Текст книги "Город, где стреляли дома"

Автор книги: Илья Афроимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

В волчьей пасти

За последние дни Аверьянов немало сделал: собирал разведывательную информацию, пробирался к военным складам, следил за аэродромом, запоминал эмблемы войсковых частей, уходивших на фронт. Но все же он завидовал смельчаку, который устроил эту «иллюминацию» для октябрьского праздника.

В дверь постучали. Еще громче. Начали колотить и в окна, требовательно, нетерпеливо. Аверьянов вскочил с постели, открыл засов – в его живот уперлось дуло автомата. В комнату ввалились немцы.

– Одевайся, – по-русски скомандовал один из них, с тощим, как у покойника, лицом, по-видимому, переводчик. Зябко поеживаясь, Аверьянов натянул штаны, пиджак. Немцы обшарили дом, перевернули мебель, выпотрошили подушки.

– Где взрывчатка, оружие? – требовал переводчик, будто ему все уже известно.

Сникший было Аверьянов огрызнулся:

– Видать, не по тому адресу вы завернули, господин офицер. А в голове мелькнула мысль: «Кто выдал?»

Переводчик выругался, что-то по-немецки сказал солдатам. Они вытолкнули Аверьянова на улицу и повели в сторону Верхнего Судка. В овраге колыхался молочный туман. Медленно спускаясь по грязному скользкому склону, Аверьянов ждал выстрела в спину. Странное безразличие нахлынуло на него. Только в глубине души копошилась обида, что он так просто, по-дурацки уходит из жизни, не успев сделать ничего путного. «Даже ни одного фашиста не пришиб, а ведь мог…» Вспомнилась мать. Она не перенесет… В далеком Усть-Катаве стоит у станка и не знает, что ее сына ведут на расстрел. За спиной чавкали в грязи солдатские сапоги.

Виктор Аверьянов, подпольщик, а затем пулеметчик и минер городского партизанского отряда.

Внезапно Аверьяновым овладела злоба. Его, здоровенного парня, прихлопнут как муху. Нет, умирать так с музыкой, с треском, а не по-телячьи подставлять свою башку. Он замедлил шаг. «Сбить с ног переводчика, выхватить у него парабеллум… Но за офицером топают два солдата… Будь что будет… Последний раунд, до отчаяния безнадежный, но лучше умереть так…» Он собрался в комок. Покосился на конвоиров. Скучные, сонные, равнодушные, они, казалось, забыли про него.

– Смотри, не вздумай отпираться на допросе, – вдруг доброжелательно сказал переводчик.

«Значит, еще будет допрос… Смерть получила отсрочку», – подумал Аверьянов, а вслух произнес:

– Я – человек откровенный. Врать не могу. Вы взяли меня по ошибке.

– Брось болтать, – отрезал переводчик.

Арестованного привели в четырехэтажное здание средней школы и втолкнули в один из классов. В потертом кожаном кресле сидел пожилой капитан с длинным лицом. Его черные бегающие глаза насквозь прощупывали Аверьянова.

– Фамилия?

– Аверьянов.

Офицер вытащил из стола скрепленные иглой бумаги, сделал какую-то отметку.

– Это ты собирался истреблять нас? – он ткнул пальцем в лист.

Аверьянов увидел знакомые фамилии бойцов истребительного батальона.

– По повестке нас призывали, но мы разбежались, – пожав плечами, ответил с совершенной естественностью Аверьянов.

Допрос продолжался долго. Капитан фон Крюгер, прекрасно говоривший по-русски, разными уловками пытался нащупать хоть какой-нибудь след к тем, кто провел на заводе диверсию. Ему казалось, что в этом должна была участвовать большая группа людей, о которой местные жители не могут не знать. Один за другим следовали вопросы.

Еще раз смерив арестованного взглядом, Крюгер сделал вывод: «Парень силен, как бык. Но не опасен».

– Твоя откровенность, истребитель, – это слово он произнес с издевкой, – смягчает наказание. Вместо виселицы я отправлю тебя в лагерь военнопленных. Если, конечно, не возражаешь. – Он смеялся своей шутке.

– Воля ваша, лагерь так лагерь, – поспешно согласился Аверьянов.

Показательный допрос

В оккупированном Брянске немцы создали генеральный штаб тыловой области, призванный обеспечить тыл танковой армии Гудериана. Условно этот штаб назывался Корюк‑532. Капитан фон Крюгер руководил отделом по борьбе с партизанами и подпольем и славился жестокостью.

После взрыва на заводе фашистские агенты рыскали по всему городу. Сотни людей оказались в тюрьме и среди них Иван Никулин. Ни к диверсии, ни к работе подпольщиков он не имел никакого отношения, расплачивался за то, что остался в своем доме, не убежал тогда вместе с Валей. Тюремные камеры были забиты, но виновники диверсии оставались неизвестными. Тогда фон Крюгер и решил устроить показательный допрос, продемонстрировать свое мастерство контрразведчика и тем самым рассеять недовольство в верхах, вызванное тревожным положением на Брянщине.

Он оповестил о своей затее. В Корюк прибыли начальник СД Хайнц Бунте, его заместители Фриц Шредер и Ганс Миллер, начальник абвергруппы 107 Шпейер и старший следователь Артур Доллерт, начальник контрразведки Корюка майор Кнель. На правах бедных родственников были допущены начальник русской тайной полиции Владимир Жуковский, его заместитель Николай Кандин, следователь абвергруппы 107 Дмитрий Замотин. Все вместе они держали в своих руках огромную вооруженную силу. Один только Корюк‑532 имел в распоряжении семьсот седьмую охранную дивизию, венгерскую королевскую дивизию, карательный батальон «Десна», несколько разведывательных группировок. Важное стратегическое значение Брянска заставило шефа имперской службы безопасности Кальтенбруннера направить сюда опытнейших контрразведчиков, искусных мастеров провокаций. На мутной волне нашествия в город приплыла всякая накипь, даже около пятидесяти белоэмигрантов. Быстро спевшись с местными предателями, они создали так называемую русскую тайную полицию.

На этот спектакль и угодил Иван Никулин. Перед ним за узким длинным столом сидели военные в блестящих мундирах. Фон Крюгер с явным неудовольствием покосился на неказистого Никулина. Слишком мелковат противник, но ничего крупней не было, и он решил сыграть мелкой картой.

Капитан считал себя знатоком русской души. Он родился и вырос в России в семье немецкого колониста, в его паспорте было записано «русский». Еще в годы первой мировой войны фон Крюгер усердно шпионил в пользу кайзеровской Германии, за что его удостоили дворянского звания. Подвизаясь в Корюке, он любил блеснуть «знанием психологии русских».

– Садись, Ванюша! – сладко улыбнулся Крюгер. И, точно впервые увидев Никулина, сочувственно покачал головой: – Ай, ай, ай, кто же это тебя разукрасил?

Никулин молчал.

Прошло две недели, как его арестовали. Почти каждое утро к нему приходил откормленный мордатый ефрейтор – Мартин Лемлер, ни о чем не спрашивая, пускал в ход кулаки.

И теперь Никулин чувствовал себя таким слабым, будто из него вытащили все кости. Боль пронизывала все тело. Разбитые губы и правый глаз распухли, нос сплющился, на волосах запеклась кровь.

– Тебе по ошибке досталось, извини, – осклабился Крюгер. – Мы воюем только с коммунистами. Простых людей не трогаем. Мы их даже награждаем. Ты имел корову? Отвечай, не стесняйся.

– Не, – мотнул головой Никулин.

– А землю?

– Семь соток.

– Семь соток! – презрительно протянул Крюгер и театрально поднял руки. – Большевики окончательно ограбили русский народ!

– Особенно крестьян, – поддакнул Кандин.

– Германия пришла в Россию, чтобы восстановить справедливость! – торжественно продолжал Крюгер. – Наш фюрер дарует тебе корову и пять гектаров земли… Генрих, дай сюда документы.

Переводчик Генрих Гамерманн услужливо подал сверкающий лист бумаги.

– Бери! – протянул Крюгер бумагу Никулину. – Зайдешь завтра в городскую управу и тебе отведут землю.

«Комедию они играют, что ли?» – подумал Никулин. Но лица офицеров были подчеркнуто серьезны.

– Благодари фюрера, Иван, – подсказал Кнель.

– Спасибочко! – Никулин взял документ.

– Иди, Ваня, к жене, – Крюгер помахал ему в знак прощания рукой.

Ошеломленный, Никулин продолжал стоять.

– Иди, иди, – капитан загадочно улыбался.

«Черт с ним, пойду, раз велит», – подумал он и пошел к двери. Ворсистая дорожка скрадывала шаги. Не остановили. Прошел половину коридора. И тут к нему подбежал Жуковский, вернул к Крюгеру.

– Чуть не забыл, – ленивым тоном произнес тот. – Ты, верно, знаешь, где сейчас Кравцов?

– Знаю, в отряде.

– Ну, а отряд где? – Крюгеру даже стало нравиться, что на показательный допрос угодил этот простодушный мужичок.

Никулин помолчал, соображая, что ответить, и решил тоже поиграть.

– В лесу где-то.

– Точнее! – улыбка у Крюгера погасла.

– Он на месте не сидит. То там, то тут крутится.

– Выкладывай, с кем пришел из леса? Какое задание? Где явки? Кто поджег танки? Получишь в придачу к земле дом. Заживешь, как помещик. – Крюгер говорил раздраженно.

– Не могу я этого сказать, – Никулин бросил на стол крюгеровскую бумагу. – И, как бы оправдывая свое упрямство, добавил: – А как я потом людям в глаза смотреть буду?

– Дурак! Болван! – рявкнул Крюгер, и губы его искривились. – Никто не остановит немецкие танки.

– То ж танки, а я про людей говорю.

Майор Кнель откровенно фыркнул, довольный тем, что капитан Крюгер проваливает широко разрекламированный им же самим спектакль. Доллерт и Шпейер переглянулись, дескать, абвер не работает так топорно, как этот напыщенный индюк. Даже Жуковский зевнул от скуки, но тут же спохватился и поспешно прикрыл ладонью рот.

Фон Крюгер уловил все эти иронические взгляды. Он встал с кресла и подошел к Никулину.

– Ты знаешь, чем пахнет твое упрямство?

От капитана несло одеколоном и нафталином. Никулин широко раскрытыми глазами смотрел в сторону, словно кроме него в комнате никого не было. Он думал о том, что раз уж попался, то главное сейчас – держаться. Предательством жизнь купить нельзя.

На помощь шефу поспешил почти такого же роста, как и Никулин, с невзрачным лицом, гривастый Владимир Жуковский:

– Напрасно, ты, Иван… Напрасно от добра отворачиваешься. Я ведь тоже русский.

– Ты русский? – искренне удивился Никулин. – Никогда бы не подумал. Ей-богу.

– Пора кончать этот балаган, – поднялся с места майор Кнель.

Начальник отдела по борьбе с партизанами фон Крюгер вынужден был признать свое поражение. Глаза его налились кровью. Подумать только, огромная махина Корюка споткнулась о ничтожную пылинку. Вне себя от ярости, он проревел:

– Запишем этого большевика в ангелы!

Едва за Никулиным закрылась дверь, Крюгер сказал:

– Господа! И все-таки процесс я выиграл. Этот Иван подтвердил мои подозрения, что в городе осела крупная банда коммунистических конспираторов. Листовки на заборах, кражи, порча нашего военного имущества и, наконец, взрыв на заводе – все это одна цепь.

– Все они ягодки с одного куста, – вставил Бунте. – Их надо хватать подряд. Если из ста отправленных к предкам будет один подпольщик, мы совершим великое дело.

– А вот с Никулиным я бы советовал не спешить, – поднялся Артур Доллерт. – На живую наживу лучше клюет.

– Что ж, воспользуюсь вашим советом, – поблагодарил Крюгер.

Глава третья

К людям

В землянке было людно. Неожиданно появился Щекин, шепнул что-то Кравцову на ухо. Тот торопливо набросил на себя шинель и вышел.

На просеке стояла Валя Сафронова. Заметив Кравцова, она побежала навстречу.

– Вот я и дома, Дмитрий Ефимович, – сказала Валя, не скрывая безграничной радости. Глаза ее горели, лицо светилось. – Подпольщики Брянска шлют вам боевой привет.

– Рассказывай, – нетерпеливо потребовал Кравцов.

Валя несколько мгновений молчала, смотрела на секретаря горкома. Он как будто постарел. И лицо стало бледным. А на подбородке пробилась седина. Усталые воспаленные глаза глубоко запали.

– Я жду же! Без утайки! И только правду. Всю правду.

Глубоко вздохнув, Валя наконец заговорила:

– Тюрьмы забиты. Взяли Аверьянова. Об Иване Никулине – ни слуху, ни духу. Разведчика Сашу Кондрашова расстреляли. Он погиб геройски, никого не выдал. Ночью в Судках тарахтят пулеметы. Казни стали массовыми. Народ запуган. Многие уверовали, что против немцев не устоять, и поплыли по течению. Другие, как на распутье, растерялись и не знают, что делать. Даже подпольщики приуныли.

– Ну, а ты, ты тоже растерялась? – сухо спросил Кравцов.

– Я? – Валя удивленно вскинула брови.

– Извини, – Кравцов отвел глаза в сторону.

Они прошли немного вперед, оставляя на снегу четкие отпечатки. Кравцов внимательно смотрел на Валю. Да, это была не прежняя девчонка, какой он знал ее по истребительному батальону, наивная, слишком искренняя, порывистая. Теперь это спокойный, мужественный человек.

Их разговор затянулся. Кравцов интересовался всем: как вооружены оккупанты, много ли предателей, чем питаются жители.

На следующий день Кравцов созвал командиров и коммунистов отряда. Говорил он резко, сурово.

– Враг беснуется в Брянске. Наших людей вешают, расстреливают, а мы зарылись в лесу, как медведи в берлогах.

– Мы ж воюем, – обиженно вставил Дука.

– Воюем пока плохо. И плохо потому, что нас горстка, – отрезал Кравцов. – Мы увлеклись мелкими уколами, приносящими врагу минутную боль, и забыли, что каждый, оставленный партией в тылу врага, призван прежде всего организовывать на борьбу всех наших людей. Коммунисты должны быть среди народа. Горком никому не собирается насильно совать в руки пистолеты, но найти патриотов, разъяснить им обстановку, поднять их на врага и добиться, чтоб в городе стрелял каждый дом, – наша обязанность.

Зима уже уверенно хозяйничала в лесу. Над поседевшими соснами покачивалось хмурое небо. В громадных причудливых сугробах копошился ветер.

Кравцов, его помощник Дука, Валя Сафронова, командир разведки Щуко и еще несколько партизан отправились в Белобережский детский городок, который часто навещали отряды гитлеровцев. Надо было узнать сложившуюся здесь обстановку, замыслы врага. Закутанный мглой поселок прижался к громадной монастырской стене. После тщательной разведки зашли в один из домов. Хозяева – старик, старуха, их дочь лет двадцати и парнишка – пригласили гостей к столу. Ели картошку с солеными огурцами.

– Я‑то вас, Золотовых, сразу узнал. А меня признали? – громко сказал Кравцов.

– Кто же секретаря не признает! – хозяин обезоруживающе развел руками.

Кравцов внимательно посмотрел на старика.

– Ведь мы неспроста пришли. В поселке нужны партизанские глаза и уши.

– Смотреть и слушать умеем, – с достоинством произнес Золотов.

– Немцы разнюхают – петля, – предупредил Кравцов. – На большой риск идете.

– Клопы и те рискуют. А мы – люди!

– Правильно, папа! – К столу подошла молчавшая до этого дочь Золотова – Клава.

Разговор оживился.

Возвращались в лагерь далеко за полночь. Заметно похолодало. Под ногами трещал подмерзший снег. Было приятно и радостно на душе оттого, что простая рабочая семья, ни секунды не колеблясь, согласилась выполнять смертельно опасную работу.

– Таких людей у нас тысячи, – Кравцов был доволен походом. – И мы не имеем права просмотреть ни одного из них.

Брянский городской отряд давал о себе знать каждый день. Партизаны разбили фашистский гарнизон в Стеклянной Радице, уничтожили колонну автомашин на шляху, обстреляли дрезину с солдатами, взорвали железнодорожный мост на дороге Брянск – Москва.

Ночи напролет в штабной землянке стучала пишущая машинка. Старенький, полуразвалившийся «Ундервуд», найденный партизанами в конторе лесхоза, капризничал. Щекин поддерживал рукой каретку, а Шура Абрамкова печатала. Уходя в город, разведчики Фаня Репникова, Зина Голованова, Клава Елисеева, Надя Раммо брали с собой пачки листовок и несли людям призывы горкома партии. Все чаще отправлялись в Брянск коммунисты, на заранее условленные места встреч приходили подпольщики.

В один из декабрьских дней 1941 года Валя Сафронова получила особое задание подпольного горкома.

К месту, откуда разведчица должна была уйти в Брянск, Кравцов шел вместе с Владимиром Никифоровым, невысоким пареньком в очках.

– Проводишь Валю в город. Учти, вокруг Брянска фашисты создали запретную зону. А Валя нам дорога!

– Не беспокойтесь, Дмитрий Ефимович, – Никифоров с готовностью взглянул на Кравцова. – Проскочим!

Командир по-отцовски попрощался с Валей.

– Не будь, Валюша, излишне смелой!

Валя посмотрела на Кравцова с укором, будто собиралась сказать: «Не в первый раз».

– Фронт под самой Москвой, – сказал Кравцов. – Если мы поднимем на врага тысячи горожан, это будет помощь. Я вот сплю и вижу: выстрелы в лесу и взрывы в городе сливаются в один залп… Ладно, ни пуха, ни пера.

Кравцов долго смотрел вслед разведчикам.

Нашего полку прибыло

Олег поплотнее запахнул рваное пальтишко, выменянное на шинель, и, сутулясь, зашагал к центру города. С детства знакомые улицы казались чужими. В глаза так и лезли немецкие вывески и объявления, таблички с названиями, немецкие флаги со свастикой. Редкие прохожие сторонились друг друга.

Со стороны Фокинской показались солдаты в зеленых шинелях и пузатых касках. Они маршировали, как на параде, пели:

 
Сегодня нам принадлежит Германия,
А завтра будет принадлежать весь мир.
 

Никогда в жизни Олег не слыл слабым, а сейчас почувствовал себя цыпленком, которого подцепил коршун и несет неизвестно куда. С трудом передвигая ноги, пересек Верхний Судок и очутился возле биржи труда. У щита с объявлениями толпились молчаливые горожане. Он подошел поближе и тоже стал читать:

«Кто пойдет по улицам после шести часов – смерть (капут), кто не отдаст поклон германскому офицеру или солдату – тюрьма (лагерь), кто будет агентовать на пользу советским разбойникам (партизанам) – смерть (капут): обер-лейтенант Штрумпф шутки не любит». Внизу стояла подпись: «Комендант города Штрумпф».

Тысячи таких приказов, виселицы и расстрелы должны были, по мнению оккупантов, образумить непокорных.

Республиканская улица, на которой жили Семеновы, находилась за оврагом. Дом их стоял в глубине сада. До войны уединение и тишина этого места радовали Олега, но сейчас жизнь потеряла всякий смысл. Олега тянуло в центр города, к людям, и он с унылым видом мерил километры улиц.

Встретил племянницу Галю Губину.

– Живой! – обрадовалась она, и после нескольких обычных при встрече фраз скороговоркой начала выкладывать новости. Олег, занятый своими думами, слушал ее рассеянно.

– А недавно я Васю видела, – вдруг понизив голос, сказала Галя.

– Васю?

– Говорит, что бежал из плена, – еще тише произнесла Галя.

– Найди его и скажи, что я жду. И сама приходи к нам.

Вася появился на Республиканской на второй же день.

– О, какой молодец вымахал! – обнимал его Серафим, не видевший племянника лет десять.

О себе Вася рассказывал скупо. По заданию чекистов он переходил линию фронта. В последний раз наткнулся на засаду, попал в лапы к фашистам, его отправили в лагерь под Смоленском.

– А оттуда удалось сбежать, – закончил Вася.

Разговор зашел о взрыве на заводе и диверсиях на станции.

– Действуют люди, – вздохнул Олег. – Познакомиться бы с ними!

– Я могу разузнать, – вызвался Вася и пристально посмотрел на своих дядюшек.

Прошло несколько дней. Вася привел на Республиканскую двух парней и девушку в эскимоске. Это были Новиков – «Старшой», Коля Горелов и Валя. Она уже несколько дней, выполняя поручение горкома, работала в Брянске – создавала подпольный фронт. Ей здорово помог Никифоров: у него оказалось много надежных, смелых друзей.

Разговор долго не клеился. Гости присматривались к хозяевам, хозяева к гостям. И те и другие понимали, что затевается игра, где ставка – жизнь, и не спешили раскрыть карты. Серафим и Олег взвешивали: способны ли эти юнцы потянуть серьезное дело, а Валя и Новиков хотели узнать, чего стоят Семеновы.

Затянувшееся молчание грозило вылиться в недоверие. Первым раскрыл карты Серафим. Он поднялся из-за стола, подошел к окну, вытащил из-за рамы сверток, развернул его. Все увидели партбилет.

– Я – коммунист. Иду с партией почти двадцать лет…

Холодок недоверия растаял, будто в дом ворвалась летняя теплынь. Все почувствовали себя детьми одной матери, имя которой – Родина. Широкая солнечная улыбка озарила лицо Коли Горелова. Удобнее, по-домашнему, уселся на стуле Новиков. Как солдаты осажденной крепости, внезапно получившие подкрепление от основного войска, радовались все трое Семеновых.

Разговор пошел о делах – о положении на фронте и в городе. Все понимали, что немцам удалось запугать жителей Брянска. Но за безмолвием и страхом скрываются ненависть и ярость. Улицы и дома стали баррикадами, хотя и молчат пока.

– Действовать надо осторожно, – предупредил «Старшой».

– Надоело трусить, – Коля Горелов повернулся к нему: – Можно подумать, что у нас заячьи сердца.

– Осторожность – не трусость, а скорее уменье, – поддержала «Старшого» Валя.

Семеновы получили задание.