Текст книги "Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

15. Кто-то голубя убил

Кто-то голубя убил. Какой-то совсем уж нехороший человек.

– Какой-то негодяй, – говорит Вика Дробот, – какой-то, можно сказать, подлый негодяй!

– Практически негодяйский подлец даже, – говорит Мишка Хитров и стискивает зубы от нахлынувшего на него благородного возмущения.

И надо же было такому случиться именно в этот день!

Закончилась третья четверть, каникулы начались. Второй день весенних каникул, но снег ещё не сошёл и здорово подмораживало – хоть на коньках бегай, хоть на лыжах.

Но почему-то ничего этого делать не хотелось, а хотелось просто так бродить и разговаривать.

Вторая звёздочка в полном составе слонялась по пришкольному саду и не знала, куда приложить свою энергию.

И ещё они были смущены, они испытывали неловкость.

Потому что впервые к ним пришёл в гости Николенька. Тот самый Колька, который сперва был очень противный, а потом, во время потопа, оказался парнем что надо.

Но смущались и испытывали неловкость Вика, Лёшка, Нина, Мишка и Митька не оттого, что пришёл Николенька, а потому, что Колька сам смущался и испытывал эту самую неловкость. Он считал, что на его чести лежит несмываемое пятно. Он считал, что навеки опозорен перед обществом. Он думал, что его считают дезертиром за то, что позволил увести себя, как маленького дошколёнка, во время наводнения.

Так они и бродили, смущённые, все шестеро по саду, а Николенька был мрачен и ходил с опущенной головой.

Наконец Митька не выдержал.

– Ты что, – спрашивает, – считаешь, что на твоей чести лежит несмываемое пятно?

– Да, – говорит Колька-Николенька.

– Значит, ты думаешь, – спрашивает Лёшка, – что навеки опозорен перед обществом?

– Думаю, – печально отвечает Колька.

– И что ты дезертир? – обращается к нему Мишка.

– И что дезертир, – говорит Колька и так низко опускает голову, что всем сразу становится ясно – сейчас заплачет.

– Глупости! – кричит Вика.

– Ты не виноват! Николенька, ты совсем не виноват! – шепчет Нина.

– Не называй меня Николенькой! – кричит Николенька. – Терпеть не могу! Колька я!

– Ты что ж думаешь, Колька, – говорит Лёшка и усмехается гордо и чуточку высокомерно, – ты что думаешь, мы бы пригласили тебя в наше общество, если б ты был дезертир и с пятном?

– Не пригласили бы?! – спрашивает Колька и весь светится.

– Ни в коем случае! – твёрдо говорит Лёшка.

– Ни за что! – подтверждает Мишка, а все остальные кивают головами.

– Значит, я не?.. – спрашивает Колька явно уже просто для того, чтобы его поуговаривали.

– Кончим этот разговор, – говорит Митька, – и начнём другой.

– Какой же это другой? – обиженно спрашивает Колька и надувает губы, потому что сидит в нём всё-таки где-то в глубине его старинное зазнайство, не до конца он его поборол.

– А такой! Другой – и всё!

– Ой, ребята, глядите! – вскрикивает вдруг Нина Королёва.

Все обернулись и увидели убитого голубя.

Он лежал на снегу – сизый, с зеленоватым отливом, а рядом валялись крошки.

Вот тогда-то и сказали свои суровые слова Вика и Мишка, те, про которые написано раньше.

Ребята присели вокруг голубя на корточки, разглядывали его и молчали.

– Ох попадись мне этот убийца! – говорит Лёшка.

– Из рогатки он его, видите? Прямо в голову, – говорит Мишка.

– Надо его похоронить. Давайте его закопаем, – предлагает Вика. – А то его кошки съедят.

И тут вдруг рядом с голубем появились две здоровенные ноги, обутые в кеды.

Ребята подняли головы и увидели взрослого совсем парня, чуть ли даже не из седьмого класса – физиономия круглая, щекастая, в веснушках, и улыбается во весь рот.

– Укокошили сизаря? – спрашивает.

– Это не мы, – говорит Нина.

– Ну и правильно! – говорит парень, не слушая никого. – От них один вред. Они гадят и портят памятники нашей старины.

И вдруг как заорёт!

– Пас! – орёт. – Пас! – и как двинет голубя ногой.

И повёл его, как футбольный мяч, только перья полетели.

– Мальчики, что ж он делает, балбес такой большущий?! – шепчет Вика в величайшем изумлении.

– Ты что делаешь? – кричит Митька.

– Пас! – орёт парень. – Пас!

– Стой! – кричит Мишка. – Оставь голубя, дубина!

– Кто это дубина? – спрашивает парень. – Это ты про меня сказал такое оскорбление?

– Про тебя. Дубина ты и есть! – бесстрашно говорит Мишка.

– Ах ты, козявка! – говорит парень, и лицо его делается как свекольный винегрет.

Он бросил голубя, неторопливо подошёл к Мишке и лениво так, будто нехотя, заехал ему в ухо.

Мишка так и покатился.

Вот это футболист сделал зря. Тут он совершил непоправимую ошибку, хоть и вырос ростом с небольшую каланчу. Плохо он знал Мишку и его друзей.

– Тут ты сделал непоправимую ошибку, – говорит Мишка и поднимается, потирая ухо, – плохо ты нас знаешь, дубина!

Мишка опустил голову и неожиданно ка-ак боднёт парня в самую середину его тела!

Парень согнулся напополам и захлопал изумлённо глазами.

А потом!..

Ох и рассвирепел же он!

– Ах так! – орёт. – Ты бодаться?! Ну, козявка, держись!

Он бросился на Мишку, но Лёшка успел подставить ногу, парень споткнулся и чуть не упал.

– И ты хочешь получить? – спросил у Лёшки и швыряет его в снег.

Митька, не раздумывая, прыгнул футболисту на спину, а Колька вцепился в ногу.

И началось!

Что было, что было!

Парень впал в настоящую ярость. Он расшвыривал мальчишек, ругался, вопил, но сделать ничего не мог – отшвырнёт одного, а на нём уже трое висят, вцепившись мёртвой хваткой.

А тут ещё девчонки – Вика и Нина – бегают вокруг и отважно швыряют в противника снежками.

Совсем ему глаза запорошили.

А потом раздался воинственный клич и откуда ни возьмись – Лисогонов.

– Наших бьют! – кричит.

Он бросился на подмогу и тут же полетел головой в сугроб.

Этого тоже не следовало делать, потому что мстительный Лисогонов тут же изловчился и укусил парня за левую коленку.

Тот заорал, как зарезанный, и рванулся вперёд, но тут же рухнул всем своим телом на землю. Потому что Митька и Лёшка потянули его за одну ногу, Мишка и Лисогонов – за другую, а Колька изо всех сил толкнул в спину.

Тут любой рухнет.

Впятером оседлали его, парень подёргался, поизвивался немножко и затих.

– Сдаёшься? – спрашивает Лёшка.

– Ещё хочешь? – спрашивает Колька.

– Мало тебе? – кричит Лисогонов.

Но тут парень вдруг захохотал. Лежит и хохочет во всё горло. Мальчишки даже растерялись от удивления.

– Ты чего это хохочешь? – подозрительно спрашивает Митька.

– Ну и молодёжь пошла, – говорит парень, – ну и разбойники с большой дороги!

– Сам-то хорош – голубей пинать ногами, – говорит Мишка.

– Неслыханно, – продолжает парень, – никакого уважения к старшим.

– А кто первый начал? – спрашивает Лёшка.

– Не-ет, – гнёт своё, никого не слушая, парень, – странная молодёжь пошла. В наше время не то было. Мы были не такие.

– Ты не крути нам головы, – кричит Лисогонов, – прямо говори: сдаёшься или не сдаёшься?

– Сдаюсь, сдаюсь, – говорит парень и смеётся, – слазьте с меня. А то расселись, как на диване. Никакого старикам почтения!

– То-то же! – говорит Лисогонов.

– Это у него смех сквозь слёзы, – говорит Митька.

Победители и побеждённый поднялись, стряхнулись и пошли в разные стороны.

Победители – хоронить голубя, а побеждённый – переживать своё поражение и размышлять о нравах нынешней молодёжи.

А больше всех повезло Кольке, бывшему Николеньке, – у него был поцарапан нос. И он шёл такой суровый и гордый, будто у него на носу была не царапина, а медаль или даже орден.

16. На лыжах

Ох и денёк же выдался, ох и денёк!

Небо было ярко-синее, будто только что умытое, солнце светило вовсю, и хоть морозец стоял градусов шесть, с крыш капала талая вода и с карнизов домов свисала бахрома длиннющих сосулек. Ясно было, что снег и сосульки доживают свои последние деньки – вот-вот нагрянет запоздавшая весна и превратит остатки зимы в ручьи, ручейки, ручеёчки и просто в капель.

Был выходной день, народ вывалил на улицы погреться на долгожданном солнышке, и чем ближе подходили наши друзья к Финляндскому вокзалу, тем больше встречалось им людей с лыжами на плечах.

Вторая звёздочка плюс Колька, плюс Викин и Митькин папы дружно шагали через Литейный мост.

Настроение у всех было отменное. Солнышко припекало сквозь куртки, лыжи приятно давили на плечи, тяжёлые башмаки топали уверенно и бодро. Счастливый Колька со своей драгоценной боевой царапиной на носу даже пританцовывал от радости.

Мама ни за что не хотела отпускать его за город.

Викиному папе она не могла доверить своего единственного и обожаемого ребёнка. Это она сказала, когда Викин папа пошёл просить за Кольку.

– Я уже однажды доверила вам своего единственного ребёнка, – ехидно говорит Колькина мать, – и что из этого вышло? Вы чуть не сварили его живьём в кипятке! Он был мокрый с головы до ног и на следующий день чихнул три раза подряд! А теперь вы хотите заморозить его на этих лыжах до смерти. Нет, нет и нет! И ещё раз нет!

– Как знаете, – говорит сердито Викин папа, – только мне Кольку жаль. Он нормальный парень, а вы из него хлюпика делаете.

Викин папа разозлился.

– Всё, – говорит, – и не просите! Я больше с ней разговаривать не стану.

– А как же Колька? – спрашивает Вика.

– Он уже всё приготовил. И лыжи, и ботинки. Как же теперь? Ему же очень худо будет. Мы уйдём, а он останется, – это Мишка говорит.

В общем, все навалились на Митькиного папу, и он пошёл выручать Кольку.

Неизвестно уж, что он такое говорил, но через пятнадцать минут дверь Колькиной квартиры отворилась, вышел Митькин папа, а за ним Колькина мама – вся в улыбке и любимом атласном халате.

– Я читала ваши статьи, – говорит, – и вам я доверяю своего Николеньку. Вы человек серьёзный.

Митька не удержался и прыснул в кулак.

– Во даёт! – шепчет. – Серьёзный! Мама говорит, что он самый легкомысленный человек на свете.

– Это, значит, у твоего папы очень лёгкие мысли? – тоже шёпотом спрашивает Мишка.

– Да нет. Вроде бы мысли у него нормального веса. Легкомысленный – это в смысле беспечный и весёлый человек.

– А! – говорит Мишка.

– Ворона-кума! – говорит Митька.

Так при помощи авторитета Митькиного папы Кольку отпустили за город.

Когда вошли в широкие двери вокзала, все немножко оторопели, растерялись. Огромный зал был набит битком, а лыжи торчали густо, как лес.

Гомон стоял, смех, крики.

Было похоже, будто самые весёлые люди со всего Ленинграда собрались в этом зале и сейчас начнётся замечательный праздник.

А со всех сторон разноцветными потоками всё прибывали и прибывали к вокзалу лыжники.

– В воскресные дни, – говорит Митькин папа, – вокзал напоминает мне громадный насос. Он непрерывно высасывает людей из города и перебрасывает туда, где солнце, снег. Где деревья и пахнет хвоей. Здорово!

– Ага! – говорит Митька. – Он качает, качает, и скоро улицы обмелеют и никого не останется. Только пустые трамваи, автобусы и троллейбусы.

– Ладно, фантазёры, – говорит Викин папа, – вы тут стойте, держась за руки, и не потеряйтесь, а я возьму билеты.

С электричкой здорово повезло – с бою захватили целых две скамейки.

А вокруг стояли в проходах, сидели на рюкзаках, бренчали на гитарах, горланили всякие самодельные песенки, разговаривали, хохотали самые весёлые люди Ленинграда.

– А что, – говорит Лёшка, – хорошо бы нам тоже придумать свою самодельную песенку. Нашу, второй звёздочки!

– Не слабо придумано, – говорит Викин папа.

– Тем более у вас есть собственный, почти что взаправдашний поэт, – отвечает Митькин папа и подмигивает Митьке.

Митька покраснел и погрозил папе кулаком.

– Нечего, нечего увиливать, – говорит Вика, – надо выполнять общественные поручения.

И Митька стал выполнять. Он так погрузился в творческий процесс, что ничего не слышал до самой станции Комарово. Но зато придумал такую песенку:

Мы ребята «Светлячки»,

Трам-тирьям-тирьям!

Мы ещё не старички,

Трам-тирьям-тирьям!

А поэтому вперёд!

Ноги в руки и вперёд!

Отправляемся в поход —

Полный ход!

Через реки и леса,

Трам-тирьям-тирьям!

По горам – под небеса,

Трам-тирьям-тирьям!

Отправляемся в поход,

Ноги в руки и вперёд!

Полетим, как самолёт, —

Полный ход!

Поезд уже подходил к станции назначения, когда Митька отдал на суд слушателей своё свежеиспечённое произведение.

– Гм! – говорит Викин папа. – Не слабо, не слабо.

– Особенно вот эти строчки – трам-тирьям-тирьям, – ехидно замечает Митькин папа. – На грани гениальности.

– Ну и как хотите! Не нравится – и не надо!

– Что ты, Митька, замечательная песня! – кричит Нина Королёва.

– Только как это – «ноги в руки»? – спрашивает Мишка.

– Эх ты! – говорит Митька. – Ты серый, как туман. Это такая поэтическая вольность и для юмору. Это, если перевести с поэтического языка на человеческий, значит: быстро!

– Ну если для смеху, тогда ладно, – соглашается Мишка. – А за туман схлопочешь!

Когда вышли на станции Комарово, все невольно зажмурились.

Снег сиял белизной, и ели казались совсем чёрными. А берёзы стояли будто стеклянные: каждая самая малая веточка была покрыта тонкой, прозрачной корочкой льда, ветер их чуть раскачивал, и они вспыхивали разноцветными точками, искрились на солнце.

За зиму глаза привыкли к четырём стенам, к улицам, огороженным домами, а тут вдруг такой простор! Просто дух захватывало.

– То ли ещё будет, – говорит Викин папа, – мы сейчас пойдём на Финский залив, тогда узнаете, что такое простор!

К заливу вели крутые заснеженные улицы.

По ним лихо скатывались люди на лыжах и финских санях.

– Ну уж дудки, – говорит Вика, – ни за что не поеду. Страх какой!

– Ни за какие коврижки, – говорит Викин папа.

– А я поеду! – говорит Нина и надевает лыжи.

– Правильно! – говорит Митькин папа. – Люблю отчаянных! Давай-ка, Ниночка, покажем этим трусишкам, что мы настоящие мужчины!

– И я! И я настоящий! – кричит Колька.

Они стали на лыжи да как ухнут вниз – только снежная пыль столбом. Колька на середине спуска упал, закувыркался, но упрямо встал и снова поехал. Снова упал, опять поехал и доехал.

Митька, Лёшка и Мишка переглянулись. Делать было нечего. Надо было решаться. Иначе позор на всю их дальнейшую жизнь.

Митька не видел, что сталось с Лёшкой и Мишкой. Лыжня стремительно рванулась ему под ноги, и он полетел вниз.

В ушах сразу засвистал ветер, выжал слёзы из глаз, а тело часто-часто затряслось на бугорках и ухабах. Митька присел как можно ниже – его этому учил папа, – палки держал так, чтобы они свободно волочились чуть позади, взбивали концами пушистые облачка снега.

Пару раз он чуть не упал, судорожно взмахнув руками, но удержался и потом долго-долго, почти до самого Приморского шоссе, ехал по ровному месту, по инерции.

И было это так чудесно, что и сказать нельзя.

Потом подошли остальные.

Лёшка и Мишка были в снегу с головы до ног, но гордые, счастливые, победившие собственный страх.

Вика и её папа несли свои лыжи на плечах и ничуть этим не смущались, а потому их и дразнить не было никакой охоты.

Перешли через шоссе и выбрались на залив. Вот тут был простор так простор! До самого горизонта лежало плоское белоснежное пространство, будто расстелили какую-то великанскую простыню. Слева, вдалеке поблёскивал золотом купол Исаакиевского собора и качались в небе дымы заводских труб.

А впереди, далеко-далеко, снег был густо усыпан какими-то чёрными точками. Будто мухи облепили кусок сахару.

– Рыболовы, – говорит Викин папа, – вот туда и отправимся. Поглядим на подлёдный лов. И у меня есть для вас сюрприз.

– Какой! – у всех сразу ушки на макушке.

– А такой. Много будете знать, скоро состаритесь. Придём на место – узнаете.

И пошли. Только снег под лыжами повизгивал. Вот тут Викин папа и показал класс. Он сразу же всех обогнал на своих долгих ногах. В одном месте ветер сдул снег со льда, лыжи сразу же стали разъезжаться на скользкой, будто полированной поверхности.

– Глядите, – кричит Викин папа, – делайте, как я!

Он расстегнул куртку, распахнул её, взяв руками за полы, и куртка превратилась в парус. Все тоже распахнули. Ветер дул с берега. Он упруго толкал в спину, и лыжи сами, всё быстрее и быстрее, покатили вперёд.

Такого Митька ни разу ещё не испытывал – летишь бесшумно и легко как птица. Или как призрак, если они есть, конечно.

Потом снова начался снег с лыжнёй, за снегом опять лёд, и когда Митька глянул вдаль, то рыбаки из чёрных, едва заметных точек превратились в людей, неподвижно сидящих на ящиках и складных брезентовых стульчиках.

Рыболовы сидели неподвижно, нахохлившись, уставясь в круглые лунки, проверченные во льду. Лунок было много, некоторые бесхозные, чуть подёрнутые тонким ледком или запорошённые снегом.

И тут Викин папа преподнёс свой сюрприз.

Из внутреннего кармана куртки он вынул ложку, похожую на решето – всю в дырках. Этой ложкой выгреб из ближайшей лунки мокрый снег, и лунка таинственно зачернела стылой водой. Заглянешь в неё, и мурашки по спине забегают – что-то там делается, в этой тёмной глубине?

Из того же кармана появилась короткая зимняя удочка и спичечный коробок, полный рубиново-красных, извивающихся червячков-мотылей.

Викин папа ловко насадил несколько штук на крючок, и мотыли стремительно скользнули в воду.

Ловись рыбка, большая и маленькая!

Ловили по очереди, но увы… оказалось, что рыбка вовсе не имеет желания попадаться на крючок. Она была или очень хитрая, или очень сытая.

Митька держал удочку и злился. Поплавок неподвижно застыл в лунке и не собирался тонуть.

«Небось плавают там и смеются над нами. На одном конце червяк, на другом конце кто? То-то же!»

– Нету здесь никакой рыбы. Ни одного самого завалящего ёршика нету, – говорит Митька, – поехали, хватит.

– Эх вы, – говорит Вика, – рыбаки-неумейки. А ну-ка давай сюда удочку, увидишь, как надо ловить!

Все засмеялись, стали над Викой подшучивать. Она и сама шутила.

– Только нацепите кто-нибудь этих червяков, – говорит, – а то я их боюсь.

– Да ты хоть раз в жизни рыбу ловила? – спрашивает насмешливо Мишка, который считал себя крупным знатоком рыболовства.

– Не ловила, а что? Подумаешь! Дело не в умении, а в природном таланте. Глядите, что сейчас будет!

А дальше произошло такое, что все глаза от изумления вытаращили.

Просто поверить трудно, если не видел своими глазами!

Не успела Вика опустить леску с наживкой в лунку, как поплавок резко дёрнулся и утонул.

– Тащи, – кричат все, – клюёт!

– Кто? – спрашивает Вика. – Где? – И заглядывает с любопытством в лунку. – Ой, а куда делся мой поплавок?

– Быстрей! – кричат все. – Подсекай! Уйдёт!

Мишка не выдержал ужасного нервного напряжения, схватил леску и потащил, потащил, потянул, часто перебирая руками.

И вытащил здоровенного, в полторы ладони, окуня.

Окунь был полосатый, крепкотелый и упругий, с алыми плавниками и хвостом. Он подпрыгивал на снегу и сердито разевал широкую жадную пасть.

Все завопили от восторга, каждому хотелось потрогать добычу собственными руками, одна Вика боялась прикоснуться к окуню.

– Эх ты, – кричит Мишка, – трусиха! Не бойся, он не кусается!

И знаете, что ему ответила Вика? Прямо-таки отрезала с таким гордым, надменным выражением лица.

– У нас, – говорит, – разделение труда: один ловит, а другие трогают. И ещё болтают глупости.

Мишка тут же и прикусил язык. А что ей скажешь, если потом все по очереди ещё около часа простояли над лункой, замёрзли даже, но больше ничего не поймали?

Вика свою добычу одному постороннему мальчишке подарила, который сам поймал трёх ёршиков, а на окуня глядел жадными глазами, как кот, которого не кормили три дня.

Хороший денёк выдался! Замечательный денёк, превосходный!

17. Воспитанники

В Митькиной квартире довольно давно уже поселился ёж. Вернее, он не сам поселился – его Митька поселил.

Ежик был серый, остроносый и жутко любопытный – так и совал свой пронырливый нос во все щели, когда думал, что его никто не видит. Если до него дотрагивались, он мгновенно прятал голову, растопыривал иголки и становился похож на кожуру конского каштана, про которую говорят, что она похожа на ежа.

Митька ему построил дом в прихожей из картонной коробки, но ёжик жить там не захотел. Он предпочитал ночевать в папиных ночных туфлях.

– Ой! Ой! – кричит по утрам папа. – Ой!!!

Митька вскакивал с постели и бежал вынимать ежа из туфли.

– Это в конце концов невыносимо! – заявляет в один прекрасный день папа. – Что за вредное животное! Если ты не можешь воспитать из него приличного ежа, я сам буду с ним бороться.

И папа стал бороться. Пока что методами гуманными и человечными. Только ёжик его победил в этой борьбе. Это был удивительно упрямый и целеустремлённый зверь. Папе пришлось ходить дома в старых резиновых тапочках, а новые меховые туфли отдать ежу.

А папа ругал Митьку, будто это не ёж, а Митька спал в его туфлях.

Но это ещё было хорошо, если бы ёжик спал по ночам. Гораздо чаще именно ночью ему приходила охота погулять.

Даже удивительно, до чего громко этот маленький зверь гулял! Сначала он топал медленно-медленно, потом всё быстрее и быстрее. Пок! Пок! Пок! Будто маленький конь. И пыхтел при этом сосредоточенно и сердито. Может, он гимнастикой своей, ежиной, занимается, кто знает? Темно… Потом ёжик шёл на кухню и начинал там что-нибудь передвигать и сбрасывать. Как бабахнет чем-нибудь об пол, все просыпаются и подскакивают в кроватях. Все, кроме Митьки. Он про ночные похождения ежа знал понаслышке, потому что спал как убитый.

Утром мама глотала пирамидон и стонала.

– Нет! Это не квартира! – говорит. – Сумасшедший дом! Вот теперь этого колючего домового завели! Потом питона приволокут, потом анаконду, потом саблезубого тигра… Жизни совсем нет, хоть из дому беги!

Все эти разговоры действовали на Митьку очень угнетающе.

И маму жалко. И папу. И ёжика… Хоть разорвись на три неравные части.

Ежик вырастал в проблему.

И когда Митька узнал про Лёшкины огорчения, он даже обрадовался.

Лёшка пришёл в школу с красными глазами и, если бы это был не Лёшка – человек с железным характером и бесстрашной душой, можно было бы подумать, что он плакал.

Такая мысль промелькнула на миг в Митькиной голове, но он тут же отверг её как совершенно нелепую.

– Ты чего это такой? – спрашивает он у Лёшки.

– Какой это такой?

– А такой – малость пришибленный, печальный такой, – говорит Митька.

– А-а ну её! Приехала на мою голову! – отвечает Лёшка и в сердцах так машет рукой, что учебник математики с грохотом падает с парты.

– Кто приехал? – спрашивает Митька.

– Да бабка Люба же! Бабка моя двоюродная из Мариуполя. Приехала и сразу…

Лёшка так сжал челюсти, что зубы скрипнули. Глаза его покраснели ещё больше, и Митька вдруг ужасно перепугался. Видеть плачущим Лёшку? Нет, это было свыше его сил!

Он схватил своего командира за плечи и начал трясти.

– Ты чего? – кричит. – Ты чего это? Что случилось?

– А то! Она моего Гошу в мусоропровод спустила, – шепчет Лёшка. – «Развели, – говорит, – гадов, ядовитых, с кровати встать боязно!» Будто не знает, что ужи не ядовитые. Гоша спал себе, а она его вместе с коробкой – раз! – и спустила.

– Ой ты!.. – говорит Митька. – А Шип как же?

– А Шип в это время гулял. На своё счастье. Только она и Шипа спустит. Я её боюсь. Подстережёт и спустит. Просто не знаю, что и делать! Я сегодня утром две чашки молока в мусоропровод вылил… Гошка ведь, знаешь, как молоко любит. Да только… Как подумаю, что он там сидит одинокий, в темноте и грязи и ничего не понимает – за что его так, просто хоть самому в тот мусоропровод прыгай.

– Ну дела… – тянет Митька, – ты бы хоть объяснил ей, что ужи полезные и вообще…

– Объяснишь ей… Никого не слушает, только и делает, что шепчет целыми днями и крестится. Выпрашивает чего-то у своего бога.

– Крестится?! – изумляется Митька. – Чего ты её не перевоспитываешь?

– Ха! Ты скажешь! Старая она. Папа говорит, что её уже никак переделать невозможно. Я ей объяснил позавчера, что бога нету, что я это точно знаю, так она меня ка-ак щипанёт! У нас в доме теперь мрачно стало, не смеётся никто… Хоть и нехорошо про свою двоюродную бабку так говорить, только лучше б она поскорее уехала в свой Мариуполь!

Лёшка голову повесил и сосредоточенно ковырял носком ботинка пол.

Никогда ещё Митька не видел своего друга таким растерянным. И он понял, что необходимо сейчас вот, немедленно, что-то придумать.

– Ну вот что, – решительно говорит Митька, – надо спасать Шипа! Мои родители тоже не очень-то довольны Ежкой, папа два раза уже наступал на него босой ногой. Конечно, никуда спускать его они не собираются, но всё равно… Давай их в школу принесём, а? И будет у нас свой живой уголок.

– Я уже про это думал, только не знаю, что Таисия Петровна скажет. Вдруг не позволит?

– Таисия Петровна?! – кричит Митька. – Чего ж она не позволит? Звери, можно сказать, в смертельной опасности, а она не позволит? Никогда не поверю! Давай с ребятами поговорим.

На следующий день Таисия Петровна вошла в класс и оторопела. На её столе стояли три клетки – одна с жёлтым чижом, вторая с рыжей белочкой, третья с двумя хомячками; два аквариума с рыбками и две картонные коробки: круглая из-под шляпы – с ужом Шипом, прямоугольная из-под туфель – с ежом Ежкой. Картонные коробки были закрыты крышками, а в крышках проделаны дырки для воздуха.

– Что это? – спрашивает Таисия Петровна. – Откуда?

– Это наш живой уголок, – говорит Митька, – вторая звёздочка берёт над ним шефство.

– Это почему же вторая? – кричит Лисогонов. – Ишь какие – вторая! Другие тоже хотят!

– А что ты принёс в живой уголок? – спрашивает Вика.

– А вы мне сказали? Вот возьму съезжу в воскресенье к бабушке в Тосно и козу приведу, тогда узнаете!

– Козу?! – спрашивает Таисия Петровна и опускается на стул, вся очень бледная лицом.

– Подумаешь, козу! – фыркает Нина Королёва. – Мне папа обещал обезьянку из Сингапура привезти. Вот напишу ему, чтоб не маленькую, а гориллу, тогда узнаешь.

– Гориллу?! – шепчет Таисия Петровна.

– Ага, – говорит Мишка Хитров, – а я видел объявление, что продаётся шестимесячный крокодильчик. Вот мы накопим денег и купим – дело решённое, раз вторая звёздочка берётся.

– А я ещё и поросёнка могу! – кричит Лисогонов.

– Крокодилы, гориллы, бегемоты, бизоны, мамонты… – шепчет Таисия Петровна.

– Не, мамонта никак, – объясняет ей Мишка, – мамонты почти все вымерли.

– Мамонта никак? – спрашивает Таисия Петровна. – Ну и на этом спасибо. А где же мы, по-вашему, будем держать весь этот зоосад?

– Как где? Вот здесь! Мы уже всё придумали, – говорит Лёшка.

В углу класса, рядом с доской, была дверца. А за ней – то ли стенной шкаф, то ли маленькая каморка. А там лежали счёты, указки, мел, акварельные краски и прочие нужные вещи.

– Вот сюда лампочку ввернём, видите – патрон, – говорит Митька, – а эту полку уберём. Сюда поставим клетки, а сюда аквариумы. Здесь будет гнездо для ужа, а для белочки мы колесо сделаем – пусть бегает.

– Колесо? – спрашивает Таисия Петровна. – Да, колесо… Только я должна посоветоваться с директором.

Она ушла, и её не было очень долго. Вернулась она раскрасневшаяся, у неё даже причёска чуть растрепалась.

– Ну вот что, – говорит, – даёте слово, что живой уголок не будет мешать занятиям?

– Даём! – кричат все.

– А даёте слово, что сами будете ухаживать за зверушками, убирать за ними и не отвлекаться на уроках?

– Даём!

– Ну, глядите! Нам даётся испытательный срок. Если сдержите слово, живой уголок останется, а если подведёте меня…

– Не подведём! – кричат. – Ура!

– Козу привезу! – орёт Лисогонов.

– Крокодила! – кричит Мишка Хитров.

– Никаких коз! Никаких крокодилов, – пугается Таисия Петровна. – У нас нет для этого подходящих условий! А всех лесных птиц и зверушек мы возьмём с собой в поход, в лес. И там выпустим на волю. Согласны?

– Ура! Согласны!

– Тогда вот что: эти зверята теперь ваши воспитанники. Ухаживать за ними будут все звёздочки по очереди. Начнут «Светлячки», потому что инициатива принадлежит им, – говорит Таисия Петровна. – А теперь все по местам, начинается урок.