Текст книги "Город, где стреляли дома"
Автор книги: Илья Афроимов
Жанр:
Военная документалистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Ошибка Кожевникова
Зимнее небо тяжелой пеленой висело над верхушками деревьев. Вечерело. Тоскливо стонал ветер.
Группа разведчиков приближалась к городу. На самодельных саночках везли оружие, доставленное с Большой земли. Автоматы были тщательно прикрыты хвоей.
Неподалеку от мясокомбината, в лесу, остановились. Решили дожидаться конца рабочего дня, чтобы незаметно влиться в толпу возвращающихся со смены рабочих. Условились, что встретятся здесь же через четыре дня. Кожевников пошел к дороге. С ним Маргарита Маевская. Она появилась в отряде недавно, – ничем себя еще не проявила. В агентурные разведчики ее выдвинул начальник штаба Мелешко.
Партизаны осваивают полученное с Большой земли оружие.
– Девка смазливая. Такая везде проскочит, – доказывал Мелешко и дал ей задание в Карачеве.
Маевская без умолку тараторила.
«Вот сорока, – злился Кожевников. – Какая из нее разведчица будет». И невольно его мысли возвращались к Вале. «Эх Валя, где ты, что с тобой?» И в голове возникали десятки вариантов. Как спасти ее?
Ждали около часа. Наконец смена закончилась. Кожевников подал знак, и разведчики по одному начали выходить на дорогу, незаметно сливаясь с толпой рабочих. Неторопливо, с видом уставшего человека, зашагал по улице погруженный в свои раздумья и Кожевников. Его догнала Маевская.
– Понимаете, Анатолий, – жалостливо проговорила она, – ни одна машина не пойдет сегодня на Карачев.
– Дуй пешком.
– О, я боюсь. Холодно. И пятьдесят километров…
Кожевников посмотрел на ее почти детское лицо. В самом деле, куда ей одной идти на ночь глядя?
– Ладно уж. Пойдешь на улицу Петра Великого, 28. Спросишь Ефросинью Дедкову. Это мать нашего Федора. Пароль: «Где можно купить свечу?» Переночуешь у нее и утром в путь.
□ □ □
Лейтенант абвера‑107 Ганс Панчук принял радиограмму: в лесу, за мясокомбинатом, с русского самолета сброшена радистка.
Доллерт, прочитав радиограмму, поморщился.
– Очередная утка. Русские распускают слухи о радистах, парашютистах и заставляют нас бесцельно тратить время на их поиски.
Однако Шпейер не разделял мнения следователя:
– Мы просто скверно ищем.
– Что ж, разомнемся, – подчинился Доллерт.
Он прихватил с собой Газова, Жильченко и Александра, сына Замотина. Несколько часов проблуждали по заметенному снегом кустарнику, но не набрели ни на один след.
Доллерт решил прекратить бесплодные поиски. Агенты вышли на шоссе и уже собирались сесть в машину, когда вдали появилась девушка.
– Проверь у нее документы, – сказал Доллерт Газову.
На паспорте, который предъявила девушка, не было фотографии. Газов подвел задержанную к машине.
– Документ фальшивый, – прогремел Доллерт. – Вы русская радистка!
– Что вы. Я из Орла. Иду к своей тете.
– Проверим!
Так Маевская, возвратившись из Карачева, попала в камеру абвера.
– Пугни слегка эту пташку, – приказал Доллерт Замотину. – Но смотри… не зарывайся.
Замотин молчал.
Когда ввели Маевскую, Замотин добродушно пошутил:
– По какому месту вас побеспокоить… По спинке или по мягкому?
…Очнулась Маевская в камере.
– Дай-ка я тебе еще компрессик приложу, – над ней склонилась высокая женщина с худым изможденным лицом. – О господи, за что нам такие муки… Двоих моих деток-партизан убили. До меня теперь добираются…
Уже на следующий день Маевская рассказала Кузнецовой-Любохонской все, что интересовало эту матерую провокаторшу. На допросах Маевская решила не чем иным, как предательством, купить себе жизнь. Она выдала явочную квартиру Ефросиньи Дедковой и сообщила день и час встречи разведчиков Кожевникова, посланных на розыски Сафроновой.
«Я все скажу»
– Первым делом зайдем к Ефросинье Дедковой, о Феде расскажем, соскучилась она по сыну, – предложила Вера Фомина. – Потом кипятку напьемся – и под одеяло. Знаешь, Зина, так хочется поспать в кровати, ну мочи нет.
Из-за деревьев начали проглядывать городские дома. Они зашли в обметанный сугробами кустарник, вырыли в снегу глубокую яму, сложили туда мины, пистолеты и листовки.
– Улики уничтожены! – удовлетворенно проговорила Вера. – Теперь мы не разведчики, а вольные птицы.
– Выкладывай сюда, вольная птица, адреса и письма, – потребовала Зина.
Фомина снисходительно глянула на подругу.
– Трусиха ты. Бумаги у меня в воротник зашиты. Будь спокойна.
Часовой у мясокомбината равнодушным взглядом проводил девушек с санками и хворостом.
Фомина расхрабрилась и приветливо помахала рукой проезжавшим на машине солдатам.
За разговором незаметно подошли к улице Петра Великого. Низенькие домики под тяжелыми снежными шапками казались необитаемыми.
У дома №28 остановились и постучали. Никто не отозвался. «Спят, что ли?!», – подумала Фомина. Толкнула дверь и обмерла. На широкой деревянной кровати, по-татарски поджав под себя ноги, сидели агенты.
– Заждались мы вас, голубушки, – захохотал сын Замотина Александр. – Месячный паек самогона за два дня пропустили, играючи, карты износили.
Семенцов, Филиппов и Илларионов обступили разведчиц.
– Листовки-то под юбкой ищи, Сашка, – скалил зубы Семенцов.
Подъехали две легковые машины, вызванные агентами. Фомину посадили в одну, Зину – в другую.
Два дня Фомину держали в одиночной камере, потом привели к Замотину. «Батя» открыл большой железный ящик, вытащил плоскую бутыль с прозрачной жидкостью.
– Спирт. Чистый. Все печали снимает, – сказал он, наливая полный стакан.
Фомина подумала: «Легче будет переносить муки» и выпила до дна.
– Умница, – похвалил Замотин. – Теперь отдохни.
Через час она еле держалась на ногах. Ее опять ввели к следователю.
– Давай, дочка, выкладывай как на духу.
– А мне нечего выкладывать-то, – выпалила Фомина.
Замотин вытер платком губы.
– Тогда я буду рассказывать.
Он разложил на столе большую карту, ткнул пальцем в треугольник, помеченный красной буквой «Д».
– Вот здесь Дука с автоматом ходит, а ты, бедная, клопов в тюрьме кормишь…
– Что вы от меня хотите? – прервала его Вера.
– Назови всех подпольщиков.
– Сами ищите.
– Не запирайся. Твоя подружка Зина, – Замотин приврал, – о тебе все сказала. Ты связная и знаешь адреса подпольщиков.
– Сука!.. Если она сказала тебе про это.
– Ничего, я тебя тоже перекрещу. – Замотин щелкнул языком. – На то меня и Батей величают. – В комнату ввалились двое подручных.
Фомину растянули на лавке. Замотин сорвал платье и принялся хладнокровно стегать…
Он выходил из себя: никак не мог понять, почему она так стойко переносит пытки.
– Хара́ктерные девки мне попались, – жаловался Замотин Шпейеру. – Смугленькая, Голованова, молчит, будто язык проглотила, а эта Фомина лается, как собака.
– Следствие – это прежде всего поиск тропинки к душе, – сказал Шпейер с чувством превосходства над Замотиным и этим больно ранил его. – Дай-ка мне одну из них. – Слова прозвучали явно хвастливо.
Фомину отправили в госпиталь. Она подумала, что замотинские кошмары миновали.
Однажды за Фоминой пришел Шпейер. Посадил ее в легковую машину, отвез в полицию на Брянск-второй. Со скрипом отворилась дверь. И Фомина увидела мать. Анастасия Афанасьевна обхватила ее и зарыдала.
– Жива! Жива!
Шпейер любовался этой сценой. Потом взмахнул рукой, и солдаты ввели в комнату брата Фоминой – Генку, опухшего от побоев.
– Он партизан и бандит. Приговорен к расстрелу, – сказал Шпейер. – Он подкладывал мины под наши поезда. Но мы можем пощадить его, если дочь ваша, Вера, во всем признается.
В тяжелой, напряженной тишине щелкнул предохранитель парабеллума. Анастасия Афанасьевна припала к коленям дочери, заголосила по-бабьи, как по покойнику:
– Расскажи им, Веруся, расскажи… Пожалей мать… расскажи.
– Молчи, Верка, не будь дурой, – глухо выговорил Генка. – Все равно они…
Шпейер ткнул дулом парабеллума Генку в бок.
По телу Анастасии Афанасьевны пробежала судорога. У нее уже не было сил кричать. Она, стоя на коленях перед дочерью, рвала волосы и шепотом вымаливала:
– Ты и меня убьешь.
Фомина не выдержала, бросилась к Шпейеру.
– Я все скажу, только прекратите!.. – рухнула на стол и разрыдалась.
– Давно бы так, – Шпейер вытер вспотевшую лысину и кивнул Анастасии Афанасьевне: – Иди домой и жди своего щенка.
– Дура!.. – закричал Генка, но его с матерью тут же вывели.
Приехав в абвер, Шпейер снисходительно хлопнул Замотина по плечу.
– У меня Фомина заговорила.
Последний бой
В смежной камере шли допросы.
Инженер Макс, маленький, очкастый, его обвиняли в диверсии на электроподстанции, «колдовал» у стены, стараясь подслушать… Ничего не получалось.
Анатолий Кожевников не находил себе места. «Как сообщить в лес о предательстве Фоминой и Маевской?..» Терзала мысль о неудаче: задание не выполнено, группа почти вся арестована.
– Прекрати, – заорал он на инженера, – все равно ни черта не услышишь.
Потом опомнился:
– Извини… Душа жгутом перетянута…
В камеру втолкнули долговязого парнишку. Лицо показалось Кожевникову знакомым.
– Где я тебя видел? – в упор спросил он.
– Я вас не знаю, – поспешно ответил долговязый. – Меня арестовали по ошибке.
– Как зовут?
– Лисовский… Николай…
Кожевников стал припоминать:
– Кажется, его ввел в подпольную организацию Васька Семенов. Его кличка «Пуля»… Точно, он.
– Пуля?
Лисовский испуганно попятился.
– Откуда вы меня знаете?..
– Знаю! Васька где?
– Вася ушел.
– Куда?
– В лес.
Кожевникова вызвали на допрос.
Инженеру затея удалась, стена стала прослушиваться. Он комментировал обрывки расслышанных фраз:
– Предлагают три тысячи марок… Обещают ад… Бьют сволочи…
Кожевникова принесли в камеру и бросили на пол. Его обступили. Открыв глаза, он увидел над собой заплаканную девушку. Она вытирала кровь на его шее.
– Спасибо, – прохрипел Кожевников и попытался приподняться.
– Лежите, – она мягко держала его за плечи.
– Вы из отряда имени Кравцова? – тихо спросила девушка.
Кожевников промолчал, будто не слышал.
– Я тоже выполняла задание партизан, зовут меня Лиза Браудер, – призналась она.
Глаза Кожевникова потеплели.
– Я попалась глупо, – сокрушалась Лиза. – В сочельник Корюк опустел. Взбрело в голову проверить сейф в кабинете майора Кнеля. А сейф оказался с сигнализацией…
Стемнело. За стеной все утихло. Стали укладываться спать, кто на чем.
□ □ □
Доллерт, вежливо улыбаясь, предложил заполнить анкету и написать автобиографию. Петр отшвырнул листки.
– Я не собираюсь наниматься к вам на службу.
– Как сказать… Голубые глаза Доллерта оценивающе окидывали арестованного подпольщика. – Замотин, займись им.
«Батя» крепко взял Петра Лебедева за руку.
– А ты ежистый. Но я иглы твои повыщипаю.
Истязали Петра долго – с шести вечера до часу ночи. Тело стало синим, как обожженная сталь.
– Ты что, без нервов? – Замотин вытер лоб подолом рубашки. – Умаял меня.
– Напрасно трудишься, холуй, – Петр выплюнул выбитый зуб. – Сам скорее психом станешь, чем нас перешибешь.
– Не перешибу, так перебью, – выдавил Замотин.
На другой день Петра вызывали еще несколько раз. Требовали назвать сообщников. Предлагали поступить на службу в абвер. Доллерт пошел на уступки.
– Я ценю чувство патриота, – явно демонстрируя свое великодушие, обратился он к Петру. – Но скажи, почему ты, беспартийный, взрывал наши поезда, стрелял в солдат?
– А я партийный, – оживился Петр.
– Врешь.
– Ну как тебе растолковать, господин следователь. Беспартийный большевик я. Это то же, что и коммунист. И если вы даете своему начальству отчет, сколько ухлопали коммунистов, можете в их число приписать и меня.
– И все же, почему ты стрелял?
– Глупый вопрос, – отрезал Петр.
Замотин тоже ударился в психологию. Тон его сменился, стал заискивающим.
– Ну что тебе стоит подмахнуть бумажку. Царапни свою фамилию – и жизнь в кармане. А жизнь у нас царская. Спирту хоть залейся, баб вволю, суконная одевка, двухмесячный отпуск…
Петр брезгливо отодвинулся от него.
– Да я лучше сто смертей приму, чем твою паскудную жизнь.
– И примешь, – Замотин затопал ногами, потом вдруг попытался обнять подпольщика.
– Хочешь, стану перед тобой на колени… Мне ж этот Доллерт пучеглазый, чтоб ему ни дна, ни покрышки, все кишки проел: «Плохо стараешься, Батя». Это я‑то плохо? Да с меня пота сходит больше, чем с вашего идейного брата крови…
Замотин плюхнулся на топчан.
□ □ □
…Абвер передал в СД наиболее опасных подпольщиков. В центральной брянской тюрьме Кожевников встретил Петра Лебедева, Ивана Максакова, Ефросинью Дедкову.
Первым расстреляли Ивана Максакова. Он успел написать на стене: «Иду на смерть за Родину». Потом стало известно, что гестаповцы замучили Ефросинью Дедкову. Теряя последние силы, она плюнула окровавленной пеной в лицо Бунте. Палач пристрелил ее и мертвую повесил. Через день от руки Крюгера погибла Лиза Браудер.
Теперь Кожевников отсчитывал последние минуты жизни. Двадцатикопеечной монетой он нацарапал на стене: «Продала Маевская. Писал Анатолий Кожевников. 1917 года рождения».
Ночью Лебедева, Кожевникова, Белова, Вильпишевского и еще нескольких патриотов перевезли в другое здание СД, втолкнули в подвал. Там у весело орущей радиолы сидел Хайнц Бунте, за его спиной – несколько гестаповцев.
– Вы приглашены на прощальный концерт, – с издевкой бросил гестаповец. – Займите ложу.
Подпольщики тревожно переглянулись. Что-то страшное затевается в этой фашистской кухне.
По знаку Бунте два гестаповца подхватили Вильпишевского, раздели донага и тисками стали вырывать куски тела. Он дико корчился, кричал. Пластинка раздирала душу.
Подпольщики сбились в тесную кучу. Только ощущение, что ты не один, удерживало их на ногах.
– Назови своих сообщников, бандит! За это обещаю легкую смерть, – перекрикивая радиолу, предъявил Бунте ультиматум Петру.
– Хочешь, чтобы я заплатил за веревку, на которой меня повесят? – зло ответил Петр. – Ну и дурак же ты!..
– Подогреть его!.. – взревел Бунте.
Солдат схватил жаровню с горящими углями. Гестаповцы скрутили руки Петру. Радиола завизжала еще громче.
– И‑эх!.. Помирать, так с музыкой!.. – Кожевников, изловчившись, стукнул ногой снизу по жаровне, угли фонтаном брызнули во все стороны. Белов запустил в лампу ботинком. В кромешной тьме, под раздирающие звуки радиолы разразился их последний, смертный бой.
На шум сбежались солдаты и, не разобравшись в темноте, открыли стрельбу. Когда вспыхнул фонарь, рядом с подпольщиками корчились в предсмертных муках и палачи. Окровавленный Бунте пятился к выходу. В луже крови пытался подняться тяжелораненый Кожевников. Дрожа всем телом Бунте выстрелил в него и тут же скрылся.
Из подвала долго неслась дикая какофония.
Елочка за решеткой
Врач карательного батальона бегло осмотрел раненую.
– Грудь прошита двумя пулями, – объяснил он капитану Бору Небаши. – Но легкие не задеты.
Именной автомат и орден на гимнастерке подсказывали капитану, что у него в руках необычная партизанка. Он велел связаться по рации со штабом тыловой области. Оттуда поступил приказ – срочно доставить пленную в Брянск.
Запряженные сытыми лошадьми сани домчались от Утов до Выгоничей без остановки. Здесь встречала санитарная машина.
В Корюке без труда определили, что захваченная в плен – не кто иная, как знаменитая партизанская разведчица Сафронова. Фон Крюгер тотчас доложил генералу Бернгардту.
– Наконец-то к нам попал ключ от городского подполья.
Генерал потребовал «дело» Сафроновой и просидел над ним битых два часа. Он не пожалел, что снизошел до роли обыкновенного следователя. Документы рассказали много любопытного. Эта русская чуть ли не каждый день приходила в город и, пользуясь беспечностью службы безопасности, собирала такие сведения, которые сделали бы честь асу любой разведки. Ее принимали высшие генералы Красной Армии и даже Кремль. Теперь только стало ясно, почему вражеские бомбы точно ложатся в цель, а партизаны знают, куда и в какое время уйдет не только эшелон, но и обычная транспортная повозка.
По распоряжению Бернгардта Валю положили в отдельную больничную палату, двое часовых, сестра и санитар день и ночь дежурили возле нее.
Через неделю разведчицу на носилках понесли на допрос. Допрашивал ее – это было неслыханное в Корюке дело – сам Бернгардт. Переводил фон Крюгер.
– Господин генерал удивлен, – начал фон Крюгер, – что вы, из семьи Сафроновых, вдруг ведете подрывную работу против германской армии! Вам следовало бы поступить наоборот.
Валя дала себе клятву не отвечать на вопросы, но столь неожиданный поворот заинтриговал ее.
– Почему же это?
Бернгардт охотно пояснил через Крюгера. Ему хорошо известно, что большевики убили ее отца. Мать и дети оставались без земли и хлеба. Разве это не так? Германская армия несет свободу и жизнь таким людям, как ваш отец, Валентина Ивановна.
Валя обвела взглядом генерала и спокойно пояснила:
– Знаю, что вашему уму, господин генерал, мои слова будут недоступны. Но скажу: я не в обиде на Советскую власть, она меня вырастила.
Генерал не знал, как продолжить разговор. Заполняя неловкую паузу, фон Крюгер ткнул пальцем в орден.
– За что получили?
– Не трогай грязными лапами! – Валя приподнялась на носилках. Санитары растерянно глядели друг на друга, не зная, как им поступить.
Капитан хотел было разразиться бранью, но Бернгардт знаком остановил его.
– Упорство бессмысленно, пора это понять. Расскажи о всех тайных преступниках, скрывающихся в Брянске. И мы наградим тебя. Германия умеет платить за добро. Это мне поручил передать сам фюрер! – при этих словах Бернгардт и Крюгер встали перед Валей навытяжку.
Валя слышала о последних массовых арестах и казнях патриотов. «Значит, схвачены не все», – обрадованно подумала она и зажмурилась, как от внезапно вспыхнувшего света.
От фашистов не ускользнули ее раздумье и радость. Они истолковали их по-своему. Дряблая серая генеральская шея вытянулась, как у черепахи. Капитан торопливо снял крышку с хрустального чернильного прибора и обмакнул перо. Сейчас откроются тайны русского подполья!
– Вы спрашиваете, где подпольщики? – Валя приподняла голову и посмотрела генералу в глаза. – Они везде. Они в каждом нашем доме. Честное слово!
Желваки на скулах Бернгардта надулись. Крюгер не видел своего шефа таким страшным, даже после провала операций против партизан и гибели целых полков. Видимо, никто не наносил генералу такого сокрушительного удара, как эта прикованная к носилкам девчонка.
– Расправляйтесь с ней, как хотите!.. – заорал в исступлении генерал. – Но… говорить заставьте!..
– Она не выдержит пыток, господин генерал, – робко заикнулся Крюгер.
– Вы – безмозглое полено, Крюгер! Пытайте ее и лечите, лечите и опять пытайте. Поймите же, наконец, если мы не развяжем ей язык, нам нечего делать в России.
Как ни слабы были познания Вали в немецком языке, она отлично поняла слова генерала.
Ее бросили в сырой и холодный, как могила, подземный карцер. Она лежала на подстилке, на которой запеклись кровь и гной, и думала, что сейчас самое страшное не голод, не пытки… Сидеть взаперти в разгар битвы – вот самое трудное.
Валя страшно похудела. Лицо стало зеленовато-желтым. Глаза впали. Опять зашумело в голове. Ей казалось, что в мире ужаснее, чем этот могильный карцер, ничего нет. Палачи же готовили еще одно испытание.
В последних числах декабря ефрейторы Мартин Лемлер и Теодор Штейн приволокли Валю в большую комнату, связали запястья за спиной и за руки вздернули на крюк. Веревки глубоко впились в тело. Что-то хрустнуло, вывернулись плечевые суставы. Она впилась зубами в губы, только бы не закричать. Перед глазами заметались красные круги.
Страшной паузы не выдержал фон Крюгер, он подбежал к ней с кулаками и в бешенстве завизжал:
– Не назовешь явки, через двадцать минут твой язык отсохнет!..
Валя почувствовала, что теряет сознание, и обрадовалась этому.
Очнулась в подвале и скорчилась от ужасной боли. Как будто кто-то тупым ножом разрезал изнутри все тело. Это приливала кровь к омертвевшим рукам.
Применить еще раз дыбу фон Крюгер не решился. Он пустился на другое. При Вале стали пытать целую группу заключенных. Им переламывали кости, сдирали с ног кожу, полосовали плетьми… Ей поставили ультиматум: развяжешь язык – пытки будут прекращены.
На дыбу вздернули молоденького паренька, он нечеловеческим голосом кричал от боли и страха, с мольбой обращался к Вале.
– Скажите ж вы им… Спасите…
Собрав последние силы, Валя встала, держась за стену:
– Плюй на них, парень, плюй, легче будет!
И парень плюнул. Плюнул еще. Закричал:
– Все равно вас перебьют наши!.. Нате, бейте меня, а вас перебьют!
Валю тут же вытолкнули и отправили в подвал.
Даже враги стали уважать мужество партизанской разведчицы. Надзиратель – пожилой смуглый унтер – принес ей обед – вонючую бурду и, озираясь, положил рядом с миской плитку дешевого шоколада. Потом этот же самый немец боязливо шепнул:
– Сталинград… драйхундерттаузенде армее… – Немец описал в воздухе круг и удрученно сморщил гармошкой губы. – Капут. Паулюс капут.
Она поняла: Красная Армия окружила Сталинград. Близится возмездие. Словно и боль в изувеченных суставах стихла.
– Бринген мир папир, – попросила она надзирателя. – Их виль шрейбен… ди муттер.
Бумагу принести он отказался, показав жестом, что его могут повесить за это.
Под Новый год заключенные передали для Вали через того же надзирателя маленькую елочку, украшенную разноцветными тряпочками. Валя прижала ее к груди, почувствовала едва уловимый запах смолы. И тут слезы, горячие и крупные, потекли по щекам. Вспомнились землянки, они отсюда казались уютными… Перед глазами встали друзья: Михаил Ильич, Оля, Аверьянов, Мартынов, Оскретков, Фаня Репникова, Коля Горелов, Ларичев, Щекин. И как будто только сейчас она поняла, что никогда в жизни их не увидит. Это последняя елка в ее жизни.
– Елка, елка, зеленая иголка… – шептала Валя, глотая соленые слезы.
