Текст книги "Take It With Me. (Ладонь, протянутая от сердца - 2)."

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Не должен… Дай-ка. Если ты его до нуля не разрядил, когда вытаскивал, то не должен он сдохнуть…

– Гришка, я паспорт где-то посеял, ясный перец, и руководство тоже, но я тебе объясню, что к чему, у него интерфейс несложный.

– Живой. Подзарядить, конечно, надо, но это после, сначала активизируем его, – Гриша, дай мне свою сим-карту… Так, TELE2 у тебя, это хорошо, я не знаю как у других операторов, а TELE2 сами телефон на Интернет настраивают, и подключение бесплатное.

– А в нём Интернет есть, да? – тихонечко спрашиваю я…

– Ну, как, Интернет, – GPRS, можно телефон как модем при компьютере использовать, а с него самого по WAP-сайтам юзать можно… Если картинки не качать, то очень даже недорого… Илья, не крути ты шнур у зарядника, это тебе не нунчаки… Спортом интересуешься, Гриша?

– Хоккеем, Станислав Сергеич. А у меня Интернета на компьютере нету, и дорого, и комп у меня… так себе, 800-ый, а я за «Металлург» болею… Марек, – я его вообще уважаю, а Кулёмин, так он герой, можно сказать! И Трэвис Скотт, – тоже, супер-вратарь!

– Во-от, этого тут в избытке. Илюшка тебе покажет, как «поисковиками» пользоваться. Что ещё, – погода, новости, приколы разные, от «Камеди-клаб», например, – ну, библиотеки… Илья из исторических разделов не вылезает, даже на уроках… классная мне его…

– Стас! Шавровым Вадимом Борисовичем ударю…

– Гриша, пин-код скажи?

– Пин-код? Это… 3264, кажись… Да, 3264.

– Вот, всё очень просто, – первые две цифры есть удвоенная сумма двух последних… Или наоборот?

– «Лобачевский»… Ну, подключил, что ли?

– Илья! Ну что за такое, – из рук рвёшь! Только сеть поймал…

Илюха придвигает мне зарядник от Самсунга, ещё какой-то шнур, ещё какую-то штучку, ещё компакт-диск, – я на нём читаю: SAMSUNG SGH-E630, – а сам раздвинув мобильник, – тема! – раздвижной, «слайдер»! – набирает что-то там.

– Блин, отвык… по сто букв на клавишу… м-м… то ли дело у меня… Так, Гришка, я тебе в записную книжку свои номера набил, домашний и мобильный, – ну-ка, попробуй…

Илья протягивает мне Самсунг, я медлю…

– Гриша, бери, он твой, не надо с Ильёй спорить в таких делах, – Стас улыбается мне так, будто мы знакомы… давно, а мне и самому уже также кажется…

– Я… Да. Спасибо… Станислав Сергеевич, Илюша… Я…

– Так, самурай, этого не надо, – ясно? Звони уже…

Я, изо всех сил стараясь не разреветься, смотрю на экран Самсунга, – моего, блин, Самсунга… – цветной! – там строчками: ИлДом и ИлМобилн.

– Илюш… – я успокаиваюсь немного, – а как тут, тоже, как на моём старом, просто на вызов?.. А на какой номер, на ИлДом?

Я решаю, что потом надо будет правильно имена набить…

– Позвони на мобильник, я твой номер себе в память с определителя занесу.

Я жму вызов… Из лежащего на столе рядом с Ильёй коммуникатора, – “Qtek” он у него называется, я таких и не знаю, – из него раздаётся тот же мотив, что Илья насвистывал, когда мы шли к нему домой, – как из плеера, полноценная музыка, риалтон! – резкий, рваный ритм саксофона, и тут же вступает голос, – голосина! – тема! Илья раскрывает коммуникатор, – да, полная клавиатура.

– Всё, ты мой, – Илья мне улыбается, а я согласен, с радостью согласен…

С.С. тоже улыбается, и спрашивает Илью:

– Это из “Big Time”?

– Точно, Стаська, – “Telephone call from Istanbul”. Я сегодня это на вызов поставил.

– Да, двадцать лет альбому, а никому это не переиграть! И не перепеть. Ха, Илька, прикинь, – вот бы Киркоров! Любит же он римейки…

– Хана бы Филе по-любому тогда, последний бы римейк в его жизни был,– я бы по такому разу сам в Москву смотался, поразмяться, а я не «розовая кофточка», куда как…

Илья вдруг резко замолкает, С.С. хмурится, – я ничего не понимаю. Ладно, – тут поважнее дела есть, – фотокамера ведь тут!

– А, Илья, а тут и фотокамера цифровая!

– Да ну?!

А вот сейчас Илюха дразнится! Но не зло, – он прикалывается, – я смеюсь.

– Много там чего: и порт инфракрасный, – вот к нему приёмник для компьютера, – и диктофон, и наушники, и камера… Барахло в нём, а не фотоаппарат, Гришка! Стас вот говорит, что все эти опциональные прибамбасы в мобильниках, это просто выжимание денег, – да, Стас?

– Так и есть. Максимальное разрешение 640 на 480, тоже мне…

– Да ну, по теме! Фотокамера! А как она? Илья, покажи?

– Ой, да отвяжись ты, самурай! – я опускаю голову, С.С. пинает Илюху под столом по ноге. – Я в том смысле, Гриша, что потом покажу всё, – ладно? Неохота мне сейчас с мобильником твоим…

– Конечно, Илья, как скажешь… Потом, конечно, извини. Только ведь скоро мне домой… Да в общем-то, я и сам разберусь, наверно…

– Наверно, разберёшься, но только раз я говорю, что потом тебе всё покажу, это значит, что самому тебе не придётся разбираться! Наверно. Будет ещё время…

Я верчу в руках Самсунг, рассматриваю его, раздвигаю слайдер, он включается… и думаю. Это что же, – это обещание? Конечно, обещание! Значит… Да. Вот когда Илья забил в Самсунг мне свои телефоны, когда он сказал, что я теперь у него, – я… Ну, думал, так это, – а сейчас ведь это он прямо мне обещает, что мы ещё увидимся! Но… Надо же мне…

– Это что? – я поднимаю глаза от своего мобильника. – Это значит, что мы ещё увидимся, да, Илья?

– Свидимся-увидимся! Гришка, ты чо? Стас, я сто пудов тебе говорю, я такого… Так. Завтра я свободен. М-м… Погодь, Стаська, я помню, – как от тёти Томы приду, так и… Ты как завтра, Гришка?

Ну, как, – завтра же воскресенье!

– Воскресенье же завтра, Илья, я выходной!

– Понял, не дурак, – вот завтра созвонимся, и увидимся.

– Да? Супер… Станислав Сергеевич, а вы не против? Ну, что вот Илья со мной?

С.С. смотрит на Илюху, тот делает ему «глазки», ковыряет пальчиком стол… Мы все втроём смеёмся, – классно как у них, мне по теме! Стас кивает мне на Илью, потом осторожно ерошит мне волосы, – да ну, чего же осторожно-то, я ж не против…

– Видал? Эх, Гриша, открою я тебе секрет: – вот восемь месяцев мы с Ильёй вместе уже…

– Родить можно, Б! Преждевременно, на Х., но можно!

– Да цыц ты! Вот, а секрет такой: главный у нас Илья.

– Главный у нас я! Наконец-то! Признание пришло к нему при жизни! Восторженная улыбка не покидает моих чётко очерченных губ… А то я все эти восемь месяцев ночами плачу, худею… Стас. Не будем. Нельзя быть главным, когда вместе. По жизни когда вместе, – тогда главное… Так. Проехали. Гришка, а покажи-ка нам свои работы!

– Работы? – я не понимаю, неужто Илье интересно, чего у меня в папке, или это он просто так, из вежливости?

– Ну да, работы, так ведь это называется. Я, самурай, в этом разбираюсь, – Илья весело смотрит на Стаса, тот лишь вздыхает. – Я, если хочешь знать, Стасу в Италии, – когда мы там были на осенних каникулах, – вместо гида был. У меня художественный вкус на Японской живописи сформирован, но и европейских Мастеров я… – Илюха смотрит в пространство, изящно пошевеливает в воздухе пальцами. – М-м… Караваджо. Тема, как ты выражаешься, – а вот Фьорентино, – Стаське понравился, – а по мне: выставка в мясном ряду! Телеса сплошные, и со светом… что-то у Фьорентино с экспозицией не того, яркость без контраста. Кризис, в целом характерный для «Квинточенто», – пятисотых годов, – переизбыток экспрессии, праздник обнажённого реализма, – хотя, конечно, впечатляет…

Илья вдруг быстро, – я опять не успеваю заметить, – протягивает руку, щёлкает меня большим пальцем снизу по подбородку, – я захлопываю варежку… Да-а… Что за пацан, всё-таки! «Квинточенто», надо же…

– Ну-у, мне Боттичелли нравится, – мямлю я. – Из итальянских…

– Ну да, ну да, – ясность, чистота и вежливость, – такое и должно нравится. Хвалю, самурай.

– Интеллектуал пятнадцатилетний. С «художественным вкусом», вдобавок, – почесав в затылке, грустно говорит С.С. – Гриша, не обращай внимания, – это ещё что, ты бы знал, как мне от него в Италии доставалось! Ладно хоть, что там по-русски мало кто понимает, – и то, чуть из Уффици нас не выгнали… Ты покажи рисунки, в самом деле, мне тоже интересно! Улан, выпусти человека, разлёгся, понимаешь…

Я киваю головой, – нет, спорить, ломаться и «стесняться» я не буду, не тот случай, – и иду в прихожую за своей папкой. Выйдя из кухни, я слышу, как С.С. говорит Илье:

– Илья, что ты, в самом деле, не смущай парня.

– Да ну…

– Э-хе-хе, как мне порой Тихона не хватает… Ох, прости, Илюша!

– Нормально, Стась…

Я удивляюсь, очень даже удивляюсь… Да нет, конечно, это они про кого-то другого. И я возвращаюсь с папкой на кухню, – Илья чего-то задумался, С.С. освобождает место для моей папки, я кладу её на стол.

– Ну, вот. Но только это просто так, наброски, Станислав Сергеич. Ученические. Предметы, фигуры, позы… перспективы… Вот.

Стас смотрит на мою папку, пальцем указывает на мою фамилию, глаза у него округляются, он открывает рот…

– Илья!

Илья тоже смотрит на мою папку, читает мою фамилию, выпускает из руки чайную ложечку, она звенит, кружась на столе…

– Тихонов…

* * *

“Hold On”

– Ну что ты места себе не найдёшь? Сказал же он тебе, что выезжает! Скоро будет, на такси быстро доедет. Гришутка, я…

– Мама! Я же просил! Гришутка! Ты меня так ещё при Илюхе назови… – я содрогаюсь от одной этой мысли! – Бр-р-р, «Гришутка»…

Мама смеётся, хочет мне что-то сказать, но тут из кухни её зовёт Егорыч, – во, разорался! И мама, смеясь, уходит к нему. Ну, что, – я доволен. Тем, что она смеётся, тем, что ей нравится Илюха, тем, что он нравится Егорке, – о себе я вообще молчу. Блин, но хоть я и молчу, мама отлично видит, что Илья мне… Нет, – тьфу ты! – то есть, да! – не просто нравится. Мама вот говорит, что я в него влюбился. Да ну… Я, понятное дело, пытаюсь ему подрожать, – да куда там! Он… неподражаемый. Хм, а что, – подражать? Егорке вон шесть лет всего, а тоже, хочет всё как Илья! А тот хорош… учит Егора всякому… словечки… Пистолет ему Илюха на 23 Февраля подарил, газобаллонный, – мол, игрушка, – ага! Игрушка, как же… Зато котяра в ум пришёл, – это уже хорошо… Вчера мелкий мне металлическим шариком, прямо по заднице! – снайпер, блин… Больновато, кстати, – да я молчу, а то мама заберёт пестик у Егора, – тогда враждебные действия мой брат откроет. Со мной… В смысле, против меня. Не надо, – было уже раз, – случался прецедент, как Илюха говорит… А мне Илья со Стасом подарили НОУТБУК. Ноутбук! Это… Вообще, это. Слов нет, как С.С. говорит. Ну, это старый Илюхин DELL… блин, да какой он старый, просто Илья купил себе «двухядерный», – так он двухядровый процессор называет, вот он мне DELL и подарил на 23 Февраля, и Интернет… «Скайлинк», мобильный, без проводов! – вообще, тема…. Но вот что интересно: он мне ноутбук сунул, наскоро объяснил что там и как, – дальше, типа, сам разбирайся, самурай, – а с Егорычем часа три с пистолетом этим возился Илюха, четыре баллончика они расстреляли в старую коробку с пенопластом от телевизора, а уж шариков, – не сосчитать… Да нет, я не ревную, – да ну… А кого к кому? Илюшку, что ли, к Егору, или наоборот? Нет, конечно, – просто как-то не очень у меня получается Илье подражать, – а он, по ходу, всё прекрасно обо мне понимает, и ему по приколу! Весело ему, понимаешь… Иногда он, в натуре, такой гад! С.С. говорит, – вредный, сил нет! Сто пудов. А интересно, вот почему Илье совсем по фигу, как к нему относятся? Нравится же он всем, а ему по фигу… Или не по фигу? Со мной же вот он… Да, почти три недели уже…

– Гриша! – зовёт меня на кухню мама.

Это вот хорошо, что мама меня позвала сейчас, а то сроду у меня такая привычка: думать. Мыслитель… Вот Илья, – решение, исполнение, и чтобы всегда напрямую, – только так! Вот бы мне чему подражать бы у него…

– Гриша, вот.

Лужа. Чай, по ходу, – и, по ходу, вся кружка.

– Мелкий!

– Не я! Ой! Гриш, погоди, я вспомню…

– Что ты вспомнишь? – вздыхает мама. – Что чай кот пролил? Или Малыш? Ох, Егорка…

– Я вспоминаю! Ма! Мам! Гр.. риш.. ша.. – что вот за манера у Егора, так разговаривать, это он торопится вечно, потому и глотает слова, и рубит их, будто катаной, – ха, мама так и зовёт его: «телеграмма», не поймёшь ничо… – По-итальянски! Во-от… не я, – как? Вот: non sono io! А кто? Кто, – quo esto?

Мама потрясённо смотрит на Егорыча, потом переводит вопросительный взгляд меня.

– Илья? – спрашивает она. – Его работа?

Ну, это ладно, мама спрашивает вовсе без угрозы, и даже без раздражения… во, я же вижу, сама довольна, – да ну, какой ещё из мальчишек знакомых, да по-итальянски! В шесть лет-то…

– Ну, не моя же! – а вот я злюсь. – А этот… полиглот! Драть тебя, Егор, надо начинать. Шесть лет, – самое то, самое время!

Егор напряжённо что-то соображает, двигает ушами, бровями, глазами, вихрами своими даже двигает, и заявляет:

– Тебя драли? Гриш? И меня, – зачем? Да я и… Io non ho paure!.. Не так! То есс… ссть… Не paure, – paura правильно! Si, io non ho paura…

И бегом из кухни!

– Чо вот он щас сказал? – чешу я у себя в затылке…

– Откуда же мне знать, Гриша? Что-то сказал, – надеюсь, что… Да, надо нам с тобой у Ильи попросить итальянский словарь, раз уж он Егорку учит, то и мы с тобой должны. Хотя бы для того, чтобы быть уверенной мне… «Пура», какая-то…

– Да-а, словарь, – толку-то! Илюха же Егорке какие-то не совсем итальянские штучки впаривает… Этот, как его, – диалект. Какой, – не помню, в Венеции так говорят, что ли…

– Надо же! – восхищается мама. – Кстати, а почему итальянский? Не английский, не японский, – итальянский… Гриша, тряпку давай, я вытру тут всё.

Ну, хоть вытирать мне за Егорычем не придётся, – и то. Что же он сказал-то?..

Я захожу в большую комнату, – она считается у нас как бы зал, а так-то здесь мама спит, – Егор, конечно, занимается с Малышом. Это теперь так называется, – занятия, и дрессировка ещё, – а раньше, до Ильи, это называлось, – беситься. Телек орёт, Малыш тявкает, котяру не видать чо-то,– нормально. Я беру с дивана пульт, делаю звук потише, сдерживая улыбку, строго смотрю на полиглота. Егор бросает Малышу мячик так, чтобы он закатился подальше, Малыш с тихим повизгиванием бросается за мячом под стол, – а мой младший братец, – полиглот! – сидя на ковре, смотрит на меня снизу вверх. Я думаю. Он тоже. Потом Егорка качает золотистой прядкой над бровью, и спрашивает:

– Гри-иш, а вот… ну, когда прольёт кто… нибудь кто… Ну, например, когда чай прольёт… нибудь кто, – драть надо? Др… рать! А пороть? Ты говорил, пор… роть надо! Раньше говор… рил, – помнишь? Меня пороть, что ли? А, Гриш?

Я усаживаюсь рядом с Егоркой на ковёр, забираю у прибежавшего Малыша мячик, бросаю его, – тоже подальше, – смотрю на Егорыча, в его огромные серые глаза, – переживает! – а я скотина, – чо пугаю пацана? – смотрю, как у моего младшего брата от волнения качается эта вот его золотистая прядка над бровью, – и меня топит нежность…

– Да ну… Егорыч, я дурак, я пошутил, это у меня теперь тоже, как у Илюхи, шутки дурацкие… Эх, ты, «телеграмма», – давай, подползай ко мне… Вот. Егорка, ты мне переведи, чо ты такое на кухне сказанул? Пуара… паура, – чо это?

– Гриш, а вот так вот, ну, чтобы я вот на коленки тебе, – можно? – головой чтобы лёг… Ха! Сказанул! Сказанул, что мне не страшно. Что драть если. А драть, Гриш, – это как драться? А пороть? Как пор… роться? А как это, – пороться? Драться, – знаю…

Я чувствую, что краснею, – «пороться»! Да-а, – следить за языком надо, как Егорке два года исполнилось, так с тех пор, уже четыре года я себе обещаю, – за языком следить, – а интересно, какой я был в шесть лет? Не помню. Егор умнее, это ясно, – тем более, надо за языком следить, – хм, за базаром! А тоже вот, интересно…

– Гри-иш, ну как?

– Что, – как? – вот же, опять я задумался! – Пороть? Это ремнём, а драть, это… это как «сидорову козу»…

– Козу? Леська с 22-ой. А кто у неё такой… Сидор? Кто такой? Мож… жжет, тогда коза, – Сидор… ровна? Ой! – Егорка ойкает, и тут же переходит на шёпот: – Гришка, гад. Ма-мама. Не щекотайся. Ой-ёй-ёй… Малыш, фас его!

Малыша Егорыч травит на меня, – пытается, – уже в полный голос, а шептал он потому, что если мама просечёт, что мы с ним бесимся, – нам влетит. Мне за то, что я его щекотаю, – тьфу ты, щекочу! – а ведь Егор ещё не выздоровел по-настоящему, и покашливает ближе к ночи, – а ему достанется за то, что он… За компанию, – мама у нас считает, что с нами обоими ей нужно быть справедливой. Ну, в общем, наверно, правильно, – Егорка же вечно первый начинает, – это я сейчас просто решил его отвлечь от «пороться», и от «козы» Сидоровой, с третьего этажа…

– Ладно, хорош, Егорка, а то мама нам с тобой всыпет.

– Нам? Это ты ж меня… Всыпет… Погодь, это как, – сыпать? А что сыпать, Гриш? Соль, песок… сахар…

– Перец! Слышь, Егорыч, а ты чего это разлёгся, – давай, одеваться же тебе пора, время пол-второго, а вам к трём часам надо в поликлинику.

– Надоело…

– Надо, Егорка.

– А когда Ил придёт?

– Да вот-вот должен. Егорыч, хорош, вставай!

– Perche?

Это я знаю, это самое «перке», – это Егоркино любимое «почему»!

– Пертому! Перке… Надо. Ты выздоравливать думаешь?

– Да всё я думаю! Надоело же просто… Гриш, а можно Ил с нами в поликлинику пусть пойдёт? Можно пусть тогда все пойдём, пусть и ты, и мама, и Илюха? Пусть.

– Малыша с котярой забыл. Давай-ка, вон трикошка твоя, я пойду, маме скажу, что ты одеваешься…

Звонок! Илья! Я, спотыкаясь об неведомо откуда появившегося кота, путаясь в ногах, бегу открывать, – да, бегу, Илья ведь пришёл! И Малыш ещё тут, дрянь такая!..

– Малый! Что ты под ноги?! Егорка, ты-то куда рванул?.. Илья!

– Да. Это я. Вот так вот я в фас, а вот так вот, – в профиль! Ладно, дай зайти. Егорка, привет, bon giorno, Рыжик!.. Ciao, ciao, caro mio, – эх, целоваться нельзя, у тебя же иммунитет ослабленный… Здорово, Грэг, держи пять… Тише ты, самурай, руку мне не оторви!.. Ну да, ну да, а всё-таки не оторви, а так-то я тоже рад, очень даже… Малыш. Хм, хвост щас отвалится! Да, у собаки хвост, это лишняя деталь, – вот у нас Улан, пример для подражания… Где мама ваша, братцы сероглазые?.. Обед, – это хорошо… Грегори, рюкзак мой возьми, тащи на кухню… Да так, по мелочи… Блин, Гришка, да ничо особенного, и вообще, это я Егорке принёс, так что… Здрасьте, тёть Тань!

– Здравствуй, Илюша. Ты что такой, – замёрз?

– В такси? Ответ отрицательный. А это я такой… возбуждённый я. Мы такую аварию щас видели! Тихо, Егор, авария была без жертв.

– Гололёд… – встреваю я, а сам улыбаюсь, и с удовольствием смотрю на Илюху.

С удовольствием, – ещё бы, – он такой сейчас! Да, поэтому я и стараюсь ему подражать, да только особо не выходит…

– Тёть Тань, там, в рюкзаке виноград и груши. Орехи ещё, грецкие, Егорке для крови полезно. И гранат, тоже…

– Илья, да что же ты! Неудобно же мне…

– Но мне-то ведь удобно? Очень. Гришка, достань, только помыть надо виноград, – а орехи не надо. А гранат, – не знаю.

– Илюша, pronto, а можно вот я так вот? Perfavore…

– Залазь, Рыжик…

– Здор… р-рово! Илюша, а как будет «Рыжик»? Ну, по-итальянски? Quo esto, – «Рыжик»?

– М-м, “Rossollino”, наверное, но мне так не нравится, чо-то, как-то, Рыжик. Лучше всего Рыжик.

– Точ-чно! Ш-што-то, как-то! «Рыж-жик», – луч-чш… ш-ше!

– Заш-шипел, ч-чёртик… – ворчу я.

А вот на Егора я смотрю с неудовольствием, – ну да, ласкучий он у нас, – это к своим, а Илья уже свой, можно сказать, – но всё же! Ещё ведь и подпрыгивает у Илюхи на коленках от восторга! А Илья доволен, по ходу, – накручивает себе на пальцы у Егорки два его золотистых вихра на макушке, тянет их в стороны, – рожки, – тот жмурится, – ну да, от удовольствия, – и совсем уж делается похожим на маленького чёртика, – я машу на них рукой, и лезу в Илюхин рюкзак.

– Ого, Илья, тут же… Сколько, килограмма два? Мам, не только груши, и яблоки ещё…

Мама подходит ко мне, задумчиво берёт огромное восково-красное яблоко, осторожно кладёт его на стол, поворачивается к Илье, – тот усиленно делает вид, что очень занят он с Егоркой, – мама молча смотрит на них, Егорка затихает, Илья спускает его с колен, смотрит на маму, в глаза, и говорит:

– Татьяна Владимировна, я…

– Илья, мне неудобно, когда ты приносишь нам всё это.

Мне тоже делается очень неудобно, и стыдно почему-то, а чего стыдно, я и сам не пойму. И Егорка тоже… не в своей тарелке, – он ведь всё чувствует, такой он у нас… Но, наверное, нужен этот разговор, правильно мама его начала, завалили ведь Илья со Стасом нас совсем, и фрукты, и подарки, неудобно же, в самом деле! Я поднимаю глаза на Илью… и теряюсь. Он сейчас по-настоящему выглядит взрослым, – не играет во взрослого, этого Илью я уже научился узнавать, – а вот такого, взрослого по-настоящему… И ещё по-настоящему злого, – такого я его вижу в первый раз, и не похоже, что он злится на нас, – на что же он тогда злится?

– Илья…

– Погоди, Гриша. Я всем вам должен кое-что сказать, это хорошо, Татьяна Владимировна, что такой разговор у нас начался. Мне «всё это», как вы выразились, не в тягость, – у меня до чёрта денег, я богат… очень… Да, богат, Гриша, рот закрой, пожалуйста. Богат, и очень, и даже не только по российским меркам, – вообще, реально богат. Неважно, как это случилось, – хотя, если вы будете настаивать, я расскажу, конечно, – но так случилось. Повторяю, мне это не в тягость, мне в радость, что Егор ест фрукты, что у Гриши есть теперь ноутбук и Интернет, – а ещё мне бы было в радость, если бы и у вас, Татьяна Владимировна, было то, что вам недостаёт, – я имею в виду, чего вы не можете позволить себе по деньгам. Пусть и мелочь какую-нибудь, а не можете, – но я не мог этого вам и предложить даже, без такого разговора, – да я и сейчас не думаю, что вы, Татьяна Владимировна, примете что-то для себя, – с разговорами там, или без. Гордость. Это и для меня не просто слово. Но это сейчас. А раньше… Вы знаете, мне приходилось побираться. В прямом смысле этого слова, – побираться, – воровать у меня плохо получалось, били сильно… Жрать из бачков приходилось. И похуже ещё чего со мной было, настолько плохо и страшно, что я и рассказывать не хочу, – но, опять же, если вы, Татьяна Владимировна, будете настаивать, я расскажу! Не при Грише, разумеется, хотя, когда вся эта жуть со мной творилась, я был младше, чем он сейчас, – я смотрю на Илью, не мигаю, смотрю и вижу, как у него затуманиваются его ясные светло-зелёные глаза, это не слёзы, понимаю я, это воспоминания… – Как трудно с вами, с женщинами… Со Стасом всё было проще, обматерил я его в три этажа, распсиховался, наорал, сказал, что уйду ко всем чертям… Я не хочу, чтобы вы стеснялись, я не хочу, чтобы вы даже удивлялись, Татьяна Владимировна, – это всё я делаю от души, от сердца. Один человек, – однофамилец ваш, и ваших сыновей, кстати, – сказал мне однажды, что если тебе протянули ладонь, от сердца протянули, то плевать в неё нельзя! Нельзя плевать в душу, ведь душа в сердце… А когда этого человека не стало, я решил, что только так я теперь и могу жить, и живу, стараюсь. Уж не знаю, как получается…

Я потрясённо смотрю на этого пацана, мальчишку, парня, мужчину, – я понимаю, что сейчас Илья был по-настоящему настоящим, таким, каким он со Стасом бывает только наверно! Да-а… Он смотрит в стол, потом поднимает глаза на Егорыча, – тот аж не дышит, смотрит на Илью, глазищи серые как блюдца, и палец в рот сунул! Илья улыбается, убирает у Егорки ото рта руку, осторожно притягивает его к себе поближе, и смотрит, наконец, на мою маму.

– Илюша, я… – голос у мамы чуть дрожит, я оборачиваюсь неё, ого… – Но всё же, Илья… ведь, и правда… неудобно…

– Ну, выкиньте, раз неудобно, – вдруг говорит Илья, и голос у него усталый. – Может, так будет удобней. Только кому?

Он опускает подбородок Егорке на макушку, потом тычется ему в волосы носом, трётся, поднимает голову, и снова устало говорит, спрашивает скорее даже:

– В самом деле, уйти мне, наверно, надо… Никогда не будь навязчивым, – it too such precept, заповедь, – а я навязываюсь, Б., так получается…

У меня сердце обрывается! И плакать хочется, – да нет, конечно, не расплачусь… не сейчас… и я кусаю губы…

– Гриша, давай дуршлаг, я виноград помою, – тихо говорит мама, я смотрю на неё, она мне кивает, и я тороплюсь достать из ящика дуршлаг… – Илья, надеюсь, что ты голодный. Я приготовила тут, а меню Гриша составлял… Только вы без меня, сами давайте, мальчики, нам с Егором пора в поликлинику. Так. Ты ещё в шортах, «телеграмма»?

– Я ещё в шортах, – с гордостью соглашается Егорка, вот же чудо, это он точно, у Ильи научился. – И я не «телеграмма»! «Рыжик» я, – да, Илюша?

Пауза, – и мы все смеёмся…

* * *

“Filipino Box Spring Hog”

– Ну-у, хвалю, самурай… Да только… Нет. Гришка, это дурость. Почему кто-то должен умирать просто так? Уйти от смерти, когда умирать не за кого, не за что, или незачем, – это нормально. И при чём здесь трусость?

– Илья, я же не про смерть говорил! Неужели ты не понял? Да ну, – ведь не убили бы они меня! И не убили, – ну, дали в табло, ну, мобильник забрали… десятку ещё…

– Мало? А если бы… Нет, ничего. Так, я со сметаной не хочу, не клади её мне… Значит, если бы ты удрал от них тогда, – это считалось бы трусостью?

– Да ну… Не знаю, наверное, всё-таки нет… Да и что говорить, я и не успел бы удрать, уж больно всё получилось неожиданно. А так-то… Ха, Ил, но ведь ты бы не удрал? Ну, я имею в виду, не в тот раз, тогда у тебя всё под контролем было, – а вот если бы ты так же попал, например? Ну, неожиданно, я имею в виду, как я тогда, например.

Илья смотрит на меня, руку до рта не донёс, смотрит задумчиво, и как бы сквозь меня, – умеет он так смотреть, – а потом пожимает плечами, дует на ложку с борщом, и заявляет:

– А я не знаю! Как карта бы легла, – очень даже может быть, что и удрал бы.

Да ну, – думаю я про себя, размешивая сметану в своей тарелке с борщом, – хрен бы ты удрал. Достоинство и Честь, – ты же живёшь этим!.. Чтобы Илья, – Ил-2! – удрал от каких-то гопников? Да ну…

– Вкусно… Вот, Илюха, я же говорил, что суперный борщ у нас мама варит, – правда ведь? Со свининкой…

– Правда ведь! Со свининкой! Да, Грэг, классный борщ, что правда, то правда.

– Это правда, а вот то, что ты бы удрал… – всё-таки я решаю продолжить этот очень важный для меня разговор, интересно ведь! – Гопники, подумаешь, ты бы таких сроду не испугался!

Очень мне не хочется, чтобы Илья сейчас меня разубеждал! Пусть это только просто разговор, а не дело, – но не хочется. А борщ, на самом деле, – супер, по теме…

– Гопники-разбойники, – ворчит Илья. – По-твоему, выходит, что их нечего бояться!.. Перец где у вас?.. Есть чего. И именно бояться, а не опасаться. И именно, когда они толпой, – вот тогда и надо их бояться. Ну, этот страх у меня только до того, как всё начинается, потом другие чувства…

Я даже есть перестаю:

– А какие, Илья?

– Хм… Разные, – ну, восторг, как это ни странно. Да, по большей части восторг, и не важно, чем всё кончится, но это у меня… Таким уродился, – вот честно скажу тебе, самурай, – нравится мне бой.

– Да ну, Илья, какой же это был бой? Ой, ты, пожалуйста, извини меня… Спасибо. Но всё-таки, – я про другие случаи у тебя не знаю, конечно, – но тогда-то… Так ведь ты их…

Илья смотри на меня… высокомерно, – дожевывает, – потом вообще, задирает подбородок, и говорит:

– Балда. Самурай, ты пойми, – когда бой, а когда нет, решаешь только ты сам. Иногда простой урок химии может быть таким боем, – Сталинград! – м-м… но не будем о грустном…

Я хихикаю себе в тарелку, знаю я о его «грустных» делах с химией!.. Алхимик-недоучка, «Менделеев» недоделанный, – это тебе не об «изначальном превосходстве Утамаро над всеми импрессионистами, вместе взятыми» мне втирать… Ой!

– Ил! Ну чо ты! А если бы я подавился?! Гад…

– Если бы, да кабы! История, Грегори, не терпит сослагательного наклонения. Как наука. Да, вкусный борщец! Был. Реально вкусный… И кто мне это говорил, не помню, что идеальный мир, имеет примат над материальным? – натурально, он такого реального материального борща не пробовал. Нереально. Натурально, идеально.

Я смеюсь, – да-а, интеллектуал! – а сам про себя думаю: – ты бы, лучше, с химией своей…

– Добавки хочешь?

– М-м… Добавки не хочешь. Натурально, я реально отказываюсь, – причём, брутально.

– Илья-а, хорош… конча-ай, смешно… Погоди, а второе? Капуста же, тушённая! Илюша, с курицей, – вкрадчиво сообщаю я, очень мне хочется, чтобы Илюха пообедал у меня по-настоящему. – Реально, Илья, натуральная курица, не окорочка там, какие-нибудь… химические, нереальные, – не удержавшись, снова хихикаю я!.. – Да ну! Ой! Кончай, Илья! Я ж так… Ну, вот, ложку уронил… Ну, что? С курочкой… И знаешь, Илька, туда мама ещё такие приправы добавляет, – ну, всякие… И помидоры…

– Искуситель. Да, умеешь ты искушать, – хм, учесть надо… Не чеши в затылке, Ё! Что за наказание, Б., – мало мне Стаса было, у вас тут что, в Магнитке, зараза такая ходит?.. Буду я капусту, тушённую с натуральной курочкой, помидорами и всякими приправами… Гришка, ты мне в эту же тарелку капусты наложи, мыть после меньше придётся… Ё! Да не спорь ты! Так, продолжаем разговор, как говорил великий и прекрасный вертолёт системы «Карлсон» своему Малышу… Кстати, а Малышу капусты?

– Да ну, нельзя же ему, там ведь перец, нюх испортится, и всё такое… Ничего смешного, между прочим! Ладно, немножко можно. А о чём продолжаем разговор, а, Ил?

– Если продолжаем, то о том, о чём говорили раньше. Итак, гопники.

А мне чего-то расхотелось говорить о гопниках. Я морщусь, хочу возразить, смотрю на Илью, и вижу, что он улыбается одной из этих своих настоящих улыбок, – их у него три такие, настоящие, – эта задумчивая, ещё есть весёлая, и грустная тоже есть, – но её я не очень, у меня от его грустной улыбки глаза чего-то щипет, – а вот первые две даже очень мне нравятся, – люблю даже я, можно сказать, когда Илюшка улыбается весело, или вот так вот, задумчиво. Бывает, что Илья с такой улыбки начинает мне РАССКАЗЫВАТЬ, – не всегда, конечно, но бывает… а интересно…

– Ну, хорошо, Илья, гопники, – вот ты мне позавчера рассказал, как Япония от разбойников задыхалась, – было такое время. И ещё, тоже рассказывал, как Помпей пиратов истребил, – вот там, если бы там гопоту эту боялись, или опасались хотя бы, тогда бы так всё и продолжалось бы.

– Слушай, самурай, лучше ты меня, блядь, не заводи лучше, я, блядь, когда заведённый, то… – Илюха пару раз щёлкает на меня своими белыми зубами.

– Что? – смеюсь я.

– Предметами разными бросаюсь, костями, вот, куриными, например.

– Да ну, Илья!.. Ну, ладно, если костями, то не буду заводить, – не хочешь отвечать, не надо…

Илья, склонив голову к плечу, спокойно смотрит на меня, – я улыбаюсь, и стараюсь вложить в свою улыбку побольше всякого такого, «ирония» это называется, – потом он кладёт на стол куриную косточку, качает головой, и, разумеется, отвечает: