Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи"
Автор книги: Илья Зданевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
13.19
Купчиха приехала домой на 12 минут позже лебяди, задержавшись в магазине по пути. Но когда она наконец приехала, то прислуга ей сообщила, что лебядь только что уехала и что наверху продолжает оставаться разстрига, недавно приехавший с лицедеем, также уехавшим, но до приезда лебяди. На этот раз не чужие переживания и не собственные колебания наносили ей удар. Теперь уже обстоятельства совершившиеся помимо нее и творимые делами не так как она хотела. Купчиха не привыкла к этому. Она почувствовала, что не знает как поступить и села в прихожей.
Что нужно здесь разстриге. Ждет он ее или мужа? Что за неурочное свидание? Что всем этим мужчинам нужно от ее мужа. Ей было даже как то странно, что она заинтересовалась своим мужем. Но теперь она решила его защищать сама не зная почему.
Почему эти мужчины вертятся вокруг него. Сперва лицедей, потом кожух, а теперь и разстрига?
Но она не додумала своих дум как пришли другие.
Почему уехала лебядь. Что мог, спрашивается сказать ей разстрига, чтобы заставить ее покинуть ее после их встречи в лесу и куда то исчезнуть?
Не привыкши много рассуждать и колебаться, она поднялась наверх повидать разстригу. Он лежал на диване и смотрел по сторонам в потолок. Когда ручка двери повернулась, он услышав это подумал: наконец и увидев купчиху: начинается и просиял от удовольствия.
Что с вами, спросила купчиха.
Я ослаб и должен был лечь
Отчего?
От голода
От голода?
Разумеется. Уже двадцать минут второго, а я собирался сегодня нарочно поесть пораньше, час назад.
Так в чем дело.
Да в том, что никак не могу доехать до лесу, где мы должны были завтракать. Впрочем я утешен.
– Чем?
– Да тем, что повидимому никто из нас не завтракал, так как лежа здесь я все время принимаю друзей. Простите, но я останусь лежать.
– Пожалуйста
– Мне все равно не долго осталось жить. А вы, как вы поживаете. Это очень мило с вашей стороны, что вы приехали меня навестить.
– Я вовсе не приехала вас навестить. Я приехала сюда вслед за лебядью. Мы сидели в лесу и никого не дождались, кроме лицедея, который приехал, повертел хвостом и уехал опять неизвестно почему и неизвестно куда. Тогда решили мы ехать сюда и я отправила ее вперед, так как дома ничего нет, и мы решили устроить здесь пикник, благо завтрак пропал. Но почему уехала лебядь?
– Не знаю. Когда я ее хотел зарубить она всячески хотела остаться, а когда я преисполнился самого мирного состояния она обозвала меня лицедеем, тогда как я разстрига, и уехала
– Что это значит зарубить
– Зарубить это значит рубить за. Вот же лежит ваш эспадрон.
– Что он помешался. Купчиха начинала быть злой.
– Что за остроумие вы мне уготовили, разстрига, это вам нейдет. Удивительно вы скучны со всеми вашими обстоятельствами.
– Обстоятельствами. Но тут нет никаких обстоятельств. Тут чистая работа.
– Ну вот и желаю чтобы она была продуктивной. Если же вы голодны, то приходите в столовую, я вас чем нибудь накормлю.
– Спасибо. Но вы уже хотите уйти.
– А что? спросила купчиха, уже направляясь к выходу.
– Что вы, разговор ведь еще не кончился.
– Мне некогда мой друг. В два часа меня уже ждут в конюшнях.
– Отлично, разстрига поднялся и сел, но я вам должен сказать несколько вещей, необычайно важных
– Это будет долго.
– Так же скоро, как и все делается сегодня.
Купчиха вернулась и села напротив разстриги. У нее пропала всякая охота интересоваться всеми этими событиями. Сразу она насытилась и больше ничего уже не хотела. Она потеряла к ним вкус и их ощущение. Но смутно она чувствовала, что это ее слабость, так как из-за этого события проносятся мимо нее, а она не принимает в них никакого участия. Поэтому ее равнодушие было скорее напускным.
– Пожалуйста покороче, добавила она, так как образование миров из туманностей меня не захватывает.
– Вот как раз об этом я и хочу вам сказать несколько слов, дорогая купчиха, так как не могу вас не предостеречь.
– Не говорите загадками.
– Нисколько, я вам хочу сказать, что вы рискуете. Так как в своем поступательном движении закручивающая спираль туманности все захватит и вы все равно будете захвачены, но помимо вашей воли. Но так как это поведет к различным неудобствам, то я вам советую быть захваченной по доброй воле и вашей, а не чьей нибудь другой.
– Спасибо за заботы. Все вы ныне заботливы, но я надеюсь уберечься.
– Возможно.
Разстрига встал потирая руки и прошелся. Купчиха смотрела на него вопросительно без нетерпения.
– Но ведь вы не убереглись от того, чтобы пригласить сюда завтракать лебядь.
– Из желаний вполне естественных
– А кто вас научил, что надо остерегаться ошибок только неестественных. Естественные много опаснее.
– Туманно. Для кого опаснее
– Для нас для всех.
– Но я пока никаких опасностей не вижу.
Разстрига укоризненно посмотрел на купчиху. Купчиха поняла, что это неправда. Она сдалась.
– Ваш укоризненный взгляд говорит, что я ошибаюсь и что опасности существуют. Но я их не замечаю.
– Вот об этой вашей слепоте я и говорю. Берегитесь, расшибетесь.
Он опять прошелся сгорбившись и потирая руки.
– Что же делать
– Взять два сырых и свежих яйца, белки сохранить в одном стакане, желтки в другом. Насыпав в желтки сахарный песок стереть гоголь-моголь, сахару сыпьте очень много, чтобы было очень густо и бело. Когда гоголь-моголь будет готов влейте в него два отложенных белка, опять стирайте, пока белок не разойдется и вы не получите двойную порцию гоголя-моголя. Между тем, если вы будете сбивать желток и белки вместе, то сколько бы вы не обнаружили прилежанья ничего не поможет.
– А это вы думаете поможет.
– Я в этом убежден. Ваше горло отдохнет и за завтраком вы сможете говорить сколько угодно.
– Вы ошибаетесь надеясь, что если я буду завтракать с вами, то буду красноречива, а если речь идет о завтраке не с вами, то какое вам до этого дело. Зачем вы вмешиваетесь?
– Меня самого вовлекают. Здесь лебядь рыдала и просила исповеди забывая, что я разстрига
– Рыдала. Почему?
– Очевидно потому, что говоря действуя уступая вы не даете себе отчета, что вы говорите, как действуете и отчего уступаете?
Купчиха почувствовала себя одинокой.
– Вы правы, я не знаю жизни. Но я никогда не думала, что я ее знаю.
– Вы не думали, а этого мало друг. Вы должны начать думать. И вы думаете. Теперь вам остается знать.
– Я вас слушаю
– Мы все бились полтора часа желая разрушить рамки, в которые загнала нас диалектика и ветер сегодняшнего утра: из этого ничего не вышло. Вместо этого мы обнаружили что те, кому мы верили не заслуживают доверия, так как они нас обманывают, и что еще хуже обманывают сами того не замечая. Мы обнаружили, что мы обманываем сами и сделали ряд попыток исправиться и стать на ноги. Не знаю случалось ли с вами подобное. Но это случилось и с вашим мужем, и с нашими женщинами, и с лицедеем, и со мной. Я сам несколько раз пытался встать на ноги и все гадал. Теперь я знаю, хотя и не все, но готов узнать, что каждый из нас изменяет с каждым из нас и что под нами ничего и впереди у нас ничего и ничего нет, кроме миража позади. Поэтому я знаю, что я умираю, хотя бы я мутил и иронизировал и не верил тому, что я вам говорю.
Мы слишком умудрены опытом, слишком все видели и знали и слишком нам нечего испытывать, так мы его уже испытали. Поэтому я и вижу и знаю и все мы видим и знаем и вы уже видите и знаете, что все прошло и остается только взлететь на воздух. Вы верили только в ваших лошадей и охоты, как умница в свою химию, кожух в свои двигатели, швея в свои платья, лицедей в свою болтовню, щеголь в свое великолепие и как я ни во что не верил. А вот теперь я верую в Бога, а вы уже не будете верить вашим лошадям. Они сбросят вас на первом повороте. Я вас больше не буду задерживать. Мир с вами. Спасибо за приглашение. Я не буду завтракать. Я буду ждать теперь мою жену. Мне сказали, что она звонила сюда.
И разстрига опять лег на диван и закрыл глаза. Купчиха встала, уже не пожала плечами и вышла. Он был прав сегодня, неотразимо прав.
Спускалась она в столовую медленно и уныло. Как жестоко была она наказана за самонадеянность и самоуверенность. Пока она верила только в свои силы, те к кому эти силы должны были быть приложены, построили свой мир и обокрали ее. На что ей теперь эта решимость и умение владеть эспадроном. Что делать. Она не знала. Все как будто метались по бюро похоронным и причащались. А что делать ей с ее презрением и отвращением. Так спускаясь она наткнулась на швею.
Здравствуйте дорогая, мой муж здесь.
Нет, он только что уехал.
– Но мне сказали. И у подъезда моя машина.
– Он ее оставил и взял одну из моих. Вероятно он знал, что вы приедете и оставил машину для вас.
– Ах, да. А куда он поехал
– Не знаю право. Пройдемте в столовую. Я еще ничего не ела. Хотите разделить со мной трапезу.
– С удовольствием. Наш завтрак в лесу видимо сорвался, а я голодна.
– Да, я была в лесу около часа и никто не приехал. Я решила, что какие-то необычайные обстоятельства налицо и решила вернуться сюда, что нибудь съесть. Здесь я застала вашего мужа.
– Что он вам сказал?
– Массу забавного. Но какие-то встречи не позволяли ему остаться до вашего приезда и он извинившись уехал.
– И не сказал куда
– Кажется нет.
– Ах, как меня это огорчает. И я совсем не понимаю как мог он не сказать куда он едет.
– Жаль я не знала, что вы не будете этого знать, дабы иначе конечно спросила.
– Да, но сегодня день полный таких невероятных событий, что этой мелочи не приходится удивляться.
– Действительно, день полон событий. И все мне кажется странным, начиная с приезда вашего мужа.
– Почему это странно
– Да конечно. Он приезжает сюда в неурочный час надеясь его застать и оставался здесь долго. Я не понимаю отношений между моим мужем и вашим.
– Ах вот, но ничего вам не могу сказать, так как не слежу за положением дела.
– Я думаю, что да
– Другие говорят, что нет.
– Подождем во всяком случае победившего в гонке. Тогда мы сможем узнать сколько у него очков в общем состязании.
Они вошли в столовую. Сквозь стекла пробивались деревья и рассыпали ветви по столу. На скатерти лежали они воспоминаньем о лесе, который был так недалеко и далеко. Солнечные зайчики расталкивая их пробирались поближе к паркету и ласкались у ног вошедших дам. Нельзя было сказать, какое это время года, какой это год и какой город. Но воспоминанье о лете лежало поверх всего тяжелой плитой. Лес шумел, шуршал, гудел заволоченный и вторгался вторгался. Швея хотела заслониться, купчиха спрятаться, им было стыдно их собственной слабости. Но когда одна хотела найти другую, ее уже не нашла, разлученная разобщенная отогнанная этими ветвями шуршащими причесанными выхоленными ветвями леса. Швея прошла с невероятными усилиями ближе к окнам и глядела. У леса она просила отдохновения и заступничества и видений и горя молилась лесу, где она была так недавно и куда быть может не вернется.
Лес, ты, в который падает по вечерам солнце, насмотревшись на наши грехи. Где солнце проводит ночь, налюбовавшись озерами сберегшими столько улыбок и столько поцелуев. Где каждая ветка хранит воспоминание обо мне, как я храню воспоминание о каждой ветке. Лес, наш заступник, когда утомленные чадом и бегом мы уходим к тебе, чтобы опять понять воспринять и презреть. Лес.
Но почему ее муж, столько лет молившийся, все познавший и все увидавший и прозревший, покинул свою молитву. Разве не там истина, чтобы изменять и падать. Разве не высок подвиг, но не еще выше не суметь совершить подвиг, разве не самое важное быть растоптанным жизнью? Блаженны искренние, преданные, верующие. Но во сто крат святее предатели, лгуны и отступники. Для того чтобы взойти, нужно сорваться. Для того чтобы быть верным, нужно изменять.
Чтобы сказать да нужно говорить нет и постоянно ошибаться. Нужно постоянно колебаться и быть безвольным, нужно быть низким жалким и бессильным. Нужно быть ничтожным.
Чтобы молчать нужно говорить и противоречить себе на каждом шагу. Конечно, если бы все знали то, что знала она, то давно ничего не было бы. Но теперь, когда пора ничему не быть, пора подняться на высшую ступень прозрения, на высшую ступень растления, падения, пора дойти до прославления добра злом. Пора дойти до обожествления греха и мерзости до растления самого себя, до самоуничтожения, до презрения к самому себе. Конечно, разстрига прав, тысячу раз прав. Конечно, никогда ничто не надо доводить до конца, ничего не хотеть до конца. Так и теперь ей ничего не хотелось. И она падала чувствуя что выполняет свое назначение. Она обернулась ища глазами купчиху.
Та сидела истуканом поодаль. Ее руки толстые как ветви переплетались с ветвями лежавшими на скатерти.
Вы знаете, спросила швея
Знаю, отвечала купчиха.
Что вам он сказал.
Он сказал, что пришло время когда тайное станет явным и что все обнаружилось и подобные глупости. Он клеветал на всех и уверял меня, что мы должны все умереть. Он клялся, что было сил, что мы больше не сможем встречаться после того как обнаружилось что мы все обманываем друг друга и изменяем друг другу. Мне все это показалось невероятным вздором и я уверила его, что это вполне естественно и ничего в этом я не вижу. Однако разстрига продолжал клясться, что земля не может носить подобные существа подобные нашей восьмерке и что измена никогда не забывается. Я убеждена, что он неправ, но мне не хватает его аргументов.
И еще что?
Да что говорить об этом. Его взгляды ни с чем не сообразны. Я думаю, что все беды происходят от голода. Нужно есть, есть хорошо и стареть как можно позже. Вот единственное правило для жизни. Что касается до любви, то эта проблема остается для меня нерешенной. И я иду по линии наименьшего сопротивления моих чувств. Потому я вас и не люблю.
Швея посмотрела на купчиху очень рассеянно.
– А так как мы голодны, то давайте же наконец есть. Что вы хотите?
– Я хочу, чтобы вы меня полюбили.
– Но это невозможно.
– Почему
– Я люблю других
– Это неправда. Вы пришли ко всем по линии наименьшего сопротивления. Но наименьшее сопротивление – это не любовь.
– Да, но она всетаки может привести к любви
– Таких случаев не было
– Я такой случай
– Кого ж вы любите, кого вы любите купчиха?
– Я не придерживаюсь теорий вашего мужа и не хочу вам говорить.
– Не будьте жестокой, скажите мне. Кого вы любите из них?
Она уронила руки на скатерть умоляюще.
Неправда, вы никого не любите из них. Вы к ним относитесь хуже, чем к вашим лошадям. Они просто для вас развлечения, сегодня умница, завтра лебядь. Я этого не хочу. Я хочу покорить вас. Я хочу чтобы вы перестали быть такой, какой вы сейчас представляетесь, чтобы вы стали такой как надо, как я хочу, как нужно, как необходимо, как желанно, как неотвратимо, неуклонно, потому что я хочу, чтобы вы полюбили меня. Она упала на колени перед купчихой охватив ее ноги.
Не мучьте меня милая, милая не мучьте меня, скажите мне кто стоит на моем пути. Кто мешает, скажите, скажите.
Купчиха обняла швею. Необыкновенная нежность разлилась по ее телу и ласковой она стала такой съежилась сощурилась. Она никогда не обращала внимания на швею и ничего не думала и ни над чем не задумывалась. Но теперь вдруг перед ней открылось то, чего она и не подозревала не знала. И голос, выражение волнения трепет швеи ударили по ней. Как был неправ разстрига. Вот он лежит наверху со всеми его похоронными сентенциями, а тут его жена, которую она обманула и сберегла, бьется в ее руках как пойманная. Вот здесь внизу жизнь раскрывает свое устье, в котором ищущий находит радость и утомление.
Она обняла швею сильней и подняла ее.
– Хорошо, хорошо, не тревожьтесь, сказала она, я не так занята, я вам все скажу, я вам все скажу, идите ко мне успокойтесь. Разве я могла что нибудь видеть и знать, когда я ничего не вижу и ничего не знаю. Вы правы наименьшее сопротивление не любовь. Любовь там, где трудно. Я вам скажу. Я люблю, но моя любовь не опасна. Я люблю моего мужа.
– Щеголя! Вы любите мужа!
Швея стояла гневная и вздыбленная. Ах вот что. Вы опустились до того, что осмелились полюбить мужа, чтобы отнять у меня друга. Вы опустились до того, что в заговоре с ними со всеми. Ну знаете я могла от вас ожидать всего всего. Но признаний, что вы любите вашего мужа, это уже слишком.
Она повернулась. Купчиха испугалась, смутилась и бросилась за ней. Они выбежали на лестницу. Несколькими ступенями выше они увидали спускавшегося разстригу.
Ах он оказывается не уезжал. Отлично. Желаю вам купчиха такой же беседы с моим мужем как была у вас до моего приезда. Прощайте. Она выбежала. Купчиха поспешно выбежала за ней. Швея, купчиха, жена – кричал разстрига. Но подъезд закрылся. Разстрига посмотрел по сторонам и опять стал подыматься в комнаты, из которых только что вышел.
13.21
или через две минуты после того как купчиха и швея уехали щеголь вернулся домой. Вот как это случилось.
Щеголь испытал чувство необычайного облегчения когда проскользнул вперед в ресторан, один, без кожуха отводившего машину.
Он с наслаждением скрылся бы куда нибудь или бежал бы вовсе прочь. Но страх перед кожухом заставил его спросить, где их стол и пройдя через ресторан выйти на террасу. Тут он сел за стол и узнал от лакея, что его жена и жена кожуха только что уехали просидев достаточно времени.
Щеголь сидел к выходу на террасу спиной и прислушивался прикрыв глаза в позе напряженной, когда раздадутся шаги кожуха. Но минуты проходили, а кожух не приходил.
Постепенно напряжение в его спине прошло и он принял позу более свободную, пока не отважился положить ногу на ногу. Потом он развалился и перестав прислушиваться повернулся, чтобы видеть дверь. Но кожух не приходил и не показывался.
Облегчение охватившее щеголя по приезде в ресторан продолжало усиливаться. Ну ему положительно везет, что он избавился от кожуха, который несомненно сошел с ума.
Откуда такие речи и вся эта рухлядь по поводу и вокруг да около жены. Почему такая страсть и напасть.
Интриги умницы. Но это еще ничего не доказывает. Почему они упали на такую благодатную почву. Почему кожух оказался так к ним восприимчив.
Уже когда к нему приехал лицедей, он понял что не все ладно. Теперь это было окончательно ясно но в то же время ничего не было ясного и при всех стараниях щеголь не мог уловить сути событий. И он выворачивал карманы обстоятельств, переворачивал их, переправлял и все ничего не выходило.
Кожух несомненно исчез. Что бы это значило. Он послал лакея справиться. Тот вернувшись доложил, что кожух встретил швею и сев с ней в машину, уехал с нею и что машина, в которой приехала швея, здесь осталась. Это было совершенно немыслимо. Они что нибудь путали. Швея была здесь. Нет, это не так. Он вышел, чтобы удостовериться и увидел машину лебяди. Лебядь в ней приезжала. Верно и уехала с мужем. Куда?
Он был одинок и сознавал себя одиноким. Но сознание одиночества усугублялось сознанием незнания, непонимания того, что совершалось вокруг. Поведение лицедея было подозрительным. Но подозрительность какого обычного порядка она казалась ему теперь. История с умницей уже была не только подозрительной, но и непонятной. Встреча с кожухом поставила перед ним силы, которых он ни учесть, ни измерить. А теперь это исчезновение кожуха было настолько страшно и нетерпимо, что он был бы неизмеримо более рад быть сейчас в обществе свирепого кожуха, чем оставаться одному.
Что это. Точно мор пробежал над жизнью и семь пустых приборов, его окружавших, походили на воздаяние усопших. Где все эти люди, эти женщины, эти мужчины всегда такие жизнерадостные, веселые и исполнительные. Куда они делись. Где лежат их трупы, на каких полях после этой битвы. Трупы, какая гадость. Он протестовал изо всех сил против этой безалаберности и разгильдяйства. Если им нужно было говорить друг с другом почему они не собрались и не поговорили здесь, а продолжали метаться по городу.
Он не знал что ему предпринять. Так он и не заметил, как чувство облегчения прошло и очутился он теперь под грузом невероятной тяжести. И теперь уже с каждой минутой давление этого пресса возрастало и расплющивало его. Он не привык думать, ему не по вкусу и не по силам это занятие. А между тем как раз тут и приходилось думать. Думать и думать без конца.
Почему он не занимался этим в своей прошлой жизни. Когда лицедей много лет назад подобрал его на школьной скамье или где то в другом месте, почему сам себе не сказал он что и отчего и почему. И вот после этого пошла жизнь полная успехов и восхождений, слав необычайных происшествий, обязанная его манерам – его удивительным локтям и умению носить на себе тряпки. Это все что было у него свое. Остроумие он занимал у лицедея, рассуждения у разстриги, нравы у лебяди, машины у кожуха и так далее. Когда нужны стали деньги он взял их у жены, для чего и женился.
А потом жизнь, заключенная в берега, в эту квартиру на берегу вот уже несколько как текла по течению. И в этой привычности он чувствовал себя отлично и был доволен и своими успехами и своими обстоятельствами и своими пижамами и своими меню и вином и воздухом и лесом и друзьями. А теперь он не вспоминал как ежедневно о вчера и не радовался завтра. Он не доставал, как делал он в минуты досуга, своей записной книжки, чтобы еще раз обдумать распределение ближайших дней. Он не думал о том, что через полчаса он уже должен быть где то и еще через полчаса еще где то и что он сделал оплошность отправив свою машину в гараж вместо того, чтобы направить ее сюда. Он не думал о том, что он был смешон и что смешны были цветы брошенные на стол лицедеем обломившим их. И что вся его, вся их жизнь была только смешна.
Он ничего не предпринимал не оттого, что у него не было воли или он колебался или сомневался или раздумывал. Ничего потому, что нечего было предпринять, что у него не было никакой предприимчивости, что был пуст и для целесообразных действий он и то был бездарен сейчас, не говоря о вздоре. Но машинальное движение руки заставило его достать из кармана записную книжку. Какой то адрес напомнил ему о том, что состояние цивилизации нашей позволяет ему сейчас снестись со своими друзьями и со своим домом. Он схватился за эту невероятно прозорливую мысль и бросился к телефону. Домой прежде всего.
Прислуга отвечала, что двое его друзей у него и жена также, причем разстрига наверху в его кабинете, а купчиха и швея в столовой. Что лицедей тоже заезжал, но уехал, а разстрига остался. Что приезжала также лебядь, но уехала перед самым приездом барыни и швеи, приехавших последними.
Ехать домой. Выход. Тем более, что там он увидит швею. Он попросил привести ему какой нибудь рыдван. Забился в угол и попросил ехать домой.
Они миновали дребезжа дрощу у леса и поля и полей. Щеголь отдыхал глядя на столь знакомые ему здания по бокам, так как это всетаки занимало его. По пути он так отправлялся и возвращался как будто в состояние допустимое.
Но когда он приехал домой, ему доложили, что его жена и швея только что уехали каждая в разную сторону и что только разстрига один еще остается наверху вот уже с полчаса.
Почти сорвалось. Но не окончательно. И оттого с такой поспешностью, пытаясь спасти то, что еще уцелело, бежал щеголь вверх по лестнице вдогонку за какими то призраками успокоения, которые готовы были опять покинуть его и не навсегда ли.
Разстрига сидел за столом и читал какую то книгу. Услышав шаги, он обернулся и бросился навстречу щеголю.
Вы приехали, наконец, я рад. Наконец, наконец. А то моим ожиданиям не было конца тем более, что каждую минуту сюда приезжал кто нибудь из наших, устраивал сцену, кланялся и уезжал. Моя же жена не пожелала вовсе со мной говорить и захлопнув перед носом моим дверь, уехала с вашей. Я думал, что это никогда не кончится.
Я тоже невероятно обременен историями, разыгрывающимися все это утро и первую минуту думал, что что нибудь понимаю. Но я быстро устал предполагать тут какие нибудь подвохи и еще скорее утомился от рассуждений. Так что если вы меня не выручите, я просто лягу спать, так как существование при таких условиях становится невыносимо скучным. А я предпочитаю скучать во сне. Почему уехали наши жены?
Разстрига расхохотался.
Вы спрашиваете так, как будто кто нибудь из нас может знать, что сегодня совершится и почему. Очевидно, повздорив. Когда я вышел отсюда на лестницу, убежденный, что в доме никого нет, я увидел их буквально бегущих с криками к подъезду и исчезающих за дверью точно в поисках армии спасения. Черт знает что такое. Но в чем же дело.
Начнем по порядку. Вы кажется знаете, что я должен был от умницы поехать на свидание к кожуху и лицедею с препаратом. Оттуда я приехал к себе, когда примчалась умница и осталась. Я уехал сюда. Встретил поочередно лицедея, лебядь, свою жену и вашу и все вели себя так же, как те два истукана. Ни от кого я не мог ничего добиться, но думаю, что если вы дополните мои замечания и соображения своими, то может быть что нибудь поймем.
Едва ли. Ко мне перед свиданием с вами заехал лицедей, перед свиданием с вами заезжала умница, после свидания с вами я видел кожуха. Все они соответствовали вашему описанию. Но могу добавить, что я сам тоже соответствовал этому описанию.
Ах вот что. И я также.
Он взял щеголя за подбородок и развязал ему галстук. Снял с него воротник и продолжал его раздевать.
Оставьте, не надо. Совершенно не время. И с какой стати вам приходят в голову такие своеобразные решения вопроса.
Но разстрига засмеялся.
Глупости милый мой, ко всему нужно относиться как можно проще, иначе простое перестанет быть простым. Какие глупости. Одеться вам ничего не стоит, а я большой ценитель античных изваяний нашего века. Ну разумеется.
Да вы одеваетесь действительно с умением. Ни так завязать галстук, ни так горбиться как вы, я не умею. Я вам завидую. Который раз я вам завидую. Завидую, что вас раздевают. Почему вы меня не разденете.
Не хочу.
Ну ничего малютка. Я потом разденусь сам. Так так.
Он расшнуровал обувь щеголя и снял с него поспешно все, что можно было снять. Перед ним стоял юноша дрожащий, застенчивый и откровенный пытавшийся укрыться от воздуха и света льнущего к нему. Милый, какой вы хорошенький.
С удивлением смотрел щеголь на разстригу. А разстригу что то душило, раздевая щеголя он волновался, давился, краснел точно совершал что то сверхъестественное.
Он шептал что то так тихо, что щеголь ничего не слышал и только размякал и таял, цепенел от прикосновения холодных плоских рук с проворными пальцами начетчика, скользившими по его телу.
Он изнемог и стоял у стола голый и в беспамятстве. Разстрига вышел. Прошла минута, разстрига не возвращался. Смутно щеголь вспомнил историю в лесу с кожухом и испугался. То же самое. Каждая секунда опять становилась томительной и с каждой секундой возрастала тяжесть налегшая на него. Ему было невмоготу. Щеголь прислушивался. Зачем разстрига медлил. Он повернул лицо к двери. Почему он так долго раздевается.
Ему не хотелось всей этой истории. Вернее его к этому вовсе не тянуло. Но события достаточно напепелили его, чтобы развести в нем какую то плесень, под которой ему было так тепло. Поэтому и пальцы разстриги показались ему такими приятными, ласковыми, немного сухими со стороны ладони, но такими обаятельными сверху, когда нечаянным движением раздевая его, разстрига задевал его верхом кисти.
Но разстрига не шел.
Испугавшись, щеголь бросился к двери, за которой скрылся разстрига, унеся с собой его платье. Дверь была заперта. Он постучал. Ответа не было. Он постучал вновь, сильнее, сильнее.
Раздался стук с другой стороны. Просила разрешения войти прислуга. Нет, нет, и бросился запирать другую дверь, шедшую в его комнату.
Вернулся к первой двери и постучал опять. Ответа опять не было. Стал кричать, разстрига, разстрига, бить кулаками в дверь.
Вдруг ему стало стыдно и он сел. Чего он скандалит. Неужели не может дождаться. Однако все довольно глупо. Он подождал и пошел стучать снова. Послышались медленные шаги разстриги и вопрос: что с вами, зачем вы стучите.
Я не хочу больше ждать, мне холодно, что вы там делаете, почему вы копаетесь.
Сейчас, я вам готовлю приятный сюрприз.
Дверь открылась и на пороге появился разстрига, одетый как он был и раньше. Сухое лицо, недобрые глаза.
Мне надо было запереть все ваши шкафы и гардеробную, чтобы вы не могли одеться. Теперь я позвоню жене и попрошу ее приехать на вас полюбоваться еще раз, но на этот раз в моем присутствии.
Щеголь попятился. Вы бредите, разстрига. Как вы смеете.
Нисколько. Я еще вас изобью вот этим хлыстом, чтобы вы были в крови и это доставит и вам и мне больше удовольствия, и я прошу вас не пятиться, не ежиться и вообще не делать страдальческого вида, это вам не поможет.
Щеголь раскрыл рот и онемел. Этот был почище кожуха. Между тем разстрига подошел к столу, взял трубку и дважды повторил число и улицу. Щеголь бросился к столу и вырвал трубку. Завязалась борьба.
Разстрига был суше, но выше и сильнее. После некоторых усилий, он вырвал трубку из рук щеголя и они покатились на пол. Щеголь не мог выдержать долго. Руки и дахание разстриги отнимали у него все силы. Он перестал бороться и сказал пустите. Разстрига бросил бороться и встал.
Это тело, лежащее перед ним на ковре, разметав руки и ноги слепило его. Он стоял уронив голову на грудь и молчал чувствуя что готов сорваться. Но щеголь разбудил его.
Вы действительно с ума сошли разстрига. Как вы смеете звать сюда вашу жену.
Как я смею. О мои основания очень серьезны, основания мужа.
Но у вас нет на меня никаких прав. Вы еще не приобрели их оттого, что раздели меня. А у вас есть права на мою жену.
Нет, но она такой же мой друг, как моя жена ваш и причем тут все эти разговоры о правах.
Не делайте вида, что вы ничего не понимаете. У меня достаточно оснований отомстить вам за отношения с моей женой. Я сделаю то, что надо и советую вам не бороться, так как это все равно ни к чему не приведет.
Он взял трубку и опять затребовал номер. Но вы лжете, это не номер вашей жены. Вы ослышались, именно. Он спросил. Щеголь лежал на полу и не двигался. Это ты, кричал разстрига, приезжай скорей, я у щеголя. Щеголь пытался помешать вновь, но опоздал. Теперь я буду вас бить. И они снова повалились в борьбе на пол.
Но на этот раз щеголь не уступал. Он краснел, силился пока не опрокинул разстригу. Хорошо, теперь я сильнее вас. На этот раз я раздену вас. Разстрига подчинился безо всякого сопротивления. Щеголю это показалось подозрительным. Но он добросовестно проделывал свой труд. Звонок заставил его вскочить. Взяв трубку, он услышал голос швеи.
Выбежав из дома щеголя швея села в свою машину, в которой приехал разстрига и поехала домой. Зачем она не захотела говорить с мужем, которого так искала. Почему разговор с купчихой подействовал на нее так сильно, что она убежала опрометью и обезумев.
