Текст книги "Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)"

Автор книги: Илья Рясной

Соавторы: Валерий Привалихин,Евгений Морозов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

И без слов видно: Кортунов доволен, еще как!

– Так что, Игорь, шампанским угощаешь? – подсказал Шатохин, какого именно расчета ждет.

– Да, да, конечно. – Кортунов вдруг засуетился, сунул конверт в один карман, вынул, переложил в другой.

…В ресторане заняли тот же столик, за которым разговаривали четыре дня назад.

Кортунов не скупился, к закускам заказал три бутылки вина. Шатохин затевать деловой разговор не торопился. Он знал, что ни в воскресенье, ни в понедельник, ни нынче, несмотря на погожие дни, в Березовой роще фотограф не появлялся. Провел вчера полдня на фабрике, потом в обществе двух девиц был на пляже. Кортунов откупорил бутылку и разлил по бокалам вино. Поднял свой бокал, предложил тост: «За вас».

Он был в настроении, ему все нравилось. Чем дольше сидели, тем уютнее чувствовал себя Кортунов.

Шатохин решил, что самое время возобновить прерванный им в воскресенье разговор.

– Так, Игорь, – начал он, – в прошлый раз не договорили. Не забыл, надеюсь, о чем?

– Нет, конечно, – быстро отозвался Кортунов.

– И сколько можешь предложить?

С ответом фотограф медлил.

– А если я скажу: двадцать? – вопросительно посмотрел на Шатохина.

– Хм. Однако же… Откопал ты где-то золотую жилу.

Шатохин делал вид, будто его удивило такое количество.

Грабителями взято семьдесят шесть икон. У Кортунова – почти треть. Значит, поделили поровну? Четвертого в доле не было?

– Солидно – двадцать, – продолжал Шатохин. – Хорошо бы и эти были не хуже последних трех.

– За это будьте спокойны, – Кортунов легким щелчком выбил из пачки сигарету, – лучше есть.

– Лучше?

– Даже намного.

– Тогда, может, смотаемся, посмотрим?

– Далеко ехать.

– Такси возьмем.

– Да не в городе они.

– Хорошо. До завтра, до второй половины дня отложим.

– Не получится. Через две недели, не раньше.

– Шутишь? Мне уезжать, а ты – через две недели.

– Все равно раньше не выйдет. Сейчас не добраться туда.

– А через две недели дорогу достроят, – съязвил Шатохин.

– Ягода созреет. На вездеходах ездят за ней.

– Слушай, Игорь, – Шатохин подался вперед, – а может, никуда и ехать не надо? Более выгодного покупателя ищешь?

– Нет никого, и не ищу. Был один деятель, да сплыл.

– Что, в ценах не сошлись?

– Теперь во всем сошлись. – Глаза Кортунова злорадно вспыхнули. – С любовницей катался под газом, «КамАЗ» его поддел так, что с моста навернулись…

Нужно было «сворачивать» деловую часть. Фотограф может насторожиться.

– Немного подвел ты меня. – Шатохин отодвинулся от стола. – Досадно, конечно.

– Как подвел? – недоуменно спросил Кортунов.

– Да ты ни при чем, – махнул рукой Шатохин. – Сам поспешил. Рассчитывал, у тебя запасец есть. Договорился уже. На завтра.

– Но можно попозднее? – Кортунов поерзал на стуле. – Сам привезу, куда скажете.

– Можно. Не переживай, – покровительственным тоном сказал Шатохин. – И хватит пока о делах. Давай лучше выпьем.

8

Кто тот человек, который попал в автокатастрофу, на личной, очевидно, машине столкнувшись с «КамАЗом»?

В Калинине и области дорожно-транспортных происшествий, похожих на описанное Кортуновым, ни в прошлом, ни с начала нынешнего года не зарегистрировано.

На следующий день с первым автобусом Шатохин выехал в Москву, а спустя четыре часа после прибытия в столицу держал в руках материалы с нужными сведениями: 28 июля текущего года в 22 ч. 10 мин. на мосту через р. Оку при въезде в гор. Серпухов управлявший в нетрезвом состоянии автомашиной «Волга» гр. Тандетников Виталий Васильевич, 1936 г. р., кандидат наук, старший преподаватель Московского строительного института, совершил столкновение с грузовым автомобилем «КамАЗ», следовавшим в Тулу. В результате удара «Волга», разрушив ограждение моста, упала в реку и затонула. Вместе с сидевшим за рулем гражданином Тандетниковым В. В. погибла находившаяся в машине гражданка Гольцова Виктория Степановна, 1967 г. р., студентка третьего курса МИСИ.

Тандетников проживал в центре Москвы, на Кропоткинской улице. Теперь квартиру занимала вдова. Был домашний телефон, и Шатохин позвонил.

– Татьяна Ильинична?

– Слушаю. – Женский голос молодой, усталый.

– Это из милиции. Майор Шатохин. Хотел бы встретиться с вами, поговорить о вашем муже.

– Разве еще есть о чем говорить? – после продолжительной паузы послышалось в ответ.

– Есть о чем. Подъеду сейчас ненадолго.

– Хорошо, – не имея желания встречаться, согласилась вдова.

Тандетникова – стройная худощавая женщина с карими глазами жестом пригласила Шатохина в гостиную, показала на кресло, сама села в другое.

Шатохин хотел начать с выражения сочувствия. Тандетникова опередила его.

– Так что вы еще собираетесь выяснить? – спросила она.

– Погибли два человека…

– Что ж из того? Вы читали заключение?

– Моя обязанность еще раз проверить.

– Дело закончено. Виновность Виталия Васильевича доказана, родители этой несчастной Вики смирились. И вот – вы. Словно у милиции нет других забот, как копаться в очевидном.

– Еще раз потребовалось перепроверить, – повторил Шатохин.

– По заявлению Елены Викентьевны – вдова поглядела мимо Шатохина. – Неужели до нее так до сих пор и не дошло, что она хоть и косвенно, но причастна к гибели сына.

– Как?

– Сколько Виталию Васильевичу лет было? – тоном экзаменатора спросила Тандетникова.

– За пятьдесят, – ответил Шатохин.

– А его подружке?

– Около двадцати.

– У нас дочери двадцать семь… Кроме погибшей Вики, у Виталия Васильевича были и другие. Такие же молоденькие. В его возрасте – дорогое удовольствие. Мотели, бордели, подарки. Получай он в десять крат больше – и этих не хватило бы. Спасибо матушке…

– У него состоятельная мать?

– Наверно, если финансировала сына. Ничего о ее доходах не знаю. С первых дней знакомства с Виталием сторонилась ее. Она кичилась своим происхождением.

– То есть?

– Не из простых. Отец с размахом занимался фрахтом судов на Черном море. До революции. Потом все рухнуло. Было, может, что-то припрятано с того времени. Не интересовалась. Это их с сыном тайна.

– Дайте мне адрес Елены Викентьевны, телефон, если есть, – попросил Шатохин.

– Телефон? – удивленно проговорила хозяйка.

– А что?

– У нее ни адреса, ни тем более телефона.

– Как?

– Вышла на пенсию – и удалилась от мира, поселилась в глуши. Елена Викентьевна стала Великонидой.

– Великонида? – Шатохин кашлянул в кулак, чтобы не выдать волнения.

– Да. Старуха с причудами. Из Москвы – на самый край света, в таежный тупик…

Тандетникова о свекрови говорила едко, зло и охотно. Можно было расспрашивать еще и еще. Но пришел-то он за сведениями, касающимися автомобильной катастрофы. И Шатохин перевел разговор.

9

Две новости ждали Шатохина в Твери. На иконе «София-Премудрость» криминалисты обнаружили отпечатки пальцев. Они совпадали с теми, что оставлены на пустой консервной банке и на расколотой деревянной чашке. Один и тот же человек – не Игорь Кортунов, не Петр Зимаев – прикасался ко всем трем предметам. По-прежнему оставалось загадкой – кто? Но и не Лоскутов: учитель рисования с начала отпуска безвыездно по сей день живет в двадцати километрах от Коломны, в дачном местечке на речке Северке помогает строить дом приятелю-москвичу. Это абсолютно точно, в перепроверке не нуждается.

Еще недавно такая стройная цепочка выстраивалась! Едва не каждое звено в ней высвечено. Фотоиндивидуал и гравер – друзья: родители Зимаева давным-давно в разводе, и он с детства попеременно жил то у матери в Коломне, то у отца в Вышнем Волочке. Зимаев в свою очередь связан с учителем рисования, а тот – судя по публикациям – тонкий знаток старообрядчества, иконописи; пути в глухие таежные скиты ему хорошо известны – бывал не однажды.

Совсем недавно Шатохин был искренне убежден, что дело подвигается к концу, остается лишь найти Лоскутова, теперь недоумевал, как ему могло прийти в голову посчитать учителя рисования главарем разбойной группы. Изобретательный мошенник – да, но ни в коем случае не вооруженный налетчик.

Сейчас, после встречи с вдовой Тандетниковой, выясняется, что связь Кортунова с погибшим сыном Елены Викентьевны Тандетниковой – Великониды – не случайна. Но фотоиндивидуал, скорее, лично не был знаком с погибшим, а вот третий, Роман, чьи отпечатки так щедро представлены, не мог не быть в кругу тех, с кем регулярно общался Виталий Васильевич Тандетников.

Полковник Пушных выслушал короткий доклад о разговоре с вдовой Тандетниковой.

Имя Великонида он услышал сегодня второй раз. Лейтенанту Хромову удалось-таки отыскать свидетеля, который накануне ограбления скитов видел, как по охотничьей тропке, пересекающей район с востока на запад, шли четверо. Свидетель узнал в рассветных сумерках одну лишь старицу Флору, что делит кров с Великонидой. Большего Хромову выведать не удалось, но рассказ Шатохина о Елене Викентьевне Тандетниковой, о ее сыне, о какой-никакой его связи с Кортуновым вносит существенное дополнение. Есть о чем подумать.

– Считаю, товарищ полковник, выбрались они из наших краев налегке. Основную часть добычи спрятали до лучших дней. Решили вернуться, когда многолюднее на пристанях, станциях будет – за ягодами, грибами наедут.

– Резонно. Что про автомат думаешь?

– То же. Считаю, не рискнули брать с собой.

– Какие у тебя еще дела с Кортуновым?

– Пока все. Распрощались вчера. На восемнадцать дней. Завтра могу приступить к поискам Романа.

– Нет. Другие займутся этим. Возвращайся.

Часть третья

1

Поездка в Коломну, как оказалось, была хоть и необходимой, но напрасной. Вслед за Лоскутовым отпал, как участник ограбления, гравер. Участковый ошибался, зрение у Зимаева в порядке; впечатление, будто один глаз косит, создавалось из-за того, что при работе гравер постоянно пользовался моноклем, выработался специфический прищур. Но даже не это главное: у Зимаева, как и у учителя рисования, твердое алиби.

А подлинные имена тех, кого называли Романом и Климом, установили спустя два дня после возвращения Шатохина из командировки. На сей раз ошибки быть не должно. Роман – это Игольников Ефим Александрович. Тридцать два года, архитектор Союзкурортпроекта, выпускник архитектурного отделения того самого института, в котором работал погибший Тандетников. Мастер спорта по самбо и кандидат в мастера по легкой атлетике. Клим – двадцатипятилетний, без определенного рода занятий Магнолин Сергей Юрьевич. Вот у него легкое косоглазие впрямь заметно. Даже на фотографии, где снят вполоборота.

К снимкам Магнолина и Игольникова был приложен цветной фотобуклет под названием «Знаменитости на Ваганьковском».

– Обратите внимание на фамилии авторов буклета, – сказал Шатохину и Хромову начальник уголовного розыска. – Похоже, «десантники» за иконами – они же.

На обороте буклета внизу мелкими буквами было написано: «Текст и худ. оформление Е. Игольникова. Фото И. Кортунова, С. Магнолина».

– Сам же Магнолин продает буклеты, – добавил Пушных.

– А отпечатки? На чашке, банке, «Софии»? – спросил Шатохин.

– Нет, не его. А архитектор в недельной командировке, – ответил полковник.

Шатохин положил на стол самодельный буклет, взял снимки предполагаемых налетчиков.

– Агафья не согласится говорить? – спросил у Хромова.

– Бесполезно. Не подступиться к ней. К остальным потерпевшим – тоже, – ответил лейтенант.

– Жаль. Может, Иона Парамонович возьмется быть посредником?

– Его можно попросить, – Хромов кивнул.

– Мы слетаем завтра в Уртамовку? – спросил Шатохин разрешения у полковника.

– Не возражаю, – сказал Пушных. – И побывайте в обители Елены Викентьевны Тандетниковой – Великониды. Взгляните на нее, на Флору. Предупредите: соседей ограбили, и вы начеку будьте. Культовые свои предметы не раскладывайте. Снимки заберите, отдайте размножить.

Уртамовский фельдшер Корзилов помочь милиции согласился охотно: но отправиться в скиты сегодня же не мог – его ждали больные. Прием отменить или перенести никак нельзя.

Шатохин решил показать для опознания фотографии Захару Магочину, подвозившему Агафью на мотоцикле до поселка. Магочин не узнал никого – не до разглядывания было. А вот дежуривший на причале «Ореховый Мыс» сержант Шкаликов уверенно выбрал из многих снимков фото архитектора:

– Он садился на «Ракету».

– Когда?

Сержант назвал дату. Если ничего не путал, получается, что Игольников уплыл на следующий день после начала поисков.

– Появился примерно за полчаса до прибытия «Ракеты», – потирая лоб, медленно вспоминал сержант, – купил билет и в ожидании сидел на берегу. Курил, читал газету. Во что одет? Прилично, в костюм темный. Портфель кожаный был. Он еще, чтоб не ставить портфель на землю, постелил несколько лопухов.

Кассирша тоже запомнила высокого, одетого в темно-серый костюм мужчину с портфелем.

На соседней от Орехового Мыса пристани Куролино милиционер рассказал о парне в вельветовых джинсах и свитере. Появился он за считанные минуты до того, как пришвартоваться «Ракете». Парень тоже был с легкой поклажей, и на пристань пришел в сопровождении местного пасечника Борило. Оживленно разговаривали, и пасечник нес в сетке две банки меда, которые передал парню. Думал – родственник Борило.

Шатохин допросил пасечника. «Зашел в избу, попросил продать меду с таежных трав. Потом до пристани попросил поднести: ключицу он недавно ломал, тяжести таскать нельзя пока…»

Взглянув на снимки, пасечник ткнул пальцем в фотографию, на которой был Кортунов… Можно было догадаться – третий ускользнул, переодевшись, или из Куролино, или с Орехового Мыса.

Сам виноват. Сам отдал приказ: искать, задержать троих в брезентовых куртках с рюкзаками. Проверять документы у всех без исключения отъезжающих молодых мужчин – не додумался. Дежурные сотрудники инициативы не проявили, выполнили распоряжение точь-в-точь.

2

Вдова Тандетникова явно пристрастна была к свекрови, объясняя одними причудами отъезд Елены Викентьевны из Москвы в таежную глухомань на постоянное жительство. На самом деле все обстояло иначе. В шестидесятилетнем возрасте Елена Викентьевна вдруг заболела такой формой туберкулеза, которая более известна как скоротечная чахотка. Врачами ей было отмеряно несколько недель, в лучшем случае, месяцев. Тогда она приняла решение покинуть столицу.

Нетесовский район выбрала не случайно. После гражданской войны вся семья Тандетниковых выслана была в эти места на поселение. Елена Викентьевна прожила с родителями в забытом Богом селении с малолетства почти до совершеннолетия. Умирать ли, в поисках ли исцеляющих средств вернулась в края детства и юности – неизвестно, только через полтора года от болезни не осталось следа, а еще через два Елена Викентьевна стала Великонидой.

Обо всем это рассказывал оперативникам уртамовский фельдшер. Лечил Великониду не он. Случилось это четверть века назад, у него тогда не было ни столь богатой практики, ни опыта. О том, что у Великониды есть сын, и в гостях у нее бывал не однажды, Иона Парамонович слышал, но встречаться с ним не приходилось.

«Амфибия» катила к обители Великониды по пологому склону холма между соснами, подминая беломшаник и густо-густо разросшийся брусничник, обсыпанный зреющей ягодой. Спустившись с холма, миновали длинное кочковатое болото. Наконец показалась впереди опушка. За ней виднелся неширокий разнотравный луг, а дальше – кедры, кедры. Между кедрами мелькнул домик с тесовой крышей.

– Великонидин, – указал на домик Поплавский.

– Останови, пешком дойдем, – велел Шатохин водителю, и машина встала, мотор заглох.

– Грибов-то сколько, – Хромов указал на мелькавшие там и сям в траве около вездехода коричневые шляпки подберезовиков.

– А орех и здесь не уродился, – из-под ладони всматриваясь в кедры, проговорил шофер.

– Им хватит, – Поплавскии кивнул на одинокий дом.

– То им. Им в любой неурожай шишек под порог вдосталь нападает. Пожить бы, как они, месяца три хоть. Чтобы ни дежурств тебе, ни начальства. Сам себе хозяин.

– Нашел кому завидовать.

Шатохин в разговор не вмешивался, смотрел на дом. Представительной компанией идти туда ни к чему, лучше вдвоем.

– Евгений, – позвал с собой Поплавского и, раздвигая высокую траву, зашагал к приютившемуся возле кедров небольшому домику.

Трава вокруг жилища тщательно, под самый корень, была срезана. Пользовались серпом. Несколько их висело на бревенчатой стене. А вся стена снизу доверху была затянута связками сушившихся грибов. Иные в пору уже снимать, иные – совсем свежие, раннеутреннего сбора.

Шатохин постучал. Ответа не дождался, отворил дверь, переступил порожек.

Высокая, не очень полная, но и не худая старуха, с ног до головы одетая в черное, стояла посреди комнаты. В левой руке у нее была трость, на которую она чуть опиралась. Голубые глаза на светлом, не очень дряблом для ее возраста лице смотрели на вошедших строго и вопрошающе.

Шатохин поздоровался.

В ответ прозвучало сдержанное и негромкое:

– Здравствуйте.

У Шатохина не было никаких сомнений, что перед ним – мать погибшего в автомобильной катастрофе преподавателя московского вуза. Но все же уточнил:

– Здесь живут Елена Викентьевна Тандетникова и Ольга Ивановна Ожигова?

– Нет. – Старуха еле приметно отрицательно повела головой.

– Хорошо. Пусть будет по-другому, – сказал Шатохин. – Здесь живут Великонида и Флорида?

– Здесь. – За словом последовал наклон головы. – Великонида перед вами.

– Майор милиции Шатохин. Из краевого уголовного розыска.

Начальника районного угрозыска старуха знала, он бывал в здешних скитах. Шатохин тем не менее представил и его:

– Лейтенант Поплавский.

Взгляд Великониды оставался вопрошающе строгим, выражение лица спокойно-хмурым.

– Разрешите присесть? – спросил Шатохин.

Справа от двери у стены была скамейка, и Великонида указала на нее:

– Прошу.

Сама, опираясь на трость, прошла к окну, медленно, тяжело опустилась на стул.

Скит Великониды отличался от всех других, в которых Шатохину довелось побывать по долгу службы. Полы покрашены и застелены самотканными дорожками; стол, комод, тумбочка, несчетное количество полочек, на которых помещались образа, – все покрыто белыми скатертями и салфетками; печь и закуток за ней закрыт плотной полотняной занавесью. И что совсем не ожидал увидеть в подобном жилище: лимонное или апельсиновое дерево в кадке. За деревом тщательно ухаживали. Солнечный свет лился в окна, каждый листик был высвечен, и ни на одном – ни пылинки. Шатохин отметил и безупречную белизну скатертей и салфеток.

Всматриваясь в непроницаемое лицо Елены Викентьевны, Великониды, пытался понять: известно, нет ли ей о том, что стряслось с ее, сыном? На похоронах, по крайней мере, не была… Сын в последний раз навещал мать позапрошлым летом. Прожил меньше недели. До этого не часто, но бывал. Всегда один. Переписывались, но на какой адрес шла почта для Великониды – пока не установлено.

– А где Флорида? – спросил Шатохин.

– Занемогла, лежит.

– Встать не может?

– Сестра Флорида, – крикнула Тандетникова.

– Я-аа, – отозвался слабый голос из-за полотняной занавеси.

– Покажись.

– Зачем это еще? Нездоровится мне, – голос звучал жалобно.

– Покажись, покажись, – добродушно, однако не без повелевающих ноток сказала Великонида.

За полотном послышалось шевеление, ткань отодвинулась, и из-за нее выглянула низкорослая сухая старуха, курносая, с глубоко посаженными мелкими глазками.

– Ну вот она я. Хворая я… – запричитала Флорида.

– Ложись, коли болеешь, – Тандетникова лишь махнула рукой, и Флорида моментально исчезла за занавеской.

– По делу к вам. – Шатохин устремил взгляд на Великониду. – Известно, наверно, об ограблении домиков на Тангауровских болотах?

Тандетникова на вопрос не ответила. Поднялась, опираясь на трость, прошествовала в дальний от двери угол, где почетное место занимали внушительных размеров икона и складень. Подняв к ним лицо, перекрестилась. Неразборчивым шепотом звучали слова молитвы.

– Обязательно найдем преступников. Иконы будут возвращены, – сказал Шатохин, когда наконец старуха отодвинулась от образов.

– Дай Бог…

– Ищем и найдем. Но заехали не за тем, чтобы это сказать, – продолжил Шатохин. – У вас много икон. Налеты могут повториться. Так что, просил бы быть предусмотрительнее.

Великонида вернулась к стулу, но усаживаться на него не спешила, стояла, опираясь на трость.

– Спасибо. Я поняла, – промолвила она.

Шатохин, а вслед и лейтенант Поплавский поднялись.

«Все-таки известно или нет об участи сына?» – в который раз за короткие минуты общения подумал Шатохин, глядя в непроницаемое по-прежнему лицо Великониды.

– Кстати, вы бы могли нам помочь, – сказал он.

– Чем это?

– Передать соседям то, что я сказал вам.

– Нет. Сестра Флорида недомогает. Сама не могу.

– Жаль… – Шатохин еще раз глянул на занавеску, за которой скрывалась вторая жилица, на Великониду. – Нам пора. Не забывайте, о чем предупредил.

– Не забуду… – Великонида сделала два шага вслед уходящим оперативникам.

– Болеет бабка Флора, как же, – первым заговорил Поплавский, когда отдалились от дома. – Просто струхнула, спряталась. Свежие снизки грибов заметили?

– Заметил.

– За час, может, до нашего приезда собраны, подвешены. Бабкой Флорой. Она у Великониды, как служанка у госпожи. И обстирывает, и варит, и все-все. От зари до зари вертится. И Великонида ею же и помыкает.

Шатохин и без Поплавского был хорошо информирован о Флориде. С малолетства глубоко набожная, она на государственных предприятиях не могла удержаться, потому что по религиозным праздникам не выходила на работу. Мыкалась с места на место, изгоняемая за прогулы; Тандетникова много лет назад взяла ее к себе в домработницы. За возможность молиться и иметь немногие свободные дни Флорида считала хозяйку благодетельницей и угождала как могла. А уж после того, как Елена Викентьевна решила удалиться от суетного мира, посвятить остаток жизни Богу, и позволила Флориде быть рядом с собой, почитание переросло в преклонение.

Вопрос о том, осведомлена или нет о сыне Великонида-Тандетникова, не переставал занимать Шатохина. При встрече так и не выяснил.

– Великонида всегда такая? – спросил он у лейтенанта.

– Какая?

– Угрюмая. В черном.

– Зимой заезжал. Тоже в черном была. И встретила также. Все они тут «весельчаки».

– Понятно, – сказал Шатохин, хотя ясности слова лейтенанта не прибавили ни на йоту.

Они подошли к вездеходу, возле которого сержант-водитель и лейтенант Хромов, не тратя зря времени, собирали грибы. – Сколько здесь домиков, Женя?

– Еще семь.

– Придется объехать все, предупредить о покушении на иконы. Нужно быть последовательными.

3

Свидетелем того, как бабка Флора и еще три человека на рассвете шли по охотничьей тропке, был лесничий Мохов. Он же, спустя несколько часов в том же месте, у Метляева озера, видел Флориду уже одну. От села Пышкино-Троицкого до Тангауровских болот около ста двадцати километров. Лесничий видел старуху-отшельницу в пятидесяти километрах от Пышкино-Троицкого. Значит, Флорида могла провожать лишь часть пути. Кто вел дальше? Хромов и Поплавский считали, что вахтовик-железнодорожник из Нарговки Анатолий Бороносин. У него обнаружена подробная самодельная карта района, он находился в день ограбления близ скитов и не мог вразумительно объяснить: зачем. Он знаком с Великонидой и Флорой. Все это свидетельствовало отнюдь не в пользу поездного электрика. Однако и веских улик, указывающих на его причастность к ограблению тоже не было.

Сейчас нужно попасть в Уртамовку. Иона Парамонович Корзилов, наверно, уже повстречался с пострадавшими староверами, о чем просил его Шатохин. Потом обязательно побывать в селах Отяево и Боровки. Ближайшие к дому Великониды селения, где есть почтовые отделения. И Великонида, если вела переписку с сыном, получала и отправляла письма в этих отделениях связи. Кто знает, вдруг до происшествия Виталий Васильевич Тандетников отправил письмо матушке. Учитывая, что письма в отдаленные села идут долго, а приходят за ними обитатели скитов не каждый день, может что-то лежать на почте для Елены Викентьевны интересное и оперативникам.

Фельдшера, когда приехали в Уртамовку, дома не застали; как отправился на болота к старообрядцам-потерпевшим, так пока не возвращался. Шатохин распорядился, чтобы Поплавский и Хромов ехали в деревни за почтой для Великониды. Он так и выразился: «За почтой для Великониды». Сам остался в доме у Корзилова в обществе Веры Георгиевны, жены фельдшера.

Иона Парамонович вернулся лишь к полуночи.

Просьбу Шатохина он выполнил, а задержался потому, что пришлось заезжать на хутор Марковку. Молодая женщина родила месяц назад. Роды прошли трудно, и до сих пор чувствует себя неважно.

Долго еще не укладывались спать. За самоваром говорили о старообрядцах, иконах, листали журналы.

Около восьми утра Шатохина позвали к телефону. Звонил Хромов, он уже на полдороги к Уртамовке. Новости есть, но разговор не телефонный.

– Жду в кабинете участкового, – сказал Шатохин.

Как предполагал Шатохин, под новостями подразумевалось письмо. Только не для Великониды письмо, а адресованное в Москву.

Опустили его либо вчера поздним вечером, либо рано утром. Заведующая Отяевским отделением связи всегда перед закрытием заглядывает в почтовый ящик. Вчера в двадцать часов ничего не было.

Не требовалось даже вынимать письмо из конверта. Ясно, что о трагедии на мосту через Оку Великонида не оповещена. Адресовано Тандетникову В. В., указано почтовое отделение и абонентский ящик – № 1742. На месте координат отправителя только крючковатая неразборчивая подпись.

На тетрадном в клеточку листке довольно твердой рукой было написано:

«Мальчик мой дорогой!

Пишу, а на душе смута. Нынче поутру приезжали двое офицеров из органов. В два часа пополудни пишу, а все не могу сердце унять. Приезжали якобы лишь предупредить, чтобы опасались воров, прятали ценности. Но офицер, который давал такой совет, двоекратно сказал, что ищут и найдут. (Ты знаешь, о чем это). Спроста ли сказал? И нужно слышать, с какой твердостью. Дай Бог, чтобы слова остались словами. Не ведаю, что им известно.

Будь здоров, мой голубчик.

Молюсь за тебя».

Все. Ни подписи, ни даты.

Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказаны эти слова, не было бы и письма.

– Взяли подписку об ответственности за разглашение у заведующей?

– Так точно, товарищ майор, – отчеканил Хромов.

– Часто посылают по этому адресу письма?

– В прошлом году одно. Так же в ящик было опущено. Больше не помнит заведующая.

– А получают?

– Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.

– Да, и в Лиственничное нужно съездить. Тоже…

– Не нужно, – прервал Шатохин. – Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.

В раздумье Шатохин помолчал. – А вообще, совсем ничего не нужно. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.

4

– Я – Тимоненко Алла. Работаю проводницей.

Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним.

– За что вы хотите посадить Анатолия?

Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва ли понял бы, что речь о Бороносине.

– Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.

– Ну да, судит суд. А вы только подозреваете, обвиняете.

Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.

– Сядем, поговорим спокойно, – предложил Шатохин, указывая женщине на стул. – Вы Бороносину кем приходитесь?

– Любовницей, – с вызовом ответила проводница.

– Мг… Ваш друг не подозреваемый и не обвиняемый. Свидетель.

– Не надо… Сама была свидетельницей. И никто в меня, как в Толю, мертвой хваткой не цеплялся.

– А в него кто вцепился?

– Вы! Поезд наш вчера вечером ушел в Кисловодск. Толе за три часа до отправления велели оставаться в ремонтной бригаде. Я у Померанцева выудила, что из милиции звонили, рекомендовали его пока в рейсы не посылать. А сегодня Толя мне признался, что его из аэропорта выпускать не хотели.

– Кто конкретно не выпускал?

– Поплавский.

– А звонил по месту работы?

– Он же.

– А говорите – я.

– Вы – это милиция. Вот я как говорю.

– Понял…

– Да что вы поняли, – проводница с досадой махнула рукой. – Толя рассказывал, из-за чего все это. Как вы допрашивали его, тоже рассказывал. Только что называли свидетелем, а подразумевали-то: он тоже… Толя говорит, если настоящих преступников не найдете, на нем отыграетесь.

– Это зря.

– Не зря, – возразила проводница. – Теперь и говорят, и пишут о таких случаях. Ну, он сидел, ну, не для всех он хороший… Понимаете, все эти староверы, иконы – он о них говорит много. Но они для него безразличны.

– Безразличны, а говорит много, – заметил Шатохин.

– Ну и что, так разве не бывает? Считал бы иконы ценностью, с бабкиными бы так не поступал.

– Как?

– Прошлой зимой в сенцах стекло разбилось, он дыру иконой прикрыл, чтоб снег не летел. Приколотил гвоздями. Другую раньше за так Померанцеву отдал. Еще одна была, я забрала. Жалко ведь… Люди на нее молились.

– В сенях приколотил, это в Нарговке? – спросил Шатохин, про себя отмечая, что при встрече начальник поезда о подарке Бороносина не упоминал.

– Где ж еще, у меня сенцев нет.

– Так там до сих пор?

– Ну да.

– А Померанцеву дарил при вас?

– Какая разница… Вы лучше скажите, почему Толю не пустили в Кисловодск?

– Посидите, пожалуйста, в коридоре. Я позову. – Шатохин взялся за телефонную трубку.

Через минуту в кабинете был Хромов.

– Известно, что Поплавский позвонил руководству Бороносина и рекомендовал до поры не выпускать его в поездки? – спросил Шатохин.

Лейтенант знал об этом: начальник Нетесовского районного ОУРа звонил в его присутствии.

– Надеялись, что вахтовик быстро из свидетелей передвинется в обвиняемые? Дальше бы все шло законным путем, так? – Шатохин говорил тихо и зло.

Хромов отмалчивался.

– Потом напишешь рапорт, а сейчас… – Шатохин открыл дверь, пригласил проводницу, спросил у нее: – С другой бригадой можете в рейс выехать?

– Хоть сейчас. Людей не хватает.

– Вот и поезжайте. С Бороносиным вместе. Если он, конечно, нужен будет как работник в другом поезде.

– Нужен. – Живые огоньки вспыхнули в глазах проводницы.

Оставшись один, Шатохин раскрыл деловой ежедневник, которым почти не пользовался, начертил прямую линию, поставил на ней три жирные точки. Под каждой написал названия: Пышкино-Троицкое, Метляево озеро, Тангауровские болота. В сторонке, выше линии, крестиком обозначил скит Тандетниковой.

Налетчики добрались рейсовым пассажирским автобусом до села Пушкино-Троицкого. Дальше дорог нет, шли пешком. В Пышкино-Троицком или где-то поблизости их поджидала бабка Флора. Встретились, и вчетвером проделали путь чуть дальше Метляева озера. Прямиком. С Великонидой не встречались: незачем попадаться на глаза староверам-соседям Елены Викентьевны, да и пришлось бы делать лишний крюк.