Текст книги "Голова античной богини"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Это ты их шуганул? – спросил он. Голос у него был хрипловатый, но это тоже показалось Костику почему-то приятным. Вообще удивительно хорошее у парнишки было лицо, какое-то всё нараспашку. И вроде бы ничего особенного – волосы белобрысые, выгоревшие, загорелый дочерна, глаза светлые, совсем прозрачные. А на левой щеке – тонкий голубоватый шрам.

– Спасибо, – сказал он и усмехнулся. – А здорово они тебя дрейфят. Видно, давал ты им звону.

Костик смутился, пожал плечами.

– Слушай, что они, сумасшедшие? Я только сегодня приехал, погулять вышел, не успел шагу шагнуть, слова им не сказал поперёк, а они, понимаешь, набросились. Ну у вас и порядочки!

В это время Славка и его дружки завыли на всю улицу разные слова, ругаться стали.

– Эгей, кацап, пиши письма! Генька тебе ноги вырвет, спички вставит. Пустит он тебе юшку!

– Это кому? – спросил мальчишка.

– Мне.

– Ясно. А что такое кацап?

– Это здесь приезжих так называют.

– Значит, я тоже кацап?

– Значит.

Мальчишка подобрал прут Костика, оглядел его внимательно, покачал головой.

– Ничего себе оружие! Вот у вас до чего дошло. Серьёзные дела.

Он поглядел Костику в глаза.

– Тебя как зовут?

– Константином. Костей.

– А меня Стас, Стаська.

Они помолчали. Они поглядывали друг на друга и ковыряли босыми пятками землю. Это были очень важные минуты. Решающие.

Кто знает, как бы пошла жизнь Костика в этом городе дальше, разойдись они молча или случайным словом обидь друг друга.

А это просто было сделать – мальчишки были как два волчонка – настороженные и недоверчивые. Всего год назад кончилась страшная война, и помнили они её прекрасно.

Но каждый инстинктивно чувствовал друг в друге союзника.

И они нравились друг другу. Это уж точно. С первого взгляда понравились.

– Слушай, Костик, у тебя иголки с ниткой не найдётся? А то эти воинственные туземцы, видал, что с моей «морской душой» сделали? – Стас оттянул на животе выцветшую тельняшку. Рукав её был почти начисто оторван, на чём только держался, непонятно, на спине языком висел клок.

– Пойдём, – сказал Костик. – Вот мой дом.

И они пошли к нему.

Вечером был жуткий тарарам, вопли на всю улицу.

Генкина мама – огромная женщина с невероятной толщины руками и ногами – пронзительным голосом орала:

– Это што же такое получается? Рятуйте, люди добрые! Дитё убили. Генечку, кровиночку мою, убили! Железной палкой по голове убили!

Рот её был похож на напряжённую букву «о», а голос острым визгом сверлил воздух.

Она без передышки выкрикивала несколько фраз, потом умолкала, швыряла в рот десяток калёных семечек, с немыслимой быстротой лузгала их, сплёвывала шелуху и снова кричала:

– Понаехали всякие! Сели на нашу трудовую шею! Выковыренные! Генечку убили!

В её устах «выковыренные» означало «эвакуированные».

Работала она на рынке, в рыбном ряду. Торговала знаменитым азовским рыбцом, а из-под полы – браконьерской паюсной икрой, которая ценилась в те времена на вес золота, вернее сказать – на вес хлеба, которого всегда не хватало.

Она держала за руку упирающегося, смущённого Генку. Голова его была неумело, вкривь и вкось перевязана. А бинтов накручено столько, что хватило бы на несколько раненых.

Костик видел, что Генка готов сквозь землю провалиться от стыда, дёргался, хотел вырвать руку, но не тут-то было. Мамаша его слона могла за хвост остановить. Сплюнув шелуху, она набирала в грудь побольше воздуха для следующего залпа.

– Генечку, кровиночку мою, убили! – равнодушно заводила она. – Этот бандит всех наших деточек изуродовает.

Бледная, взволнованная мама стояла в дверях. Костик и Стас притаились за её спиной, подглядывали за Генкой и его мамашей.

Сперва Костику было страшно. Боялся он не за себя – за маму. Но потом увидел вдруг, что у неё вздрагивает спина. Он испугался ещё больше. Он решил, что она плачет, плачет перед этим бомбовозом. Но она не плакала. Она еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

Наверное, это действительно было смешно. Здоровенный Генка, которому Костик не доставал до подбородка, кулаков которого даже взрослые мужчины побаивались, выступал в роли обиженной деточки. И лузганье семечек в паузах между равнодушными и заунывными (будто необходимую работу выполняла) воплями его мамаши, Наверно, смешным был и контраст между огромной тучной торговкой, известной по всему городу скандалисткой, и тоненькой хрупкой мамой, потому что высыпавшие из своих домов соседи покатывались со смеху. Для них это был бесплатный спектакль.

Но Костику не хотелось смеяться. Он весь раздулся от гордости. Он чувствовал себя победителем.

Воспользовавшись паузой перед очередной серией криков, мама вытолкнула Костика перед собой и сказала:

– Ну поглядите на этого бандита, который убил вашу деточку. Поглядите на его лицо. Видно, довели парня, если он уж на вашего дылду бросился.

Генкина мама деловито оглядела Костика заплывшими глазами, удовлетворённо хмыкнула и совершенно спокойным голосом сказала:

– Довели. Катилась бы ты, барышня, отседа, да поскорее, пока щенка твово не пришибли, грех на душу не взяли.

И повернувшись необъятной спиной, туго обтянутой цветастым сарафаном, пошла прочь, тяжело переставляя слоновьи ноги. За ней понуро тащился Генка. Оттолкнув Костика, на крыльцо выскочил Стас. Его колотило от злости.

– Это мы ещё поглядим, кто кого! – крикнул он.

Генкина мамаша остановилась, медленно обернулась, долго разглядывала Стаса, будто неведомое ей насекомое.

– Тю! Это ишшо што за воша? – удивилась она и покачала головой. – Вот же ж понаехали голоштанники, голь-шмоль, давить вас не передавить.

Но тут, тяжело опираясь на палку, к ней подошёл старик столяр из соседнего дома и мрачно сказал:

– Вот что, Губаниха, ты лучше мальчишку и мать его не замай. В обиду не дадим. Ты знаешь, что у них два мужика в семье погибли за Советскую власть, пока ты тут рыбцом и ещё кой-чем приторговывала? То-то. У людей память долгая. Так что не замай и бугаю своему Геньке накажи. Уразумела?

Генкина мамаша всплеснула руками, заулыбалась, заюлила и пропела елейным голосом:

– Дак я же шуткую, Семёныч! Я же ж шуткую. Ды ну тебя, Семёныч!

– Вот и ладно, – ответил сурово старик, – пошутковала – и будет. А то гляди! Среди людей ведь живём. Уразумела?

– Да уразумела я, уразумела! – Генкина мама снова всплеснула руками, лицо её сложилось в добродушные складочки, но из-за этих складочек она полоснула Костика и его маму таким взглядом, что Костик невольно попятился. Впервые ему стало по-настоящему страшно.

Мама Костика крепко прижала к себе Стаса и сына, быстро вошла в дом. Когда Костик поднял голову, он увидел, что по лицу её текут слёзы.

– Боюсь я за вас, мальчики, – прошептала она, – если бы могла, завтра же уехала из этого террариума.

– А Стас как же? – спросил Костик.

– А что такое террариум?

– В террариуме живут змеи и лягушки. Я боюсь за вас. Столько вокруг хороших людей, и всё равно я боюсь. Такая зловещая женщина. Сначала показалась смешной, а она жестокая и страшная.

– Она глупая и толстая. Вы не беспокойтесь – среди людей ведь живём, – повторил Стас слова старика. – А мы с Костей всегда будем вдвоём.

– Правда. Вдвоём. Всегда. И живём мы среди людей, – ответил Костик.

…Был сорок шестой год. А позади годы войны, самой страшной за всю историю нашей Родины.

Глава четвёртая. Жекете

Витю разбудило тарахтенье мотора. Постель отца была пуста. Подвешенный углом на кривой гвоздь, торчавший в глинобитной стене, на самом видном месте – у зеркала, весело покачивался лист бумаги.

Витя сорвала записку и прочла. Размашистыми буквами было написано такое вот ехидно-замысловатое:

«Ни в коем разе, о дочь моя, нельзя показывать тебя разбуженному в декабре медведю – зарыдает косолапый с досады и зависти и тут же слопает. Ну, ты и спать! Это уж просто не сон, а искусство. Будил три раза, но в конце концов, обессиленный, отступился. Уехал по делам. Хозяйничай сама. Буду после обеда. Физкультпривет».

Отец любил писать Вите записки, и она почти безошибочно по тону их, по почерку даже, определяла настроение автора.

Сегодня утром ей писал человек весёлый. Писал на бегу. Торопился и чуточку смущался.

«Как же! Так я тебе и поверила, будил ты меня! Просто пожалел. И никакого восхода, разумеется, я уже сегодня не увижу! Ведь обещал растолкать. То-то смущается!» – сердито подумала Витя.

Но сердилась она ровно столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы натянуть купальник и шагнуть из прохладного сумрака мазанки в ослепительность утра.

Застывшее шелковистое море, песок косы, жёлтый, облитый солнечными лучами (наверное, потому и жёлтый – в руках он бело-белейший), само солнце – жаркое, яростное не по-утреннему, рыжие глинистые склоны обрыва неподалёку…

Две чистые краски: синяя и золотая… На плоту экспедиции у насоса суетятся двое: один грузный, квадратный, другой повыше ростом – тощий и сутулый, как вопросительный знак.

Движок насоса взвывал, тарахтел некоторое время, и фигуры рядом с ним замирали, будто боялись спугнуть. Потом мотор чихал, плевался синим дымком и замирал. Вот тогда и начиналась вокруг него суета.

Витя увидела, как тощий в сердцах пнул насос ногой и тут же схватился за ступню руками, поджал ушибленную ногу и стал похож на цаплю, высматривающую в воде лягушек.

Витя улыбнулась и вдруг услыхала позади себя тихий смех. Она обернулась. На крыше мазанки, сложив по-турецки ноги, сидел Андрей и жевал свой любимый паслён. Казалось, он так и не слезал с этой крыши со вчерашнего дня.

– Ты знаешь, – задумчиво сказал он, – вон тот человек, который танцует на плоту на одной ноге, – Жекете. Он сын Геннадия Савельевича. Здравствуй.

– Здравствуй, – растерянно ответила Витя. – Какого Геннадия Савельевича? И что это за имя – Жекете?

– Такого. С ним наши отцы здорово в детстве враждовали. Они же в этом городе жили, когда ещё мальчишками были. Они его Генкой называют. А вообще-то, Жекете на самом деле Федька.

– Ничего не понимаю. Вернее, что сын того давнишнего Генки, понимаю, а про Жекете – нет.

Андрей мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз, провёл большим пальцем по сухим, обветренным губам (Витя ещё вчера заметила этот жест). Она улыбнулась.

– Ты чего? – спросил Андрей.

Витя тоже провела пальцами по губам.

– Точно так делает Станислав Сергеич.

– Батя? Гляди-ка! – обрадовался Андрей. – Ему в прошлом году куртку купили. Почти что замшевую, с медными пуговицами.

– Станиславу Сергеичу?

– Скажешь тоже! – буркнул Андрей. – Федьке. Заграничную такую.

Вите было трудно вот так сразу привыкнуть к Андрюхиной манере разговаривать. Понимала, что лучше всего промолчать – сам ведь скажет, что хотел сказать, – но она не удержалась.

– При чём тут какая-то дурацкая куртка? – спросила Витя.

– Да ты не злись, – добродушно ответил Андрей, разжал руку и протянул на ладони чёрные ягоды. – Скушай паслёнчику.

Витя подозрительно уставилась на мальчишку – издевается он, что ли?

– Ты чего это? Смеёшься, да? При чём здесь почти что замшевая куртка и медные пуговицы? И не хочу я «кушать» твой противный паслён! Ты начал говорить про Жекете и всё запутал!

– Почему противный? Он не противный, просто к нему надо привыкнуть.

Витя чуть было не спросила: кто не противный, Жекете? Но тут же сообразила, что речь о паслёне.

– А медные пуговицы очень даже при чём, потому что Федька одну пуговицу потерял.

– Ну и что?

Витино терпение подходило к концу. Так и чесались руки треснуть этого Андрюху по шее, чтобы говорил ясно, коротко и толково.

– А то, – невозмутимо продолжал Андрей, – что этот самый Федька носился как полоумный по улице и орал: «Потерял! Пуговицу потерял! Медную, заграничную потерял!» Мы в лапту играли, он подбегает, слёзы на глазах – а самому уже целых пятнадцать лет, глядеть неловко. «Не видели?» – кричит. «От чего пуговица-то?» – спрашиваем. «От жекете, – орёт, – от почти что замшевого, заграничного!»

Мы только потом сообразили, что он свою куртку жакетом называет. Вот и стал он с тех пор Жекете.

Витя засмеялась.

– Ну и как? Не обижается?

– Сперва злился. А потом, видно, решил, что так даже интереснее, чем просто Федька. А вообще-то всё равно противный парень.

– А что он на плоту делает?

– Помощником моториста устроился работать. Поплыли на плот. Вон и Елена Алексеевна туда направляется.

Витя увидела, как из палатки вышла худая высокая женщина в очках и деловито направилась к ярко выкрашенному ялику, наполовину вытащенному на песок.

Витя с ней ещё вчера познакомилась. Елена Алексеевна была вторым археологом в группе, значилась заместителем папы. Андрюха и Витя поздоровались с ней, помогли столкнуть ялик в воду, и Андрей уселся на корме с одним веслом в руках. Витя умела грести, но то, что делал Андрей, ей было незнакомо – он легко ворочал веслом, не вынимая его из воды, а лодка ходко и плавно шла вперёд.

– Дай-ка я попробую, – попросила Витя.

Андрей усмехнулся, молча отдал весло. Витя попыталась повторить Андрюхины движения, но весло сейчас же выскочило из воды, лопасть плеснула на поверхности и тут же ушла вглубь, весло встало торчком, а ялик крутнулся на месте и остановился. Витя почувствовала, как заполыхали лицо, уши, шея.

– Как же так, – пробормотала она, – я же умею грести, честное слово, умею!

– Это называется не грести, а юлить, – серьёзно, без насмешки пояснил Андрюха, – ты не расстраивайся, с первого раза ни у кого не получается. Я тебя потом научу.

– У некоторых вообще не получается, – засмеялась Елена Алексеевна. – Сто раз пробовала – и ни с места. А инструктор у меня был серьёзный. – Она кивнула на Андрюху.

За кормой показалась ещё одна лодка, она резко, рывками нагоняла ялик. На вёслах сидел здоровенный высокий парень; второй, поменьше ростом, примостился на корме, клевал носом – видно, ещё не проснулся окончательно.

– А вот и наши практиканты, – сказала Елена Алексеевна, – проснулись, засони, отважные покорители малых глубин.

– Один, по-моему, ещё спит, – заметила Витя.

– Ничего! Нырнёт разочек – мигом проснётся.

Витя уже знала, что аквалангистов в группе трое: отец и два студента-практиканта: Серёжа Васильев и Олег Прянишников. Ныряли по очереди. Держа в руках всасывающий шланг насоса, осторожно обрабатывали строго размеченные участки дна. Насос выбрасывал пульпу – смесь грунта с водой – в решето с тройным дном: с крупными, средними и мелкими ячейками.

Пока один из членов экспедиции работал на дне, остальные проверяли всё, что оседало на решете.

Дно в бухте было заиленным сверху, потом шёл песок и мелкий гравий. С насосом дело шло быстрее, хотя он ухудшал и без того неважную видимость – взбаламучивал ил и песок. Зато была уверенность, что ни одна мелочь не ускользнёт от археологов.

Поэтому самая главная работа была у тех, кто оставался наверху. И только стеклянно-прозрачными утрами в полный штиль все аквалангисты внимательно оглядывали дно, намечали участки работ и пытались отыскать предметы более крупные, которые шланг насоса неспособен был всосать.

Когда ялик подошёл к плоту, насос тарахтел вовсю, а моторист – квадратный дядька с вечно сонным лицом – гордо улыбался. Елена Алексеевна сдержанно поздоровалась и ничего не сказала, зато Сергей с Олегом набросились на моториста.

– Что ж ты наделал, Семёныч, механический ты ч-ч-чертяка! – орал Серёга. – Сегодня самый денёчек поглядеть на дно своими глазами! Полный штиль, муть осела, видимость приличная, а ты взял и всё взбаламутил своей тарахтелкой!

Моторист обиделся за свой насос:

– Ты погляди, как работает! Как часики – тики-так! Два дня провозился, перебирая эту рухлядь, а они опять недовольны!

– Да пойми ты, голова садовая, только ил осел, только собрались своими глазами на дно поглядеть, а ты взял и всё испортил! Там сейчас, – он ткнул пальцем за борт плота, – руки собственной не увидишь. Не вода, а тёмная ночь.

Моторист искоса взглянул на своего помощника, незаметно показал ему кулак. Но тот ни капли не смутился. Он подошёл вихляющей, как на шарнирах, походкой к Вите, важно представился:

– Жека.

Витя переглянулась с Андрюхой и не удержалась, фыркнула.

– Это сокращённое имя от Жекете? – невинно спросила она.

– Сокращённое, – кивнул Андрюха.

А Федька-Жекете внимательно оглядел обоих, задержался на Андрюхе, и глаза его стали такими злющими, что Витя пожалела о сказанных словах.

– Доложил уж, с-сопляк, – прошипел Жекете и повернулся к Вите. – Если упасть с плота, можно запросто утонуть. Тут глубоко. Это не то, что в Неве у бережка или в Финском заливе, где курице по колено…

– А вы купались в Неве? – спросила Витя.

– И так знаю, – буркнул Жекете, он же Федька, сын Геннадия Савельича, бывшего Генки. – Так что ты, девочка, поосторожней. И вообще слишком много здесь посторонних.

– Сам-то ты! – вскипел Андрюха. – Небось в луже утонешь. А за нас не беспокойся и нос не задирай. Моторист… без году неделя.

Только Жекете открыл рот, чтобы ответить, но вмешалась Елена Алексеевна.

– Ну вот что, дружочки, чтобы я больше ваших ссор не слышала. Начнём работу. Олег, ваша очередь идти на грунт, не будем терять времени.

Олег уже приладил на спине баллоны со сжатым воздухом, весело подмигнул Вите, прополоскал маску, натянул на лицо, сунул в рот загубник и плюхнулся в воду.

Витя подошла к краю плота, попыталась разглядеть ныряльщика, но, кроме пузырьков воздуха, ничего не было видно. Она стала на самом краю плота, изо всех сил вглядывалась в эти пузырьки – и вдруг кто-то легонько подтолкнул её сзади, и она бултыхнулась в воду.

Уже падая, она успела краем глаза заметить ухмыляющуюся продувную физиономию Федьки-Жекете, и решение пришло мгновенно. Она ушла поглубже, перевернулась в воде, поднырнула под плот и осторожно высунула голову на противоположной стороне. На плоту выжидающе замерли, вглядываясь в то место, куда она упала, потом начался переполох.

Жекете, что-то бормоча, затоптался на месте, мелькнуло перепуганное его лицо, он размахивал руками и подпрыгивал от возбуждения. Андрюха судорожно, обрывая шнурки, снимал кеды. Все напряжённо вглядывались в воду. Поэтому никто не заметил, как Витя осторожно выбралась на плот у них за спиной, подошла к Федьке и наподдала ему коленом в обтянутый брезентовыми штанами зад. Он бултыхнулся в залив; от неожиданности хлебнул добрую порцию воды – «хватил огурца» – и тут же выскочил на поверхность с выпученными глазами, нелепо колотя руками и ногами.

Витя прыгнула рядом с ним, схватила его сзади за тельняшку и несколько раз окунула с головой. Федька завопил. Плавал он своеобразным стилем, то, что называется «по-собачьи», а глаза у него были такие перепуганные, что Витя тут же отпустила его, нырнула поглубже и подтолкнула к плоту, в который Жекете вцепился судорожной хваткой.

Приготовившиеся прыгать спасать её, Серёга и Андрей с трудом оторвали Федькины руки от края плота и выдернули парня из воды, как морковку из грядки.

Федька был настолько ошеломлён, что поначалу ничего не понял. С него текло ручьём, а на физиономию невозможно было смотреть без смеха.

Наконец он разобрался, что к чему, и заорал:

– Ну, погоди! Утоплю! Не знаю, что с тобой сделаю!

– Давай, не стесняйся! – крикнула Витя.

Она резко с места рванула быстрым кролем, проплыла метров двадцать и остановилась.

– Ну чего же ты? Иди сюда, – пригласила Витя, – утопи меня.

Жекете смутился. Он никак не ожидал, что эта хрупкая на вид девчонка плавает, как дельфин.

Сергей захлопал в ладоши.

– Один – ноль! – крикнул он. – Молодец, Витька!

Андрюха улыбался во весь рот, а Федька медленно отвернулся и опустил голову. Шея его сделалась багровой. На секунду острая жалость к этому нескладному парню захлестнула Витю. Выбраться бы на плот, поговорить бы с ним по-человечески… Но Витя знала: ничего хорошего из этого не получится – Федька просто нагрубит ей. «Наплевать, сам виноват – зачем толкался», – с наигранным раздражением подумала она и нырнула поглубже туда, где вскипели пузырьки Олегова акваланга.

Она была без маски, а мельчайшая взвесь ила плотным облаком окружала Олега – видимость равнялась нулю.

Тогда Витя выбралась на плот, подошла к решету.

Боже мой, чего только там не было! Гравий, какие-то почерневшие осколки костей, заржавленные колючки, свинцовые грузила от сетей, осколки разбитых бутылок – в общем, всяческая ерунда, не имеющая к археологии никакого отношения.

– И это всё? – разочарованно спросила Витя.

Елена Алексеевна не ответила, напряжённо вглядываясь в металлические сетки решета, сделала Вите знак помолчать. И вдруг высоким, напряжённым голосом крикнула:

– Стоп насос!

Семёныч мгновенно выключил свою тарахтелку, а Елена Алексеевна лихорадочно стала перебирать осадок среднего решета. В руках у неё оказалось что-то круглое, тёмное, не совсем правильной формы.

Витя никогда не обратила бы внимания на этот неказистый кругляшок. Но она поглядела на взволнованное, покрытое красными пятнами лицо Елены Алексеевны, на её дрожащие руки, и ей передалось волнение археолога. Все, кто были на плоту, окружили Елену Алексеевну. Она осторожно протёрла находку грубой суконкой, и на кругляшке явственно проступили какие-то буквы. Это была монета. Сомнений не оставалось.

– Товарищи, друзья, я специалист по древнегреческой цивилизации, увлекалась нумизматикой [1]1
  Нумизматика – наука по изучению денежных знаков разных стран.


[Закрыть], но ничего, подобного этой монете, не знаю. Я, конечно, погляжу в справочник, но уже сейчас ясно, что монета очень старая, отчеканенная до нашей эры. Если она не встречалась доселе археологам, ей цены нет. Одно это оправдывает все труды нашей экспедиции.

Выскочил из воды Олег, сорвал маску, загубник.

– Что-нибудь интересное, или просто насос заглох?

– Интересное, Олежек! Такое, что я не могу даже определить, насколько это ценно для науки. Подождём Константина, – она смущённо взглянула на Витю, – короче, подождём начальника партии. Я боюсь ошибиться, надо проконсультироваться. А вообще, ребята, – это большая удача, поздравляю вас.

– Ну, хоть приблизительно вы можете сказать, что это такое? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Серёжа, вы же должны знать, что нумизматика – это большая область науки. Но в этой монете есть такие странности, которых я никогда не встречала. Я бы вам всё рассказала, но это долго, да и неинтересно вам будет.

Но тут уже на Елену Алексеевну навалились с вопросами все, да и ей самой хотелось рассказать, Витя по лицу её видела. Спокойнейшая археологиня так волновалась, будто это не полуразрушенный морем серебряный кругляк, а несметное сокровище капитана Флинта.

Елена Алексеевна оглядела всех по очереди, увидала горящие любопытством глаза и ответила:

– Я попытаюсь… Даже не знаю, с чего начать… Эта монета, конечно, тритеморий, четвёртый век до нашей эры, равнялась она одной восьмой драхмы или трём четвёртым обола. Стоила она не больно-то много, но всё дело в том, что чеканились они во время Афинской демократии, и чеканились очень чётко, а эта, видите, какая корявая. И не только потому, что её разъела морская вода. У неё ведь края неровные. Значит, делали её не в самой Греции, а в колониях, и это удивительно. Древнегреческих монет множество. Скажу только о «мелочи». Всякие статеры, тритемории, тетратемории, гемитетратемории и множество других – если все перечислять, я же вас совсем запутаю!

– Уж это точно, – проворчал мокрый и злющий Жекете.

– Ну вот видите! Просто эта монета необычна по форме. А ещё мы теперь знаем, хотя бы приблизительно, в какое время, в каком веке потерпело здесь крушение судно, а это очень важно. Если этот корабль – триера или тетрера, то нам неслыханно повезло: значит, хозяин корабля – человек богатый и мог везти вещи необыкновенные. На триере было три ряда гребцов, на тетрере – четыре. Думаю, что это всё-таки триера. А стоила она в те времена очень дорого, – Елена Алексеевна усмехнулась, – целый талант. Была такая монетка с небольшое колесо величиной.

Елена Алексеевна обращалась к практикантам, Витя и Андрюха слушали очень внимательно, но все эти заковыристые слова сбивали их с толку. Моторист возился с мотором, а Жекете демонстративно отвернулся и сплёвывал в воду. Только услышав, что этот жалкий кругляк стоит больших денег, он встрепенулся и подошёл поближе.

Больше ничего интересного в тот день не нашли. Но Елена Алексеевна так радовалась находке, что Сергей и Олег готовы были перепахать своим шлангом чуть ли не весь залив.

Часа в четыре приехал Витин отец, тоже порадовался, однако безо всяких разговоров прогнал практикантов на берег – обедать и отдыхать.

Полчаса поработал на дне сам и решил, что на сегодня хватит.

Плот опустел.

В домишке вместе с Еленой Алексеевной он подробно описал находку, сфотографировал её при помощи лампы-вспышки, обернул бережно ватой, спрятал в коробочку. И заняла эта коробочка место на стеллаже – рядом с мраморной рукой неведомой богини.

Совсем уже стемнело.

От обилия впечатлений глаза у Вити слипались. Она трясла головой, пытаясь читать при керосиновой лампе толстенную книгу по археологии, но веки предательски тяжелели и смыкались, а строчки книги смазывались в неразличимые полосы.

– Я ценю твои героические усилия, – сказал отец, – но всё-таки давай-ка спать. Ты сегодня нанырялась чуть больше, чем надо, да и время уже достаточно позднее.

Витя снова встряхнула головой и сказала:

– Папа, я где-то вычитала такую фразу: «не зарывай свои таланты в землю» – или что-то вроде этого. И не поняла. Думала, про настоящий талант, а теперь догадалась – это про деньги, правильно?

– Верно, Витька. Сейчас-то фраза приобрела переносный смысл – не ленись, мол, развивай свои таланты, способности. А тогда точно: про деньги – не клади их в кубышку, не зарывай в землю, а используй на что-нибудь нужное. Древние греки были люди толковые, с понятием.

Отец встал, заходил из угла в угол маленькой комнатёнки. Огромная чёрная тень его, причудливо переламываясь, металась по стенам. Отец улыбался.

– Вот зарыл бы свои денежки наш купец, не построил бы корабля, не купил бы красивой статуи, – он бережно взял с полки мраморную изящную руку античной богини, – и не стали бы мы ничего искать, пропала бы для людей такая красота!..

Отец любовался находкой, поворачивал её и так и эдак, пристально вглядывался.

– По-моему, это Лисипп, – пробормотал он, – хотя определённо сейчас ничего не скажешь…

– А кто это – Лисипп? – спросила Витя.

– О, это был прекрасный скульптор! Он был новатор. Он пытался передать человека в движении. Оживить мёртвый мрамор. Лисипп был…

Но тут отец заметив, что Витя пальцами придерживает закрывающиеся веки, и засмеялся.

– Ну, о любимом моём Лисиппе как-нибудь потом. А сейчас – спать.

Он подхватил Витю на руки, отнёс в постель, ловко и быстро раздел. Витя слабо сопротивлялась, но ей было приятно и так хотелось спать, что уснула она, не успев коснуться подушки.

Отец выпрямился, долго и нежно глядел на дочь. Лицо его было задумчиво.

* * *

На следующий день отец разбудил Витю довольно рано.

Он был уже одет. За столом, с заветной коробочкой в руках, с той самой, где лежала найденная вчера монета, сидела Елена Алексеевна.

– Вставай, Витек, – сказал отец, – пора завтракать. Семёныч какую-то необыкновенную штуковину приготовил из баклажанов – сотэ называется. Пальчики оближешь! Мы уже поели.

– А вы куда? – спросила Витя. – Здравствуйте, Елена Алексеевна.

– Здравствуй. Мы с Константином Николаевичем едем сегодня в Ростов. Надо показать нашу находку специалистам.

– Так что – сегодня выходной, – отец намыливал щёки, – делай что хочешь – купайся, рыбу лови, можешь с Андрюхой город поглядеть. Короче, полная свобода! Но, – отец поднял помазок, – в разумных пределах. Впрочем, я полностью полагаюсь на Андрея. Парень он серьёзный. Думаю, даже тебе не удастся подбить его на какое-нибудь безрассудство.

Елена Алексеевна усмехнулась.

– Мне кажется, уже удалось, – спокойно сказала она.

Бритва в руках отца застыла.

– Что вы сказали? – спросил он.

Витя тоже с любопытством уставилась на эту удивительно спокойную женщину. (Если бы вчера не видела собственными глазами, как у неё тряслись руки от волнения из-за древней монеты, никогда не поверила бы, что такое может быть с Еленой Алексеевной.)

Елена Алексеевна сняла очки, стала неторопливо протирать их.

– Сегодня рано утром Андрей подрался с этим… с Жекете, – задумчиво сказала она. – Думаю, что причиной явилась эта мадемуазель. – Елена Алексеевна ткнула дужкой очков в сторону Вити.

– Что вы такое говорите?! – От возмущения Витя даже села в кровати.

– Да, да! Другой причины я не вижу. Они, разумеется, молчат.

– Мало ли из-за чего могут подраться мальчишки. Они ведь все такие глупые, – высокомерно заявила Витя.

Лицо её было равнодушным, но она изо всех сил сдерживала любопытство.

Елена Алексеевна надела очки, внимательно оглядела Витю и всё поняла. И Витя тотчас это почувствовала.

– Длинный мальчишка – Жекете – очевидно, не может забыть вчерашнего купания и, наверное, позволил себе кое-какие не совсем этичные высказывания по поводу Вити. Андрей это слышал. Этого оказалось достаточно.

Отец внимательно слушал, потом с изумлением стал разглядывать Витю.

– Послушай, дочка, из-за тебя уже дерутся мальчишки! С ума сойти можно! А давно ли я возил тебя в коляске и менял тебе пелёнки! И довольно часто, должен сказать.

– Не было этого! – буркнула Витя.

– Драка была молчаливая и довольно свирепая, – спокойно продолжала Елена Алексеевна, – я не могла их разнять. Пришлось будить Олега.

– А Федька-то на три года старше Андрюхи, – проворчал отец, – неравенство сил.

– Не скажите, Константин Николаевич, на мой неквалифицированный взгляд, Федьке досталось гораздо больше.

– Значит, Андрей был прав, – убеждённо отозвался отец.

– Ну, вам-то лучше знать. По этому вопросу вы большой специалист. Мне кое-что порассказал Станислав Сергеевич, – добродушно сказала Елена Алексеевна.

– Вот так и подрывают авторитет начальства, – шутливо отозвался отец. – А сам наш Станислав Сергеевич, будучи ещё просто Стасом…

– Не ябедничай, – Витя зашнуровывала последний кед.

– Не буду, – покорно согласился отец. – А нам пора, Елена Алексеевна.

И они ушли.

Витя выскочила вслед за ними, первым делом взглянула на крышу мазанки – Андрея там не было. Не было его и на песчаной косе, и на понтоне – нигде не было.

Висело над морем жаркое тяжёлое солнце, непривычное, не ленинградское, был пляж из белейшего песка, такого белого, что глаза начинало ломить, если долго глядеть на него. И было притихшее до поры море, прекрасное и таинственное.

Всё было. Только Андрюха запропастился куда-то – странный мальчишка с непривычной манерой разговаривать. Витя огляделась вокруг, даже слазала на земляную крышу хибары. Никого! А вполне вероятно, что этот дуралей Жекете подстерёг его и так отлупил с дружками, что Андрюха и прийти-то не может. С этого Жекете станется…