Текст книги "Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы"
Автор книги: Илья Дворкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
КОСТЁР В СОСНОВОМ БОРУ
1. Разговоры с папой и мамой
Митька размышлял.
Он размышлял о том, какие всё-таки странные люди эти взрослые. Ну папа, про него особый разговор, он вообще странный, даже взрослые про это говорят, даже мама. Он с самого детства Митьку приучил ко всяким своим розыгрышам и каверзным вопросам. На него непривычно как-то обижаться.
Но мама тоже хороша.
На днях стала заставлять Митьку мыть уши и пугает.
– Вот гляди, – говорит, – не пустят санитары в класс, будет тебе позор на целых три дня. С грязными ушами ты не октябрёнок, а поросёнок.
А того-то не знает, что теперь во втором классе санитаров нету.
Вообще-то они есть, конечно, только они называются по-другому, это третья звёздочка, называются они «Айболиты». Митька и говорит:
– У нас, – говорит, – теперь санитаров нету, они теперь звёздочка «Айболитов».
– Ну ты-то у меня наверняка в звёздочке «Бармалеев», – говорит мама и смеётся.
Потом видит, Митька плечом дёрнул, перестала смеяться.
– Ты, Тяша, на меня не обижайся, – говорит, – ты мне толком расскажи, что это за звёздочки такие, впервые слышу.
– Ну, понимаешь, мы же октябрята, должны делать всякие дела, ну эти – хорошие, мы соревнуемся – у кого пятёрок больше и этих самых дел. У нас шесть звёздочек, в каждой пять человек. Сколько всего будет? – задал Митька каверзный вопрос.
Мама задумалась. Мама у Митьки «гуманитарий с языком». А проще сказать, она английский язык изучала и теперь переводит книжки. Не в том смысле переводит, что портит, а в том, что английские книжки по-русски пересказывает.
И потому с таблицей умножения у неё неважно. Мама говорит, что у всех гуманитариев неважно.
Но одно мама (и, наверное, все гуманитарии на свете) знает твёрдо: пятью пять – двадцать пять.
– Погоди, погоди, – говорит мама, – значит, так: пятью пять – двадцать пять, а пятью шесть – это двадцать пять и ещё пятёрка – значит, тридцать. Тоже мне задачка! Я такие задачки, как орехи!
Мама сказала это очень гордо, но потом опечалилась, покачала головой:
– Многовато вас всё-таки! Как только с вами, обормотами, Таисия Петровна справляется – ума не приложу! Святая женщина! Мученица.
А Митька ей:
– Так у нас же теперь звёздочки! Теперь ведь с нами в десять раз проще! Почти никаких мучений, почти одна радость!
– Почему это вдруг? – спрашивает мама.
– А потому, что мы сами теперь с собой за дисциплину боремся целыми днями.
– Ну и как? Получается? – спрашивает мама.
– Вообще-то… вообще-то, если правду сказать, пока не очень… Но, я думаю, получится когда-нибудь!
– Я вижу, как у тебя получается, сама вчера в дневнике подписывалась под красивыми словами: «Безобразно вёл себя на уроке. Ударил соседа по голове учебником «Родная речь».
– Так я ж потому и ударил, – кричит Митька, – что боремся за дисциплину! Мы боремся не покладая рук, а этот Филиппов болтает на уроке!
Мама засмеялась.
– Тяша, ты мой Тяша, чудак ты человек! Ну ладно, забудем. Ты-то сам в какой звёздочке?
– Мы «Светлячки».
– А что вы должны делать?
– Светить!
– Кому? – удивляется мама.
– Всем!!!
– Как фонарики, да?
– Опять смеёшься, – обижается Митька, – это же в переносном смысле, помогать, значит, всем, светить, в общем.
– Ну, свети, родной, свети! Это хорошо, когда тебе кто-нибудь светит…
Мама задумчиво улыбнулась и отошла.
А Митьке так захотелось кому-нибудь, сейчас же вот, немедленно посветить, что он пошёл и вымыл свою чайную чашку…
2. Собрание
Назавтра в Митькином классе было собрание. И там такое сказали, что у всех невольно пораскрывались рты.
Вот что там сказали. Пионервожатая, самая главная, сказала. Там и учительница была, Таисия Петровна, но говорила больше пионервожатая, очень много чего говорила, Митька даже устал слушать и принялся разглядывать свою любимую стенку. Он её всегда разглядывал, когда уставал слушать. Чудная была стенка! Вся в таких замысловатых трещинках, в таких линиях – одним глазом посмотришь: бодает коза какого-то пятнистого зверя с пятью ногами – вроде бы длинномордую собаку, вроде бы не собаку, а крокодил стоит на хвосте и его бодает коза. Другим глазом поглядишь: а там стоит на голове учительница ритмики Серафима Борисовна и в руках держит ёжика. До того здорово – век бы рассматривал Митька эту чудную стенку.
Но вдруг до него долетела одна фраза главной пионервожатой:
–…и пойдёте вы в поход без единого родителя. Совершенно самостоятельно.
Митька напрягся и вспомнил начало фразы.
– Пять звёздочек, кроме занявшей последнее место по итогам соревнования, пойдут в конце учебного года в настоящий лес, одни, совсем одни, только со мной и с Таисией Петровной. И пойдёте вы в поход без единого родителя. Совершенно самостоятельно. И будем жечь костры. И будем ночевать в палатках. И без единого родителя. И песни петь станем!
У Митьки, конечно, сразу же ушки на макушке.
– Не может быть, – говорит Мишка Хитров, рыжий, как огонь.
– Почему? – удивляется пионервожатая.
– Потому что так не бывает! – убеждённо говорит Мишка.
– Не бывает, а теперь будет!
– Не может такого быть! – заявляет Мишка и садится.
– А ты что хочешь сказать, мальчик? Ты выйти хочешь? – спрашивает старшая вожатая у Митьки.
– Нет! – обиженно говорит Митька. – Просто я согласен с предыдущим человеком Мишкой про то, что не может быть.
– Ребята, – говорит Таисия Петровна, – вы не сомневайтесь. Всё может быть. А в поход мы пойдём обязательно. Двадцать пять человек пойдут, а пять не пойдут. По итогам соревнования. Так что вы старайтесь. Чтоб итоги были замечательные.
– Но ведь жалко, – говорит Вика Дробот.
– Кого? – спрашивает Таисия Петровна.
– Ну этих… которые не пойдут. Все пойдут, а они не пойдут.
– Таковы условия соревнования, – говорит пионервожатая и разводит руками, – пусть стараются.
– Так ведь старайся не старайся, всё равно пятеро-то не пойдут, – упрямо говорит Вика.
И тут вскочил противный ябеда Лисогонов. И вообще уж какую-то ерунду сказал.
– А пускай, – говорит, – эта Вика в одну косичку заплетается!
– Это ещё почему? Это совсем не понятно, – удивляется Таисия Петровна.
– А потому, что она передо мной сидит и мне так больше невозможно бороться за успеваемость. Я хочу в поход, а с её двумя косичками – не ручаюсь за себя и за свои итоги!
Митька от возмущения даже встал из-за парты, кулаками погрозил.
– Видал, – говорит, – схлопочешь!
– Дмитрий, сядь, – говорит Таисия Петровна. – Чем же тебе, Гошенька, помешали Викины косички?
Митька даже ногами заёрзал.
Гошенька! Убить такого Гошеньку мало из реактивной пушки!
– А потому! – говорит Лисогонов. – Ничего не видно из-за её косичек: слева бант, справа бант, а посредине человеческая голова! Хоть беги из класса!
– А это он потому, что она ему списывать не даёт, – говорит Нинка Королёва.
– А ты и бегать-то не умеешь, – говорит Мишка Хитров.
– Получишь! – кричит Митька.
А противный Лисогонов – будто и не слышит – демонстративно ковыряет мизинцем в левом ухе.
Такой тут крик начался – жуть!
– Тихо! Тихо! – кричит Таисия Петровна. – Так-то вы светите товарищу, Миша, Митя, Вика и Нина! А ещё «Светлячки» называются!
– Мы ему сперва засветим. Ябеда, – тихо шепчет Митька, – жалко, Лёшка болеет, а то б ещё веселее было.
– Вот что, – говорит Таисия Петровна, – раз некоторым ребятам мешают две косички с большими бантами, предлагаю, чтоб девочки заплетали волосы в одну.
На этом собрание закончилось.
3. Аперхук
Домой Митька пришёл с поцарапанным носом, но такой гордый, что сперва и рассказывать ничего не стал, только сопел да выпячивал грудь. И в зеркало на себя поглядывал искоса.
После не выдержал.
Всё рассказал.
– Ну, лес – это мы ещё посмотрим, – говорит мама, – выдумки какие – без единого родителя! Таких крошек!
– Надавал тебе, я гляжу, твой дружок Лисогонов, – говорит папа, – ишь, чуть нос напрочь не оторвал.
– Что-о-о?! – кричит Митька. – Мне?! Лисогонов?! Надавал?!
– Угу, – говорит папа и поглядывает одним хитрым глазом из-за газеты, – прямо-таки даже навтыкал.
– С моим-то ударом?! – кричит Митька.
– С каким ещё таким ударом? – интересуется папа.
– С таким! У меня особый такой уж-ж-жасный удар есть – аперхук называется. Я теперь до того стал опасный человек! Меня теперь все бояться должны.
– Оно и видно, – смеётся папа, – чуть нос не оторвали… Вон, на одной ниточке висит, еле держится.
– А он царапается, как девчонка! У него ногти вперёд загнутые! А у меня аперхук! – Митька уже чуть не плачет.
Папа улыбается.
– Не надо, – говорит ему мама, – ну зачем ты его дразнишь. У человека аперхук появился, а ты сомневаешься. Но вообще-то, – говорит она Митьке и целует его в макушку, – если уж ты теперь такой опасный стал человек, тебе ни за что нельзя драться.
– Почему это? – удивляется Митька. – Совсем наоборот! Теперь-то я ему и покажу!
– Ты меня послушай, – говорит мама, – вот у тебя есть аперхук, а у другого нету, а ты с ним дерёшься. Это всё равно, как если бы у одного человека дубинка в руках, а другой безоружный и в очках, а первый второго дубинкой по голове. Хорошо это?
– Нет. Это нехорошо, – твёрдо отвечает Митька. – Только дубины-то у меня нету!
– А аперхук?!
– Это совсем другое дело!
– Да откуда он у тебя взялся, этот знаменитый аперхук? – спрашивает папа.
– Меня один парень научил. Здоровенный такой верзила – аж из третьего класса.
А папа улыбается.
– Аж из третьего? – переспрашивает.
– Да, – отвечает Митька, – и ничего смешного.
– Ну скажи мне, Тяша, почему ты так невзлюбил этого Лисогонова? Очень милый, по-моему, мальчик, – говорит мама.
– Милый?! – Митька даже подскакивает от возмущения. – Ну знаешь, мама! Милый! Он ехидный, как… как не знаю кто!
– Как ехидна, – подсказывает папа.
– Во-во, – соглашается Митька, – и язык мне показывает. И на Вику наябедничал! И вообще… вообще у него какая-то противная морда лица!
– Не стыдно тебе такие грубые слова говорить – «морда»! – возмущается мама, но Митька видит, что она только притворяется сердитой, а самой смеяться охота.
4. История с фонтанчиком
Ужасная сегодня история произошла с Митькой на большой перемене. И нелепо как-то всё случилось, чуть ли не нечаянно.
Дело было так.
Вика Дробот говорит:
– Пить, – говорит, – охота – жуть… Как в пустыне Каракумы.
А Митька ей:
– А ты была в этой пустыне?
– Нет, – говорит, – не была. Мой двоюродный брат Виталий был.
– Ну и что он рассказывал? – спрашивает Митька с огромным интересом.
– Вот он и говорит: пить, говорит, охота – жуть.
– А верблюды у него были?
– Были. Целых пять. Четыре с двумя горбами, а один с одним.
– Ух ты, – говорит Митька, – калека, значит? Шакалы отгрызли?
– Нет, – говорит Вика, – он – дромадер.
– Кто-кто?
– Дромадер.
– А это кто?
– Не знаю, – говорит Вика, – так про него Виталий сказал: дромадер, и всё.
– Это его так звали, беднягу, – поясняет Митька, – отгрызли мерзкие шакалы один горб и убежали.
– Жалко, – говорит Вика.
– Ха! Ясное дело! А что ещё твой брат рассказывал?
– Он говорит: пить, говорит, там охота – жуть!
– Слушай, он что, твой брат, насос? – подозрительно говорит Митька. – Чего это ему всё время пить охота?
– И мне охота, – говорит Вика и чуть не плачет.
– Так пойди к фонтанчику и попей! Во чудачка!
– Да-а! Попе-ей! А если он облива-ается, – говорит Вика и капает продолговатыми слезами.
Этого Митька, конечно, стерпеть не мог. Человек из твоей звёздочки погибает от жажды, как в пустыне Каракумы, погибает рядом с фонтанчиком для питья! Слыханное ли дело?
Ноздри у Митьки воинственно раздулись.
– А ну пошли, – говорит. – Кто обливается?!
– Севка из третьего «б». Ни на кого не обливается, а как меня увидит, так и сразу!
– Пусть только посмеет! – говорит Митька. – Не знаю даже, что я с ним сделаю! Идём, не бойся.
Дальше всё произошло так быстро, что Митька ничего и запомнить не успел.
Веером летела вода. Кричал Севка из третьего «б». А потом появилось разгневанное лицо учителя физкультуры Германа Петровича.
– Значит, хулиганишь, Огородников? – зловеще спросил Герман Петрович. – Значит, баню тут устроил? Душ? Ну, будет тебе сейчас самому баня! Ох и будет тебе головомойка!
И повёл Митьку к директору. И что потом было, что было!..
Даже говорить не хочется.
5. Наказание
Мама вернулась из школы мрачнее тучи. С Митькой и разговаривать не пожелала. Митька забился в угол дивана и сделал вид, будто читает книжку. А сам и не думал читать, не до этого ему было. Митьку мучили угрызения совести.
Он то и дело поглядывал из-за книжки на маму и тяжело вздыхал.
– Конечно, – говорит мама, – теперь некоторые будут пыхтеть, как испорченный паровоз. Некоторые хулиганы, про которых вся школа знает, какие они есть.
– Да я ведь нечаянно, – говорит Митька. – Я же одного только Севку окатить хотел. Чтобы он к Вике не приставал. А струя вывернулась и…
Но мама делала вид, что не слышит Митьки. Такой у неё был вид, будто Митьки вообще в комнате нет, будто он пустое место.
– Да-а, некоторые нашкодят, а потом, чтобы выкрутиться, начинают на своих товарищей наговаривать. Не знала я, что некоторые не только хулиганы, а ещё и ябеды.
– Я не ябеда, – кричит Митька, – я правду говорю!
– Да-а, жидковаты некоторые на расправу, – продолжает своё мама, – небось шкодливы как кошки, а трусливы как зайцы!
– Я не трусливый! – кричит Митька, и в носу его делается вдруг горячо и щекотно, а перед глазами всё дрожит и расплывается.
– Москва слезам не верит, – говорит мама неуверенным голосом.
– И пусть! И пусть! Я не собираюсь! – кричит Митька. – Я нечаянно! А Севку я правильно окатил! Мало ещё!
– Правильно? – зловещим голосом спрашивает мама.
– Да! Правильно! Он Вике пить не давал! А ей очень хотелось! Будто она в пустыне Каракумы!
– Ну что ж, – говорит мама, – нераскаявшиеся преступники будут иметь дело с папой!
Вот какая вышла история.
Папа на этот раз не смеялся. И никаких разговоров говорить не стал. Он просто взял и отменил поход в цирк.
А всё из-за Севки, с загнутыми вперёд ушами.
6. Пение
Больше всех остальных уроков Митька любил пение. И вот как раз на этих уроках ему больше всего не везло. Это было до того обидно и непонятно, что и сказать нельзя.
Вот взять Алёшку Реброва, командира Митькиной звёздочки и лучшего Митькиного друга. Тот терпеть не мог пение, и петь не любил, и не умел, а у него за первую четверть пятёрка.
У Алёшки пятёрка, а у Митьки трояк. Никакой справедливости!
Митька с детства любил музыку. Особенно когда хором поют. И не какие-нибудь там «В лесу родилась ёлочка», а настоящие: «Орлёнок», например, или эту, где «сотня юных бойцов из будённовских войск на разведку в поля поскакала», – у Митьки всегда от этой песни мурашки по спине бегают. Да мало ли хороших песен!
Одна только беда, когда Митька начинает петь, все затыкают уши.
Митька так старается, поёт с таким чувством, всю душу вкладывает, и самому ему так нравится собственная песня, так нравится, а вокруг уши затыкают!
– Ох и здоровенный же он, наверное, был, – говорит папа.
– Кто? – спрашивает Митька.
– Медведь. Или даже слон.
– Знаю, знаю, – говорит Митька, – тот, кто мне на ухо наступил. Слыхали уже. Не больно-то остроумно. Не нравится, не слушай.
Митька делает вид, что ему вовсе не обидно, даже улыбается, но на самом деле здорово ему обидно.
Но вообще-то Митька понимал своих слушателей, потому что, если он слышал, как другой кто-нибудь фальшивит, его просто передёргивало.
Вот какое странное дело – слышит человек всё абсолютно правильно, а как сам запоёт, народ разбегается.
Мама часто покупала Митьке пластинки, и он множество песен знал наизусть. Да что там песен – он чуть ли не целые оперы помнил.
Однажды мама купила две долгоиграющие пластинки с записью оперы «Князь Игорь».
Это было в четверг. А в пятницу вечером папа встал, пошатываясь, с кресла, обмотал голову полотенцем, как чалмой, будто он индус, и сказал больным голосом:
– Восемнадцать раз! Нет, девятнадцать! За два вечера девятнадцать раз прослушать арию Кончака! Это может убить лошадь. Владимирского тяжеловоза – наповал!
– Да ты послушай, – говорит Митька, – вот это место. Это князь Игорь поёт, вот это: «…смерть красна, мне не страшна она-а-а!» И ещё это…
– Нет!!! – закричал папа и затопал ногами. – Нет!!! К бабушке!!! На Петроградскую!!!
– Не кричи, пожалуйста, – говорит мама, – мы не в лесу.
– Да! Мы не в лесу! К великому сожалению! – говорит папа. – Мы всего лишь на репетиции в театре оперы и балета! Я с ума сойду!
– А мальчику нравится опера! – говорит мама.
– И бабушке! И бабушке тоже нравится! Бабушка обожает оперу, хор Пятницкого и ансамбль Моисеева! И она так давно не видела внука! Митяша, сынок, ты хочешь навестить бабушку? – спрашивает папа.
– Хочу, – мрачно говорит Митька. – Там на меня не будут топать ногами.
– Да это я нечаянно, – говорит папа и начинает суетливо одеваться, – я сейчас… быстренько… Я тебя на такси…
Митька самую малость обиделся, но очень скоро обиду позабыл, потому что он любил ездить к бабушке. Она-то всегда с удовольствием слушала его пение, никогда не затыкала уши. Правда, петь для неё было тяжело, приходилось кричать во всё горло, потому что бабушка плохо слышала. Она никогда не затыкала уши, она просто выключала слуховой аппарат и улыбалась Митьке и кивала головой.
Утром в субботу папе стало стыдно за то, что он накричал вечером, и папа позвонил Митьке.
– Как дела? – спрашивает. – Поёшь?
– Пою, – говорит Митька.
– Что-то давно я не слышал оперу «Князь Игорь», – шутит папа, – спел бы мне, Митяй, что ли!
А Митька не понял, что с ним шутят, он обрадовался, растрогался даже.
– Ну вот! А вчера на меня топал, – говорит. – Ладно уж, я не злопамятный человек, слушай.
И спел папе оперу «Князь Игорь». По телефону. На основные арии он затратил один час сорок минут.
Мама потом рассказывала, что к концу оперы папа был голубоватого цвета и весь дрожал.
Но трубку не бросал, потому что после каждой арии Митька спрашивал:
– Ну как? Здорово?
– О-о-о! – отвечал папа.
И вот, можете себе представить, по пению у Митьки был трояк в первой четверти.
А как Митька старался! Громче всех в классе пел.
Если бы он не закрывал от наслаждения и старательности глаза, то, несомненно, заметил бы, что Варвара Савельевна, учительница музыки, всякий раз, поглядев на Митьку, кривится, будто у неё болит коренной зуб.
Митька очень удивился, когда однажды, прервав урок и песню, Варвара Савельевна задумчиво спросила:
– Скажи мне, Огородников, тебе никогда не доводилось слышать рёв сирены океанского буксира?
– Нет, Варвара Савельевна, – честно отвечает Митька, – не доводилось.
– А сирену пожарной машины ты слышал? – спрашивает.
– Да, – обрадованно кричит Митька. – Сирену раз пять слышал. Ох и здорово вопит!
– Нравится? – спрашивает Варвара Савельевна.
– Ещё бы! – говорит Митька.
– Понятно, – говорит Варвара Савельевна.
И закатила Митьке трояк в четверти. И при этом ещё сказала:
– Исключительно за старание.
После этого Алёшка Ребров, командир звёздочки и лучший друг, отозвал расстроенного Митьку в сторонку и сказал:
– Ты хочешь идти в поход или не хочешь идти?
– Ясно, хочу! – говорит Митька.
– И я хочу. И все наши хотят. А ты своим трояком по пению отбрасываешь всю звёздочку назад. Какие же у нас итоги будут, если мы даже по пению трояки получать станем? Ну, я понимаю по русскому ещё или по математике!
– Что же я могу сделать? – говорит Митька. – Я же изо всех сил старался!
– Нет, – говорит Лёшка. – Если бы ты изо всех сил старался, она б тебе двойку влепила!
– А сам-то. Молчал бы уж!
– В том-то и дело, – говорит Лёшка. – В этом весь секрет моего успеха.
– Какой такой секрет? – удивляется Митька.
– А такой! Все поют, а я не пою. Я только рот раскрываю. Понял? Представляешь, что было бы, если б мы с тобой вдвоём запели? Это страшно представить!
– Что же мне делать? – спрашивает Митька.
– Чудак человек! Я ж тебе говорю – пой молча! Только рот раскрывать не забывай.
Теперь уроки пения для Митьки стали настоящей мукой. Оказалось, что это ужасно трудно – петь молча. Все по-настоящему поют, а ты только рот разевай! Лёшка сказал, что для этого нужна почти нечеловеческая выдержка, и оказался прав.
Только ради того, чтобы в звёздочке были хорошие итоги, Митька терпел эту пытку. В конце второй четверти Варвара Савельевна сказала:
– Вот, дети, перед вами наглядный пример: Дмитрий Огородников. Человек взял себя в руки, постарался – и результаты налицо. Ставлю ему четвёрку.
7. Писательская горячка
Митьку выбрали редактором стенгазеты. И жизнь его чудесно преобразилась. Газета называлась «Октябрёнок». Название прекрасное, но во всех вторых классах газеты тоже так назывались, и Митька из-за этого переживал. Но сделать ничего не мог: название было написано на фанерном листе настоящим художником, а пониже были деревянные рамочки, куда вставлялись заметки.
Митька назначил своим заместителем и главным художником Лёшку Реброва, и работа закипела. Пожалуй, это была единственная стенная газета в школе, которая выходила каждый день и состояла исключительно из одних фельетонов. Только одна рубрика под названием «Короткая шутка» оставалась неизменной, потому что Митька сумел выдумать только одну шутку и она ему так нравилась, что ничьих других шуток он принимать не желал.
Шутка была такая:
«Мальчик спросил у папы:
– Знаешь, для чего над витринами магазинов висят полосатые тряпки?
– Не тряпки, а маркизы, – сказал папа.
– Ну, маркизы. Знаешь, для чего они висят?
– Не знаю, – сказал папа.
– Чтобы стёкла не разбивались от солнечного удара, – сказал мальчик».
Митьке эта шутка нравилась потому, что разговор такой был на самом деле. Про солнечный удар Митька выдумал ещё в детском саду, а разговор этот был с папой. Причём тогда Митька и не думал шутить, он говорил всерьёз. Это теперь ему смешно, а тогда смеялся один папа.
А Лисогонов, про которого был написан фельетон под названием «Лихой наездник», где рассказывалось, как Лисогонов оседлал несчастного первоклашку и заставил себя возить, кричал:
– Погоди, погоди! Я на тебя тоже напишу! И шутка твоя дурацкая! У меня таких шуток есть сто штук!
– Вот видите, ребята, какая действенная вещь стенная газета. Печать вообще могучая сила, – говорит Таисия Петровна. – Я уверена, что теперь Гоша не будет обижать первоклассников.
– Погодите, погодите! Я про него тоже напишу! Как его к директору водили! Ага! Его водили, а меня не водили, – кричит Лисогонов, а сам чуть не плачет.
– Пускай пишет, – шепчет Митьке Лёшка Ребров, – мы его так отредактируем, что больше не захочет писать.
Мама жаловалась папе:
– Просто кошмар какой-то! Он не даёт мне работать на моей собственной машинке! Целыми днями стучит, как дятел. Он заболел. Это называется писательский зуд.
– А это очень опасно? – серьёзно спрашивает папа.
– Чрезвычайно! – говорит мама. – Иногда человек не может излечиться всю жизнь.
– Так и стучит всю жизнь?
– Так и стучит! Всю свою сознательную жизнь! – отвечает мама.
– Но есть же, наверное, какое-нибудь лекарство от этой болезни? – спрашивает папа.
– Увы, увы! – говорит мама. – Только здоровый организм может победить эту напасть!
– Какое горе! Какое несчастье! – восклицает папа.
– Ладно, ладно, – говорит Митька, – смейтесь, смейтесь! Печать – это могучая сила! Вот заведу дома стенную газету да пропечатаю вас, тогда узнаете!
– Не губи! – кричит папа.
– А что ты сейчас пишешь? – спрашивает мама. – Над чем работаешь?
– Над циклом стихов работаю.
– О! Это интересно! – говорит мама. – Ты уже на стихи перешёл!
– А большой цикл? – спрашивает папа.
– Пока готово три стиха, но будет больше, – говорит Митька. – Прочитать?
– Конечно! – говорит мама и смотрит на папу.
– А может быть, не надо? – сомневается он.
– Тогда, может быть, мне лучше спеть что-нибудь из «Князя Игоря»? – коварно спрашивает Митька и видит, что папа вздрагивает.
– Нет, нет! Читай скорее свои стихи! – просит папа.
И Митька прочитал им свой первый поэтический цикл. Стихи были такие.
Стихотворение № 1.
Жил да был один непалец.
И жена его – непалка.
Он был маленький, как палец,
А она худа, как палка.
Стихотворение № 2.
Жил да был один китаец.
И жена его – китайка.
Он косой был, будто заяц,
А она была лентяйка.
Стихотворение № 3.
Жил да был один индеец.
И жена его – индейка.
Он был страшный проходимец,
А она копила деньги.
– Слушай, гениальные совершенно стихи, – говорит папа, – как это у тебя: «Жил да был один кореец и жена его – корейка…» Здорово!
– Нету у меня про корейца! – возмущается Митька. – Как же ты слушал?!
– Правда нету? Значит, мне показалось. Ты их пусти под четвёртым номером.
– Теперь не могу.
– Почему это?
– Потому что это будет плагиат, воровство, значит. Только не простое, а поэтическое, – говорит Митька.
– Ты слышишь, мать? – говорит папа. – Это не ребёнок, а какой-то вундеркинд. Какие слова знает – «плагиат»! Что же дальше будет?!
– Страшно подумать! – говорит мама. – В таком возрасте, а уже и главный редактор, и фельетонист, а теперь и поэт!
– Опять смеётесь? – подозрительно спрашивает Митька.
– Что ты, Тяша! Ты очень смешные стихи написал, – говорит мама. – Только не обидятся ли на тебя индейцы?
– Так я же не про всех! И вообще это просто для рифмы.
– Хорошенькое дело! – говорит папа. – Значит, если тебе придёт в голову зарифмовать меня с крокодилом, рука у тебя не дрогнет? Смотри, как здорово: Михаил – крокодил.
– Нет. С крокодилом дрогнет. С крокодилом я тебя не буду.
– Ну, спасибо и на этом, – говорит папа. – Теперь я спокоен.
Оказалось, что писательский зуд вылечить всё-таки можно.
Мамина машинка сломалась. У неё отвалилась буква «о».
– Ну вот, – сказала мама. – Теперь придётся писать с московским акцентом – через «а».
Но Митька через «а» писать не захотел. А раз печатать стало нельзя, писательский зуд у него кончился, потому что какой же интерес писать ручкой. Это получается всё равно что уроки делать.
А тут ещё Митьку из редакторов уволили. Переизбрали.
Потому что он никого не хотел печатать в стенной газете, у него и для своих-то фельетонов места не хватало.
Все возмутились и переизбрали.
Редактором назначили Саньку Филиппова.
Он стал всех печатать.
И теперь стенная газета во втором «а» стала выходить нормально, как и в других классах, – раз в месяц, а иногда и в два.
