Текст книги "Take It With Me. (Ладонь, протянутая от сердца - 2)."

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Илья. Можно Илья, можно Илька, иногда можно Илюха, Илюшенька нельзя, это имя одной женщиной приватизировано, а желательно, – Ил. М-м, Илюшка тоже, – можно.

Я смеюсь, и пожимаю его руку.

– Гриша. Как хочешь, так и можно. Извини, а можно я снова спрошу? А почему тебя этот вот… Комар, почему он тебя Логином назвал? Это компьютерное ведь слово, как в Интернете, я имею в виду? Или как?

– А, меня так в гимназухе зовут, и на квартале тоже, – у меня фамилия Логинов. Есть тут Юрка такой один… Б! Знаешь, вежливый самурай, иди-ка ты впереди, и резко не останавливайся, это я тебя тоже, вежливо прошу: по-жа-луй-ста… Проехали. Так вот, – Юрка. Из-за него, можно сказать, я на тебя и напоролся, – он, зараза, у меня все бабки выгреб, у него батя с фирмы поздно приходит, а он чо-то такое, очередное, в «Альфа-компьютере» засёк, дивайс какой-то, маловразумительный, вот и рванул туда, хотел и меня с собой потащить, но я отбился, решил угол срезать через гаражи, и там на вас и натолкнулся… Во-от, это он меня Логином прозвал, он в натуре на компьютерах задвинутый. Или продвинутый? И то, и другое, – в его случае, одно вытекает из другого… Гриша… Это Григорий, да? Не, так не катит, ты не обижайся только… Молодец. Гриша лучше. Гриша… м-м, Гришка, – тоже ничо, – ха, Гринька!.. Ладно, так не буду… Грицко. Да я шучу, это у меня бывает, только я часто с тобой шутить не буду, мои шуточки, дурацкие, только Стаська и переносит в любом количестве. О качестве я сам, понятное дело, судить не берусь… Сюда. Там вон налево, и ко второму подъезду… О! Лампочку вкрутили у нас над подъездом, – жизнь полна маленьких радостей… Можно, спрашивай… Стаська? Ну-у… как тебе, понимаешь… Он мой опекун. Но это всё хуйня, это ещё неизвестно, кто чей по жизни опекун, – он мне старший брат, хоть и не по родству. И ещё самый мой лучший друг… Во-от, Гриша, а пока ты не поставил себя каким-нибудь нетактичным вопросом в неловкое положение, и не начал демонстрировать свою потрясающую вежливость, я тебе сам скажу, что родителей у меня нет, и вообще никого у меня до июня не было, то есть, не стало, – это очень грустно, и я об этом не буду. А вот в июне мы встретились со Стаськой… Станиславом Сергеевичем для тебя, мои друзья-пиявки его С.С. зовут иногда, – так вот, мы с ним с июня, и это… вот тут я теряюсь, тут и эпитетов мне не подобрать в моём богатом лексиконе, как это здорово! И тёть Тома, мама ещё его… Щас, подъезд открою… блин, какого я ключи в джинсы сунул… Заходи. Погодь, самурай! Гришка, скажи, ты собак не боишься?

Я совсем забыл про все свои беды, слушая Илью! Это вот он так на меня действует. Ну и хорошо, пускай действует, я не против… А ещё я немножко растерян, – я не привык ещё к Илье, и мне странно, он мне иногда кажется очень взрослым, – особенно когда он так вот, по-особенному говорит, но это он играет во взрослого, по-моему, – а иногда кажется таким, какой он и есть, – ему же лет пятнадцать, по ходу, – а иногда, когда он смеётся, например, тогда вот он совсем пацан, ровесник мой, практически…

– Да ну… Нет, я собак не боюсь, – ну, если они не кидаются, конечно. Я их люблю, у нас у самих собака есть, – ну, собачка, правильнее сказать. Малыш зовут, он ещё щенок у нас, это мы с мамой братишке подарили, очень у нас Егорка собачку хотел… Ну, такая, знаешь, Илья, собачка, – дворняжка. Но умный! И хорошенький, беленький такой, только на мордочке пятно чёрное, слева. А ещё кот есть, но он дурной у нас, дикий вообще, отморозок по жизни, его не то, что Егор наш с Малышом боятся, его даже и мы с мамой стороной обходим… А что, Илья? У тебя тоже есть собака?

Мы стоим на площадке перед лифтом, Илья, надавив всей ладонью на кнопку вызова, опирается всем своим весом на эту руку, стоит, снова как-то очень изящно подогнув ногу, слушает меня, и снова голову к плечу склонил, улыбается, – заслушался. А потом, вдруг встрепенувшись, хлопает по кнопке лифта другой рукой.

– Гришка, самурай, смотри, – гадский лифт не работает! З-зар-раза! Днём же работал, сволота! Слыхал я тут, по телеку, про такое загадочное явление, – «реформа ЖКХ» называется, – это что-то вроде полтергейста, по ходу! Чо хихикаешь? Чесно те говорю! Необъяснимое же что-то: лифты вечно ломаются, вода горячая, понимаешь… О-ох. Поиграем в альпинистов? На девятый этаж нам, – Гималаи, блядь…

– Поиграем… Илья, прикинь, я на пятом живу, а у нас лифта и вовсе нет, так я привык.

– Так я не привык, и привыкать не намерен! Я вот недавно, – это у нас во втором подъезде труба в подвале лопнула, потом всё замёрзло на хер, я тогда неделю в фигуриста непарного играл! – так я сочинил хокку, это такое трёхстишие в японском стиле, только там рифмы не бывает, там сложность с размером, нужно чтобы в первой строчке пять слогов было, во второй семь, а в третей снова пять, – моя любимая игра! Говорят, что неплохо у меня получается…

– А что сочинил-то, Илья?

– Слушай, – Илья останавливается между этажами, упирает сжатые кулаки в бока, наклоняется надо мной, ну, так-то он не длинный, но повыше меня, конечно, и «страшным» голосом, с резкими придыханиями, нараспев декламирует:

 
Я камикадзе!
В ЖЭКе всё разнесу я!
Сладкие грёзы…
 

– Ух, ты! Здорово, – совершенно искренне восхищаюсь я. – Вау! Мне понравилось, Илья, – и получилось у тебя здорово, и правильно очень, надо их там разнести, у нас батареи еле тёплые, братишка болеет всю зиму…

Блин, я вот вспомнил про Егорку, ну, что он болеет у нас, но настроение у меня не испортилось, а про Сименс свой несчастный, я уже и совсем не думаю! Да ну, что уж теперь, зато вот с Ильёй познакомился…

– А что с ним такое?

– Да бронхи, что ли… Врачи толком не знают, думают, что бронхи. Он же маленький ещё, ему шесть лет, его, если в больницу на настоящее обследование ложить, так только вместе с мамой, но так не получается у нас…

– Почему?

– Да ну… Мы только с мамой живём, с отцом развелись… да, уже четыре года. А он уехал, и ни слуху, ни духу, так, звонил пару раз откуда-то из Украины.

В общем, я не стесняюсь это рассказывать Илье. Во-первых, в этом ничего такого стыдного нет, а во-вторых, Илья и сам вон, вовсе без родителей, и непонятно ещё, что там у него произошло в жизни! Может, у него вообще, совсем всё плохо было. А тут, подумаешь, – развелись мама с отцом…

– Вот. Но ты же не ответил, Илья! У тебя собака есть, да?

– Ф-у-ух, пришли, самурай! Взобрались. Есть у нас собака, Гришка. Только это с виду собака, доберман, а сущность его, – боевой конь. Кавалерийский, Б., и имя подходящее: Улан. Это такая лёгкая кавалерия была, – уланы. Но вот «лёгкая», – это не про нашего Улана… Слышишь? Это он чует, что я пришёл, вот и гавкает, но ты не боись, он у нас умница, хоть и огромный, и не кидается. Без команды. Так, прошу, Илья, returning of the prodigal son… – brother, I mean, ну, и ты, самурай, заходи…

* * *

“Eyeball Kid”

Умывшись первым делом, я, пока Илья следом за мной пошёл в туалет, – у них совмещённый санузел, – я сижу на здоровенном мягком диване, – суперный, вообще тема! – сижу тише мыши, стараюсь не шевелиться, и даже по сторонам не смотрю. Хоть мы и «познакомились» с Уланом, но… Огромный. Конь, не конь, – но огромный, а уж зубки… Сидит напротив меня на ковре, и, – ха! – голову почти как Илья наклонил набок, только, в отличие от Ильи, язык ещё высунул, дышит… смотрит… Да-а… А я смотрю на ноги себе, – нельзя же собакам в глаза смотреть! – что-то такое я слыхал. Вот бы щас покурить бы, это бы в тему, – вот уж сто пудов, собаки дым не переносят… Ладно, сижу, осторожненько кошусь по сторонам. А вот как раз по сторонам мне хочется смотреть во все глаза, – тут у Ильи, в этой небольшой однокомнатной квартире, столько всего! Я сразу заметил и шлемы, и мечи, – по-моему, японские, – на таких странных двух подставках… Супер, вообще!.. Так, а это что у меня под рукой на диване? Книга. Да уж… Книг тут тоже… полно. И, по ходу, это всё тут именно КНИГИ, а не книжки… А эта что-то уж совсем какая-то… серьёзная, – та-ак, Шавров В.Б., «История конструкций самолётов в СССР»… Блин, да что там Илья?.. Ага, вышел.

– Гришка, давай-ка я гляну, что у тебя с лицом, я хоть и не специалист, но навыки имею… так вот сядь, к свету… – Илья поворачивает мою голову, осматривает моё лицо, а я смотрю ему в глаза, и удивляюсь, – настоящего зелёного цвета! – Имею навыки… И раньше учили… нормально, синяк уже есть, но это пустяки, нос теперь… и сейчас учат, – я занимаюсь стрелковым спортом, есть такой вид, – «практическая стрельба», – у нас там занятия по оказанию первой помощи в обязаловку. Нормально. То есть, ничего страшного, я хотел сказать, – хорошего мало, конечно, но Комара я покруче отметелил. Хотя, по «понятиям», его вообще, грохнуть надо.

– Да ну, Илья, забудь ты о нём…

– И рад бы, да у меня, самурай, память уж очень хорошая. И тренированная, к тому же.

– А-а… Илья, а что раньше?

– М-м? – Илья снова бровь поднял, я уже понемногу привыкаю к этой его манере.

– Ну, вот ты говоришь, что и сейчас учат, и раньше.

– Ну-у, как тебе сказать… Разное со мной раньше было… Ну, например, я ещё кикбоксингом занимался, а в ноябре турнир выиграл, и остыл. Да и времени на две секции не хватает, а стрельба, это по жизни, – моё. Но в додзё, зал так у нас называется, как в карате, я захаживаю, – форма, то-сё, поразмяться…

Разумеется, я не собираюсь спрашивать Илью, почему он «остыл» к кикбоксингу, да ещё и выиграв турнир, – были, значит, у него причины. Но интересно… Ладно, мечи же тут у него! Но спрашивать вот… что-то я и так, слишком много спрашиваю, – подумает ещё, что любопытный я чересчур! Да ну… Хотя, есть немного это у меня, особенно когда такое вот, например, – мечи! И шлемы вон… четыре… нет, даже целых пять штук. Тоже японские, по ходу…

– А можно ещё спросить, Илья? – я перевожу взгляд со всех этих очень интересных вещей на Илью, а он весело смотрит на меня, – наблюдает, даже, – и, рассмеявшись, отвечает:

– Гришка! Хочешь, одну вещь скажу? Я могу… м-м, как бы это сформулировать… Короче, я умею быть разным. Ну, так у меня в жизни сложилось всё, что я научился быть очень разным. И у меня это часто… притворство. Я, понимаешь, детдомовский, и улица ещё, и много ещё чего… – Илья на секунду замолкает, прищуривает свои светло-зелёные глаза, они у него темнеют. – И я умею быть вежливым, – и даже, я бываю вежливым иногда и от души, – поэтому ты не думай, что я притворяшка по натуре, – говорю же, так случилось, что мне этому пришлось научиться. Но вот что я обожаю в людях, это когда они всегда от души. А уж если это врождённое… Вот вежливость твоя, – мне, почему-то, кажется, что это врождённое.

Я чувствую, что краснею, – от смущения, конечно, – но ещё и от удовольствия я краснею, если уж совсем по-честному сказать…

– Да ну…

– Ну да. Думаю, я прав, это у тебя врождённое. А вот Стас мой, у него от рождения огромное сердце, это у него от тёть Томы, его мамы… Ты про оружие спросить хочешь? Спрашивай, я же вижу, как ты смотришь на это всё. Хм, – Ахилл, испытуемый Одиссеем…

– А-а, Илья! Прикинь, а я знаю! Это когда они на войну собирались, а Ахиллес засачковал, и откосить захотел… Ты чо?! Ну, чо смешного? Нам же в изостудии по мифологии много всего рассказывают… Лекции, в натуре. И конспекты мы пишем…

А Илья, услыхав про конспекты, вообще помирает от хохота, катается рядом со мной по огромному дивану, и мне смешно, – а он затихает вдруг, смотрит на меня снизу вверх, на реснице слезинка, и я кручу пальцем у виска, – мол, ты такой, что ли? – вздыхаю тяжко, – да ну… а потом показываю Илюхе указательный палец, смотрю на этот палец, и свожу глаза к переносице, и пальцем поправляю воображаемые очки у себя на носу, – и он снова ржать начинает! Во! Смешно ему, – а мне нравится, я так и Егорку нашего люблю прикалывать, и тот тоже от смеха плачет…

– Ну-у, хоро-ош, ну-у, Илья-а! Я же, правда, спросить хотел, – что, эти все мечи у тебя настоящие? И шлемы?

– Знаешь… о-ох-х… да-а… знаешь, самурай, я прощу, пожалуй, Юрке долг, я же из-за него с тобой познакомился, – Илья вытирает глаза, потом ещё разок хмыкает. – Настоящие, конечно! Гришка, вокруг меня всё настоящее, я так теперь живу…

Я решаю, что мне надо запомнить эти слова Ильи, а сам снова спрашиваю, – интересно же:

– Из самой Японии?! Вау, тема! Мечи, надо же…

– Что-то из Японии, что-то в Москве куплено, есть там салон такой один…

Илья одним незаметным движением оказывается на ногах, – да, это, по ходу, «навыки»! – тянет меня с дивана к подставкам с мечами.

– Мечи, Гришка, слово неподходящее. Их так америкосы называют, – swords, они этим словом много чего называют, – вот и повелось по всему миру, с джонников этих. По европейской классификации это сабли, меч ведь в Европе, он с прямым клинком, и обоюдоострый. Ну, с обеих сторон заточен, – и он рубящее оружие, это в безграмотных голливудских фильмах им тычут напропалую, а вот, например, в древнерусских летописях всего два раза отмечено, что большим мечом кололи, и оба раза случайно, – это так было необычно, что даже в летописи попало, прикинь! Вот сабля, другое дело… – Илья берёт с третей, вертикальной подставки, я сразу её не заметил, она специально для одного меча, – берёт огромный меч… то есть, японскую саблю, обеими руками показывает мне, и я замираю!

– Как красиво, Илья! Это ножны, да?

– Сая называются.

– А как это так? Как чёрное зеркало… И искры золотые! Вау…

– Лак. Ну, не простой, конечно, специальный, он практически ничего не боится, – ну, кроме открытого огня, – а так, ни жары, ни холода, ни воды, и долговечный, этому итомаки-но-тати триста лет. Ну, правда, он придворный, им и не бились, по ходу, но всё-таки…

– Триста лет! Сколько же он… Ой, извини, Илья, я не то хотел спросить, – и я тороплюсь спросить то, что хотел, а не про деньги, чтобы Илья чего не подумал! – А зачем тут вот тоже замотано, сверху на ножнах, на сая, как и на рукоятке?

– Это тати, Гришка, их так носили, совсем по-европейски, видишь два таких… аси, кольца, это для обитори, а к ним уже шнур крепился, сагэо, и на перевязи носили, лезвием вниз. А катану, – Илья касается кончиками пальцев одного из мечей на подставке, и продолжает: – это самое известное, её носили за поясом, лезвием вверх. А на сая этого тати обмотка, – ито, – чтобы рукой придерживать, когда тати достаёшь, – на сая обмотка называется сая-ито, а на рукояти, – рукоять называется цука, – тут обмотка называется…

– Цука-ито? Правильно?

– Коофу дэс, – я в восхищении! Держи, только из ножен не доставай.

– Из сая! Да-а… тяжёлый… А что, Илья, в Японии прямых мечей не было? Как в Европе, например?

– Были, конечно. Кэн, например, – очень по-европейски выглядел. Кстати, японское спортивное фехтование так и называется до сих пор, – кэн-до, путь меча. Да и вообще, много было прямых мечей, их все обычно называют цуруги, но это всё очень старое оружие, к десятому веку почти и забытое. Оружие древних Богов и героев… Ямато Такэру, был такой, – отец нации. Ещё это оружие называют тёку-то, так и переводится, – древние мечи. То, – это слово-суффикс, холодное оружие, обычно длинное… Вот есть такие «Три Сокровища», – Меч, Зеркало и Ожерелье из драгоценной яшмы, – это священные реликвии Императорской Семьи и всей нации, от светлой богини-прародительницы Аматэрасу, – так вот меч, что скорее всего, там именно такой, – кэн.

– Почему, – скорее всего? – зачарованно спрашиваю я.

– Кому ни попадя к священным вещам доступа нет, Гришка. Мало кто его видел, а кто видел, – молчат…

– Илья, ты всё про это знаешь, да? Как что называется?

– Кое-что. Да всё и не упомнишь, – детали ножен-сая, это почти двадцать названий, а сама сугата только, – полоса клинка так называется, – это и вообще, с полсотни терминов, и это только основных!

– Да ну! Ничо себе…

– Да ну… Высокомерная улыбка появляется на моих чётко очерченных губах! Зуб даю. Смотри, – Илья берёт с общей подставки, – а интересно, как она называется? – довольно небольшой такой… не знаю уже, что именно, но гораздо меньше, чем этот тати, что у меня в руках, достаёт этот новый, и правда, не очень длинный… клинок из ножен, – сая! – отделанных как бы под берёзовую кору. – Вот, например, вакидзаси, второйто издайсё, парного набора клинков самураев, смотри…

– Я… Бли-ин, я и не думал, что они такие красивые!

– Да. Вот эта часть острия-кисаки называется по-японски фукура, так у неё пятнадцать разновидностей! Это главные, а так-то больше, и каждая по-своему называется. А линий закалки, я и сам не знаю, сколько, – в каждой школе свои были, и у каждой есть своё специальное название. Это вот черта такая вдоль полосы клинка, она твёрдую закалённую часть клинка, лезвие, – м-м, якиба, – от более мягкой и гибкой части, – дзихада, – отделяет… А линия эта, -хамон… – Илья замолкает, смотрит как бы сквозь меня, на губах, – и правда, очень красивых, – лёгкая улыбка, и он ими чуть шевелит, будто шепчет что-то сам себе, а в глазах такие же искры, как и на чёрном зеркале ножен-сая того меча-тати, что я продолжаю осторожно, на весу держать в руках, – только на зелёном фоне у Ильи в глазах эти искры, и тоже, будто золотые…

– А… а он острый? – сглотнув, спрашиваю я, мне хочется, чтобы Илья говорил и говорил со мной…

И он, встрепенувшись, отвечает:

– Очень. Погодь, самурай! Ща-ас…

Илья опять очень быстро, – он на секунду у меня в глазах даже как-то размазывается, как в мультиках! – срывается, ищет что-то в куче книг на письменном столе, – тоже, кстати, немаленький, – и достаёт старую газету. Потом правой рукой тоже как-то очень быстро и ловко перехватывает рукоять… цука, – да, цуку короткого вакидзаси, отводит его вправо и вниз, а левой рукой взмахивает газетой, она раскрывается, как платок. Илья бросает на меня короткий взгляд, потом машет мне подбородком, – мол, подальше чтобы я встал, – и я с опаской отхожу подальше, а тати прикладываю себе к боку.

– Так, Илья?

– Угу… Улан! Шёл бы ты… на место. Иди, иди, кавалерист лёгкоконный!

Во собака! Ваще, блин, супер! Тема. Совсем по-человечески покачав головой, довольно строго глянув на нас с Ильёй, Улан уходит в прихожую, оттуда слышится, как он всем весом валится на свою подстилку на полу, – да-а, собака! – куда там наш Малыш, надо будет обязательно Егорке рассказать, какие псы у людей бывают…

– Вот, самурай, но смотри, это дома я только для тебя показываю, эксклюзивно, – этого Стаська не любит у меня…

Вот вроде и пустяк это, – то, что Илья сейчас сказал, да ну, что особенного, – а я чувствую, что снова краснею от удовольствия. Да, – это парень! Щас, наверно, он мне покажет… И он показывает. Взмахнув левой рукой, Илья этим взмахом руки вверх выпускает газету, она, шурша, неуклюжей странной бабочкой взмывает к потолку, складывает там свои несуразные квадратные крылья, и стремительно пикирует на пол. Стремительно? Да ну! Вот Илья, вот он стремительно!

– С-с-с! – и вакидзаси, молнией сверкнув под ярким верхним светом, преломив его ледяными бриллиантовыми гранями и рассыпав по всей комнате, слившись в смертельно опасную, шелестящую и блестящую дугу, снизу справа пролетает сквозь газету! СКВОЗЬ! Она даже не изменяет движение от этого, только падают уже две газеты, – пополам! А Илья, – тут уж я совсем не успеваю заметить, как и когда! – перехватив вакидзаси уже в обе руки, и снова! – сверху вниз, слева направо:

– С-с-с… – блин, три газеты…

Илья мгновенно оказывается на полу, и это очень красиво: – левая нога подогнута, колено на полу, прямая правая на всю длину вытянута почти параллельно полу, такой странный «шпагат», левая рука выброшена вперёд, – а вакидзаси у него снова в правой руке, и я снова не заметил, как и когда, – и так необычно он его держит, рука согнута в локте и заведена далеко назад за спину, остриё вакидзаси чуть только и видно мне спереди от груди Ильи, он снова со свистом выдыхает: – с-с-с! – и этим остриём вперёд! Больший из трёх кусков газеты по самую рукоять, – цуку, – насажен на клинок, и даже ведь не пошевелился этот кусок, только падать на пол перестал… Кисаки, – вспоминаю я, – остриё, по-правильному, это кисаки… Два меньших куска газеты лежат на полу, по бокам от вакидзаси, намертво замершего у Ильи в его вытянутой руке, а на клинке опадают совсем уже тоже мёртвые крылья большей из газет-бабочек…

– ВАУ!!! – ору я в полный голос!

Улан тут же прискакивает к нам в комнату, а я замечаю, что и сам от восторга подскакиваю на месте… Я перестаю подпрыгивать, – да ну, Улан ведь тут, – и уже шёпотом, изо всех сил пытаясь сдерживаться, громко шепчу:

– Вау, Илюха, ваще! Супер! Улётный супер, вообще тема…

– Да ну… – но это Илья меня не передразнивает, он шутит, я это понимаю, а он, чуть раскрасневшийся, поднимается, отмахивает клинком, и газета, не соскользнув, а разрезавшись от центра к краю, падает на первые две! – А вообще, самурай, правда, неплохо получилось, я с газетой редко прикалывался. Гришка, да положи ты тати, что ты его таскаешь… Да вон, на диван можно… Погоди, эту книжку убрать надо, только на ногу не урони себе, тяжеленная она у нас, Б… Это Шавров В.Б. – Стаськино священное писание, ну, и я почитываю… Так, убрать надо всё, газеты эти, а то Стаська не любит, говорю же… В мусор, Гришка, там на кухне, под мойкой ведро… Это он лапу порезал, вот и прихрамывает, я ему тут перевязки делаю, да он, – видишь? – опять содрал… Да не бойся ты, самурай, он же просто нюхает, – привыкнет, отстанет. Блин, это что, он мне первое время, вообще, в спину дышал, – прикинь! – я себя при этом… – Илья пошевеливает пальцами, – некомфортно чувствовал, а потом привык, у нашего Улана манера такая по жизни, нос совать всюду… Самурай, а тебя мама не потеряет? Надо бы ей позвонить…

– Так ведь мобильник же мой… А у тебя есть городской телефон, Илья? Я бы позвонил домой…

Илья кивает мне, уходит на кухню, и возвращается с трубкой домашнего телефона.

– Только ты её не пугай, Гриша.

– Да ну, не буду, конечно… – я набираю свой домашний номер. – Где на вызов жать, здесь?.. Я скажу, что задержусь, просто… Мам, привет. Мам, я задержусь, – можно?.. Да ну, не поздно же ещё! Мам, я… Да нет, я с квартиры звоню, я к знакомому зашёл… Ну, тут, возле изостудии… Да я потом расскажу всё, а то он тут вот рядом, это же нетактично! – я смеюсь, Илья тоже… – Ладно, мам, я не буду долго!.. Да! Погоди, у меня же мобильник не работает… батарейка села… наверно… – у меня резко портится настроение, Илья тоже хмурится, и губы кусает… – Да… Да ну, не знаю я, мам… До скольки? – я вопросительно смотрю на Илью, он губами мне показывает: до девяти. – Ну, часов до девяти, – можно?.. Я когда домой поеду, то позвоню… Да мам! Да ну, что ты… Егорыч, ну что?.. Да ну… Ладно, я недолго. Егорка, я же обещал! Раз обещал, значит, сделаю, вот приду домой, и посидим тогда… Ага, всё, Малышу привет… Перебьётся котяра! Всё, Егор, пока.

Я выключаю телефон, кладу его рядом на диван, смотрю на Илью, а он развалился сбоку от меня, тати у него у него рукоятью на груди, он голову на руки положил, и смотрит, задумчиво улыбаясь, в потолок. А я смотрю, какие у него кудрявые пепельные волосы. Не мелкие кудряшки, а… пряди такие, и по бокам ото лба… волнистые скорее, чем кудрявые… и блестят, как клинок у вакидзаси, – красота и опасность…

– Вот. Я позвонил…

– Вот. Ты позвонил…

И к этой манере Ильи я тоже понемногу привыкаю, – что он так отвечает, и повтор, вроде, и ответ, – интересно. Он смотрит не в потолок уже, а на меня. Да… Что-то надо сказать, – а что? Я чуть подпрыгиваю на диване, – да, шикарный. И мягкий, и большой, и удобный, наверное. И недешёвый, – сейчас вся мебель дорогая, но этот диван, по ходу, совсем уж не дешёвый… Диван… А интересно…

– Илья, а вот у вас диван один, – а как вы? Ну, спите, я имею в виду, – вас же двое? Ой, Илья, если я чего не того спросил, ты не обижайся, пожалуйста…

Илья пожимает плечами, принимает вертикальное положение, тоже легонько подпрыгивает на диване, и спокойно отвечает:

– Я не обижаюсь, пожалуйста… Вот на диване и спим, вдвоём, – а то и втроём, кавалерист наш посреди ночи любит в ноги забраться. Места хватает на этом диване, остаётся ещё, он и так огромный, а уж если разложить его! Тут в комнате только такой у-узенький проходик остаётся. А вообще-то, у меня гамак есть, – да что-то я к нему так и не привык, – это от того, наверное, что в прошлых жизнях я ни разу индейцем не был… И возни с этим гамаком, – да ну!.. Ха, привяжется это твоё «да ну» ко мне, – что тогда? – Илья щипает меня за бок, я подпрыгиваю на диване всерьёз, машу на Илюху руками, он их с лёгкостью перехватывает, и говорит: – Так, Гришка, семь часов, сейчас уже Стас приедет, пошли на кухню, ужин приготовим, он же с работы, во-от, поужинаем, а потом сразу тебя домой и отвезём.

– Да ну… – Илья выпускает мои руки, а мне нравилось… – То есть, я хотел сказать: спасибо, я что-то есть не хочу, – я это имею в виду…

– А я тебя об этом не спрашивал! Я вот тоже не хочу. Я, если хочешь знать, вообще, по жизни есть не хочу! Никогда. Мда… Так что, мы через «не хочу», – пошли, пошли, что-то я сегодня как-то уж особенно «не хочу»!..

Я понимаю, что Илья от души зовёт меня ужинать, а не из вежливости, не надо отказываться мне, – нельзя ведь, когда к тебе с душой… Я смеюсь:

– Ну-у… Пошли. Ха, Илья, если честно, – то я тоже, очень «не хочу»!

– Так вот я ж и говорю…

– Илья, а ты тоже поедешь? Ну, я имею в виду, когда домой меня твой Стас повезёт?

– Поеду, когда тебя мой Стас повезёт, – надо же будет объяснить твоей маме, что произошло. А ты против?

– Да ну!..

* * *

“Picture In Frame”

– Я… Ил, у меня слов нет! Как же ты так? Подойди ты на пять минут раньше…

– Ор-гор-бор! Слов-вов бор-гор… у него-гор-бор-нет-гор…

– Прожуйся, Илья…

Илья с усилием проглатывает, и сердито говорит Стасу:

– Вот же ты обормот! Я тебе что, – колдун, Б? Я откуда знать мог? Ё… это у меня слов нет! Я вообще, если хочешь знать, там случайно оказался, если бы Юрка у меня бабки все не выгреб, пиявка компьютерная, я бы в додзё умотал… Стас. Так получилось. Виноват. Блядь, действительно, на пять минут бы пораньше…

У Ильи сейчас такой расстроенный вид, что это я готов провалиться сквозь все девять этажей, из-за меня же всё…

– Да ну… Илья, это же я сам! Приспичило меня, понимаешь, потерпеть не мог… А ты и так…

– А я и как? Лоханулся я, Гришка, вот я как. Ну да, Стась, вломил я Комару, но Грише ведь досталось… Блин, мобильник же ещё его! Кранты мобильнику.

– Гриша, ты его выкинул?.. А покажи-ка, я же электронщик, может чего…

Я торопливо срываюсь в прихожую, – а вдруг! Во, а Улан на меня уже и не реагирует…

– Ой, Стась, да ничо там уже не сделаешь…

– Вот, Станислав Сергеевич… Вдребезги…

– Да. Именно так это и называется, – вдребезги. Так, сим-карту я тебе выну… На кого он у тебя зарегистрирован?

– На маму…

– У него только мама, и братишка ещё, Егором зовут, – Илья задумчиво смотрит на С.С. – Что, Стаська, глухо?

– Смотри сам: экран раскололся, корпус тоже, – что тут сделаешь? Дешевле новый купить.

Новый! Мы и этот-то…

– Ладно, Станислав Сергеевич, спасибо, что посмотрели, давайте я его… Скажу маме, – уронил…

– Илья, ты оглодал? Что ты на хлеб накинулся?

– Отвяжись, Стаська, я думаю…

– Ну-ну…

Некоторое время мы все трое молчим, С.С. с лёгкой полуулыбкой наблюдает за Ильёй, – тот дожёвывает третий кусок хлеба, я смотрю на них обоих. Странно… вот не родные, а похожи. Нет, не то, чтобы внешне… Хотя, и внешне. Интересно… Какие у Стаса глаза редкие, – не голубые, а тёмно-синие. И, по-моему, здорово они с Ильёй вдвоём живут, это всегда видно, – когда вот так спокойно и хорошо, значит, всё в порядке… Хотя, Илья совсем и не кажется спокойным, – он, скорее, кажется мне… надёжным. А прикольно, Илья сейчас совсем мальчишкой выглядит, как наш Егорка, – жуёт сосредоточено… а С.С. вдруг смеётся, и тоже, – совсем пацан! – хотя ему лет двадцать пять, по ходу…

– Илья, а скажи мне, твой Samsung живой ещё? Ты его, случаем, Юрке своему, этому компьютерному вивисектору, не отдал? На предмет препарирования?

Илья перестаёт хрумкать, – это он сейчас копчёное мясо вприкуску с солёным огурцом уминал, но уже без хлеба, – потрясённо смотрит на С.С., и глаза у него вспыхивают зелёным пламенем!

– Стас! Ты!.. Знаешь, да? А я склеротик, Б! – но я вижу, что Илья совсем не расстроен тем, что он «склеротик», наоборот даже, он снова весёлый и насмешливый, и мне таким он очень нравится! – Прав ты, не надо мне было с самого начала с кикбоксингом, – башка, она не макитра! Ё., Х. и П! И брядь ещё! Гришка, рот закрой, – «брядь», это на моём диалекте великого и могучего японского языка означает: – современная эмансипированная дама за рулём автотранспортного средства! В довольно-вольном переводе, разумеется…

А самого Илюхи уже нет на кухне! Да-а, «навыки», – даже ведь табуретка не качнулась у него, – воздух только так… пошевелился. Я смеюсь, Стас смеётся, и спрашивает меня:

– Что, Гриша, нравится тебе Илья? Можешь не отвечать, вижу, что нравится. Я и сам до сих пор привыкнуть не могу. Явление из разряда неодолимых, его друзья зовут: Ил-2… Хм, – слышишь? А ведь это он ещё не в атаке.

Слышу… И ещё… А щас это что? Стол там, в комнате Илья, что ли, письменный, опрокинул? Похоже. Да ну… не стол ведь, – монумент… Во, – Улан в комнату поскакал! На помощь, наверно…

– Улан! – орёт в комнате Илюха. – Чтоб тебя! Стас! Трудно кавалериста подержать? Блядь, да куда я его сунул-то…

С.С. качает головой, и тоже идёт в комнату. А я думаю. Это вот сейчас Илья ищет какой-то Самсунг… Что значит «какой-то», – сто пудов мобильник, – и не надо быть особо догадливым, чтобы понять, зачем он его ищет, – мне хочет дать… да ну… А если? Бли-ин… Нет. Не возьму… Зачем? – не возьму… Самсунг… интересно…

– Да, Илька, надо будет заехать, хлеба прикупить, хм, спрос какой пошёл на хлеб у нас… – Илья со Стасом заходят на кухню, Илья взъерошенный и очень довольный, у С.С. на рукаве его белой рубашки пыль, он с улыбкой смотрит на меня, и я замечаю вдруг, что хлеб я весь сжевал, – да и не только хлеб, и мясо я всё подъел, пока сидел и думал тут, мыслитель…

– Ой… извините, Станислав Сергеевич, я что-то… А это у вас весь был хлеб, да? Извините, пожалуйста… – блин, я опять краснею, вот же!

С.С. удивлённо смотрит на меня, потом чешет в затылке, Илья дёргает его за рукав, отряхивает с него пыль.

– Стас! У-у… Гришка, забудь ты о хлебе, смотри лучше… только если ты мне своё фирменное «да ну» выдашь… Я тогда этот Самсунг прямо тут и раскокаю! Или в унитазе утоплю.

– Илья, это… я…

– Илья, – это я! Уже пятнадцать лет, как я Илья, – Илюха смотрит на меня строго, по-настоящему строго, и я прикусываю язык. – Стас, как ты думаешь, – аккумулятор не сдох?