и сын. Может быть, он готовил себя к тому, что еще не раз ему придется проиграть в этой дороге. А может, это я сейчас так думаю, а тогда он просто немного расслабился и ни о чем не думал.

Сейчас я прокручиваю в памяти свой ролик и думаю, что нам повезло. Рассказывали потом друзья разные вокзальные истории. Одних на московском вокзале ждала машина, заказанная накануне родственниками, живущими в Москве. Но у машины оказались проколоты шины – она заехала на территорию, уже присвоенную кем-то. Другой шофер, наивный человек, согласился приехать за друзьями москвичей. Его взял за грудки детина в голубом комбинезоне.

– С этого вокзала в аэропорт отправляем только мы, – сказал детина. -Запомни это. Но если ты уже приехал и очень хочешь везти, можешь откупиться. – Шофер вынужден был заплатить дань.

Нет, нас Бог, хвала ему, почему-то миловал. На вокзале нас встретил друг дочери, он взял на работе машину, отвез нас в чью-то пустующую в то время квартиру. Через три дня, уладив все дела, мы приехали на другой московский вокзал к поезду "Москва – Будапешт".

Людей на вокзале было невозможно много, как на всех больших вокзалах, но среди этого множества легко узнавались наши попутчики. По всем залам ожидания разбросаны были островки из компактно сложенных баулов и чемоданов. Островки эти были чуть большими или чуть меньшими, но все чем-то походили друг на друга, как походили друг на друга и люди, печально стоящие рядом с вещами. Может быть, в том, что вещей в каждой компании было все-таки многовато, но были они не обычно по-вокзальному свалены, а уложены заботливо и аккуратно, угадывалось грустное – это все имущество, весь скарб уезжающих куда-то людей. Все, что у них осталось. Больше у них ничего уже не было, только эти огромные нарядные новые чемоданы.

Сколько ж их едет вместе с нами? Именно сегодня, именно этим поездом? Словно это последний поезд, который увозит моих соплеменников из родных мест.

Надо было искать носильщиков. Муж и сын ушли. Когда вернулись, еще продолжали говорить, я помню обрывки фраз.

– Черт с ним, – голос мужа. – Спокойнее. Выхода-то нет.

– Я понимаю, – это голос сына. – Но... Ловят момент, сволочи. – Он уже не злился, плыл по течению, с трудом удерживая штурвал, чтобы не занесло на мель.

– Конечно. Ты же видишь, другие не берутся, только эти.

Муж вспомнил и рассказал, как много лет назад он ехал в Москву в командировку поездом, который шел с Кавказа. На московском вокзале поезд еще только замедлял ход, а вдоль перрона бежали носильщики с тележками и кричали проводникам:

– Евреи есть?

– Нет, – сказал проводник вагона, где ехал муж.

– Как – нет? – возразил муж. – Я еврей.

Проводник окинул взглядом мужа, стоящего в тамбуре с портфелем в руке, и усмехнулся.

В чем дело, муж понял, как только сошел на перрон. Евреи с Кавказа уезжали в Израиль.

– С тех пор все в стране изменилось, – закончил муж свой рассказ. -Носильщики тоже.

Похоже, что носильщики разбивали здание вокзала на невидимые геометрические фигуры, и если команда забивала кол в одной из фигур – это мое, другие не подходили. Чтобы держать цену. Но это сейчас, вспоминая, я думаю так, а тогда мыслей этих не было, тогда все кружилось и расплывалось. Приехало и пришло много родных и друзей – проводить нас, лица вокруг были грустными, они время от времени приближались и впечатывались в память крупным планом, я вижу теперь их хорошо и отчетливо, словно вот они – стоит протянуть руку.

Плакала дочка брата, единственная моя племянница, очень похожая на меня. Она стояла с опущенными плечами и вытирала слезы. Наверное, она горевала не столько о том, что мы уезжаем, хотя и нас терять ей было тяжко, она оставалась – об этом она плакала, о том, что остается. Брат мой не приехал, он был болен, мы простились с ним накануне. Приехал сын его, внешне похожий на моего сына. Странно было от него услышать:

– Нет, я никуда не поеду. Моя земля здесь.

Мой сын не мог бы сказать этого. Кто знает, где – наша земля?

Плакала самая близкая подруга дочки, она знала, что ей самой никуда не уехать, она оставалась в страшном и неясном мире. Всю оставшуюся жизнь она будет только писать письма и ждать писем.

Пришел друг дочери, тот самый, что встретил и приютил нас в Москве. Он стоял рядом с молодой миловидной круглолицей женой своей, она улыбалась, и он тоже говорил бодряще:

– Семнадцать лет назад я провожал туда свою тетю, через год она прислала фотографию – в брючном костюме и в темных очках. Совсем заграничная дама. Так что не волнуйтесь, все там будет у вас хорошо.

– Я куплю себе брючный костюм и темные очки?

– А почему бы нет?

– Спасибо, хороший ты человек. Пишите, когда вас встречать – там.

– Да, конечно.

Я вижу высокую статную фигуру сына. Он приблизился ко мне:

– Прощайтесь.

– Да-да... уже... – у меня сдавило горло.

Жена сына приехала в Москву нас проводить и привезла детей, чтобы мы могли увидеть их еще раз. Маленькая дочка сына, моя тезка, бегала и каталась по скользкому полу вокзала. Она все подбегала ко мне и просила: "Не уезжай!" При этом казалось, она вот-вот заплачет. Но она не плакала, вновь убегала и вновь возвращалась: "А когда ты приедешь?" Так она спрашивала всегда, когда мы расставались, нам часто приходилось расставаться: мы жили в разных городах. Но раньше были и встречи. А теперь – будут? Старший брат ее, сын сына, тоже далеко не взрослый, наверное, многое понимал. Он ничего не спрашивал и был грустным.

Надо было прощаться: их поезд в большой русский город, где они живут, уходил раньше нашего. Мы пошли проводить их немного, и, выходя из здания вокзала, жена сына оглянулась и незаметно перекрестила нас. Она просила Господа сохранить нас. И сказала тихо:

– Все. Теперь все у вас будет в порядке.

Но о чем я пишу? Я же собиралась рассказать о Васе.

До Васи на ролике, что я прокручиваю, есть кадры, где – носильщики московского вокзала. Последние кадры в Москве. Носильщики вели себя, как их коллеги в нашем областном центре. Появились как раз вовремя, погрузили часть вещей на телегу, увидели – не помещается, тут же подкатили еще одну, работали дружно, слажено, молча, с сознанием важности того, что делали. Вагон еще был закрыт для посадки, а наши ребята уже грузили поклажу с другого входа, и когда разрешили посадку и мы вошли в вагон, все было уложено здесь в лучшем виде, мы могли спокойно сесть и расслабиться.