Текст книги "Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы"
Автор книги: Илья Дворкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
ПЕРЛАМУТРОВАЯ РАКОВИНА
Рассказ
Кешка-победитель
Кешка проснулся и резко сел на кровати. Сердце торопливо и гулко бухало на всю комнату. Он сидел оглушённый его ударами и не понимал, что случилось.
Было темно. В черноте комнаты выпукло выделялся тёмно-синий квадрат окна. В верхнем углу его, как жёлтый шмель, шевелилась мохнатая звёздочка.
Потом сердце притихло, затаилось, и Кешка услышал мягкое, усыпляющее тиканье ходиков. Он повернул голову туда, где они висели, и ясно представил себе голубой круглый циферблат с нарисованной кошачьей мордой. Глаза у кошки хитрющие, шмыгают вслед за маятником – кажется, вот-вот подмигнут. Круглые.
Кешка улыбнулся и совсем успокоился. Он снова лёг на подушку и провёл рукой по лицу.
Лицо было мокрое. Кешка удивлённо отдёрнул руку… и вдруг всё вспомнил.
Вспомнил то, что снилось ему уже вторую ночь подряд: высокую сквозную вышку, море далеко внизу, раскалённые, пахнущие солью доски площадки и весь этот знойный, томительный день. День его, Кешкиного, позора и унижения.
Дом спал. Мирно тикали ходики. И весь город тоже спал, и вся земля. А Кешка был совсем один. И ничего нельзя было вернуть, нельзя было исправить.
Кешка забился к стене, сжался калачиком, стараясь занимать как можно меньше места, и уже наяву заплакал яростными и бессильными слезами.
Он старался не думать, не вспоминать, забыть, но не умел. И думал, и вспоминал, и корчился от стыда.
Кешка приехал в этот южный город из Сибири. Семь дней он просидел, влипнув носом в стекло, – всё глядел, глядел и не мог наглядеться. За окном медленно вращалась Земля – огромная, разная. На седьмой день поезд, изогнувшись, как зелёная гусеница, запетлял между гор. Горы были крутые, и в окошко виднелись только унылые серые стенки, сложенные из косых плиток.
А потом настал час, когда поезд вдруг скользнул в один из бесчисленных дымных тоннелей, лихо свистнул и выпрыгнул в такой ослепительный мир, что Кешка зажмурился. А когда открыл глаза, в лицо ему выплеснулось что-то синее, живое, бесконечное. Это было море.
– Смотрите же! Скорее! – закричал Кешка, но все пассажиры и так уже облепили окна, причмокивали языками и говорили всякие красивые слова.
Море чуть заметно шевелилось, будто дышало, вспыхивало мгновенными иголками бликов и обдавало таким спокойствием, такой силой, что Кешка сразу почувствовал: здесь ему будет хорошо.
В новом городе дома были белые. Всюду росли невиданные деревья, а по улицам ходили необыкновенные люди – красивые и весёлые. Мужчины пускали зайчиков ослепительно белыми штанами, а женщины были такие разноцветные, что рябило в глазах.
Кешка шагал рядом с мамой, и рот его сам собой растягивался до ушей. Он видел, что мама тоже стала необыкновенной. У него была самая красивая мама на свете.
Поселились они в маленьком домике у самого моря. Толстая ласковая хозяйка хлопотала и так радовалась, будто Кешка и его мама самые близкие люди.
– Ох же ж ты мой беленький, худышечка ты моя! И что ж ты такой бледненький, что ж?! – говорила она и гладила Кешку по голове пухлой ладонью. – И какой же ты заморышек! Ну ничего, тётя Люба с тебя человека сделает.
Мама немножко смущалась. А Кешка даже на «заморыша» не обиделся. Ему здесь всё нравилось: и улица, и дом, и хозяйка.
В день приезда возились допоздна – переставляли мебель по маминому вкусу, разбирали вещи, мыли полы. Кешке не терпелось поскорее удрать из дому, сбегать к морю. Но так и не удалось: мама бы без него не справилась.
Легли поздно, и Кешка сразу же уснул как убитый.
Утром, ещё не совсем проснувшись, он почувствовал, как солнечный луч тёплым пальцем упёрся ему в подбородок и медленно пополз вверх. Кешка ждал. Луч шевельнулся, пощекотал губы и остановился на переносице.
Кешка чихнул и окончательно проснулся. Шлёпая босыми ногами, он прошёл на маленькую веранду, загрохотал умывальником, зафыркал колючей холодной струйкой.
Мамы не было. На столе стоял стакан молока, рядом лежали две ватрушки. Кешка наскоро перекусил и выскочил на улицу.
Он стоял на тротуаре и раздумывал. Это было замечательно: куда ни пойти, везде интересно, всё незнакомое.
Кешка поднял голову и обомлел – прямо перед ним торчала узкая, как башня, гора. Вся она была будто бы в кудрявой тёмно-зелёной шерсти, а белая верхушка игольчато вспыхивала на солнце, горела и переливалась.
– Эй ты, белобрысый, а ну-ка иди сюда, – сказал кто-то.
Кешка обернулся и увидел толстого загорелого мальчишку с громадным, лоснящимся носом. «Эк, носище-то какой!» – изумился про себя Кешка и подошёл, улыбаясь.
– Чего зубы скалишь? – крикнул мальчишка и сделал неуловимое, но явное враждебное движение. Он оглядел Кешку с ног до головы прищуренными глазами и сказал:
– Ты тётки Любы квартирант. Квар-ти-рант, – повторил он с таким выражением, что Кешка понял: быть квартирантом очень стыдно.
Кешка перестал улыбаться и стоял выжидая. Носатый хищно пригнулся и пошёл на него. Кешка попятился.
– Ага, удираешь, белобрысый! Боишься! – радостно завопил носатый. – Сейчас ты у меня схлопочешь, от меня не удерёшь! Не таких лупили!
– Ну? – тихо спросил кто-то.
Из соседней калитки вышел мальчишка в майке и синих трикотажных штанах. У него был облупившийся и короткий нос, выгоревшие до рыжины волосы и серые бесстрашные глаза.
– Кого же это ты лупил, Таракан? – спокойно спросил он.
Носатый сразу как-то сник и заискивающе заулыбался:
– Да это я так, Санька. Тут у тётки Любы квартирант объявился. Я к нему подошёл, а он испугался.
– Тебя?
– Ага, меня, – закивал носатый. – Такой пугливый квартирант.
Санька равнодушно оглядел Кешку, пожал плечами и неторопливо пошёл по улице.
Кешка хотел побежать за ним, догнать, объяснить, что это всё враки, ничего он не испугался, просто попятился от неожиданности. Пусть Санька не думает ничего такого, Кешка не трус. Он у себя дома, в Сибири, однажды три дня проплутал в тайге, заблудился. И совсем не боялся. Ну может быть, самую малость.
Но Кешка ничего этого не сделал. Ему было неловко. Он стоял и глядел, как медленно удаляется крепкая, решительная Санькина спина.
Потом Санька завернул за угол, а носатый мелкими шажками подошёл к Кешке и очень больно треснул его по шее. И сразу убежал. Кешка и опомниться не успел.
С этого дня у Кешки началась унылая жизнь. Всё получалось как-то не так, нехорошо. Помимо Кешкиной воли происходили разные неприятные события. Кешка делал глупости одну за другой и не мог остановиться. Будто кто-то посторонний – зловредный и вздорный – двигал Кешкиными руками, ногами и языком.
А настоящий Кешка был заколдован. Он изо всех сил хотел освободиться и закричать всем, что он не такой, он хороший. Он же Кешка!
Ему казалось, что носатый Таракан раззвонил всем мальчишкам о том, как он треснул его, Кешку, и не получил сдачи. «Струсил, струсил», – кривилась перед Кешкиными глазами ненавистная лоснящаяся рожа. А недосягаемый мужественный Санька презрительно улыбался и отворачивался.
Кешка заходился от этих мыслей. Он рыскал по улице худой, узкий, весь какой-то заострившийся и искал… «Я им покажу «струсил», – бормотал он, – они узнают!»
…Вот пятеро мальчишек играют в чижа. Подходит Кешка. Насторожённо осматривает компанию. Мальчишки переглядываются. Один что-то говорит. Смеются. «Надо мной», – решает Кешка и стискивает зубы. Лицо у него напряжённое, как сжатый кулачок. Он неторопливо подходит, берёт прямо из-под биты чижа и забрасывает его на крышу.
От такого невероятного нахальства мальчишки цепенеют, вытаращиваются на Кешку и бесшумно шевелят губами. Соображают.
Кешка длинно сплёвывает и усмехается.
Тогда начинается драка. То есть дракой это назвать нельзя. Какая же это драка, если пятеро лупят одного? Но Кешка не удирает. Он вертится, отпрыгивает и умудряется каждому влепить хоть разочек… Потом кто-нибудь из взрослых разгонял мальчишек, и Кешка гордо шёл домой.
Когда мама глядела на Кешку, глаза у неё становились большими, печальными. И дрожали губы.
Тётя Люба мазала йодом ссадины, прикладывала примочки и причитала на весь дом:
– У, босяки! Шпана приморская! Ну погодите, я за вас примуся! Вы же ж, босяцкие морды, не знаете, что я с вами сделаю! Вы же ж будете рыдать от страшной боли! – Живот у неё колыхался, она потрясала громадным пухлым кулаком. – Нашли тихого мальчишечку и измываетесь, да? Безответного, да? Ну постойте, я уже выхожу, я иду!
Кешка вцеплялся ей в руку и умолял никуда не ходить.
Только этого ему недоставало!
Кешка всюду искал своего главного врага – Таракана. Но тот как сквозь землю провалился. Кешка успел передраться со всеми мальчишками улицы.
Его дразнили, но побаивались, и Кешка чувствовал это.
Когда он появлялся на улице, мальчишки сразу собирались кучкой.
– Псих белобрысый! Псих белобрысый! – кричали они.
А Кешка неторопливо подходил и затевал драку. Или не затевал. Это зависело только от него. Первый нападал он. И Кешка гордился этим.
Он бродил один по берегу. Купался, валялся на раскалённых камнях. Над морем дрожало знойное марево. Вдали качались косые дымы пароходов.
Только здесь, у моря, он успокаивался и снова становился прежним Кешкой – весёлым и добрым.
Он завидовал мальчишкам, которые сооружали плот, возились с парусом, сшитым из двух простынь.
Ему хотелось подойти к ним и быть таким же, как все, – орать команды, воображать себя капитаном, поднимать парус на кривой мачте.
Но когда он подходил, мальчишки настораживались, ощетинивались – и начиналась драка.
Однажды, когда Кешке пришлось особенно туго (он разорвал куском ржавой железки парус, и, разъярённые его дикой выходкой, мальчишки навалились на него, сбили с ног и нещадно колотили), появился Санька.
Он расшвырял мальчишек, поднял дрожащего от ярости Кешку и сказал:
– Тебя Кешкой зовут? Я слышал, ты со всеми дерёшься. Зачем? Тебя кто-нибудь обидел?
Кешка глядел на своего спасителя, на человека, за чью дружбу он бы, не задумываясь, отдал всё что угодно, всхлипывая, размазывал кровь из носа и тяжело дышал.
А отдышавшись, сказал совсем не то, что хотел.
– Чего пристал? – крикнул он. – Иди своей дорогой, рыжий, а то и тебе дам.
Мальчишки ахнули. Никто никогда не осмеливался так разговаривать с Санькой.
Они ждали, что всемогущий и отчаянный владыка улицы сейчас сотрёт в порошок нахала. Этого, неизвестно откуда взявшегося в их городе худущего, битого-перебитого мальчишку.
Но Санька ничего не сделал. Глаза его потемнели. Он постоял минуту, раздумывая, потом повернулся и ушёл, коротко бросив на ходу:
– Зря это ты.
Кешка, понурясь, брёл домой и проклинал себя, ругал последними словами. Ему хотелось реветь в голос.
Грудь его распирала любовь и признательность к Саньке. Кешка был противен сам себе.
И вдруг он увидел носатого толстого Таракана. Из-за кого всё началось. Из-за кого у Кешки не было ни одного друга, а одни только враги.
Борька Тараканцев, по прозвищу Таракан, ничего не подозревая, преспокойно шёл по другой стороне улицы. Он только что приехал из Батуми. Он там у тётки гостил. Целую неделю. Борька давным-давно уже позабыл и свою встречу с Кешкой, и то, как дал ему по шее. Он шёл, помахивая прутиком, и насвистывал. У него было прекрасное настроение. И вдруг увидел идущего навстречу мальчишку с распухшим носом и синяком под глазом.
Мальчишка шёл какой-то странной хищной походкой. Будто подкрадывался.
Борька почувствовал недоброе и остановился. Он вспоминал, где видел этого мальчишку. А когда вспомнил, улыбнулся и закричал:
– А, белобрысый, вот ты где! Давно я тебя не видел, квартирант.
Кешка молча подходил, наклонив голову, и не отрываясь глядел на Таракана.
Борька забеспокоился. Он ещё ничего не понимал. Он ни капельки не боялся – слишком уж щуплым по сравнению с ним был этот мальчишка.
Но видно, было что-то такое в Кешкином взгляде, отчего большой, толстый Борька Таракан заторопился на месте, оглянулся и забормотал:
– Ты чего? Чего ты?
Кешка подошёл и молча треснул Таракана по шее – раз! Раз!
Борька по-заячьи пискнул, присел и вдруг с рёвом побежал назад. Он бежал, втянув голову в плечи, и верещал:
– Ой-ё-ё-й!
Из-за дома вышел Санька. Он стоял, сунув руки в карманы, и хохотал. Это действительно было смешно: маленький, взъерошенный Кешка и улепётывающий здоровенный, толстый Борька, ревущий, как девчонка.
Санька постоял ещё немного, потом покачал головой и ушёл.
Счастливый и гордый, Кешка, Кешка-победитель, пошёл домой – навстречу ласковым рукам тёти Любы, навстречу примочкам и причитаниям.
Вышка
Жара плыла над морем. На голышах невозможно было лежать.
Люди выскакивали из тёплого рассола моря, ложились на гальку и тут же подскакивали, как рыбы на сковородке.
От солнца спасения не было. Вода не освежала.
Только нырнув так глубоко, что в висках начинало щёлкать и болели уши, – только там, в зелёном полумраке, человек чувствовал прохладу.
Солнечные лучи пронизывали прозрачную толщу, сходились под острым углом. Если посмотреть снизу, из-под воды, то казалось, будто солнце ровным слоем разлито по воде, а поверхность шевелится громадным искривлённым зеркалом.
Кешка выбирался из воды, пошатываясь от усталости. Он плюхался на камни, несколько секунд корчился, как на раскалённых углях, потом голыши чуть остывали, и он блаженно вытягивался, расслаблялся и жмурил глаза.
Тело мгновенно высыхало, покрывалось сероватым налётом соли. Вокруг гомонил пляж.
Прямо перед Кешкой в море уходил узкий пирс.
Стальные сваи были покрыты грубыми дубовыми досками. Щелястыми и горячими.
На конце пирса стремительно возвышалась лёгкая семиметровая вышка.
Отвесная лесенка вела на небольшую квадратную площадку, огороженную металлическими перилами.
Над морем покачивалась узкая доска трамплина.
Неожиданно сквозь ровный пляжный гул прорвались мальчишечьи голоса.
Рядом с Кешкой захрустела под чьими-то ногами галька.
Кешка открыл глаза и увидел Саньку в окружении пяти мальчишек. Среди них был и Таракан.
Не вставая, Кешка наблюдал, как они пошли по пирсу, взобрались на вышку.
Мальчишки потоптались по площадке, потом Санька легко прошёл на самый конец прогибающегося трамплина и стал раскачиваться.
Он подпрыгивал всё выше, выше, выше! Кешка привстал на локтях и следил за ним, сдерживая дыхание.
Потом лёгкая, ладная Санькина фигурка взметнулась в воздух, сложилась в упругий комочек, крутнулась два раза и без всплеска врезалась в море: перед самой водой Санька разогнулся и, как гвоздь, вошёл в гладкую синь.
На пляже захлопали в ладоши. Кешка выдохнул воздух и огляделся. Оказывается, не только он следил за Санькой.
– Какой смелый мальчик! – сказала высокая загорелая женщина своему соседу, заросшему густой шерстью толстяку.
– Ну, этим приморским ребятишкам проделать такое – раз плюнуть. Они с пелёнок в море бултыхаются. Им и не страшно ни капельки, – лениво ответил толстяк.
Женщина засмеялась.
– Жаль, что вы не приморский мальчишка и так боитесь высоты, – сказала она.
Толстяк запыхтел и обиженно отвернулся.
Из воды показалась Санькина голова. Он что-то крикнул и махнул рукой. Мальчишки посыпались с вышки.
Даже Таракан потоптался немного у края площадки, нелепо присел и раскорякой полетел вниз.
Кешка встал.
«Надо прыгнуть, – подумал он, – пойду».
Он ни разу ещё не прыгал с вышки, но мальчишки делали это так легко, что Кешка ничуть в себе не усомнился.
«Прыгну. Пойду, как Санька, на трамплин, раскачаюсь и прыгну. Пусть видят, какой я человек», – думал он, шагая по пирсу.
Санька и мальчишки были уже наверху.
Кешка медленно поднимался по крутым ржавым ступенькам.
Когда он появился на площадке, все замолкли.
Кешка сделал два неуверенных шага и остановился.
Перед ним стоял Санька и улыбался. Хорошо улыбался.
– Здравствуй, – сказал Санька, – прыгнуть хочешь?
– Хочу.
– Ну давай. Ты прыгал когда-нибудь?
– Нет.
Санька перестал улыбаться. А Таракан захихикал и крикнул:
– Ну-ка поглядим, как сейчас белобрысый убьётся.
– Замолчи, – приказал ему Санька и повернулся к Кешке.
– Высоковато для первого раза. Может быть, попробуешь сначала с трёх метров?
Кешка упрямо мотнул головой и подошёл к краю площадки.
Он заглянул вниз и в ужасе отпрянул, а руки сами судорожно вцепились в перила.
Кешка не думал, что это так страшно. Море шевелилось где-то далеко внизу, враждебное и жёсткое.
Рядом захохотал Таракан. Он просто корчился от смеха, захлёбывался, повизгивал.
И Кешка оторвал руки от перил. Ещё секунду назад ему казалось, что никакая сила на свете не заставит его больше подойти к краю площадки. Но он подошёл. Он не глядел вниз. Кешка подошёл на негнущихся ногах, сжал челюсти так, что зубы затрещали, и… он прыгнул бы! В мыслях он уже сделал это, назад пути не было, но в самый последний миг Кешка глянул вниз. Ноги его сами подогнулись, и он сел на площадку.
Это был такой позор, такой ужас, что Кешка готов был умереть. Это было бы лучше всего – умереть сейчас и не видеть себя со стороны – перепуганного, жалкого, вцепившегося мёртвой хваткой в доски площадки.
Сначала Кешка ничего не слышал. Он оглох от стыда. Ему казалось, что весь пляж, весь город, все люди на земле смотрят на него и смеются. Или – ещё хуже – жалеют.
Он ненавидел себя, презирал, но ничего не мог с собой поделать. Руки сами цеплялись за горячие, пахнущие солью доски, а ноги отказывались поднять его.
Потом, будто издалека, пробился противный смех Таракана, гул пляжа и плеск моря.
Кто-то поднялся на вышку. Знакомый голос той высокой женщины сказал:
– Действительно, очень страшно. Ужас какой! А вы зря смеётесь, мальчик. Не все люди переносят высоту.
Она присела рядом с Кешкой, положила ему на голову руку.
– Ты не расстраивайся. Ты ещё прыгнешь. Ты обязательно прыгнешь, – тихо сказала она.
Это было уже выше Кешкиных сил. Он всхлипнул, уткнулся лицом в свои острые колени.
– Пошли! – крикнул Санька.
И мальчишки все разом сиганули вниз.
Кешка поднялся, осторожно, ощупью спустился по лесенке и, пошатываясь, медленно пошёл по пирсу.
Он глядел прямо перед собой и всей кожей ощущал сочувственные или насмешливые взгляды свидетелей своего позора.
Он шёл всё быстрее, быстрее, потом побежал. Одна только мысль билась в мозгу: убежать, спрятаться, забиться куда-нибудь, где никого нет.
В море
Мягко тикали ходики. Ночь за окном поголубела. В комнате высунулись из темноты вещи. Кешка поглядел на мамину кровать. Мама спала очень тихо – не шевельнётся, не кашлянёт.
Уже два дня он не выходил на улицу. Сидел дома, уставившись в одну точку, и молчал.
Кешка слышал, как мама говорила тёте Любе:
– Придётся, видно, уезжать отсюда. Что-то с Кешкой неладное творится. Теперь вот на улицу не хочет идти. Боится, что ли? Работа у меня здесь интересная, но, наверное, придётся уехать. Жаль.
Кешке хотелось крикнуть:
«Да! Уедем скорее! Мне здесь невозможно больше жить!»
Но он ничего не крикнул, потому что тогда пришлось бы всё рассказать. Врать бы Кешка не стал. Но даже маме нельзя было рассказать о том, что с ним произошло. Никак невозможно.
Уснул Кешка только к утру, а когда проснулся, солнце стояло высоко и в комнате было душно.
Он вскочил с кровати, попрыгал по прохладному крашеному полу. Настроение непонятно отчего было прекрасное. Вдруг. Прекрасное – и всё тут. Хотелось немедленно сделать что-то такое, чтоб все ахнули, чтоб историю с вышкой сразу позабыли.
И вдруг его озарило. Конечно же! Как он раньше не подумал об этом?! Рифы! Надо сплавать к рифам и достать знаменитую перламутровую раковину!
Все мальчишки, когда разговор заходил о рифах, сразу серьёзнели и говорили тихими таинственными голосами.
Лёжа на пляже рядом с какой-нибудь компанией, Кешка наслушался столько разных историй о рифах, узнал столько жутких подробностей, что сейчас, вспомнив о них, почувствовал, как по спине забегали мурашки.
Говорили, что из всех мальчишек один Санька отважился подплыть к рифам, но и тот раковины достать не мог.
Он никому не рассказывал, что там видел, и это ещё больше распаляло воображение мальчишек.
Говорили, что там живёт здоровенный осьминог: попробуй только сунуться – утащит, и ахнуть не успеешь.
Рифы скрыты под водой в метре от поверхности. Над ними плавают яркие красные буйки, чтобы какое-нибудь судно не напоролось. Среди буйков стоит мигалка – маленький проблесковый маячок. Он подмигивает днём и ночью.
К рифам строго-настрого запрещено подплывать. На лодке и думать нечего. Запросто могут лодку отобрать.
Добраться туда можно только вплавь. Это около полукилометра от берега, может быть, и не заметят с пристани. Буйки качаются, среди буйков – голова. Пойди разбери издали, где буёк, а где голова.
Кешка ожил от этих мыслей, от неожиданно появившегося выхода.
Он стал готовиться.
Самое главное – достать хороший нож. Вдруг там и вправду осьминог? Да уж наверняка вправду – не зря все мальчишки так говорят. Без ножа нельзя.
С ножом-то что! Обхватил тебя осьминог, а ты его – чик! – и отрезал щупальце. Он тебя другим, а ты и другое – чик! Как капитан Немо.
Нож Кешка утащил у мужа тёти Любы, Лазаря Ефимыча. Отличный длинный охотничий нож в кожаных ножнах.
Кешка подпоясал трусики, на пояс повесил нож и мешочек, в который он когда-то клал галоши в школе. Мешочек нужен был для перламутровой раковины, потому что без неё Кешка не собирался возвращаться.
Мама была на работе, тётя Люба на базаре. Кешке никто не мешал.
Он обернул вокруг пояса махровое полотенце, прикрыл своё снаряжение и вышел.
Кешка был спокоен. Теперь перед ним была цель.
Конечно, это страшно – самому лезть к осьминогу в лапы! Но Кешка знал, что скорее утонет, чем повернёт назад.
Жаль только, что его никто не увидит. Но когда он добудет перламутровую раковину!..
Кешка представлял себе ослепительную картину: он идёт небрежной походкой по пляжу, усталый и спокойный, а в руках держит великолепную, закрученную в немыслимую спираль розовую раковину. Вокруг него собирается толпа, все хотят потрогать, погладить это чудо. Кешке не жалко – пожалуйста. И вот появляется Санька. Он протискивается сквозь кольцо любопытных и спрашивает:
«Кешка, неужели это ты, в одиночку, добыл её?»
Кешка улыбается, протягивает ему раковину и говорит:
«Возьми. Это тебе. Я себе ещё достану».
Кешка шёл, никого не замечая, размахивал руками, улыбался, хмурился своим мыслям. Он перешагивал через загорающих, те глядели ему вслед и качали головами. Восточные люди цокали языками и крутили пальцем у лба.
Напротив рифов Кешка остановился. Снял полотенце. Закрутил мешочек вокруг пояса, чтобы не мешал плыть.
Кешка подошёл к воде и огляделся. Он очень нравился самому себе – суровый, строгий, с кинжалом на поясе. Он шёл на трудное дело и мог не вернуться назад.
Среди загорающих Кешка заметил Таракана. Таракан хихикнул было, но Кешка так на него посмотрел, что тот заёрзал на месте и отвернулся.
Кешка медленно вошёл в воду. В последний миг он быстро оглянулся на Таракана и с удовольствием заметил, что тот с изумлением, не отрываясь, смотрит на нож. Даже привстал немного.
Кешка глубоко вздохнул и нырнул в солёную податливую волну.
Плыл он неторопливо, экономил силы. Впереди были рифы, неизвестность, опасности. Нельзя было уставать раньше времени.
Буйки появились неожиданно. Закивали красными головами перед самым Кешкиным носом. Мигалка вблизи оказалась очень большой, высокой, как настоящий маяк.
Кешка медленно обогнул её, вглядываясь в воду. Под ним были рифы. Желтоватые, обросшие скользкими водорослями.
Кешка решился и встал. Вода была ему по грудь. Он изо всех сил сжимал рукоятку ножа, готовый мгновенно выхватить его из ножен, если появится опасность.
Но осьминог не показывался. Выжидал, видно.
Кешка снял мешочек, положил его на основание мигалки.
Пора было нырять.
Кешка напрягся всем телом, стараясь унять дрожь. Его колотило так, что зубы стучали.
«Замёрз, наверное», – решил он и тут же подумал, что это ерунда: вода была как парное молоко – в такой не замёрзнешь. Он всё-таки здорово устал, хоть и старался не торопиться.
Кешка осторожно пошёл по рифам. Скалы были изрезаны трещинами, провалами. Некоторые были так велики, что приходилось переплывать их.
Осьминога всё ещё не было.
Кешка вынул нож, поглядел на высокое, выцветшее небо, на солнце и нырнул.
То, что он увидел, было так необычайно, так красиво, что Кешка застыл на месте.
В густую бездонную синь уходили отвесно стены, сплошь обросшие двустворчатыми раковинами – мидиями. Редкие длинные стебли водорослей мягко извивались. Между раковинами шмыгали разноцветные рыбёшки.
Но самое главное – ощущение страшной, головокружительной глубины. Казалось, нет дна, а рифы покачиваются и вот-вот всплывут.
Кешка поплыл вдоль стены, обшаривая её руками. От потревоженных мидий поднималась розоватая муть, завихрялась воронками, как пыль под ветром.
Перламутровых раковин не было. Кешка вынырнул, отдышался. Снова нырнул. И снова. И снова.
Нож давно уже был спрятан в ножны. Никаких осьминогов не было. Если они здесь живут, то это трусоватые осьминоги, – наверное, увидели, что человек вооружён, и испугались.
Кешка очень устал. Плечи ломило, икры покалывало, они будто окаменели. Он всё меньше времени мог пробыть под водой.
А раковина всё не попадалась. Это было ужасно. Всё рушилось.
Кешка прошёл на другой конец скал, высмотрел широкую расщелину и нырнул.
Он опустился вдоль стены и вдруг прямо перед собой увидел тоннель длиной два-три метра с круглым, правильной формы сводом. В конце тоннеля голубело отверстие – выход.
«Пройду по нему и вынырну через ту дырку», – подумал Кешка и втиснулся в тоннель.
Тоннель был узкий – не больше метра шириной. Кешка медленно двигался, ощупывая стены.
Вдруг рука его наткнулась на два больших нароста. В тоннеле был полумрак; Кешка вплотную приблизил лицо к стене и увидел две громадные спиральные раковины, сидящие вплотную друг к другу.
Кешка чуть не захлебнулся от радости. Они! Кешка вцепился в них, легко оторвал и ринулся к выходу.
Но… голова не пролезала сквозь отверстие. Это было так страшно и неожиданно, что Кешка бессмысленно тыкался головой в узкую неровную щель, терял зря драгоценные секунды. Ведь издали она казалась большой!
Наконец он опомнился. Дыхания не хватало.
Кешка почувствовал, как леденеет его голова. Мысли были чёткие и стремительные. Задом не выбраться. Слишком долго. Он захлебнётся. Развернуться в этой ловушке невозможно. Что ж делать?!
Воздух был на исходе. Кешка начал уже судорожно сглатывать – первый признак, что сейчас же, немедленно нужно вздохнуть. Иначе вода ворвётся в лёгкие, сомнёт их, задушит его, навсегда оставит здесь, в этой дурацкой дыре.
В последний миг, ничего не соображая, выпуская ненужный бесполезный воздух, Кешка сложился в немыслимый тугой комок, крутнулся, обдирая спину и плечи о шершавые стенки, оттолкнулся ногами и выскочил на поверхность.
Он задыхался. Ноги дрожали. Перед глазами качалась красная пелена.
Кешка добрался до мигалки, привалился к ней саднящим плечом. Из носа шла кровь. Частые капли шлёпались в воду, расплывались там красными облачками.
Кешка поднёс руку к носу, хотел утереться и увидел перламутровую раковину. Рука цепко держала её. Раковина была и в другой руке.
На розовой изогнутой поверхности белели круглые наросты. Нежный перламутровый зев закрывала коричневая перепонка, похожая на кусок кожи.
«Не бросил! – счастливо подумал Кешка и закрыл глаза. – Не бросил!»
Двигаясь как во сне, он положил раковины в мешочек, повесил его на пояс. Промыл горько-солёной водой нос.
Стоять было невозможно, ноги тряслись и подгибались. Кешка оттолкнулся от скал и поплыл. Спину и плечи нестерпимо щипало. Кешка как автомат размеренно загребал руками, отталкивался ногами. Он плыл брассом. Ему казалось, что он быстро и плавно движется вперёд, но когда он оглянулся, то увидел, что буйки совсем рядом. Он еле-еле двигался.
Мешочек наполнился водой и тянул вниз.
Солнце сильно пекло в затылок. Раз – руки загребают тяжёлую воду. Два – ноги вяло, как ватные, слабо толкают тело вперёд. Раз, два! Раз, два! Волна плеснула в лицо. Кешка хлебнул воды, закашлялся.
«Утону», – равнодушно подумал он.
Он барахтался на месте, в полукилометре от берега, и не было сил поднять голову, оглядеться, позвать на помощь.
Весло плеснуло у самого лица. Лодка описала плавный полукруг и подошла вплотную к Кешке.
Проворные руки подхватили его под мышки и втащили в лодку.
Кешка, как мешок, бессильно свалился на дно и лежал там, тяжело дыша и вздрагивая.
– Кто тебя так, Кешка?! – прошептал испуганный голос, и чей-то палец дотронулся до ссадины на плече.
Кешка поднял голову и увидел Саньку. Лицо у Саньки было перепуганное. Он часто моргал, и было удивительно видеть это решительное остроскулое лицо растерянным и испуганным.
– На рифах я был. Ободрался в какой-то дыре, – сказал Кешка.
– Что ж ты, балда чёртова, полез туда один?! – зло крикнул Санька. – Если бы Таракан мне не сказал, ты бы утонул как миленький.
– Я за перламутровой раковиной плавал, – тихо ответил Кешка.
– Нет там никаких раковин. Я знаю.
– Есть. Там очень красивые раковины, Санька, – сказал Кешка.
Он достал из мешка раковину, протянул её Саньке.
Санька ошалело смотрел на неё. Вертел в руках, поглаживал.
– Ох ты, – выдохнул он, – значит, есть всё-таки! Ведь есть, а?! – Он поднял изумлённые глаза на Кешку и засмеялся.
– Есть, – Кешка кивнул, – хочешь, возьми себе.
– Мне?! И тебе не жалко? Кешка, тебе совсем не жалко?
– Не жалко, – ответил Кешка, – у меня ещё одна есть.
Он хотел добавить, что если бы у него не было второй, ему бы и тогда не было жалко, но он промолчал и счастливо засмеялся.
А Санька внимательно поглядел на него и взялся за вёсла.
И они поплыли к берегу.