Текст книги "Контактов не будет (сб.) ил. Д.Преображенского"
Автор книги: Илья Варшавский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Тупица
В зал логического анализа Академии Познания я попал только к вечеру, когда там уже было совсем мало народа.
По существу, сегодня здесь должна была решаться моя судьба. Я дал себе слово, что если последняя попытка создать теорию распределения антиматерии опять закончится неудачей, я меняю профессию, увы! – уже третью по счету.
Никто меня к этому не принуждал, но глупо было дальше тратить время на деятельность, не приносящую никакой пользы обществу.
Мне не хватало новейших данных, полученных за последний месяц, и, раньше чем приступить к анализу, я опустил перфокарту в приемник электронного библиографа.
Через минуту в моем распоряжении были результаты всех экспериментов, проведенных земными институтами и орбитальными космическими станциями.
Теперь оставалось проверить, насколько моя гипотеза объяснила все, что получено опытом.
Я не люблю новейших логических машин, построенных на базе биоэлементов.
В их сверхбыстродействии и безапелляционности есть что-то неприятное. Мне иногда кажется, что каждая такая машина обладает какими-то чертами индивидуальности, иногда просто отталкивающими. Не так давно одна из них разбила все мои честолюбивые мечты лаконическим и суровым приговором:
"Чушь".
Мне гораздо больше по душе неторопливый ход рассуждений стареньких автоматов-анализаторов. С ними легче переживать неудачи. Они только подготовляют материал для выводов, которые делаешь сам. В таких случаях никто не мешает тебе немного подсластить пилюлю.
К сожалению, моя любимая машина была занята. Какой-то юноша, сидя за перфоратором, яростно стучал по клавишам. Рядом с ним лежала горка карточек с ответами – не меньше сотни штук. Мне впервые приходилось видеть здесь человека, которого интересовала такая уйма проблем.
– Простите, – обратился я к нему, – у вас еще много вопросов?
– Один, – ответил он, опуская карточку в машину, – сейчас я отсюда уберусь.
Он взял с лотка возвращенный машиной листок и безнадежно махнул рукой.
– Вот полюбуйтесь!
Я взглянул через его плечо:
"ВОПРОС: ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК ГЛУП, КАК ПРОБКА, МОЖЕТ ЛИ ОН СДЕЛАТЬ ЧТО-НИБУДЬ УМНОЕ?"
"ОТВЕТ: МОЖЕТ, НО ТОЛЬКО СЛУЧАЙНО, С НИЧТОЖНО МАЛОЙ СТЕПЕНЬЮ ВЕРОЯТНОСТИ".
– Н-да, – сказал я, – вряд ли стоило…
– Занимать машину? – перебил он меня, – А что мне прикажете делать, если я дурак?
Я рассмеялся.
– Ну, знаете ли, кто из нас не присваивал себе этого звания после очередной неудачи. Пожалуй, из всех метафор эта имеет наибольшее хождение.
– Метафор! – желчно сказал он. – В том-то все и дело, что никаких метафор тут нет. Просто я дурак от рождения.
– Вы сами себе противоречите, – сказал я, – настоящий дурак никогда не считает себя дураком, да и вообще какие в наше время могут быть дураки?
– Ну, если вам не нравится слово «дурак», так тупица. Дело в том, что я феноменально туп. Мне двадцать пять лет, а кроме обязательного курса машинного обучения, я ничего не прошел, да и тот дался мне с величайшим трудом. Профессии у меня никакой нет, потому что я даже мыслить логически не умею.
– Чем вы занимаетесь?
– Да ничем. Живу иждивенцем у общества.
– Неужели никакая профессия…
– Никакая. Все, что попроще, делают машины. Сами понимаете, что в двадцать третьем веке никто мне не поручит подметать улицы, а ни на что другое я не способен.
– Может, вы не пробовали?
– Пробовал. Все пробовал, ничего не получается. Вот пробую учиться логическому анализу у машин, да что толку?! Я и вопроса умного задать не могу…
– Да-а, – сказал я, – неприятно. Это что же у вас, наследственное или результат заболевания?
– Наверное, наследственное. Недаром у меня и фамилия такая – Тупицин.
Вероятно, еще предки славились.
– А к врачам вы обращались?
– Обращался. Никаких органических пороков не находят, а глупость, говорят, – извините, еще лечить не научились. Словом, дурак и все тут! Вот и сейчас: вам работать нужно, а я вас всякой ерундой занимаю.
– Что вы! – сказал я, опуская карточку в машину. – Все, что вы говорите, так необычайно.
– Необычайно! В том-то вся беда, что необычайно. Ведь я, по существу говоря, паразит. Люди работают, чтобы меня прокормить и одеть, а я не вношу ни малейшей лепты в общий труд. Больше того: все знают, что я тупица, и всячески стараются скрасить мне жизнь. Я получаю самые последние образцы одежды, приглашения на лучшие концерты, все деликатесы. Даже девушки кокетничают со мной больше, чем с другими, а на черта мне все это нужно, раз делается просто из жалости?
Он погрозил кому-то кулаком и побежал к выходу. Я хотел пойти за ним, как-то утешить, но тут раздался звонок. Машина кончила анализ. Я схватил карточку. Опять неудача! Моя гипотеза никуда не годилась.
* * *
Больше года я провел в высокогорной экспедиции, в надежде, что эта работа излечит меня от желания стать теоретиком. Однако ни трудности альпийских походов, ни подъемы в верхние слои атмосферы, ни совершенно новая для меня сложная техника физических экспериментов не были в состоянии отвлечь от постоянных дум об одном и том же. Новые гипотезы, одна другой смелее, рождались в моем мозгу.
Получив отпуск, я сейчас же помчался в Академию Познания.
За это время в зале логического анализа произошло много перемен. Моих любимцев – электронных анализаторов – уже не было. Их место заняли крохотные машинки неизвестной мне конструкции, способные производить до трех миллиардов логических операций в секунду. В конце зала я увидел массивную дверь, обитую звукоизоляционным материалом. На двери была табличка с надписью «КОНСУЛЬТАНТ».
Возле двери, в кресле, сидел старичок в академической ермолке. Он просматривал рукопись, лежавшую у него на коленях, время от времени нетерпеливо поглядывая на часы.
Дверь отворилась, и старичок с неожиданной резвостью вскочил, рассыпав листы по полу.
– Федор Михайлович! – сказал он заискивающим тоном. – Может быть, вы мне уделите сегодня хоть пять минут?
Я перевел взгляд и обомлел. В дверях стоял тот самый юноша, который прошлый раз жаловался мне на свою судьбу.
Но это был уже совсем другой Тупицин.
– Не могу, дорогой, – снисходительно сказал он, – у меня сейчас свидание с академиком Леонтьевым. Он записался ко мне на прием неделю назад.
– Но моя работа гораздо важнее той, что ведет Леонтьев, – настаивал старичок. – Я думаю, он, как честный ученый, сам это признает!
– Не могу, я обещал. А вас я попрошу зайти, – Тупицин вынул записную книжку, – на той неделе, ну, скажем, в пятницу в двенадцать часов. Устраивает?
– Что ж, – вздохнул старичок, – если раньше нельзя…
– Никак нельзя, – отрезал Тупицин и важной походкой направился к выходу.
Несколько минут я стоял, пораженный этой метаморфозой, затем бросился за ним вдогонку.
– Здравствуйте! – сказал я. – Вы меня не узнаете?
Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, и вдруг рассмеялся.
– Как же, помню! В этом зале, не правда ли?
– Конечно!
– Вы знаете, – сказал он, беря меня под руку, – в тот день я был близок к самоубийству.
– Очевидно, вы себя просто недооценивали. Болезненный самоанализ, ну, какие-нибудь неудачи, а отсюда и все остальное. Скажите, что же помогло вам найти место в жизни?
– Видите ли, – замялся он, – это не так легко объяснить. Я ведь вам говорил, что я тупица.
– Ну вот, – сказал я, – опять за старое! Лучше расскажите, чем вы тут занимаетесь.
– Я консультант по немыслимым предложениям.
– Что?! Никогда не слышал о такой должности. Разве логического анализа недостаточно, чтобы отсеивать подобные предложения?
– Достаточно. Но я как раз их придумываю.
– Для чего?
– Чтобы дать возможность ученым построить новую теорию. Вы ведь все находитесь в плену логики. Всегда во всем ищете преемственность, логическую связь с тем, что уже давно известно, а новые теории часто требуют именно отказа от старых представлений. Вот Леонтьев и посоветовал мне…
– Но как же вы это можете делать, будучи, простите за откровенность, профаном?
– Как раз поэтому мне часто удается натолкнуть ученого на новую гипотезу.
– Чепуха! – сказал я. – Форменная чепуха! Так можно гадать до скончания века. Я, правда, ученый-любитель, но проблема, которая меня интересует…
– А что это за проблема?
– Ну, как вам попроще рассказать? Мне хочется найти объяснение, почему антиматерия в доступном нам пространстве распределена не так, как обычная материя.
– А почему она должна быть так же распределена?
– Потому что признаки, которые ее отличают, ну, скажем, направление спина, знак заряда и другие, при образовании частиц могут появиться с такой же степенью вероятности, как и в привычном нам мире.
Он закрыл глаза, стараясь меня понять.
– Значит, вас интересует, почему антиматерия распределена не так, как обычная материя?
– Да.
– А почему так, вы знаете?
– Что так?
– Почему именно так распределена обычная материя?
Вопрос меня озадачил.
– Насколько мне известно, – ответил я, – еще никто…
– Не можете же вы знать, почему не так, когда не знаете, почему так. Кажется, он безнадежно запутался в своем софизме.
– Нет, – ответил я, улыбаясь, – все это, может быть, и забавно, но вовсе… – на мгновение я запнулся, – вовсе не так уж глупо! Пожалуй, лучше всего мне работать в экспедиции!
Экзамен
Нужно было сдавать экзамен по английскому языку, и это приводило меня в смятение.
Я совершенно лишен способности к языкам. Особенно трудно дается мне заучивание слов. Впрочем, с правилами грамматики дело обстоит не лучше, особенно когда речь идет об исключениях, а их, как известно, в английском языке более чем достаточно.
День экзамена неуклонно приближался, и чем больше я зубрил, тем меньше оставалось в памяти.
Трудно перечислить все ухищрения, к которым я прибегал: то повторял задания непосредственно перед сном, то твердил их утром в постели. В конце концов я начал рифмовать английские слова с русскими, и дело немного продвинулось.
– Мы пойдем сегодня в лес?
– Иес.
– Или может все равно?
– Но.
– Так вставай же поскорей!
– Тудей.
К сожалению, дальнейшее развитие этого многообещающего метода ограничивалось моими поэтическими способностями.
Я уже потерял всякую надежду, когда случай свел меня с молодым аспирантом, занимающимся вопросами психологии обучения.
Достаточно было краткого разговора с ним, чтобы понять, как безрассудно я тратил драгоценное время перед экзаменом.
– Проблема, перед которой вы стали в тупик, – сказал он, глядя на меня сквозь очки с толстыми стеклами, – не нова. Человеческая память не может считаться неограниченной. Это усугубляется еще тем, что мы чрезмерно перегружаем участки мозга, в которых концентрируются сознательно приобретенные понятия. Чем больше усложняются окружающие нас условия, чем обширнее становится объем необходимых нам знаний, тем труднее заучивается то, что не может быть вызвано из недр памяти при помощи ассоциаций. Я думаю, что чем дальше пойдут в своем развитии люди, тем труднее они будут усваивать понятия, требующие механического запоминания и не связанные с уже приобретенными понятиями.
Теперь моя неспособность к языкам получила теоретическое обоснование.
Может быть, это меня и утешило бы, если бы не приближающийся экзамен.
– Что же все-таки делать, если необходимо заучивать слова?
– О! Для этого существуют неограниченные возможности! Я уже говорил вам, что мы недостаточно рационально используем наш мозг. Человек совершенно не пользуется при обучении подсознательными разделами своей памяти. Знаете ли вы, что за несколько минут внушения в состоянии гипноза можно усвоить на всю жизнь в десятки раз больше знаний, чем за многие часы самой яростной зубрежки?
– Я об этом слышал, но, насколько мне известно, еще нигде не функционируют гипнотические курсы иностранных языков. Я не могу ждать, пока они появятся у нас в городе. У меня через две недели экзамен!
– Этого и не требуется. Такие курсы вы можете организовать у себя на дому. Больше того: вам не придется тратить время на заучивание слов и грамматических правил. Все это будет происходить помимо вашей воли во сне.
– Как во сне?
– Очень просто. Состояние сна и гипноза сходны. В обоих случаях мы имеем дело с разлитым торможением в коре головного мозга. Запишите то, что вам нужно запомнить, на ленту магнитофона. При помощи нехитрого устройства, подключаемого к будильнику, пусть ночью магнитофон включается на десять, пятнадцать минут. Этого достаточно, чтобы выучить все, что угодно. Наилучшее время для запоминания – от трех до четырех часов утра, когда мозг достаточно отдохнул.
Признаться, я был поражен. Просто удивительно, как такая простая идея не пришла мне раньше в голову.
– Ладно, ладно, – прервал он мои излияния, – благодарить будете потом.
Кстати, лучше всего, если то, что вам нужно запомнить, будет записано на магнитофоне с вашего голоса.
Самовнушение, как выяснилось, наиболее эффективно при использовании этого метода.
Покупка магнитофона не была предусмотрена нашим бюджетом, но нужно отдать справедливость жене, она проявила полное понимание срочной необходимости этого приобретения.
На изготовление контактного устройства к будильнику ушло два дня.
Наконец настал долгожданный вечер, когда я лег в постель, поставив магнитофон на стул, придвинутый к изголовью.
Полный надежд, я долго не мог уснуть.
Проснулся я от ощущения, похожего на удар по затылку. Сначала мне показалось, что в комнату ворвалось стадо быков. Пытаясь понять, откуда идет этот дикий рев, я повернул выключатель и увидел бледное лицо жены, сидевшей в кровати.
"Кровать-э бед, стол – э тэбл, карандаш – э пэнсл" – надрывался чей-то противный голос в магнитофоне.
Я рассмеялся, вспомнив, что забыл вечером отрегулировать громкость.
Первый опыт прошел неудачно, и до самого утра я не мог заснуть.
На следующий день мы с женой подобрали тембр и силу звука и опытным путем определили расстояние от кровати до магнитофона, необходимые для внушения без перерыва сна.
Было немногим больше двух часов ночи, когда я почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо.
– Я не могу спать, – сказала плачущим голосом жена, – все время жду, что он заговорит!
Кое-как я ее успокоил, но оба мы лежали без сна, прислушиваясь к тиканью будильника. Опыт снова не удался.
Я не хочу перечислять все события последующих ночей. На четвертый день жена переехала жить к матери. Я утешал себя мыслью, что все это временно и моя семейная жизнь снова наладится после экзамена.
Однако самое неприятное было впереди.
Не проходило ни одной ночи без того, чтобы я не проснулся за пять минут до включения магнитофона. Я хитрил сам с собой, меняя время срабатывания контактов, но ничего не помогало.
Тогда я прибег к люминалу. Приемы снотворного на ночь помогли, но не очень. Теперь я просыпался при первых звуках своего голоса.
Нужно было что-то предпринимать, и я отправился к очкастому аспиранту.
Оказалось, что я зря не пришел к нему сразу. Волновавшие меня проблемы давным-давно решены наукой.
– Привычка спать в любых условиях, – сказал, посмеиваясь, аспирант, может быть выработана искусственно, как и любой другой условный рефлекс. Вы не спите, потому что ваш мозг возбужден ожиданием включения магнитофона.
Попробуйте выработать на него положительный рефлекс. Не засыпайте до тех пор, пока почувствуете непреодолимую тягу ко сну. После этого ложитесь, включив магнитофон. Через несколько дней у вас образуется прочная временная связь, и после этого можете спокойно приступать к обучению.
Он был совершенно прав. Уже через три дня я преспокойно спал при включенном магнитофоне.
До экзамена оставалось совсем немного времени, но я чувствовал, что уроки идут мне на пользу. Мой лексикон непрерывно пополнялся.
Наконец настал решающий день. Нужно сказать, что я предстал перед экзаменаторами во всеоружии.
Я пробежал глазами предложенный мне текст и совершенно спокойно ожидал, пока мой товарищ закончит чтение технической статьи. Приобретенные подсознательные знания языка помогали мне обнаруживать неправильности в его произношении, которых я бы уже не допустил.
К сожалению, я не сдал экзамена.
Это был единственный случай в практике экзаменаторов, когда студент заснул у них на глазах.
Больше того: мне пришлось бросить изучение английского языка и заняться французским, потому что звуки английской речи каждый раз меня усыпляют.
Я снова перешел на старый метод:
– Кто принес вам монпансье?
– Месье.
– Разрешите поцелуй?
– Уй.
Однако дело продвигается очень медленно, значительно медленнее, чем хотелось бы.
Умоляю: если кто-нибудь знаком с каким-либо новым способом изучения языков, напишите мне!
Проделки амура
Как часто приходится слышать фразу: «О, если бы мне было дано прожить жизнь заново!» Попробуем откинуть ее эмоциональную составляющую (для чего, как известно, нужно только убрать восклицательный знак) и разобраться во всем этом с позиций чистого разума.
О какой жизни, собственно говоря, идет речь?
Природа значительно милостивей, чем кажется с первого взгляда. Она дает нам возможность прожить, по крайней мере, четыре жизни. Беспомощное детство, безрассудная юность, осторожная пора возмужания и, наконец, чванливая старость. До чего же мало эти периоды походят друг на друга!
Поскольку внутренний мир человека с его надеждами, сомнениями и разочарованиями по давно установленным правилам игры подлежит юрисдикции художественной литературы, очевидно, в ней и нужно искать разгадку поставленного вопроса.
Для этого достаточно обратиться к таким капитальным трудам, как «Фауст»
Иоганна Вольфганга Гете и "Возвращенная молодость" Михаила Зощенко. В них можно проследить неуклонное стремление человека сочетать в себе сомнительный опыт старца с тем возрастом, который характеризуется наиболее интенсивной гормональной деятельностью организма.
Говоря об опыте стариков, я не зря употребил эпитет «сомнительный». По существу, всякий опыт носит отрицательный характер. Он сводится к тому, что "в одна тысяча девятьсот таком-то году что-то похожее пробовали, и ничего не получилось". Вообще, если человеческий опыт имел бы действительно позитивный характер, то наверняка бы род людской больше отличался от наших сородичей-приматов.
Что же касается опыта, свойственного именно старости, то разве размышления ослепшего Фауста не сводятся к той же формуле:
"Любовь? Не знаю. В одна тысяча таком-то году заново пробовал. Ничего хорошего не получилось".
Теперь, внеся ясность в некоторые исходные положения, можно приступить непосредственно к повествованию.
Казалось, ничто не предвещало полосу осенних любовных штормов в душе Филимона Орестовича Полосухина. Жил он тихой, размеренной жизнью пенсионера, отдавая избыток энергии благородному делу постановки голосов у канареек. На семейную жизнь не жаловался, хотя и было одно обстоятельство, несколько омрачавшее супружеское согласие. Дело в том, что жена его, Варвара Степановна, не любила птиц в доме. Впрочем, к открытым конфликтам это не приводило. Существовало молчаливое соглашение, по которому Филимон Орестович проводил уроки со своими питомцами, когда она уходила за покупками. Кроме того, всеми санитарно-гигиеническими мероприятиями по поддержанию порядка в клетках и закупкой кормов занимался он сам.
Так они и жили, пока однажды Варвара Степановна не покинула на три дня семейный очаг, чтобы погостить у подруги, жившей за городом.
На эти три дня Филимону Орестовичу было заготовлено пропитание и даны подробнейшие инструкции по ведению хозяйства. В числе всевозможных поручений была и уплата за квартиру.
В первый день своего соломенного вдовства Филимон Орестович проснулся позже обычного. Он сварил кофе, прибрал в клетках и начал думать, как же лучше использовать неожиданно свалившуюся свободу.
Стояла прекрасная осенняя погода, и он решил пойти в сберкассу выполнить оставленное ему поручение, а затем отправиться погулять в парк.
Как водится в таких случаях, Лукавый подстерегал его уже в нескольких шагах от дома. На этот раз он принял облик обольстительной красотки в дезабилье, призывно взглянувшей с рекламного плаката кинотеатра. Очарованный этим взглядом, Филимон Орестович решил отложить поход в сберкассу и купил билет на ближайший сеанс.
Тонкий знаток человеческой натуры, вероятно, отметил бы странное состояние душевного томления, с каким наш герой покинул зрительный зал. Это состояние походило на инкубационный период тяжелой и опасной болезни.
Коварный вирус вспыхнувших неудовлетворенных желаний уже делал свое дело, грозя в будущем вызвать настоящий любовный жар. Внешне же это пока проявлялось лишь в повышенной рассеянности, с какой Филимон Орестович взирал на окружающий мир.
Может быть, иммунно-биологические силы организма и победили бы в борьбе с этим вирусом, если бы прочие обстоятельства не сплелись в единый дьявольский клубок.
Во-первых, сберкасса оказалась закрытой на обед, во-вторых, Филимон Орестович решил переждать в кафе, пока она откроется, а в-третьих…
Впрочем, давайте уж все по порядку, без излишней торопливости.
Заказывая у стойки мороженое, Филимон Орестович обратил внимание на бутылку с надписью на этикетке, исполненной готическим шрифтом.
– Либ… фрау… мильх, – с трудом прочел он надпись. – Что это такое?
– Немецкое полусладкое. Молоко любимой женщины, – улыбнулась продавщица.
– Налить?
– Налейте стаканчик, – сказал заинтригованный Филимон Орестович.
Вино оказалось на редкость приятным. Филимон Орестович решил повторить.
Выйдя из кафе, он почувствовал удивительный прилив сил. Тротуары были полны прогуливающейся молодежи, сплошь симпатичной и благожелательно настроенной. Солнце грело совсем по-летнему, под ногами приятно шуршали опавшие листья, откуда-то из распахнутого окна неслась сладчайшая мелодия.
Словом, только тупой, мрачный меланхолик мог в такой день торчать в очереди у окошка инкассаторского пункта.
Филимон Орестович сдвинул набок шляпу и, подкрутив усы, направился походкой фланера куда глаза глядят.
На перекрестке молоденькая продавщица протянула ему букетик:
– Купите вашей девушке.
Филимон Орестович усмехнулся. "Вашей девушке". Заметьте, она не сказала "вашей жене". "Вашей девушке"! Растроганный, он сунул продавщице три рубля и небрежно махнул рукой: мол, сдачи не надо, что за пустяки!
Правда, букет несколько стеснял свободу движений, и Филимон Орестович бросил его в урну перед тем, как купить пачку сигарет. Он с наслаждением закурил. Почувствовав при этом легкое головокружение, он подумал, что все врачи шарлатаны и обманщики. Сами небось курят, а другим не велят. Вот десять лет не курил, а теперь от первой затяжки закружилась голова. Нет, дудки! Больше его на эту удочку не поймают. Отныне он опять будет курить, потому что это полезно. Излечивает от ожирения. А то вон какой живот стал.
Вообще, нужно больше обращать внимания на свою внешность. Утренняя зарядка и десяток сигарет в день – любой станет стройным, как тополь.
Рассуждая все в таком духе, Филимон Орестович незаметно дошел до зоологического магазина. Он хотел было прицениться к канарейкам, но тут его осенила новая идея. На витрине в проволочной клетке сидели два восхитительных попугайчика. Филимон Орестович подумал, как здорово было бы научить их разговаривать по-немецки. «Либфраумильх» и еще что-нибудь вроде "гутен морген". Вот Варвара Степановна удивится! Будет хвастать всем знакомым: мол, у нас даже птицы по-немецки говорят. «Либфраумильх», молоко любимой женщины. Даже в цирке можно показывать.
Сказано – сделано! Через пять минут Филимон Орестович вышел из магазина, бережно неся проволочную клетку. Тут, подведя итог расходам, он убедился, что сегодня идти в сберкассу уже совсем нет смысла, благо послезавтра пенсия, можно возместить растрату, а начавшийся так великолепно день следует достойно завершить.
Закупив в «Гастрономе» всякой снеди, главным образом того, в чем он себе долгое время был вынужден отказывать по причине больной печени, и решив, что вечерний чай с успехом заменяется напитком более калорийным, Филимон Орестович отправился домой в твердом намерении сегодня же добиться решающих успехов в обучении попугаев иностранным языкам.
Однако то ли вследствие перемены местожительства, то ли по другой причине попугаи не проявили в этот день никаких талантов. Они сидели нахохлившись на своих жердочках, демонстративно отказываясь не только говорить, но даже принимать пищу.
Вскоре Филимон Орестович махнул на них рукой и решил подкрепиться.
Он аппетитнейшим образом разложил на тарелках свои припасы и, отхлебывая живительную влагу из фамильного хрустального бокала – гордости Варвары Степановны, – погрузился в чтение "Литературной газеты".
В ту пору велась оживленная дискуссия о допустимости в нашем обществе привлечения электронных машин в качестве свахи. Высказывались социологи, экономисты, врачи-сексологи, разведенные супруги, девушки, мечтающие об идеальном муже, восторженные старцы и юные скептики. Оказалось, что эта проблема интересует всех.
Филимон Орестович, всегда придерживавшийся взглядов передовых и радикальных, был ярым сторонником организации Центрального бюро браков. Он даже написал пространное и тщательно аргументированное письмо в редакцию, но напечатано оно не было.
Каково же было его удивление, когда, развернув газету, он увидел, что проблема вышла уже из области споров и вычислительный центр в опытном порядке предлагает всем желающим воспользоваться его машинами для подыскания пары в браке.
Филимон Орестович закурил и задумался. В самом деле. Ведь все в браке случайно. Взять хотя бы его с Варварой Степановной. Познакомились они в госпитале. Он лежал там раненый, а она работала медсестрой. Потом его демобилизовали по инвалидности, и они стали жить вместе. Даже в загс не пошли, настолько это казалось естественным и обыденным. А ведь в тот день, под Гатчиной, могло ранить осколком не его, а кого-нибудь другого, и этот другой лежал бы в госпитале и, может, женился бы на Варваре, а тем временем и у него самого появилась бы другая подруга жизни. Возможно, она бы даже больше соответствовала его жизненным идеалам.
Он закрыл глаза и попытался представить себе этот идеал. Получилось совсем неплохо. Длинноногая голубоглазая блондинка, очень смахивающая на ту киноартистку в соблазнительном дезабилье. С внешними данными все обстояло благополучно. Ну, а характер? Тут тоже особых сомнений не возникало. Добрая, заботливая, покладистая, нежная. Черт возьми! Вот так где-нибудь ходит этот идеал, и никогда не придется с ним встретиться. Может быть, она даже сидела сегодня рядом с ним в кино?
У Филимона Орестовича мелькнула озорная мысль. Просто так, для интереса, обратиться в Вычислительный центр, сказавшись холостяком. Они подберут кандидатку, а он просто посмотрит на свою суженую. Можно даже выпросить фотографию, чтобы подшучивать над Варварой Степановной. Вот, мол, какой козырь из-за тебя упустил!
Однако тут его размышления были прерваны неожиданным появлением самой Варвары Степановны. Она примчалась в город раньше срока, так как забыла оставить Филимону Орестовичу желчегонные таблетки и очень боялась, чтобы у него не случился приступ печени.
Ее взгляд мигом охватил всю ситуацию. И сигарету во рту, и наполовину опорожненную бутылку, и строжайше запрещенные консервы в томате, и твердокопченую колбасу, и двух попугаев.
Со сноровкой опытного следопыта она начала допрос. Не прошло и нескольких минут, как все художества Филимона Орестовича были вскрыты и квалифицированы.
Обычно безгласный в семейных передрягах Филимон Орестович, видимо, под влиянием волшебного зелья проявил на этот раз удивительную строптивость, решительно отказавшись признать себя виновным, что еще больше разгневало его половину.
Семейные ссоры подобны спонтанно протекающей химической реакции. Они длятся, пока концентрация реагентов в виде давних затаенных обид не уменьшится до естественной остановки реакций. Чем выше их начальное содержание, тем больше конечного продукта – упреков, сожалений о загубленной жизни и внезапно открывшихся горьких истин.
Может быть, прояви Филимон Орестович больше смирения, все кончилось бы как обычно. Но в этот день он, видимо, и впрямь всосал безумие с "молоком любимой женщины".
Обозвав Варвару Степановну мымрой и присовокупив к сему эпитет такого рода, что в произведении изящной словесности его и привести-то совестно, он хлопнул дверью и выбежал на улицу охладить воспаленную голову.
Как в тумане бродил он по городу, полному соблазнов, проклиная себя за то, что так неразумно связал свою жизнь со сварливой старой женщиной.
Все же, поостыв немного, он решил пойти домой, надеясь, что все недоразумения этого дня уладятся сами собой.
Увы! Надеждам его не суждено было сбыться. Вернувшись в свою квартиру, он обнаружил, что семейные отношения прерваны весьма основательно при помощи двух платяных шкафов и ситцевой занавески. В шкафу, дверцы которого открывались непосредственно в новую экологическую нишу Филимона Орестовича, лежали его личные вещи и аккуратная стопка постельного белья, выделенная при разделе имущества. Холостяцким ложем отныне должен был ему служить узкий диванчик, использовавшийся раньше для приема гостей. У окна стояли клетки с птицами.
Филимон Орестович заглянул на кухню. Его бывшая жена мыла там окно верный признак бушующего в ней негодования, хорошо известный по прежним ссорам. Поразмыслив, Филимон Орестович решил вести себя так, словно ничего не случилось.
– Слушай, Варенька, – сказал он примирительным тоном. – Я тут оставил «Литературку». Ты ее куда прибрала?
– Вытерла стекло.
– Гм… Ну, допустим, – на этот раз Филимон Орестович был воплощением кротости и всепрощения. – А поесть у нас не найдется? Я, знаешь ли, как-то проголодался.
Варвара Степановна молча указала на холодильник. У Филимона Орестовича было мелькнула надежда, что все уже обошлось. Не тут-то было! Он открыл дверцы и сразу убедился, что принцип "твое – мое" восторжествовал и здесь. В отведенной ему половине красовалась початая бутылка вина и остатки сегодняшнего пиршества, тогда как вожделенный сейчас кефир находился на вражеской территории.
– Забирай свою жратву и выметайся, – сказала Варвара Степановна. – Мне еще нужно тут полы мыть.
Оскорбленный в самых лучших чувствах, Филимон Орестович отправился к себе, не поужинав.
Спал он из рук вон плохо. От гастрономических излишеств у него и в самом деле приключился приступ печени. Диван был жесткий и неудобный, простыня все время сползала. Но больше всего терзало уязвленное самолюбие. Как это его, отдавшего лучшие годы жизни этой женщине, вышвырнули, как паршивого пса.
Подумаешь, цаца, медицинская сестра на пенсии. Не такие еще бегают в поисках мужей. Красавицы и молодые. Не зря пишут, что женщин больше, чем мужчин.
