Текст книги "Наперекор ветрам"
Автор книги: Илья Дубинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Часть третья
Плакун-трава
1. Единство взглядов
В старинном трехэтажном здании на площади Руднева впервые за много лет собралось столько народу. 1 марта 1922 года в Харьков прибыло начальство из всех гарнизонов Украины и Крыма, флотские начальники с Черного и Азовского морей.
Шел пятый год жизни молодой Советской республики. Остались позади три года гражданской войны, тем не менее, многие командиры, хорошо знавшие друг друга понаслышке, впервые познакомились лишь здесь, в Харькове.
Первое широкое военное совещание созвал командующий войсками Украины и Крыма Михаил Васильевич Фрунзе, выдающийся советский полководец, с чьим именем были связаны многие блестящие победы Красной Армии в гражданской войне, в том числе классическая операция по штурму Перекопа и полному разгрому последнего оплота русской белогвардейщины – армии Врангеля.
Известна истина: управлять – значит предвидеть. Тот, кто, управляя людьми, погряз в заботах сегодняшнего дня, не думает о дне грядущем, дальше своего носа ничего не видит. Настоящий же руководитель, заглядывая вперед, готов встретить любые сюрпризы. Именно заботы о дне грядущем и заставили Фрунзе созвать это совещание.
Фрунзе, командующий особого склада, блестяще справился с бременем, перед которым спасовали бы многие крупные генералы. В прошлом солдат, он знал путь к сердцу солдата.
Железная воля полководца ведет войска к единой цели. Старая армия знала Суворова, Кутузова, Брусилова. Еще более славные имена родила Красная Армия. Среди них одно из первых мест заняло имя ученика ленинской школы Михаила Васильевича Фрунзе.
Ровно год назад, сразу же после победоносного завершения гражданской войны, Михаил Васильевич Фрунзе и другой крупный работник Красной Армии Сергей Иванович Гусев передали X съезду партии докладную записку с планом коренной военной реформы. Правда, съезд не рассматривал тезисы Фрунзе и Гусева: были более неотложные дела. Решался вопрос: быть или не быть Советской власти? Как раз во время съезда загремели пушки восставшего Кронштадта. Поднятая эсерами, клокотала Тамбовщина. Рос бандитизм на Украине, в Грузии, в Сибири. Надо было потушить растущее недовольство села, вплотную заняться восстановлением разрушенной промышленности. Съезд, руководимый Лениным, принял решение ввести нэп.
Спустя четыре месяца после X съезда партии, в июле 1921 года, в первом номере харьковского журнала «Армия и революция» была напечатана большая статья Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия». На нее вскоре в печати появился ответ Троцкого, тогдашнего наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета Республики. Внешне ответ выглядел полемически острым, на самом же деле он обнаружил военное невежество автора. Троцкий стремился принизить Фрунзе в глазах широких военных кругов казуистическими пируэтами, так как трудно было опровергнуть логически неоспоримые доводы автора «Единой военной доктрины». После первой же дискуссии вокруг острейших проблем обороны страны, как после свежего проявителя, на одноцветном до того армейском фоне четко проступили свет и тени. Основная масса военных, самая здоровая и крепкая ее часть, единодушно поддержала предложение Фрунзе о военной реформе.
Участники харьковского совещания после двухчасового доклада командующего вышли в фойе покурить. Кое-кто пытался задымить еще в зале, но Фрунзе попросил потерпеть. В фойе не было ни мягких диванов, ни пружинных кресел. Вокруг простых, плохо отесанных столов стояли голые скамьи и некрашеные табуретки. Вместо пепельниц приходилось пользоваться донышками от снарядных гильз. На стенах со времен гражданской войны висели плакаты, призывавшие бороться со вшами – рассадниками тифа. Но были и новые плакаты. Один особенно злободневный – «Серп и молот победят голод!».
Якир, похудевший, с загорелым лицом, в аккуратно стянутой широким ремнем гимнастерке с «разговорами» – недавно введенной новой форме, – весь под впечатлением выступления командующего, обратился к соседу по скамейке Виталию Примакову:
– Мне нравится, что товарищ Фрунзе не дает нам спать. Начал с военной доктрины, а сейчас это совещание…
– Какая там спячка?! – отозвался командир корпуса червонных казаков. – Хорошо тебе, Иона: ты командуешь Киевским районом, а в Киеве из обрезов не палят. У нас же не поспишь. Правда, нэп кое-что уже дал. Бандитизм пошел на убыль, но гуляют еще на Подолии петлюровские молодчики.
Примаков встал, привычно одернул гимнастерку, потом снова сел, вплотную придвинувшись к Якиру. Комкор, как и комиссар корпуса червонных казаков Минц, выделялся среди других участников совещания не совсем обычным для того времени обмундированием: на нем были синяя суконная гимнастерка и синие брюки с лампасами – подарок ВУЦИКа подшефному корпусу.
– Ты, я вижу, завидуешь мне, Виталий, – усмехнулся Якир, стряхивая пепел папиросы в переполненную окурками гильзу. – А я тебе так скажу: завидовать нечему. Ей-богу, легче управлять боем, нежели бегать с высунутым языком в поисках кирпича и жести. Восстанавливаем казармы. Но чем? Божьим чудом…
– А у нас что? Думаешь, нет казарм! Они и в Виннице, и в Проскурове, и в Старо-Константинове, и в Гайсине, и в Изяславле. Как все это треплет нервы – кирпич, цемент, доски.
– Я имел в виду не спячку нервов, а спячку мозгов, – уточнил Якир. – Михаил Васильевич теребит наши мозги, заставляет думать, тревожиться о завтрашнем дне…
– А не слишком ли? – послышался вопрос.
Якир и Примаков как по команде повернули головы к высокому окну, возле которого, куря, пускал дым на улицу комбриг Голубенко.
– Что значит слишком? – спросил Якир.
Голубенко сердито ответил:
– Не научили красноармейца азбуке, а уже целимся сделать из него академика.
К беседующим подошли друзья Якира: бородач Иван Дубовой, Илья Гарькавый, Дмитрий Шмидт, Григорий Котовский, Юрий Саблин. У окна остановились, прислушиваясь к разговору, заместитель командующего – высокий, розовощекий, с глубокими нежными глазами и светлым ежиком – Роберт Эйдеман, начальник политотдела войск Украины и Крыма Леонид Дегтярев, будущий автор интересной книги «Шагают миллионы».
– Эх, Коля, Коля-Николай! – покачал головой Якир. – Не тебе бы это говорить, не нам слушать. Ты же по себе знаешь, как важно учить людей. Кем ты был? Рубщиком гвоздей, а стал лучшим командиром бригады. Я не спорю, конечно, сапоги надо чистить.
– И физиономии брить! – вставил Шмидт.
– И на п-п-параллельных брусьях работать! – добавил Котовский.
– И буквари читать! – пробасил Дегтярев.
– Да, все это необходимо, – продолжал Якир, чуть горячась. – Но я о другом. Мы с Николаем почти всю гражданскую прошли вместе, а вот теперь смотрим на вещи по-разному. Нет пока у нас с ним, да и не только с ним, единства в понимании вопросов строительства армии, ее обучения, воспитания, сущности войны и военных операций. А ведь оно необходимо. Вот товарищ Фрунзе и добивается, чтобы единство взглядов сплотило все наши кадры по вертикали – от взводного до Главкома, – и по горизонтали – от Москвы до Владивостока.
– Призываем к дисциплине, – перебил Якира Голубенко, – а сами противопоставляем себя Наркому.
– Вот это уже неверно, – ответил горячему оппоненту Минц. – Что сказал десятый съезд? Вы, кажется, были его делегатом? Съезд сказал: свободное высказывание и железная дисциплина. Товарищ Фрунзе действует в духе партийных решений, не отклоняется от них.
– Конечно, Троцкому, может, и неприятно, что вопросы, которые должен был поднять он, подняли другие, – добавил Эйдеман.
– Что, Коля, жарко стало? – спросил комбрига Голубенко Шмидт. – Сквозная атака! Сядь рядом, заслоню…
– Ну тебя, – отмахнулся тот. – Я и не в таких переделках бывал.
Воспользовавшись наступившей паузой, Якир продолжал:
– Мне кажется, мы живем по принципу: бог дал день, бог даст пищу. Что происходит в армии? Лучшие стремятся уйти, слабачки остаются. А почему? Потому что нет перспективы. Многие считают, что они свое сделали, отстояли Советскую власть. А для чего мы существуем теперь, каковы наши задачи, нам не говорят. К примеру, ушел в токари на ХПЗ[28]28
Харьковский паровозоремонтный завод.
[Закрыть] наш командир полка Леонид Владимиров и доволен. Теперь, говорит, по крайней мере я каждый день вижу результаты своего труда. Мы разбили Колчака, Юденича, Деникина, Петлюру, Махно. Вышибли с нашей земли интервентов четырнадцати держав. Наш опыт может еще пригодиться и нам самим и пролетариям других стран. А кто его изучает? Никто! Товарищ Фрунзе добивается освоения богатого опыта. И мы с ним согласны. К сожалению, пока не все, – Якир покосился на Голубенко. – Давайте трезво проанализируем, чего добивается Михаил Васильевич? Все мы читали его «Единую военную доктрину» и слушали сегодняшнее выступление. Командующий говорит о неизбежности столкновения двух миров и требует постоянной готовности наших сил. Армия должна быть готова к действиям на любом театре войны. Помните, как трудно было оторвать иную дивизию от своего уезда, своей губернии? Маневренный характер гражданской войны – результат наступательного порыва восходящего класса – пролетариата. Однако маневр – не самоцель. Маневр – это средство уничтожения вооруженной силы врага. И отступление не всегда бегство. Если временное отступление позволяет сохранить живую силу, сократить фронт, завлечь врага под сокрушительный удар, то оно помогает победе. Новая техника требует пересмотра уставов, программ, наставлений. Вот основное, что я особенно запомнил из требований товарища Фрунзе. Требования справедливые, актуальные, и мы, большевики, обязаны поддержать их, может, даже вопреки желанию Наркома.
– Мы еще толком не разобрались в сегодняшнем дне, а вам подавай теории на будущее, – продолжал кипятиться Голубенко.
В это время раздался звонок. Спор прекратился сам собой – участники совещания направились в зал.
2. Педагог Красной Армии
Якир с женой и двухлетним сыном Петей жили у Манежа в просторной, скромно обставленной комнате военного дома. Из окон комнаты были видны Александровский сад и Кремлевская стена.
Утром сосед по квартире, Николай Игнатов, бывший командир бронеотряда червонных казаков, а теперь начальник гаража Реввоенсовета, предложил Якиру машину для загородной прогулки. Но Иона Эммануилович отказался. Первую половину воскресного дня он провел в тихом зале Румянцевской библиотеки. Сквозь раскрытые окна читального зала доносился разноголосый шум улиц. Четкий цокот копыт московских лихачей по булыжнику, крики «Эй, поберегись!» перемежались с бренчанием трамвайных звонков. На запыленных тощеньких тополях чирикали сытые воробьи, словно упрекая людей за то, что они в такой чудесный день забрались в душные читальни Румянцевки.
У жены Якира хватало забот. Приезжавшие в Москву бессарабцы не искали гостиниц, общежитий. Зная адрес Якира, шли туда со своими чувалами и корзинками, своими нуждами и заботами. Кто жил день, кто три, кто неделю, а кто и целый месяц. Прохарчившись в Москве, многие из них, не смущаясь, пристраивались к скудному пайку своего бывшего начдива. Кровать хозяев стояла в одном углу комнаты, матрац гостю клали в другом. Забота о гостях ложилась в основном на плечи жены.
Сейчас у Якира гостили Николай Голубенко и Иона Гайдук, ставший теперь помощником командира одного из полков конного корпуса Котовского. Пока Якир, сидя в библиотеке, рылся в пожелтевших фолиантах, жена, стараясь показать гостям самые примечательные места Москвы, повела их в Третьяковскую галерею.
В Румянцевской библиотеке Иона Эммануилович занялся изучением трудов известного русского педагога Ушинского. Перед Якиром лежали только что полученные из хранилища два тома капитального труда того, кого называли «учителем русских учителей».
Почему армейский работник, боевой начдив, которого неудержимо тянуло к военной науке, вдруг заинтересовался гражданской педагогикой? Дело в том, что он волею партии стал педагогом. Три месяца назад, в апреле 1924 года, Якир возглавил Главное управление военно-учебных заведений. А месяц назад, 4 июня, на заседании Реввоенсовета Республики делал доклад о подготовке командных кадров. До этого он побывал в военных школах Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Казани, Ташкента. Долго беседовал с преподавателями, с молодыми курсантами и с выпускниками. Изучал программы, наставления. К первому докладу, в котором он в присутствии председателя Реввоенсовета не оставил камня на камне от учебной системы своего предшественника Петровского, личного друга Троцкого, Якир готовился с той же тщательностью, как и к первому удару по румынским захватчикам под Тирасполем и последнему – по петлюровцам под Волочиском.
Председательствовал на заседании Реввоенсовета Троцкий, слева от него сидел его первый заместитель Фрунзе, назначенный на этот пост совсем недавно. Тут же находились члены Реввоенсовета Республики Склянский, Уншлихт, Гусев. На заседание были приглашены командующие войсками округов Егоров, Уборевич, Шапошников, Блюхер, Эйдеман, Авксентьевский, Дыбенко, Ворошилов, назначенный командующим Московским военным округом вместо Муралова.
Не без волнения Якир обрисовал печальную картину с подготовкой кадров. Военные школы не имели четко выраженной целевой установки. Программы не предусматривали основного – науки о взаимодействии войск. Учебная работа из центра никем не направлялась. Намечая строгий план перестройки военно-учебного процесса, Якир больше всего говорил о педагогах и курсантах.
С приходом Фрунзе в Реввоенсовете Республики началось коренное обновление всей военной машины сверху донизу. Все новое, прогрессивное, что предлагал Фрунзе и что еще совсем недавно было предметом жаркой полемики, теперь, вопреки желанию Троцкого, начало бурно вторгаться в жизнь. В лице своих единомышленников – молодых, энергичных военных работников-коммунистов, переведенных решением Центрального Комитета партии из войск в Наркомат, Фрунзе имел крепкую опору.
Напомнив об удручающей рутине в военно-учебных заведениях, живших еще понятиями «времен Очакова и покоренья Крыма», выдвинув план широкого привлечения к учебной работе фронтовиков, Якир сказал на заседании Реввоенсовета:
– Ваятель создает изваяния, горшечник лепит горшки. Мы обязаны быть ваятелями.
Троцкий, чертивший в блокноте какие-то замысловатые вензеля, сверкнув толстыми стеклами пенсне, ткнул карандашом в сторону докладчика:
– Чего мудрить. Все это есть в книгах Ушинского. Стремитесь выдумать часы, когда они уже давно изобретены.
«За подсказ, конечно, спасибо, – подумал Якир. – Только к чему этот барский тон?» Год-полтора назад реплика председателя Реввоенсовета могла бы еще задеть его. Но не теперь. Партия уже дала Троцкому должную оценку. XIII партийная конференция твердо заявила, что оппозиция Троцкого есть не что иное, как мелкобуржуазный уклон, как отступление от ленинизма.
Несколько недель тому назад, примерно за месяц до этого заседания, состоялся XIII съезд партии. На съезде было оглашено письмо-завещание Ленина. В нем Владимир Ильич писал о необходимости сохранения единства партии, о создании устойчивого ЦК, способного предотвратить раскол. Ленин в завещании, потрясшем коммунистов своей верой в мудрость народа, дал также оценку некоторым партийным лидерам. Троцкого он обрисовал как человека чрезмерно самоуверенного, склонного адресоваться к народу не с призывами, а с командами. Ленин подчеркивал небольшевизм этого возможного претендента на руководство.
Потому-то Якира и не встревожила реплика председателя Реввоенсовета. Куда больше его обеспокоило то высокомерие, с которым Троцкий заявил, будто он, Якир, стремится выдумать часы, когда они уже изобретены. Это был явный намек на неосведомленность докладчика в вопросах педагогики. Иона Эммануилович решил обязательно познакомиться с учением Ушинского, о котором он много слышал, будучи студентом института.
И вот уже полдня Якир роется в пожелтевших фолиантах. Просмотрено «Родное слово». Вот другая книга «Человек как предмет воспитания». Очень полезная, хотя и с «учителем русских учителей» есть о чем поспорить! Взять хотя бы тезис о «патриархальной нравственности», присущей русскому человеку. Во многом Ушинский прав, только ныне «патриархальная нравственность» вытесняется новой, коммунистической. Эх, знать бы это место из Ушинского раньше, можно было бы кое-что ответить председателю Реввоенсовета. Выходит, век живи, век учись!
Да, знания необходимы! Разве не учеба, не знания дали Михаилу Васильевичу Фрунзе оружие в полемике с Троцким на совещании военных делегатов съезда партии?! Всесторонняя эрудиция позволила Фрунзе держаться независимо перед «всезнающим» Троцким. Но дело, конечно, не только в знаниях. Вместе с ними нужна как воздух крепкая вера в свою правоту, вера в поддержку партии. С какой смелостью Фрунзе заявил тогда: «Считаю вредной, глупой, ребяческой затеей говорить теперь о наступательной войне. Вредно трубить об этом в газетах. Другое дело воспитывать армию не в оборонительном, а в наступательном духе…»
Троцкий не согласился с тем, что пролетариат может наложить свой отпечаток на способы ведения войны. А что сказал Энгельс? Вот его слова: «Эмансипация пролетариата… создает новый метод ведения войны». Троцкий умаляет заслуги пролетарских элементов в Красной Армии. А это объективно неверно.
Якир старательно делал выписки из трудов Константина Дмитриевича Ушинского – пионера педагогической психологии: «1. Педагогика – научная теория воспитания. 2. Призвать на помощь сотни педагогов. 3. Народность воспитания – вера в народ. Развивать горячую любовь к родине, чувство долга, потребность отдать все силы на служение ей. 4. Воспитывать любовь и привычку к труду. 5. Учитель – живой пример и воспитатель».
Иона Эммануилович вспомнил студенческие годы. Пришлось тогда зарабатывать на жизнь, давая уроки. Что представлял собой нелегкий труд педагога – он хорошо знал из личного опыта.
Закрывая книгу, Якир подумал: «В Киеве, у седых стен Выдубецкого монастыря, под чугунной черной плитой лежит прах великого «учителя учителей». Народ и поныне ходит к могиле Ушинского. Надо обязательно побывать там».
3. Гранит науки
Возвращаясь из Третьяковской галереи, Голубенко, Гайдук и Сарра Лазаревна вместе с сыном нагрянули в Румянцевскую библиотеку и оторвали Якира от занятий.
Теперь, громко разговаривая, они все вместе шли по Волхонке. Затем, свернув направо, двинулись по оживленной Знаменской, где к ним присоединился комбриг Кокарев, старый знакомый Якира – в 1917 году выборный командир 5-го Заамурского полка.
Чуть сутулясь, то и дело поглаживая черные густые усы на худом костлявом лице, он зашагал рядом с раскрасневшимися от долгой ходьбы Саррой Лазаревной и Петей. Несколько позади, стараясь не терять из виду жену и сынишку, шел Якир вместе с Голубенко и Гайдуком.
По-воскресному густой и шумный поток гуляющих напоминал карнавал. Люди охотно уступали дорогу молодым командирам, на гимнастерках которых красовались ордена Красного Знамени.
В обе стороны, от Арбата к Замоскворечью и обратно, по отшлифованному булыжнику мчались лакированные экипажи на дутых шинах. Гуляли нэпманы, подрядчики, ожившие охотнорядцы, концессионеры. Одного из них, в котелке и золотых очках, узнал Николай Голубенко.
– Это господин Отто Шраммер, хозяин пуговичной фабрики, – сказал Николай товарищам. – Его фабрика на углу Волхонки. Есть еще господин Гаммер, он снабжает сейчас весь наш Союз карандашами.
– Карандаши хорошие, не хуже фаберовских, – заметил Якир, вынув из кармана гимнастерки карандаш с наконечником-гильзой.
– А герр Отто Шраммер обеспечивает нас пуговицами, – продолжал Голубенко. – И называются они «радость холостяка».
– Я, грешным делом, подумал, – вставил Гайдук, взявшись рукой за эфес сабли, – посечь бы всю эту сволоту. А выходит, этой сволоте я обязан тем, что мои портки не спадают. Спасибо твоему Шраммеру, добрые пуговицы делает. Без иглы, без нитки обходишься. Нажал пальцами, глядишь, пуговица присобачена.
– Этим шраммерам и гаммерам очень хотелось бы прорваться к нашим домнам и шахтам, – весело поглядывая на рысаков, сказал Якир. – Но их допустили только к пуговицам и карандашам. А домны и шахты мы как-нибудь уж сами… Как это поется в песенке: «По кирпичику и по винтику мы построили новый завод».
– Вы не поверите, – громко рассмеялся Голубенко, – но этот самый капиталист Шраммер выгнал меня из своего заведения. И не до революции, а всего лишь на прошлой неделе. Я, как вы знаете, прикреплен к партийной организации его фабрики. Ну вот, провел я с коммунистами занятие, иду с секретарем посмотреть производство. Сам я чеканил гвозди, захотелось посмотреть, как штампуют пуговицы. Пошли в цех. Не индустрия, конечно, а голая кустарщина! Штампуют пуговицы девчата – молодежь. А тут гляжу, у одного автомата не работница, а королева. На пальцах – богатые перстни. Этакая пышная старорежимная блондинка…
– У тебя сразу пуговицы из головы вылетели? – улыбнулся Якир.
– Что правда, то правда. И вдруг слышу голос за спиной: «Что фам здесь надобно? Кто фас зваль тут?» Отвечаю: «Интересуюсь производством». А он, словно петух крыльями, машет руками, кукарекает: «Марш, марш отсюда. Фи ходиль профсоюз, пожалюста, ходиль, а тут не профсоюз, тут я хозяин».
– И пришлось уйти? – перебил рассказчика Якир.
– Да, пришлось уйти. Победил капитал. Ничего не попишешь – концессия!
– И правильно сделал, что ушел, – сказал Якир. – Не создавать же из-за этого дипломатический конфликт.
– Я ему только сказал: «Запомните, герр Шраммер, моя фамилия Голубенко. Может, еще встретимся там, где хозяином буду я, а не вы». Сморщил он рожу, ну на этом и распрощались.
За разговорами незаметно прошли всю Знаменскую.
Слева выросло огромное с белыми колоннами здание бывшего Александровского пехотного училища, в котором размещались Реввоенсовет, Наркомат по военным делам. Политуправление РККА, Главный штаб.
– Мы с Петей устали, – взмолилась Сарра Лазаревна. – Пойдемте домой.
– Что ж, домой так домой, – согласился Якир. – Есть хочется. Ведь не одним духовным провиантом жив человек. Не знаю, кто как, а я бы слегка перекусил.
– Кто слегка, а я бы основательно, – ответил Голубенко. – Может, махнем в «Прагу», на крышу?
С другого конца Арбатской площади, где высилось светлое здание гостиницы «Прага», доносились звуки веселой мелодии.
– А пети-мети, как говорят в Одессе? – спросил Кокарев. – А то мы как-то раз двинули компанией в ресторан: любопытно было посмотреть, как веселится новая буржуазия. Ну вошли, сели. Хоть мы при ромбах все, с орденами, а на нас ноль внимания. Чуют, значит, хозяева, в каких карманах густо, в каких пусто. Насмотрелись: сущий вертеп, цыганщина.
– Тем более в воскресенье, – добавил Гайдук.
– Нет, Коля, в «Прагу» не пойдем, не для нас эта музыка, – решительно отверг предложение Николая Якир. – Хороши мы будем, если нас, коммунистов, командиров, увидят там подчиненные. Хотя кое-кого нэп и затягивает. Кто из вас видел спектакли «Воздушный пирог» и «Зойкина квартира»? Там это хлестко показано. Но наш брат военный, я думаю, от этого застрахован.
Якир говорил правду. Редко кого из армейских работников обволакивала паутина нэпа. Случалось, правда, заслуженный боевик вдруг уходил в попы или снимал в аренду мельницу. Единицы! Основная армейская масса не была падкой ни к «воздушным пирогам», ни к «зойкиным квартирам».
– Перекусим дома, – сказала Сарра Лазаревна. – Запасов, правда, больших нет, но кое-что найдется. Пошли!
– Стойте, – предложил Кокарев и вынул кошелек. – Сходим на Арбат в Сорабком[29]29
Кооперативный продовольственный магазин.
[Закрыть], кое-чего возьмем. Добавим к вашим запасам, и обед будет на славу.
Достали кошельки и другие.
– И я с вами в магазин, – сказала Сарра Лазаревна, беря Кокарева под руку. – Петю оставляю вам, товарищ Гайдук, потому что эти философы, – указала она на мужа и Голубенко, – заговорятся и не заметят, как потеряют ребенка. Через час всем быть у стола.
– А мы, Саинька, пока сходим поклонимся Николаю Васильевичу Гоголю, – ответил Якир на строгий взгляд жены.
У молоденькой моссельпромщицы Гайдук купил для Пети коробку ландрина. Продавщиц сладостей и папирос, одетых в серебристо-голубую униформу, тогда можно было встретить всюду – на улицах, площадях, на вокзалах.
На Гоголевском бульваре цвели липы. На газонах вокруг памятника великому писателю распустились пестрые чернобровки, пышные султаны левкоев, отцветала ароматная красная гвоздика.
Свободных скамеек не было. Пришлось прохаживаться в тени деревьев по утоптанной тропинке от памятника Гоголю до Сивцева Вражка.
– Будем нагуливать аппетит, – подмигнул Якир Николаю Голубенко.
– Я и без того сожрал бы барана, – ответил тот. – Знаешь, Иона, по совести скажу: после гражданской войны я только раз наелся как следует. Один мой взводный позвал на свадьбу.
– А я тут, в вашей Москве, вовсе захляну, – пожаловался Гайдук. – Хоть не выходи из хаты. Что ни шаг – гривенник, два шага – рупь. Скоро вы меня, Иона Эммануилович, отпустите к себе в Житомир?
– Ни в какой Житомир я тебя не отпущу. Поедешь в Ленинград учиться.
– Эх, трехсот тридцати трех… Я же там был, учился в Высшей кавалерийской школе, – возразил Гайдук. – Нельзя же до без памяти учиться и учиться. Замучаете меня вашей наукой…
– Это одна нытика, тезка! Вот Голубенко – комбриг, а учится за милую душу. Охотников учится, учатся Гарькавый, Кучинский, Соколов, Бутырский. Нашего боевого морзиста Бориса Церковного, надеюсь, все помните? Так вот, он заканчивает академию. И как? По первому разряду. Старик Кокарев тоже приехал поступать в академию. Пока мировой капитал нас не трогает, будем учиться, будем грызть гранит науки. А как тронет, ему же хуже будет, мы будем ученые, не то, что раньше. Так что давай, тезка, не будем ныть. Поедешь в школу механической тяги. Некому у нас работать на танках.
– На танках? – изумился бывший моряк. – А где они? Их не то что не видать, даже ничего не слышно про них.
– Верно, тезка. Танков у нас раз, два и обчелся, но они будут, обязательно будут. Раньше мы учили зеленую молодежь, а теперь решили готовить танкистов из боевых, опытных командиров. Товарищ Фрунзе говорит, что в ударные войска – в авиацию и танковые части – надо брать кавалеристов. Переучивать их и давать им полки, эскадрильи, бригады. Ты думаешь, Иона, мне легко было уйти с должности командующего войсками Киевского района на кабинетную работу? И тебе нелегко. Понимаю, сочувствую, но помочь ничем не могу. Придется тебе, веселый житель земли, держать курс на Ленинград. «Отмучаешься», а потом спасибо скажешь. Время такое настало, чтобы учиться. Не то что мужчины, женщины многие сели за парты. Ты помнишь нашу боевичку Настю Рубан?
– Которую кадюки порубали под Копыловом?
– Да. Хотя после той рубки часто бьют ее приступы, но она тоже учится здесь в Москве, в Высшей школе чекистов. Что-то нынче не пришла, а то как воскресенье, обязательно является, где бы мы ни были, разыщет.
– Да вон она, – воскликнул Голубенке – Вон, глядите, из-за памятника Гоголю «выплывают расписные».
– Легка на помине! – широко улыбаясь, встретил Настю Якир. – А мы о тебе только что вспоминали. Какая ты шикарная сегодня. Прямо модель с витрины Мосторга…
– Моссельпромовская шоколадка! – добавил Голубенко.
Чувствуя себя в центре внимания, Настя маленькой, почти детской, рукой подтянула рукава кофточки, проверила поясок коротенькой, сшитой по моде, юбки, потом ласково посмотрев на мужчин, спросила:
– А чего это вы вдруг вспомнили обо мне?
– Хвалили тебя, – ответил за всех Гайдук. – Говорили, что ты умнее иных мужчин. Грызешь науку.
– Да, наука, наука, – с чуть заметной разочарованностью в голосе произнесла Настя. – Мечтала выращивать капусту, а учусь снимать головы всяким гадам. И ничего не поделаешь: раз надо, так надо.
– Выращивать капусту куда проще, – с сочувствием сказал Якир. – Вот потому партия и поставила тебя не на капусту, а послала в Чека.
– А где Сарра Лазаревна? – спросила Настя, разрумянившись от довольно откровенных похвал. Румянец еще больше оттенил миловидность и привлекательность ее нежного лица.
– Думаю, что моя половина уже дома, хозяйничает. Ждет нашествия, – ответил Якир. – Как всегда, Саинька будет рада тебе. Иди, Настюшка. – Якир вынул плоские из вороненой стали часы, посмотрел на циферблат, добавил: – Да и всем пора домой. Поспешим, хлопцы! А то как бы не получить от хозяйки выговор с занесением в послужной список. К тому же вам после обеда отдыхать, а мне еще надо редактировать очередной номер «Военного вестника».
Гайдук под впечатлением недавнего разговора шел мрачный и задумчивый. У самого дома спросил Якира:
– Выходит, значит, мне с кавалерией придется прощаться?
– Да, придется, – улыбнулся Якир. – А видно, не хочется. Ведь кавалерия – твоя слабость. У тебя даже какая-то поговорка есть. Как ты там говоришь: кавалерия – цвет армии?
– Говорил и буду говорить: цвет народа – это его армия, цвет армии – ее кавалерия, цвет кавалерии – конный корпус Котовского.
– Ну что ж, так и запишем. Верно, Николай? – засмеялся Якир, обращаясь к Голубенко.
