Текст книги "Контактов не будет (сб.) ил. Д.Преображенского"
Автор книги: Илья Варшавский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)
Еще раз о петле гистерезиса…
Что такое или кто такой гистерезис, я не знаю. Но что такое петля гистерезиса, товарищи фантасты объяснили читателям достаточно внятно. У ее популяризаторов есть любимый пример. Некий Путешественник по Времени, отправившись в прошлое, убивает своих родителей задолго до их встречи и, вернувшись к себе назад, попадает в нелепое положение человека, родители которого умерли еще в малолетстве. Этим примером они хотят доказать принципиальную невозможность передвижений вдоль временной оси. Но, прочитав такое, думаешь не столько о законах детерминизма, сколько о том, почему у вполне мирных мамы с папой родился столь кровожадный и неблагодарный отпрыск.
Однако если не посылать героя в прошлое для умерщвления предков, то этот стопроцентно ненаучный прием стал одним из расхожих в фантастике, которая любит именовать себя научной. Впрочем, все эти петли, витки, спирали, скачки, туннели и прочая псевдонаучная чепуха всего лишь форма, которую еще надо наполнить содержанием. А содержание может появиться лишь тогда, когда у автора есть цель, ради которой он и обращается к какой-нибудь фантастической гипотезе, хотя бы к тому же перемещению во времени. Именно здесь пролегает граница между многотиражными «научными» пустышками и, может быть, тоже многотиражной, но все же штучной художественной фантастикой.
Легко догадаться, что именно к этому разделу я отношу рассказы Ильи Иосифовича Варшавского и, в частности, открывающую сборник "Петлю гистерезиса".
"Петля гистерезиса" была одним из любимейших рассказов и самого автора.
Критики (я в том числе) в этой "Петле…" находили и пародийные ноты, и научную одержимость главного героя, и скрытые резервы человеческого интеллекта, и даже "ненавязчивую, но активную антирелигиозность"…
Перечитав ее сейчас, я усомнился в том, что автор преследовал подобные цели, зато отчетливо увидел, что он не столько восторгается находчивостью молодого кандидата исторических наук Курочкина, отправившегося в Иудею I века от Рождества Христова, сколько высмеивает его приспособленчество, его демагогические способности оперировать тезисами, в которые он, по существу, не верит, и поворачивать их всякий в свою пользу. Так что в отличие от подлинного Иисуса Христа наказание, которому подвергли Курочкина обозленные его болтовней жители священного города, было сделаем такое предположение – заслуженным. Правда, по нынешним кодексам, распятие на кресте может быть расценено как чрезмерно суровая кара за демагогию. Но ведь то был I век…
Я хочу воспользоваться повестью И. Варшавского, чтобы с помощью этой же методики мы бы сами совершили путешествие во времени, пусть не столь далекое, всего лишь на два-три десятилетия назад, то есть в шестидесятые годы XX века, когда и были написаны рассказы И. Варшавского. Конечно, не просто так вернуться назад, для этого не надо делать никаких «петель», а прибыть туда вооруженными нашим сегодняшним опытом, нашими сегодняшними знаниями, что, вообще говоря, строго-настрого запрещено литературным путешественникам по времени. Считается корректным рассматривать любые произведения с позиций того времени, когда они были созданы. Такой подход, разумеется, необходим, иначе мы никогда не найдем объяснений очевидным, на сегодняшний взгляд, наивностям и просчетам, не поймем, скажем, почему автор все ненавистное ему социальное зло, все мыслимые и немыслимые издевательства над человеческой личностью сконцентрировал в вымышленной стране Дономаге.
Пройдет довольно много времени, прежде чем мы откровеннно признаемся самим себе, что Дономага – это мы, это наша страна, вернее – и наша страна тоже.
Может быть, автор и собирался сделать такой намек, сочиняя свою Дономагу без всяких географических признаков, придав ей черты всеобщности. Хотя все, в том числе и он сам, подчеркивали ее буржуазно-капиталистическую природу. Но ведь, наверно, не случайно то, что некоторые рассказы Варшавского смогли увидеть свет лишь в самые последние годы. Например, "Бедный Стригайло" – рассказ абсолютно перестроечный. Беспомощность и никчемность иных научных заведений, фальшь и аморализм тенденциозных собраний коллектива, злобная демагогия номенклатурных руководителей – лишь сейчас об этом стали говорить и писать свободно. Но и в опубликованные при жизни автора произведения наше время добавило новые, иногда неожиданные штрихи. Как свежо, например, смотрится «Диктатор» после незабываемого демарша некоторых народных радетелей с их скоротечными государственными переворотами и клиническим непониманием настроений народа.
Но утверждать, что автор в те годы все видел, все понимал, как мы сейчас, я не стал бы. Наверно, вот это и было бы запрещенным вмешательством в прошлое. Все-таки у каждого времени планка располагается на определенной высоте, выше которой трудно прыгнуть даже дальнозорким провидцам. И братья Стругацкие в те годы не могли предположить, что в грядущем их (и Варшавского) родной город не будет называться Ленинградом, что к нему снова вернется имя, которым он был наречен при рождении. И Стругацкие и Варшавский – шестидесятники. Этот термин долго еще будут изучать историки культуры, а сегодня его произносят по-разному – некоторые с пиететом, иные с насмешкой.
Стало популярным упрекать шестидесятников в различного рода недостатках и недоделках. Что говорить, сегодня мы смотрим куда дальше. Тогда нам действительно казались незыблемыми отвергнутые сегодня ценности. Но все же это было славное время, и я горжусь тем, что мне довелось быть в какой-то мере его участником. А для фантастики шестидесятые годы – звездный час, который, может быть, не повторится никогда. Россыпь талантливых писателей внезапно – как бы внезапно – возникла на литературном небосводе. Они создавали настоящее искусство, поэтому многое из содеянного тогда пережило свое время, и сейчас, через десятилетия, мы немного найдем в отечественной фантастике произведений, которые могли хотя бы стать вровень с тем, что было создано в 60-х годах. Данный сборник Ильи Варшавского – одно из доказательств справедливости этого утверждения.
Но я все же не могу не вложить в рассказы Варшавского сегодняшний смысл, который автор, может быть, и не имел в виду. Они позволяют это сделать, оставаясь в то же время собою, то есть памятником породивших их лет. Такое переосмысление, собственно, и есть испытание временем, испытание пригодности произведения быть нужным для читателей иных эпох. С "Петлей гистерезиса", с циклом рассказов о Дономаге я уже проделал эту операцию, а прежде чем продолжать свои "предварительные изыскания", я хотел бы сказать несколько слов об авторе сборника.
Сведения эти я получил не от Ильи Иосифовича. Он заявлял мне, чтобы я не приставал к нему с вопросами о его литературном прошлом, потому что никакого прошлого у него нет, и никогда не было, и вообще есть более занимательные темы для бесед, особенно, если на столе стоит нечто существенное… Его биографию рассказала мне жена Ильи Иосифовича, составительница этого сборника Луэлла Александровна Варшавская. Она и сама по себе – весьма незаурядная личность, дочь знаменитого председателя Дальневосточной республики А. М. Краснощекова и приемная дочь Л. Ю. Брик, той самой Лили Брик, которой посвящены самые проникновенные стихотворения Маяковского. Она многое могла бы порассказать, если бы наши журналисты и литературоведы догадались ее расспросить… Но это к слову…
Первый сразу же обративший на себя внимание рассказ И. Варшавского «Роби» был опубликован в 1962 году. Автору в это время было уже за пятьдесят. Молодые ленинградские фантасты в глаза называли его Дедом. Летом 1974 года Ильи Иосифовича не стало. Судьба отвела ему для литературного творчества немногим более десяти лет, значительная часть из которых к тому же была омрачена тяжелой болезнью. И тем не менее еще при жизни автора вышло пять книг, и он стал звездой первой величины среди советских фантастов.
Согласитесь, что это действительно не совсем ординарный случай.
Далее я повторяю слова Л. А. Варшавской.
К литературной деятельности Илья Иосифович никогда себя не готовил. В молодости он сделал попытку стать актером и поступал в знаменитую кинематографическую студию ФЭКС ("Фабрика эксцентрического актера"), однако провалился на экзаменах и, разочаровавшись в своих актерских способностях, избрал совсем иной путь. В 1925 году, шестнадцати лет от роду, он пошел учиться в мореходное училище, мореходку, как его называли петербуржцы, которую окончил со званием "механик торгового флота". Практикуясь в своей специальности, И. Варшавский плавал по белу свету, и вот тогда-то и вышла из печати его первая книга, написанная, правда, в соавторстве со старшим братом Дмитрием и редактором молодежной газеты «Смена» Н. Слепневым. Называлась она "Вокруг света без билета". Во время учебы в мореходке И. Варшавский сотрудничал в научно-популярной рубрике «Смены», однако тогда же оборвал свою журналистскую деятельность, и до того времени, когда в "Науке и жизни"
был напечатан «Роби», никаких промежуточных литературных этапов в его жизни не было.
Возможно, И. Варшавского отвлекло от журналистики крупное открытие в области электрохимии, которое он сделал по окончании училища. Он нашел способ оцинковывать (или хромировать) готовые изделия, не погружая их в гальваническую ванну, а с помощью особого пистолета, наподобие краскораспылителя, то есть как бы вынеся процесс наружу. Испробовав эту технологию на железнодорожных вагонах, он перешел к подводным лодкам, одновременно добавляя в покрытие противообрастающий состав.
К началу Отечественной войны И. Варшавский – сотрудник одного из отделов завода "Русский дизель". Будущий фантаст не был призван в действующую армию: из-за детской травмы черепа: у него была удалена височная кость.
Много, но, все же недостаточно сказано о подвиге рабочих и инженеров, которые в тяжелейших условиях военного времени за кратчайшие сроки развернули на Востоке в недостроенных цехах, а то и под открытым небом мощную промышленность, обеспечившую армию необходимой техникой. Среди них был и инженер Варшавский.
Он трудился в Барнауле, но путь на Алтай из Ленинграда был не гладок.
Баржа, на которой он оказался, затонула в Ладожском озере поздней осенью 1941 года, и ее пассажиры очутились в ледяной воде. Из полутора тысяч человек уцелели немногие. И. Варшавский продержался до прихода спасательного катера.
На Алтае И. Варшавский оставался до 1949 года, а потом вернулся в Ленинград, снова на "Русский дизель", где и проработал еще двадцать лет. Он гордился своим трудовым стажем и, когда пришла пора выйти на пенсию по инвалидности, настоял на том, чтобы ему оформили пенсию как производственнику, хотя уже был к тому времени членом Союза писателей.
Последние годы на заводе он руководил молодежным конструкторским бюро; именно ребята – конструкторы н стали первыми «широкими» слушателями его рассказов…
Впрочем, о своей инженерной деятельности И. Варшавский сам рассказал в блестящем, на мой взгляд, монологе «Ветеран», по своему стилю и юмору не уступающем лучшим страницам морских повествований Виктора Конецкого.
Вернемся однако в 60-е годы.
Это было время безудержного кибернетического романтизма. Просвещенное человечество, завороженное первыми успехами в создании автоматических систем, вообразило, что еще немного, еще чуть-чуть – и сбудутся самые дерзновенные мечты фантастов, будет создан искусственный мозг, не уступающий натуральному, а лучше – превосходящий его, и люди, с облегчением вздохнув, переложат на его несуществующие плечи решение самых трудных своих задач, вроде ведения ядерной войны, не говоря уже о таких пустячках, как сочинение музыки. Самые ясновидящие из фантастов немедля разглядели надвигающуюся опасность и стали всерьез живописать ужасы и тупики, в которые нечеловеческий разум может завести тех, кто имел несчастье или глупость ему довериться. А И. Варшавский громко и непочтительно засмеялся надо всеми этими псевдонаучными гипотезами. Поверьте, что тогда для такого отношения требовалась куда большая проницательность, чем сейчас. Было бы нелепостью отрицать инженерные и научные достижения, но прошедшая четверть века как-то все расставила по своим местам. И кибернетике – кибернетическое, человеку – человеческое. Сегодня были бы смешны споры о том, нужны ли инженеру Блок и Бах, и стоит ли, тащить ветку сирени в космос. Боюсь, что сегодняшний читатель может даже и не понять, о чем речь, а между тем именно вокруг этих формулировок шла яростная дискуссия в прессе. В победе теперь уже бесспорных истин надо видеть не только утилитарный подход – гуманитарное образование необходимо любому специалисту, – но и более основательное возвращение к подрастерянной XX веком духовности. А ведь все эти проблемы уместились в одном из самых первых, одном из самых маленьких и одном из самых лучших рассказов И. Варшавского – "Молекулярное кафе", давшем название его первой книге и популярной в свои годы телепередаче, которую вел Илья Иосифович.
Ничто не может заменить людям простых и естественных радостей, "настоящего молока со вкусным ржаным хлебом", как и никакие электронные педагоги не заменят детям старенькую Марьванну с ее потертым портфельчиком (это я добавляю от себя). Может быть, кому-то покажется странным, что надо доказывать столь очевидные прописи, но на практике оказывается, что еще как надо.
Должен признаться, однако, что своим пассажем о насмешках И.
Варшавского над издержками кибернизации я в значительной мере отдаю дань традиционному подходу к фантастике шестидесятых. Принято считать, что она возникла как отклик на подкатившую волну научно-технической революции. В известной степени это справедливо по отношению к так называемой фантастике беляевского типа, которая никогда и не отличалась особыми достижениями, а к настоящему времени окончательно выродилась.
Впрочем, в то время даже сам И. Варшавский был уверен, что вклинивается своими юморесками в самое существо ведущихся научных дискуссий. "Я не верю, – писал он в предисловии к "Молекулярному кафе", – что перед человечеством когда-нибудь встанут проблемы, с которыми оно не сможет справиться. Однако мне кажется, что неумеренное стремление все кибернизировать может породить нелепые ситуации. К счастью, здесь полемику приходится вести не столько с учеными, сколько с собратьями-фантастами. Думаю, что в этих случаях гротеск вполне уместен, хотя всегда находятся люди, считающие этот метод спора недостаточно корректным…"
Но это только самый верхний слой. Фантастика шестидесятых, в том числе фантастика И. Варшавского, была прежде всего вызвана к жизни глубинными социальными сдвигами, которые произошли в нашем обществе во второй половине 50-х годов. Как сейчас окончательно выяснилось, сдвиги эти оказались необратимыми, хотя их развитие и было резко заторможено двумя десятилетиями застоя. Наверно, шестидесятники сами не всегда отдавали себе отчет в том, что и зачем они делают. Но, как известно, перо мастера бывает умнее самого мастера. Уже тогда в рассказах И. Варшавского ясно видится чисто человеческий подход, и отношения в них возникали не между роботами, а между людьми, хотя эти люди на литературном маскараде и могли принять обличье роботов. В "Секретах жанра" И. Варшавский показал, с какой легкостью, всего лишь перестановкой двух букв, получаются подобные перевертыши, и обыкновенный буколический волк, выступающий в сказочном контрдансе в паре с Красной Шапочкой, превращается в ужасного электромагнитного хищника лвока, сохранившего ту же функцию – глотать нерасторопных бабушек. "Секреты жанра"
открыли бесконечную серию перелицовок сказочных сюжетов под научную фантастику. Их авторы быстро забыли, что в "Секретах жанра" эта операция была проделана с пародийными целями, а потому вскорости остроумный прием был опошлен до безобразия.
И. Варшавский вообще очень любил пародии, розыгрыши, парадоксальные концовки (как, например, в рассказе "Новое о Шерлоке Холмсе"), стилизации с тонкой иронией. Если вы не будете знать правды с самого начала, вы не отличите многих абзацев рассказа "Фантастика вторгается в детектив" от подлинного Жоржа Сименона, до тех пор, разумеется, пока там не появится советская литературовед-девица и пародийное начало полновластно вступит в свои права.
Не так уж и много времени понадобилось, чтобы злободневная пыльца несколько пооблетела с крылышек и на первый план выступили опорные содержательные жилки. Возможность появления злых человекообразных роботов и искусственного мозга с диктаторскими замашками не очень волнует новых читателей И. Варшавского, но они так же искренне веселятся, находя в его рассказах обличение научного пустословия, высокомерия, эгоизма, нетерпимости. Мы без труда найдем у него все то, чем оперирует «большая»
литература, – он писал о доброте, о любви, о соприкосновении душ, о верности и предательстве, словом, обо всем, потому, повторяю, что и сам был «большой»
литературой.
А за вторым, так сказать, бытовым слоем можно обнаружить и еще более глубокий, касающийся кардинальных проблем бытия. Любой научный и социальный прогресс, не обращенный к людям, сам по себе бесчеловечен, никому не нужен.
Он обязательно приводит в конечном счете к появлению и к совершенствованию средств уничтожения сначала народонаселения планеты, а потом и ее самой. Мы уже притерпелись к подобным, часто повторяемым максимам, и они скользят по поверхности наших чувств. Но когда мы уясняем из рассказа "Тревожных симптомов нет", во что превратился престарелый ученый Кларенс после оздоровительной «инверсии», освободившей его гениальный мозг от "ненужного балласта" вроде сентиментальных воспоминаний детства, чувства жалости, сострадания, великодушия, памяти о погибшем сыне-космонавте, становится как-то не по себе. А разве люди с кастрированной совестью обитают только в фантастических рассказах, только в вымышленной Дономаге? А не они ли направляли танки на толпу безоружных людей или ракеты на многолюдный город?
Во имя высшей целесообразности, во имя светлого будущего, во имя спасения страны…
Все прогрессы реакционны,
Если рушится человек…
Это сказал Андрей Вознесенский, тоже шестидесятник, сказал в то же время, когда был написан рассказ "Тревожных симптомов нет"…
Но И. Варшавский не был добрее и к самодовольным, ограниченным обывателям, которых больше всего на свете волнует, не сгорит ли жаркое в духовке, и наплевать им в этот момент на любых пришельцев из любого космоса.
Вспомните "Утку в сметане".
Словом, какой бы рассказ И. Варшавского мы ни взяли – а он написал их около сотни, – в каждом из них мы найдем остроумную и изящно исполненную модель нашей многотрудной, очень непростой действительности; от того, что модель эта фантастическая, то есть изображающая окружающую действительность под непривычным, неожиданным углом зрения, черты реальной жизни становятся выпуклее, рельефнее, освещенное, оставаясь при этом совершенно реальными. В настоящей фантастике ничего выдуманного не бывает.
Позволю себе закончить свое послесловие словами, которые уже были в статье, написанной вскоре после смерти Ильи Иосифовича.
Он был добрым, веселым, остроумным, жизнелюбивым человеком. Таким И.
Варшавский и сохранится в памяти тех, кому выпало счастье знать его лично. И таким же он сохранится в памяти многочисленных читателей, потому что все эти черты проявились в его рассказах, чего нельзя не почувствовать, нельзя не понять.
Всеволод Ревич
