Текст книги "Федор Чижов"
Автор книги: Инна Симонова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Глава третья
«МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ ИСТИННЫМИ ДРУЗЬЯМИ»
В ссылке Чижов узнал о выходе в свет «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя и о реакции на них в обществе. «О Гоголе в Петербурге ходят престранные слухи, будто он помешался, – подлый, очень подлый Петербург», – писал Федор Васильевич в сердцах Александру Иванову [265]265
ИРЛИ. Ф. 365. Оп. 2. № 59. Л. 2 об.
[Закрыть] .
Чижов был не на шутку встревожен очерняющими писателя сплетнями. Как и все славянофилы, он видел в Гоголе старшего и ближайшего своего союзника, пытающегося воссоединить в русском сознании истину всеобщуюс истиной конкретно-национальной(«Правда там именно и есть, где они ее ищут», – говорил о славянофилах Гоголь [266]266
Гоголь и славянофилы // Русский архив. 1890. № 1. С. 149.
[Закрыть] )…
После Италии Чижов и Гоголь встретились на Украине, в мае 1848 года. Гоголь только что вернулся из паломничества в Иерусалим, ко Гробу Господню, и гостил у матери и сестер. На неделю заехал в Киев повидать друзей. Остановился у А. С. Данилевского, приятеля детских лет, с которым отправился когда-то из родной Васильевки завоевывать Петербург.
Гоголь был наслышан о репрессиях, обрушившихся на Чижова, и попросил его разыскать. «Мы… встретились истинными друзьями», – припоминал подробности тех памятных дней Чижов [267]267
Русский архив. 1890. № 1. С. 149.
[Закрыть] .
Их многое объединяло, и прежде всего любовь и грусть по оставленной Италии. Вечера у Данилевского, у попечителя Киевского учебного округа М. В. Юзефовича, совместные прогулки по городу, утренние встречи в общественном саду, в Киево-Печерской лавре… Говорили мало, но и в молчании понимали друг друга. Разбитой и больной в то время душе Чижова была понятна болезнь души Гоголя. Высказываемые вслух автором «Выбранных мест» мысли о путях спасения России на началах разумного устройства труда падали благодатным семенем в душу начинающего предпринимателя и побуждали к деятельности.
Недоброжелатели нередко упрекали Гоголя в «трактовке окружающих свысока», требовании не только внешних знаков почтения, но и нравственного подчинения. По мнению же Чижова, Николай Васильевич, осознавая исключительность ниспосланного ему Всевышним дара, обладал величайшим христианским смирением. Своего рода «оригинальность» в поведении Гоголя, его замкнутость, в которой некоторые усматривали гордыню и надменность, Чижов объяснял тем, что истинный гений, творец обречен судьбой на одиночество. После очередной встречи с Гоголем в Киеве он в письме к Александру Иванову в Рим утверждал: «Назначение нашего писателя высоко, потому и жизнь его должна быть своего рода иночеством» [268]268
Из письма Ф. В. Чижова к А. А. Иванову от 13.VIII.1848. – ИРЛИ. Ф. 365. Оп. 2. Д. 59. Л. 6.
[Закрыть] .
Как-то в одной из бесед Гоголь поинтересовался, где Федор Васильевич намеревается обосноваться после ссылки.
– Не знаю, – отвечал в раздумье Чижов, – вероятно, в Москве.
– Да, – согласился Гоголь. – Кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться… [269]269
Чижов Ф. В.Воспоминания о Гоголе // Кулиш П. А.Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Т. 2. С. 240.
[Закрыть]
В конце 1848 года Николай Васильевич и сам поселился в Москве, в доме Талызина на Никитском бульваре, у графа Александра Петровича Толстого. Бывая с кратковременными визитами в Белокаменной, Чижов часто виделся с Гоголем у Хомяковых и Смирновых, сопровождал его в неспешных прогулках по московским бульварам. К этому времени здоровье сорокалетнего писателя оказалось расшатано, силы были на исходе.
Однажды они сошлись на Тверском бульваре.
– Если вы не торопитесь, проводите меня, – предложил Гоголь.
Шли большей частью молча. Чижов поинтересовался самочувствием спутника.
– У меня все расстроено внутри, – быстро заговорил Гоголь, словно желая поскорее высказаться, быть понятым и найти сочувствие. – Я, например, вижу, что кто-нибудь споткнулся, тотчас же воображение за это ухватится, начнет развивать – и все в самых страшных призраках. Они до того меня мучат, что не дают спать и совершенно истощают мои силы… [270]270
Там же. С. 241.
[Закрыть]
Известие о смерти Гоголя потрясло Чижова. Отныне, руководствуясь «единственно высоким побуждением служить памяти покойного писателя», Федор Васильевич становится душеприказчиком наследства, оставленного Гоголем небогатому своему семейству, и издает его полное собрание сочинений. Чижов сверяет тексты с рукописями, предоставленными матерью Гоголя и его сестрами, впервые восстанавливает все цензурные купюры 1847 года в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Даже корректуру, столь кропотливое и требующее особого внимания дело, и то берет на себя.
Обращаясь как-то к своим почитателям, Гоголь просил их покупать только тот его портрет, на котором написано: «Гравировал Иордан». Поэтому Чижов заказал Федору Ивановичу Иордану, в 40-е годы входившему в организованный Чижовым кружок русских художников в Риме, а в 60-е – профессору и ректору Петербургской Академии художеств, выгравировать портрет их общего друга для помещения на фронтиспис.
Полное собрание сочинений Гоголя под редакцией Чижова вышло тремя изданиями: первое – в типографии П. Бахметева в 1862 году в количестве 6 тысяч экземпляров, второе – в 1867-м и третье – в 1873–1874 годах в типографии А. Мамонтова тиражом соответственно 10 тысяч и 12 тысяч.
Выручаемые от продажи книг деньги – до 7 тысяч рублей в год – Чижов исправно, по мере их накопления, посылал семье Гоголя. О чрезвычайной щепетильности Федора Васильевича свидетельствует признание его секретаря А. С. Черокова: нуждаясь время от времени в мизерных суммах – рубля полтора на обед или на извозчика, Чижов предпочитал занять эти деньги, нежели взять их из ящика своего письменного стола, где лежала не одна тысяча рублей, полученная накануне от книгопродавцев сочинений Николая Васильевича [271]271
Чероков А. С.Указ. раб. С. 32–33.
[Закрыть] .
Как опекун наследников Гоголя, Чижов не единожды в 60-е годы выступал в роли «докучливого просителя» перед близким ко Двору князем Петром Андреевичем Вяземским и «утруждал» его просьбами замолвить слово перед Государем о единовременном из Кабинета Его Императорского Величества денежном вспомоществовании племянникам Николая Васильевича, оставшимся сиротами после смерти его сестры Елизаветы Васильевны Гоголь-Быковой. После длительных и упорных ходатайств 12-летний племянник писателя Николай был определен на казенный счет в Полтавский кадетский корпус, а племянницы, близнецы Варвара и Анна, приняты в Полтавский институт благородных девиц [272]272
Российский государственный институт литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 195. Оп. 1. Д. 3022, 5124.
[Закрыть] .
Чижов ревностно следил за всеми публикациями, касающимися Гоголя, – будь то воспоминания людей, знавших Николая Васильевича, или работы литературных критиков о его жизни и творчестве, – и откликался на них всегда живо и темпераментно. Спустя почти два десятилетия после кончины писателя, уже сам смертельно больной, он негодовал, прочитав в сентябрьской книжке «Русской старины» за 1875 год «престранную» статью о некогда близком ему человеке: «Всё из его переписки подобрано так, чтоб изобразить Гоголя почти что пройдохою, обирающим всех, даже мать свою, не говоря уже о друзьях. Ну, признаюсь, после этой… статьи проф. Миллер [273]273
Миллер О. Ф., профессор Петербургского университета.
[Закрыть]является весьма ничтожным человеком. В Гоголе было много странностей, страшно много нравственной гордости, весьма мало образования, – что вместе с сильною талантливостью и с тем, как у нас балуют и портят талантливых людей, делало Гоголя часто несносным; но Гоголь был всегда чист, неподкупен и благороден!» [274]274
ОР РГБ. Ф. 332. К. 3. Д. 3. Л. III об., 112.
[Закрыть]
Забегая вперед, скажем, что упокоился прах Федора Васильевича Чижова на кладбище Свято-Данилова монастыря в Москве, в шести саженях от могилы Николая Васильевича Гоголя – снова в одном «доме», как было в их земной жизни, когда на Via Felice (улице Счастья) в Риме жили они под одной крышей.
Глава четвертая
НА ЛИТЕРАТУРНОЙ НИВЕ
К середине 50-х годов среди жизненных приоритетов Чижова шелководство стало отходить на второй план. С его неуемным характером невозможно было ограничиться каким-нибудь одним делом: «Взятая мною работа (шелководство. – И. С.)ниже объема сил моих, то есть не требует полного их напряжения, тогда как, например, история искусств или что-нибудь тому подобное требует всего напряжения ума и потому не оставляет никакой возможности спрашивать себя, точно ли это деятельность» [275]275
ОР РГБ. Ф. 332. К. 2. Д. 7. Л. 43.
[Закрыть] .
Он возвращается к давно составленной им программе сочинения о различии между иконописью и живописью, встречается с иконописцами-старообрядцами, изучает соборные постановления, Четьи Минеи, Прологи.
В 1852 году в Москве после долгого перерыва славянофилам удалось возобновить «Московские сборники», которые они собирались превратить в периодическое издание. Но, как и прежде, их намерениям не суждено было осуществиться. Уже в августе 1852 года вторая книжка «Московского сборника» была подвергнута двойной цензуре – Министерства просвещения и Третьего отделения. Мнение последнего было однозначно и не ново: «Московские славянофилы смешивают приверженность свою к русской старине с такими началами, которые не могут существовать в монархическом государстве, и, явно недоброжелательствуя нынешнему порядку вещей… дерзко представляют к напечатанию статьи, которые обнаруживают их открытое противодействие правительству» [276]276
Цит. по кн.: Кошелев В. А.Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов: 1840–1850-е годы. Л., 1984. С. 52.
[Закрыть] .
В марте 1853 года «Московские сборники» были окончательно запрещены. Славянофилы снова лишались возможности печатать свои произведения, а И. С. Аксакову (редактору сборников), сверх того, запрещалась редакторская работа. За братьями Аксаковыми, А. С. Хомяковым и И. В. Киреевским учреждалось секретное наблюдение.
Между тем в письменном столе Чижова на хуторе в Триполье накопилось немало статей, которые он берег для славянофильских изданий. «Напишите, нет ли каких литературных предприятий?» – спрашивал он у Ю. Ф. Самарина в одном из писем 1854 года [277]277
ОР РГБ. Ф. 265. К. 207. Д. 31. Л. 2 об.
[Закрыть] . Но в журнальной деятельности «москвичей» наступил очередной вынужденный перерыв.
Лишившись печатного органа, славянофилы потеряли возможность обнародовать свои взгляды, открыто участвовать в общественных полемиках на злобу дня, рекрутировать среди читательской аудитории новых своих сторонников. «Нет великого слова, нет знамени, нас ведущего; мы ходим, как слепцы, ищем деятельности ощупью; беспрестанно спотыкаемся», – подводил итог общим настроениям Федор Васильевич [278]278
Там же. Ф. 332. К. 2. Д. 7. Л. 43.
[Закрыть] .
Начавшаяся в 1853 году Крымская война дала толчок росту в стране оппозиционных настроений. Смерть в самый разгар войны Николая I пробудила надежды на либерализацию российской общественной системы. Эти ожидания, правда, с известной долей скептицизма, разделил Чижов. «Был я в Москве, – восстанавливал он спустя годы в памяти подробности тех событий, – <когда> пронеслась весть о кончине Николая Павловича. Вступил на престол Александр Николаевич. В первую минуту как-то полегче стало дышать, но едва прошла первая минута – все радовались,<на что-то> надеялись, – я спрашивал… не рано ли? Точно, мы вздохнем легче, но легкость нашего дыхания не отзовется ли тяжелым дыханием народа? Мы живем в ту минуту, когда слабость характера едва ли не хуже самого страшного деспотизма… Время требует не барского, а человеческого внимания к народу» [279]279
Там же. Л. 36–36 об.
[Закрыть] .
Летом 1855 года Чижов получил несколько писем из Москвы от Ю. Ф. Самарина, в которых тот уведомлял о возможности новой передачи «Москвитянина» в руки славянофилов. Участвовать в журнале намеревались, кроме Самарина, А. С. Хомяков, А. И. Кошелев и князь В. А. Черкасский. «Редактором будет какой-то Филиппов, – пометил в своем дневнике Чижов. – Он (Самарин. – И. С.)предлагает и мне участие. Я от души рад тому, что будет где приютиться…» [280]280
Там же. Д. 8. Л. 2.
[Закрыть]
Московские славянофилы надеялись, что «трипольский сиделец» помимо прямого, литературного, участия в задуманном предприятии возьмет на себя труд подыскания корреспондентов для журнала в Киеве. Чижов ответил сразу же, обстоятельно изложив свои соображения по поводу рентабельности издания и высказав ряд дельных советов, как поднять его тираж.
«Весть о приобретении „Москвитянина“ меня порадовала, – писал он Самарину, – она предупредила мои начинания… Я намерен был нынешнею зимою поговорить с Вами и Кошелевым, не хочет ли Александр Иванович (Кошелев. – И. С.)быть издателем журнала, которого редакторами, я думал, быть мне и Аксакову по полугодно, во-первых, потому, что год напряженной деятельности страшно утомляет; во-вторых, что это уладилось бы с моими сельскими занятиями… На „Москвитянина“ я смотрел как на крайность, в случае отказа».
Вновь, как и десять лет назад, Чижова смущало имя приверженца «теории официальной народности» М. П. Погодина, который долгие годы был связан с изданием «Москвитянина» – журнала, подкармливаемого правительством и находящегося под покровительством министра народного просвещения С. С. Уварова. «С Погодиным надобно вести дело весьма осторожно и до последней степени определенности, – советовал Чижов, – иначе он может все испортить. Это я знаю по десяткам опытов. Потом, поднимать павший и не однажды уже падавший журнал гораздо труднее, чем начинать новый» [281]281
Там же. Ф. 265. К. 51. Д. 15. Л. 5 об., 6.
[Закрыть] .
Но передача «Москвитянина» в руки славянофилов так и не состоялась. «Все дело рухнуло, как я и ожидал, – сообщал Самарин Чижову, – и, слава Богу, что до начала. По крайней мере, мы не осрамились перед публикой» [282]282
Там же. Ф. 332. К. 51. Д. 15. Л. 7.
[Закрыть] .
В самом конце 1855 года после долгих проволочек славянофилам было наконец разрешено издание журнала с поквартальной периодичностью – «Русская беседа». Вслед за появлением его первых номеров редактор журнала Александр Иванович Кошелев, владелец шести тысяч душ крестьян, управлявший своим же имением непосредственно, без приказчиков, попытался передать обременительные для него редакторские полномочия Чижову. Славянофилы его всецело поддержали. «Из всех наших знакомых Вы более всех и Вы одни способны быть редактором – в этом все мы убеждены» [283]283
Там же. Л. 9–9 об.
[Закрыть] .
Чижов, накануне освобожденный от унизительной обязанности посылать свои статьи, предназначенные для печати, на просмотр в Третье отделение, с готовностью откликнулся: «…редактором быть очень хочется, потому что это более чем что-нибудь по мне…» [284]284
Там же. К. 2. Д. 8 (машинопись). Л. 30.
[Закрыть]
Во второй половине 1856 года появилась возможность издания еще двух славянофильских журналов: «Московского толка», выходящего два раза в месяц в качестве приложения к «Русской беседе», и ежемесячного «Сборника иностранной словесности». И здесь надежды возлагались на Чижова. Требовалось лишь личное его присутствие в городе.
Но сразу сорваться с места и выехать в Москву Чижов не мог. Получив разрешение жить в столицах, он стал приводить в порядок дела в своем шелководческом хозяйстве, которое приходилось оставлять на специально нанятого управляющего… А между тем время оказалось безвозвратно упущено.
«Очень сожалею, дражайший Федор Васильевич, что вы не приехали в Москву, – писал в Триполье Кошелев, – ибо без вас, лица, принимающего на свою ответственность журнал, оказалось много препятствий и невозможностей» [285]285
Там же. К. 35. Д. 29. Л. 23.
[Закрыть] .
Издание «Московского толка» и «Сборника иностранной словесности» пришлось отложить до лучших времен. Кошелев оставался во главе субсидируемой им «Русской беседы» вплоть до начала 1859 года, когда к руководству журналом пришел И. С. Аксаков.
Перед переездом в Москву, осуществленным летом 1857 года, Чижову было сделано еще одно заманчивое предложение. Директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел Е. П. Ковалевский вел с ним заочные, через графиню А. Д. Блудову, переговоры о замещении вакантного места консула в Боснии – славянской области в составе Оттоманской империи. Но министр иностранных дел князь А. М. Горчаков это назначение не утвердил – видимо, за Чижовым все еще тянулся шлейф неблагонадежности.
Тем временем в 1856–1857 годах в «Русской беседе» Чижов поместил свои интересные в этнографическом плане «Заметки путешественника по славянским странам», которые он начал печатать еще в 1847 году в «Московском литературном и ученом сборнике»; там же была опубликована и его статья «Джованни Анджелико Фиезолийский и об отношении его произведений к нашей иконописи» [286]286
Чижов Ф. В.Заметки путешественника по славянским странам // Русская беседа. 1857. № 1. Смесь. С. 1–37; № 2. Смесь. С. 1–37; Его же.Джованни Анджелико Фиезолийский и об отношении его произведений к нашей иконописи // Русская беседа. 1856. № 4. Жизнеописания. С. 132–218.
[Закрыть] . Вместе с искусствоведческими статьями Чижова, изданными в 1840–1850-е годы [287]287
См., например, статьи Ф. В. Чижова «О работах русских художников в Риме» и «О римских письмах Муравьева» / Московский литературный и ученый сборник. М., 1846, 1847; «О Фридрихе Овербеке» // Современник. 1846. XLIII. № 7. С. 17–68; Чижов также перевел с немецкого языка «Историю пластики» Вильгельма Любке и «Руководство к истории изящных искусств» Франца-Теодора Куглера.
[Закрыть] , эти работы стали частью общего комплекса материалов, составивших эстетику славянофильства, и внесли свой вклад в изучение живописи итальянского Предвозрождения, традиционного православного иконописания, в понимание сущности, задач и путей развития русского изобразительного искусства и архитектуры XIX века.
За заслуги в области искусствоведения Чижов был удостоен в 1857 году почетного звания вольного общника Российской Императорской Академии художеств. Через год «Общество любителей российской словесности» избрало его своим действительным членом. А с февраля 1860 года он стал членом организованного накануне в Петербурге А. В. Дружининым, И. С. Тургеневым, Н. А. Некрасовым и Л. Н. Толстым «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым» – Литературного фонда.
Глава пятая
В ЦЕНТРЕ ДЕЛОВОЙ РОССИИ
Переезд в Москву стал новым рубежом в жизни Чижова. Отныне его мечты о всеславянстве и вера в особый строй русской души, находящий свое выражение в шедеврах отечественного искусства и литературы, трансформировались в одержимость «черновой, поденной работой» во славу русского экономического процветания.
Полученные в ходе Крымской кампании убедительные доказательства крайне бедственного состояния российской промышленности и финансов побудили Чижова с утроенной энергией взяться за устранение тех препон и препятствий, которые чинила на пути хозяйственного подъема страны бюрократия. Если при Императоре Николае I даже «самая возможность обсуждения в печати всяких общественных и политических вопросов представлялась… как бы государственной ересью» и «господствовало убеждение, что только управляющие страной в состоянии сообразить, что именно нужно и полезно для управляемых» [288]288
Шильдер Н. К.Император Николай Первый: его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 1. С. 467.
[Закрыть] , то с воцарением Александра II на страницах периодической печати стали открыто дебатироваться волнующие общество проблемы.
Уже в «Русской беседе» были сформулированы основные положения славянофильской программы обустройства России. В социально-экономической области требования «москвичей» сводились к необходимости покровительства отечественной промышленности путем протекционистских таможенных пошлин, сооружения сети железнодорожных линий, расширения и улучшения качества технического образования.
После снятия в 1858 году запрета на обсуждение в печати крестьянского вопроса славянофилы стали издавать специальное приложение к «Русской беседе» – журнал «Сельское благоустройство». В нем они излагали свои взгляды на условия упразднения крепостного права и улучшения быта крестьян.
«Какие странные, смешные и нелепые толки ходят о нем (о славянофильстве. – И. С.)в различных слоях общества! – недоумевала в 1857 году появившаяся вслед за „Русской беседой“ и вскоре запрещенная славянофильская газета „Молва“. – Для иных славянофилы – враги просвещения, люди отсталые, вздыхающие о прежних порядках вещей, желающие батогов и пытки. Для других – они враги всего иностранного, они ополчаются против французского языка, предпочитают соленые грибы трюфелям и квас – шампанскому. Для иных – как бы общественные раскольники, не принимающие нововведений моды и отстаивающие древние обычаи и платья». Подобный вздор проистекал, по мнению «Молвы», из-за того, что «славянофильство долго не имело своего журнала и более определялось отзывами противников, нежели объяснениями последователей своих» [289]289
Молва. 1857. 14. IX. № 23. С. 277.
[Закрыть] .
С появлением первых славянофильских журналов и газет вокруг них стали группироваться представители тех социальных слоев, чьи интересы совпадали с выдвинутой славянофилами программой необходимых в стране преобразований, – промышленники и купцы, заинтересованные в широком развитии национальной промышленности, в резком уменьшении влияния иностранного капитала. Они подписывались на печатные органы славянофилов, выступали на их страницах со статьями, а в случае издательских затруднений оказывали щедрую материальную помощь. Так, еще в 1852 году, когда вышел в свет славянофильский «Московский сборник», А. С. Хомяков сообщал в одном из писем, что «сбыт его удивительно хорош. Уже с лишком 700 экземпляров разошлись, и все еще требуют. Купечество Ростовское и Ярославское выписало 50 экземпляров. Видно, в пору пришелся» [290]290
ГИМ ОПИ (Отдел письменных источников Государственного исторического музея). Ф. 178. Д. 27. Л. 1.
[Закрыть] .
Свои особые отношения с купечеством славянофилы обосновывали идеологически, исходя из теории славянофильства: промышленная и торговая сила – чисто земская по своему характеру; промышленная и торговая среда – ближе прочих образованных классов к народу. Так как Москва, носительница и хранительница русского народного духа, являла собой средоточие земской жизни, то не удивительно, что самые тесные узы стали соединять славянофилов с «именитым московским купечеством».
Уже в середине 30-х годов XIX века допетровская столица России стала превращаться в город по преимуществу купеческого сословия. А. С. Пушкин, наблюдая перемены, происходившие в характере московской жизни, обращал внимание на то, что «Москва, утративши свой блеск аристократический, процветает в других отношениях: промышленность, сильно покровительствуемая, в ней оживилась и развилась с необыкновенною силою. Купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством» [291]291
Пушкин А. С.Путешествие из Москвы в Петербург. Полное собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 7. С. 189.
[Закрыть] . Об этом же спустя десять лет писал путешествовавший по России прусский барон Август Гакстгаузен: «Москва, средоточие русской промышленности, превратилась из дворянского города в фабричный… Если спросите теперь, кому принадлежит этот дворец, то получите ответ: „фабриканту такому-то“ или „купцу такому-то“, а раньше „князю А или Б“» [292]292
Цит. по: Сакулин П.Русская литература и социализм. М., 1924. Ч. 1. С. 79.
[Закрыть] .
Безусловно, возвышение представителей торгово-промышленного сословия воспринималось славянофилами, противниками аристократических отличий и привилегий, одобрительно. Для них рост значения купечества был сродни усилению земских, народных начал в жизни общества.
Оказавшись в Москве в центре группы предпринимателей, стремившихся к сближению со славянофильскими идеологами, Чижов стал развивать экономическую сторону славянофильской теоретической программы. При этом идеал славянофильства – свобода земской, общинной жизни – распространялся им на новую область – область свободы частного предпринимательства.
