Текст книги "Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы"
Автор книги: Илья Дворкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
21. Приняли!
Сегодня приняли вторую звёздочку, приняли «Светлячков» в пионеры!
В пионеры их приняли!
Митька пришёл домой тихий, задумчивый, какой-то плавный.
У него был повязан красный галстук, и он двигал шеей осторожно, будто нёс на голове широкий стеклянный сосуд, наполненный до самых краёв водой, и боялся её расплескать.
Дома было торжественно. Белая скатерть постелена – хрустящая, крахмальная. В прозрачном бульоне плавали золотистые звёздочки, а к нему любимые Митькины пирожки с мясом. Маленькие с коричневой хрустящей корочкой, тающие во рту.
И цветы в вазе.
И голубцы в сметане.
Но всё это Митька заметил потом, а сперва не замечал.
Он только себя замечал, мелькающего в зеркале, – торжественного, с пунцовым галстуком на шее и алыми, горящими щеками.
Вот и свершилось!
Папа не отпускал обычных своих шуточек. Он сидел в кресле, без газеты в руках, и задумчиво, чуть печально поглядывал на Митьку.
А мама хлопотала, расставляя парадные голубые тарелки, и тоже поглядывала на Митьку.
– Ну чего вы, – смущённо говорит Митька, – такие…
– Какие? Какие мы, Тяша? – спрашивает мама.
– Ну, такие… молчаливые совсем. И переглядываетесь.
– Вырос ты, Митяй, – говорит папа задумчиво. – Здорово ты вырос. Вот уже пионером стал…
– Выходит, мы уже старые… Сынище-то какой! Пионер! А давно ли… Миша! А давно ли мы… – говорит мама и странно так улыбается, будто хочет заплакать.
– В том-то и дело, – говорит папа, – будто вчера… Помнишь, я ещё галошей Оську Барбака на линейке по голове стукнул за то, что он тебя за косичку…
– Помню, – говорит мама. – А они теперь галош не носят…
– На линейке?! – поражается Митька. – Как же можно?
– Да понимаешь, старик, – смущается папа, – как-то всё было… Тёмный коридор… нас как сельдей в бочке – школа маленькая, в три смены учились, толкались, торопились… А всё равно запомнили. Я этот день до сих пор помню. Я как раз накануне хлебные карточки потерял. Хорошо ещё, конец месяца был… Но я не из-за карточек запомнил – из-за клятвы. Это была первая моя клятва, которую я давал. А вы?
– Мы тоже давали, – тихо говорит Митька.
– А мурашки по спине бегали? – спрашивает папа.
– Откуда ты знаешь?! – поражается Митька.
– Я, брат, всё знаю, – говорит папа. И он снова странно как-то переглянулся с мамой и задумался.
А Митька пытался вспомнить этот день во всех подробностях и никак не мог. Слишком он волновался.
Помнил только торжественные лица третьеклассников, построенных в каре – квадратом, вернее, даже не торжественные, а разные – взволнованные, чуть испуганные, помнил чистый серебристый голос горна, сухую дробь барабана и звенящий голос пионервожатой.
«…Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину…» – нараспев говорила она. Помнил оглушающий стук своего сердца, мгновенно пересохший от волнения рот и собственный глухой, непохожий голос, слившийся с голосами своих товарищей: «…перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину…». И мурашки, бегущие по спине, и покалывающие в кончики пальцев морозные иголки. Как же можно в такой миг кого-нибудь галошей по голове?! Уму непостижимо!
В те мгновения Митька бесконечно любил всех на свете: товарищей своих, Таисию Петровну, маму, папу – всех.
А потом он услышал непонятные звуки, скосил глаза и увидел, что Вика Дробот плачет.
– Ты чего? – спрашивает Лёшка. – Что с тобой?
– Я не знаю, мальчики! – шепчет Вика. – Я ничего не знаю! – И улыбается сквозь слёзы.
И Митька понял, что это не слёзы, а будто бы грибной дождик, когда светит солнышко и не понятно, откуда он взялся, – лёгкий и весёлый. Он вдруг неожиданно стал очень многое понимать про себя и про других людей, будто на глаза надели волшебные очки.
А потом тот самый семиклассник, с которым была великая битва из-за голубя, подбежал к Митьке, повязал ему на шею прохладный, приятно скользящий по подбородку галстук, ласково ткнул кулаком в бок и шепнул:
– Носи, победитель!
И другим ребятам повязали галстуки. И о чём-то говорила бабушка Лисогонова, совсем непохожая на бабушку, – весёлая и молодая.
Но Митька ничего уже не слышал. Он слушал самого себя, и что-то внутри у него трубило и бухало, как духовой меднозвенящий оркестр. И Митька знал, что не забудет этот день всю свою долгую будущую жизнь.
22. Пожар
По профессии Митькин папа журналист, а по призванию – народный умелец.
У него и друзья все умельцы.
Митька людей из этого племени по глазам узнаёт в любой толпе. Глаза у них с какой-то сумасшедшинкой.
Когда папе приходит в голову очередная идея, мама срочно начинает хлопотать о командировке, потому что жизнь в это время в доме становится затруднительной.
Стоит только вспомнить знаменитую эпопею с табуреткой.
Когда папа решил, что для нормального существования семье необходима сделанная его руками табуретка, Митька демонстративно стал сушить сухари, угрожая сбежать из дому куда-нибудь на границу с Монголией или даже дальше.
Дом переполнился самыми разными столярными инструментами: рубанками, фуганками, кнопками, шерхебелями всякими, а древесина была представлена во всём своём многообразии от морёного дуба до сандалового дерева.
Всюду были стружки, опилки, обрезки досок, а в кухне на газовой плите булькал, распространяя неслыханное зловоние, клей, который папа варил по собственному рецепту, – из коленной чашечки ископаемого мамонта.
Ему эту чашечку прислал с полуострова Таймыр старый приятель, тоже народный умелец.
На сиденье пошла инкрустированная перламутром столешница старинного столика.
Через полтора месяца табуретка была готова.
И тут оказалось, что у неё одна ножка длиннее остальных.
Папа её подпилил, и тогда она сделалась короче других.
Тогда папа подравнял остальные, но первая непонятным образом вновь стала самой длинной.
Папа озадаченно оглядел своё детище, хотел расстроиться, но передумал и улыбнулся.
– Прекрасно! – говорит. – Вышло даже лучше, чем я замышлял! Зачем нам табуретка, если есть прекрасные стулья. Смешно! А вот скамеечка для ног в каждом доме необходима.
Он уселся поплотнее в своё любимое кресло, прицелился, положил ноги на бывшую табуретку… и она благополучно развалилась.
В этот день было воскресенье, мама уехала в гости к подруге и папа решил вывести ацетоном ржавый подтёк в ванне.
Митька лежал на диване в узком коридорчике и читал любимую свою книжку про капитана Немо, а папа чистил ванну.
Причём этой благоуханной жидкости у него была полная литровая бутылка и ещё одна такая же стояла в углу ванной комнаты.
Папа чистил ванну с размахом, как истый умелец. Потом раздался мелодичный звон, запах резко усилился и Митька понял, что одной бутылки уже не существует.
За спиной его раздалось пыхтенье и невнятное бормотанье.
Затем послышалось чирканье спичек и тут же гулкий непонятный хлопок. Но Митька не обернулся – как раз в это время капитан Немо схватился с громадным осьминогом.
За спиной топот и сопенье резко увеличили темп, и всё это на фоне непонятного гула.
Но Митька всё ещё не оборачивался, хоть и начал смутно подозревать неладное. Наконец читать уже стало невозможно, потому что глаза ел дым.
Митька поднялся с дивана и обнаружил, что в квартире пожар.
Ацетон горел свирепо и весело – тяга в ванной была отличная, – пламя аж гудело. Помимо ацетона горели: пластмассовая шторка, посудная полка, деревянный ящик аптечки и два старых стула с мягкими сиденьями, подвешенные к водопроводному стояку.
В этом дыму и пламени метался папа, бессмысленно махал руками и что-то нечленораздельно выкрикивал. Что-то вроде: «Кыш! Кыш!»
Он вдруг выскочил в коридорчик, весь закопчённый, в прожжённой и грязной бывшей голубой пижаме, захлопнул за собой дверь в ванную и сообщил Митьке шёпотом:
– Горим!
Потом увидел его перепуганное лицо и утешил.
– Это ничего, ничего! – говорит. – Главное, мамы дома нет! Это здорово, что её нет! Сейчас всё само прогорит, ты не бойся! – И вдруг нервно захихикал: – Нет, ты гляди – горим! Цирк какой-то. Можно сказать, полыхаем!
В это время раздался сильный взрыв и стало понятно, что от жара лопнула вторая бутылка ацетона.
Дверь начала трещать и коробиться. А из вентиляционного окошечка с металлическим жалюзи вылезли острые языки пламени и стали вкрадчиво лизать обои, а один, самый нахальный, умудрился лизнуть папино ухо.
Папа с воплем отскочил, дверь распахнулась, и вот тут Митьке стало по-настоящему страшно, просто сердце захолонуло.
В ванной был ад кромешный. Гудящий жарким пламенем, изрыгающий густые клубы дыма ад.
– Я вызываю пожарных, – дрожащим голосом говорит Митька и хватает телефонную трубку.
– Вызывай! – кричит папа.
Митька набрал ноль-один.
– Не вызывай! – бросается к нему папа и нажимает на рычаг.
– Сгорим ведь, – кричит Митька.
– Тогда вызывай!
Набрал ноль-один.
– Стой! Не вызывай! – Папа снова стучит по рычагу.
– Но почему?! Почему?! – кричит Митька во всю глотку и видит, что папино ухо стало похоже на оладью – на ухе волдырь.
– Стыдно… – тихо признаётся папа, – может, оно само… как-нибудь прогорит…
И тут Митька почувствовал себя очень взрослым и очень решительным.
– Стыдно ему! Небось дом поджигать не стыдно, – ехидно говорит он. – Хватит! Вызываю пожарную команду!
И он набрал ноль-один.
– Пожар! – пугает он собеседника каким-то писклявым, не своим голосом. – Горим! Просто ужас какой-то!
– Не выдумывай! – лениво отвечает трубка и даёт отбой.
Секунду Митька ошалело глядел прямо перед собой, потом вновь, срывая ноготь от нетерпения, набрал ноль-один.
– Безобразие! – вопит. – У нас пожар! Мы горим, а вы…
– Перестань хулиганить, девочка, – строго говорит трубка. – Это тебе не шутки!
Девочка! Митька просто дар речи потерял от негодования.
Тут за дело взялся папа.
– Вы нас, конечно, извините за беспокойство, – говорит он интеллигентным голосом, – но мы и вправду, в некотором роде, э… горим!
Митька уже не видел папу. Он даже собственной руки не видел – такой дым. У него слёзы катились градом. И он решил действовать сам, потому что неторопливость пожарного дежурного его насторожила.
Он распахнул окно и двери.
Ведро в доме было одно – мусорное. Он схватил его, высыпал мусор прямо на пол. Но ведро не поместилось между кухонным краном и раковиной. И тогда Митька бросился через лестничную площадку к соседям.
На его суматошный звонок дверь открыла соседка.
Он оттолкнул её, удивлённую, бормотнул извинения и бросился к ванной комнате.
В ванной весь в мыльной пене сидел сосед Макар Гаврилович – у него был банный день.
Митька зачем-то щёлкнул каблуками и сообщил:
– Горим!
И зачерпнул мусорным ведром воду из ванны.
У соседа изумлённо вытаращились глаза, он поджал ноги и испуганно прошептал:
– Ты чё?! – шепчет. – Ты чё?! Ошалел?!
Митька увидел мельком своё отражение в зеркале – вид его был ужасен. Впечатление такое, будто им чистили дымовую трубу. Но до вида ли тут было! Митька вбежал к себе в квартиру, с размаху выплеснул воду в огонь и дым.
И так раз десять – от соседей к себе, пока в ванне не кончилась вода.
Всякий раз, прежде чем зачерпнуть, Митька, совершенно непонятно почему, щёлкал каблуками, как какой-нибудь гусар или даже кавалергард, и извинялся перед Макаром Гаврилычем.
А тот сидел, поджав ноги, и стыдливо прикрывался мочалкой.
И пожар погас.
Остался только дым и ещё пар.
– Говорил тебе – не вызывай, – говорит тут назидательно папа. – Ну что мы пожарным скажем? Только зря людей побеспокоили! Беги вот теперь встречай. Скажи – всё в порядке, пускай едут обратно.
Митька побежал на улицу. Тут к нему бросились Нина Королёва и Мишка Хитров.
– Ой, Митька! – говорит Нина. – Это у вас пожар?
– У нас! – гордо отвечает Митька.
– Какой же ты страшный! Всё сгорело?
– Нет. Погасили, – отвечает Митька.
– Эх ты, – кричит Мишка и чуть не плачет от зависти, – а ещё друг называется! Не мог позвать!
– Да некогда, понимаешь, было, – оправдывается Митька.
– Некогда! Эх ты, Митька. Дожидайся теперь следующего пожара! Не думаешь ты о друзьях, тебе бы только самому удовольствие получить, – ворчит Мишка.
Но тут во дворе появилась пожарная машина. Две машины. С воем могучих сирен.
– Всё! Уже всё! Погасили! Поезжайте обратно, я сам погасил, – радостно кричит Митька и машет руками.
На него – ноль внимания.
Все пожарные в зелёных касках, а командир в никелированной. Он отстранил Митьку могучей рукой и стал отдавать короткие приказания.
Мгновенно развернулся серый шланг, набух второй.
Из машины, как живая, вылетела серебристая лестница, к восторгу зевак, пожарные полезли в Митькино окно.
Туда же направили тугую струю воды. Раздался звон бьющихся стёкол.
– Стойте! – орёт Митька. – Перестаньте.
Он схватил наконечник брандспойта и рванул его из рук пожарного.
Струя ударила по толпе зевак, несколько человек повалились, как кегли, остальные с воплями разбежались.
– Стоп! – приказывает блестящая каска. – Кто таков?
– Хозяин, собачий сын! – кричит какой-то мокрый как мышь старичок. – Сперва пожары зажигають, после по людям водой холодной! Безобразие!
– Почему мешаете работать? – строго спрашивает командир.
– Да ведь не горит уже! Погасили! – кричит Митька плачущим голосом. – Там дым один остался, а вы туда водой!
– Поглядим! Ведите!
И Митька повёл его к себе домой. Двое пожарных, влезших в окно, деловито растаптывали полуобгоревшие стулья, которые были подвешены к водопроводному стояку.
Меж ними метался мокрый, закопчённый, оборванный папа и смущённо извинялся.
Командир в блестящей каске тщательно осмотрел ванную, велел выбросить тлеющую посудную полку.
Потом насмешливым, протяжным взглядом посмотрел на папу, на Митьку и усмехнулся.
– Мда-а! – говорит. – Погорельцы! Хороши! Штрафануть бы вас рубликов на пятьдесят для острастки.
Папа согласно закивал головой, начал хлопать себя по воображаемым карманам, но пожарный жестом остановил его.
– Ладно, – говорит, – на первый раз прощается. До свидания… коллеги!
И он ушёл.
А папа подошёл к Митьке, обнял его за плечи и усадил на диван.
– А всё-таки мы молодцы, – говорит, – не растерялись. Особенно ты не растерялся. Знаешь, я начинаю думать, что из тебя, может быть, даже что-нибудь и получится в будущем. Что-нибудь такое приличное. Возможно даже, человек.
23. Несчастье
И вот всё рухнуло! Всё было кончено! Столько старались, соревновались, добивались неслыханных показателей, и всё рухнуло из-за глупой случайности. Вот уж не повезло так не повезло!
Даже Лисогонов, на что уж явный враг, и тот был потрясён жестокостью, с которой судьба обрушилась на несчастных «Светлячков».
Рыдала Вика – виновница несчастья. Она рыдала оттого, что виновница. Рыдала Нина из солидарности с Викой и ещё от обиды.
Кусали губы и мужественно сдерживали слёзы Митька, Лёшка и Мишка, но в душах их было смятение, и внутри себя они никак не могли примириться с крушением своих надежд. В горе своём они даже унизились до того, что принимали соболезнования и выслушивали всякие утешительные слова.
Все их жалели.
Одна только первая звёздочка «Помогаев», может быть, втихомолку радовалась.
Потому что «Помогаи» заняли в соревновании последнее место и по всем правилам в поход идти не должны были. А теперь, после всего случившегося, они шли, а «Светлячки» оставались дома. И всё из-за этого нелепого случая.
Но надо рассказать по порядку, иначе непонятно.
Всё было прекрасно. Ничто не предвещало беды. «Светлячки» перешли в четвёртый класс без троек, и были они теперь не звёздочка, а пионерское звено.
А как всякому человеку понятно, пионерское звено совсем не то, что малышовая октябрятская звёздочка. Взрослые люди, с них спрос другой.
Это и сказала старшая пионервожатая при директоре школы, когда выносила своё решение о суровом наказании «Светлячков».
И они приняли это решение гордо и мужественно.
Только Вика рыдала, потому что виновница.
Так вот. Ничто не предвещало беды, а, напротив, предвещало одну только радость.
В соревнованиях у них было прочное второе место с отрывом в целых семь очков от «Добрых хозяюшек». Хоть Лисогонов и кричал, что это несправедливо, и ещё слово такое выкопал – «произвол». Он четыре раза пересчитал очки, и всякий раз «Светлячки» были впереди.
Два дня оставалось до конца учебного года. Всего два коротеньких весенних, удивительно тёплых денёчка, потому что было уже почти лето.
И четыре дня до того жданного целый год знаменательного числа, когда двадцать третий пионерский отряд, как теперь называется 3-й «а», а практически уже 4-й «а», должен был отправиться в поход.
В первый пионерский поход, в лес, с ночёвкой и без единого родителя. Уже заготовлены были рюкзаки, полные всем необходимым, пригнаны по фигуре лямки, заряжены свежими батарейками электрические фонарики, свёрнуты по-солдатски, в скатки, байковые одеяла и, самое главное, были улажены все спорные вопросы с родителями, которые никак не могли понять, как это без них можно ночевать в страшном и тёмном лесу.
А родители сопротивлялись до последнего.
Вот примерный перечень того, что должно было обрушиться, по их мнению, на несчастных, беззащитных детей:
1. Железнодорожные катастрофы.
2. Грозы и ливни.
3. Тёмный лес:
а) можно заблудиться,
б) можно провалиться,
в) можно ушибиться,
г) глаза выколоть,
д) попасть в лесной пожар,
е) свалиться с дерева.
4. Разбойники и прочие злые люди.
5. Волки и медведи.
6. Речки и озёра.
7. Сырая земля.
8. Недоброкачественные консервы.
9. Эпидемии:
а) чумы,
б) холеры,
в) энцефалита,
г) сибирской язвы.
10…и т. д. и т. п.
В большинстве случаев только вмешательство Таисии Петровны помогало преодолеть эти непреодолимые препятствия. А тут ещё с Колькой-Николенькой пришлось возиться.
Он решил во что бы то ни стало отправиться со своими друзьями «Светлячками». А его атласная мама решила во что бы то ни стало воспрепятствовать этому. Ни уговоры «Светлячков», ни уговоры Митькиного папы (а Викин и пытаться не стал, знал, ещё хуже будет, если он вмешается) не помогали.
Тогда Колька объявил голодовку и проголодал целых четыре часа, но его мама применила коварный приём: она пустила в ход слёзы – и от голодовки пришлось отказаться.
Ничто не помогало.
И опять же – только вмешательство Таисии Петровны решило Колькину участь.
«Светлячки» поклялись ей, что Колька-Николенька человек достойный, рассказали ей о его геройском поведении во время потопа и в битве с семиклассником, и она поверила своим ученикам, пошла и победила непреклонную Колькину маму.
За что «Светлячки» зауважали Таисию Петровну ещё больше. Хотя больше уже, казалось бы, и нельзя было.
И вот всё рухнуло!
Можете себе представить? И это после того, как были пройдены столь неслыханные испытания, о которых говорилось выше!
А всё из-за шестиклассников.
Это они изобрели и успешно испытали водяные бомбы.
Делалась бомба просто: брался развёрнутый тетрадочный лист, складывался таким особым образом в трёхгранный кулёк, туда заливалась вода, и готово дело!
Когда такую бомбу сбрасывали с третьего этажа, она с восхитительным звуком шмякалась об асфальт и взрывалась брызгами.
Просто какая-то эпидемия началась с этими бомбами!
Но «Светлячков» она не коснулась. Тем обиднее было то, что произошло. Вика даже не сама эту злополучную бомбу сделала. Ей её тот самый Севка из третьего «б» подарил, тот, с загнутыми вперёд ушами, из-за которого Митька попал однажды к директору на расправу.
Просто какая-то зловещая фигура был этот Севка! Одни от него неприятности! Он дал Вике бомбу, и тут уж, конечно, невозможно было удержаться, чтобы не швырнуть её в окно.
Попробуйте удержитесь, если сможете. Вика не удержалась.
И надо же было, чтобы в это время под окном проходил тот самый скандальный старичок, которого Митька окатил из брандспойта.
Просто фантастика какая-то, как везло этому старичку на водные процедуры!
Пять миллионов жителей в Ленинграде, а бомба упала на голову этому старичку.
Если быть точным, не на голову, а на плечо, но это особого значения не имеет, потому что окатило его здорово.
Что тут сделалось!
Старичок поднял такой крик, такой скандал, что и рассказать трудно. А когда всё звено в полном составе, с рыдающей Викой во главе, предстало перед ним в директорском кабинете, он узнал Митьку.
– Я нечаянно, – шепчет Вика сквозь слёзы, – простите меня, я не нарочно.
– Это заговор! – кричит старичок. – Никакого прощения! Требую сурового и примерного наказания.
– Честное пионерское, я не нарочно, – говорит Вика, рыдая.
– Один из брандспойта хлещет, другая из окна обливается! Одна шайка-лейка, – бушует старичок. – Требую сурового наказания!
Директор и старшая пионервожатая извинились от имени школы перед пострадавшим и обещали примерно наказать виновных. И наказали. Примернее уж некуда.
«Светлячков» не взяли в поход.
Один за всех, и все за одного.
