Текст книги "Зависимость количества попаданий от плотности огня."

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Что?

– Он был… С ним всегда у нас было как в бою. Он… Не знаю я, как объяснить. Он ничего не боялся, – смерти ведь не было для нас с ним, – она стояла за плечами, впереди, вокруг, дышала нам в губы, – а Сладкоежка улыбался ей в губы, – он любил, но не в этом дело. Он должен был умереть, – это я сейчас понимаю, – то, что он задержался со мной, – это была просто задержка, Смерть любит помешкать иногда, и ещё… Он должен был умереть вот так, как он умер, – ради меня, рядом со мной… И ради вас, – ради Ласточки, ради тебя… Блядь, я больше не хочу об этом. Я хочу, чтобы ты меня… как это, диби…

– Дибидахнул! Что сложного, не понимаю! Такое слово простое, ясное, – главное, что моё слово, и твоё, конечно тоже. Дибидахнуть. Я тебя дибидахну. А как?

– А как тебе хочется?

– А тебе?

– А мне хочется, так как тебе. Бль… Севка! Ну что такое, в самом деле… Ой!.. Дрянь ты, сероглазая…

– Ну, может и дрянь, это пережить можно, если я для тебя дрянь, – но только если я сероглазая дрянь… Погоди, всё-о-о… ха-ха-ха… всё-о-о, И-ил… Кто дрянь-то ещё… зеленоглазая. Так. Погодь, я думаю. Так. Да. Я хочу… дибидахнуть хочу тебя… В попу хочу.

– Вперёд. Хм, вперёд…

– Вот-вот, кто ещё дрянь-то… Ой, ну, всё… Погоди, Илья, а давай так, давай я тебя сперва…

– Дибидахнешь!

– Да. Во-от, а потом ты меня, всё-таки. Тоже в попу. Ну, не сразу там, перекурим… Кстати, я курить хочу…

– Да кури, чёрт с тобой, можешь и при мне курить.

– Вот. Ещё одна маленькая победа, – я победитель. Твой. Тебя, в смысле… В смысле, я над тобой… ржёт, дрянь зеленоглазая… Ну, Илья, я серьёзно, – давай ты меня тоже потом, в попу…

– Больно будет Севка. Первое время всегда больно.

– Очень?

– Не знаю, у всех по-разному, у меня в первый раз… Да нет, кстати, мне первый раз не очень больно было. Но всё же, больно. Терпимо, в общем…

– Ну, вот видишь… Я вообще, не понимаю, ты что, не хочешь?.. Ну и всё. Потом, значит, и сделаем. Сделаешь, в смысле, – Илья, не спорь, а! Ты пойми, у меня же с тобой сейчас всё впервые, и так вот сразу, всё по-настоящему. Я хочу, понимаешь…

– Хорошо… Всё как ты хочешь, – таков закон.

– Вот. Умный мальчик. Погодь, отстань, я же… ну хорош, Ил! Вот же… Погоди, я ещё спрошу, а потом дибидахну тебя, потом перекурим, а потом ты меня…

– Дибидахну.

– Ну. Так, вопрос, Ил Ласочев: – я красивый?

– Боги! Вы что, сговорились со Славкой? Тоже вечно пристаёт…

– Ну, правильно, надо же знать! Ты ответь, да? Красивый?

– Ну, хорошо, поднимись-ка… вот так, выпрямись… чуть боком… Урод. Страшный, самый-самый мой…

Илья хватает меня в охапку, – мне смешно, он же так хватает, пальцами, гад, ещё по рёбрам! – тянет к себе, я ему в грудь лицом вжимаюсь, хихикаю, голову в плечи втягиваю, локтями его ладони себе к бокам прижимаю, сам щипаю эту широченную, самую красивую на свете грудь, – вот у Славки такая же будет, ведь он сын Ильи, по-любому сын! – и у меня встаёт, надо же… Удивительно, почему бы это…

– Илюш, погоди, у меня встал…

– Да ну? Как это так?

– Сам удивляюсь! Но ведь вот.

– Чувствую, как такое не почувствовать. Так, погоди, я… давай вот так, я на спине, я тебя видеть хочу, ты же самый некрасивый, я же не могу от такого зрелища…

– Илюха, блин! Помолчи, да? Так? Так, что ли, сверху я, да?

– Молчу.

– Ну, Илю-уш…

– Вот ведь… Так, постой, я немного слюны… всё-таки, у тебя приличный размер, Севка, а у меня уже давненько, года три, наверно, ни с кем этого…

– Зашибись! Ил! Классно, что давненько, но ты учти, больше у тебя вообще ни с кем не будет. Только со мной. Такой закон. Постой, а что, у меня, правда, что ли, не маленький! Член?

– Вру, конечно, для твоего удовольствия.

Я, нависнув над Ильёй, – моим уже Ильёй! – поджав губы, со всем возможным сомнением, смотрю в его глаза. Врёт. Или, не врёт. Дрянь… И я не выдерживаю, я хихикаю, а потом вдруг замираю, у меня в груди что-то… нет, не взрывается, не рвётся, не ломается, – просто в груди у меня вдруг поднимается волна, которая меня будет теперь всю жизнь нести на своём гребне, – это я понимаю. Это навсегда. Илюшины глаза, его такой, полный любви взгляд, его плечи, грудь, его руки, на которые я сейчас опираюсь своей грудью… Ладно. Дибидах. Так… Так, Ил?.. Во-от… Я упираюсь головкой Илье в его… ну, пусть дырочку, – слова, слова, – замираю, снова возвращаюсь взглядом к глазам Ильи, и… нет, не резко, не плавно, – я не знаю, как. Я сейчас ничего не заню, не понимаю, – я сейчас люблю Илью. Не медленно, не быстро, – так, как надо. Ритм. Блин, не могу больше я ему в глаза смотреть… кончу ведь… подольше хочется… Надо же, ведь первый раз у меня, и всё так по-настоящему, – и с кем? С Ильёй. С самым любим на свете человеком, – Сладкоежка, спасибо тебе. Это ты ради меня ушёл, и я уверен, что ты ушёл не в пустоту, тебя встречают там, куда ты ушёл, и я даже знаю, кто. Илья  «Ил-2» Ласочев. Ты имеешь право его так называть, «Ил-2», ведь через столь многое вы с ним прошли в ТЕХ горах. У вас там, куда ты ушёл, Сладкоежка, новая жизнь, и кто знает, – лишь Боги, – я тоже там вас встречу, я же теперь с вами…

Нет, и на грудь Илье я не могу смотреть, – могу, то есть, но такая она у него… даже когда лежит Илья, она у него рельефная, и твёрдая, и мягкая, и капельки пота… в глаза ему… сейчас… нет, медленней… Да по фигу, всё равно… а-а… м-м… А-а-а… О-ох-х-х, И-ил… вау… нет, Илюха не любит, когда «вау», или «йес», – ух, ты-ы… ух, ты… ха, а интересно как, мой член сам выскользнул, прикольно так, и приятно… Вау! – всё-таки, вау!

– Илюша, кайф, вау…

– Вау. Вай мэ, вау…

– Ну, а что? Ведь если «вау»!

– Тогда «вау». Но я терпеть не…

– Илья, а вот скажи, ты как вот думаешь, мы ругаться будем? Мы с тобой?

– Вау! Ещё как! Вау и вау! До самозабвения, до драки, а Славян встревать будет всю дорогу, разнимать нас, и получать при этом по запару, а потом мириться будем, раны друг дружке, все втроём, зашивать будем, хм, дырки штопать, – но ткань любви эти заплатки только украшают… хм, снова: love patchwork…

– Ля-ля, фа-фа, все такие полиглоты, я погляжу, все такие… За-ши-бись… Воще, супер, это такой кайф, это же супертема… Знаешь, Ил, я ведь так человеком выросту, не уродом, каким-нибудь, зашуганым, потому что Любовь в себе задавил, как грязное что-то, как крысу, – я с тобой вырасту человеком, Ил… А вот ещё скажи, а вот если покурить мне, – тоже до драки? А ты чем меня тогда будешь бить, шомполом? Я за то, чтобы подушки использовать…

– Ха-ха. И ещё раз: ха. Шомпол, надо же! Курить хочешь?.. Давай, пусти меня, я сигареты достану. Вместе и покурим…

– Так! Первая моя победа! И, заметь, Илюшка, без шомполов обошлось, без подушек даж… Это кто, а?

– Ох, ты ж! Славка, не иначе…

Ну, а кто ж ещё! Скребётся в дверь к нам в спальню, поганец. Так, одеяло, ч-чёрт… так, и голову под него засуну… вот поганец ведь, неймётся ему… Илья открывает дверь спальни, шипит чего-то на Славяна в щелочку, – я сам из-под одеяла, в щелочку… И смешно мне, – не могу! Вот ведь Ласточка, вот неугомонный! А всё-таки, – неудобно. Поганец, одно слово…

***

Пацаны, – Славка и Севка, – на цыпочках, похихикивая шёпотком, пружинно подскакивая на длинных прямых, стройных, точно у чистокровных жеребят ножках, оглядываясь в полусумраке холла, толкаясь и щиплясь, мимо гостиной и столовой, лёгкими тенями древних Богов Удовольствия и Шкодливости скользят в кухню, – почему же на цыпочках, почему шёпотом они хихикают, никто же им не мешает, – Ил сидит у себя в спальне, дым у него из ушей идёт от злости на сына, который стырил у Ила Севку, – убить, поганца! – Дэн, которому завтра рано вставать на консультацию по русскому, спит, умаявшись с неугомонным Ласточкой, кончив с ним дважды, и дав кончить дважды Славке, больше в доме никого, – чего же шёпотом и на цыпочках? Ну, во-первых: ночь, всё-таки. Дэн дрыхнет, всё-таки, – это во-вторых. Ну, а в-третьих… Они пацаны, – это в-третьих, в-пятых, десятых… Одному вот-вот, через неделю, будет четырнадцать, другому, – он значительно старше! – месяц назад исполнилось пятнадцать, – пацаны, короче. Пацаны… Вот и на цыпочках, и шёпотком, оттого и хихикают, и толкаются, и щипаются, и Севке прикольно больше, нежели жаль, что Ласточка оторвал его от Ильи, – пусть тот позлится, полезно, – но! Недолго, – и позлится пусть недолго, и сам Севка тоже с Ласточкой долго не намерен вошкаться, – и вообще, что за дела такие у поганца? На кухне, среди ночи? Интересно… Вот, а Илья пусть позлится, – полезно, полезно! И кайф ведь, – Славян скажет, чего хотел, и сразу обратно Севка! К своему навсегда, – злому, шипящему, с дымом из ушей, – к Илье, и под одеяло, – и, хихикая, – жарко ведь! – тут же наружу, и… И они дибидахнуться! Теперь уж совсем до конца, чтобы Илья Севку тоже…

И ведь как красивы эти два пацана, Славка и Севка… Оба тонкие, в меру рослые, – пока одного роста, но ясно, что скоро совсем Славка Севку перегонит, – длинноногие, резкие, тонкие, гибкие… Славка ярче, всё-таки. Севкина красота помягче, это красота лёгкого майского дня в горах, – в ЭТИХ горах, мирных, спокойных, древних, не очень любящих яркость, и ещё это красота степи, седого ковыля, качающегося волнами по степи под мудрым древним ветром, напитавшимся мудрости над могилами родителей и соплеменников самого Заратустры… А Славка… Его красота, – резкая, яркая, броская, – до боли в глазах, – красота зари в ТЕХ горах, сильных, молодых, с вечными снегами на своих вершинах. С запахами молодого вина, цитрусовых в долинах, с громом своих лавин, треском камнепадов, с ливнями и грозами, повидав которые, не забыть… И вспоминать лишь, с ясной, яркой радостью, что это всё есть в ТЕХ горах, и очень многое там осталось, очень, – но главное всегда впереди…

Но вот они на кухне, оба два, Севке уже не терпится назад, в спальню к Илу, а Славка почему-то вдруг делается тихим-тихим, и смотрит на Севку… так младшие братья, обожающие своих старших, смотрят на них, – младший брат обожающе и просяще смотрит на обожаемого старшего брата, которого сейчас будет просить о важ… о ВАЖНОМ…

– Ну? Славян, только я тебя предупреждаю, я тебя совсем по-настоящему, совсем серьёзно предупреждаю! Если ты какую-нибудь байду замутил, если тебе просто делать нехуй, например!..

– Смолк? Дашь мне сказать? Или в челюсть тебе?

– Так. Вячеслав…

– Севка, я тебя… Севочка-а… Вот, помолчи, это ты у меня… у нас, то есть, – это ты умничка… Севка. Вот ты сказал, что почему, мол, не мы… блядь, заговариваюсь. Короче, Севыч, ты в натуре жалеешь, что мы не братья? Без гонева?

– Больной, да? Славян, я же не дешёвка, стал бы я гнать тебе, да я, вообще, такие слова просто так в жизни бы не сказал! Я же…

– Вот! Я ж и не сомневался!

– Всё? Можно мне в спальню к Илье… к отцу твоему? Теперь?

– Да успеешь! Всё вы с ним успеете. Смотри.

Славка отходит в сторону от обеденного стола, а там, на красивом, древнем, наверное… – да нет, Славка, просто старое, но и, правда, очень красивое блюдо, Ил его на другом конце света купил, тоже, кстати, в горах, те горы помнят слонов Ганнибала, но про это в другой раз… – на нём, на этом красивом, старом и, в общем-то, редком серебряном блюде, лежит Ласточкин нож-хузба, тоже старый, совсем уж редкий, – в ТЕХ горах очень ценился булат, и сломанные шашки и сабли-шамширы, – ведь не сваришь наново, – расходились на ножи… И это именно такой, не дамассковый даже, а настоящего серого булата нож, выделанный из шамшира, сломанного в яростном горячем бою в Ущелье, которое потом, после того, – случившегося давным-давно и памятного доныне и навсегда в ТЕХ горах, – боя, переименовали даже, в память о павших там воинах за свободу «Страны души»…

– Это его мне дядя Олег подарил, этот ножик. Олег «Дед» Задирако. Он вместе с отцом воевал, плечо к плечу, он же Ила и вынес на базу, после… После, короче. Из-за такого ножика Славка Сладкоежка умер. Погиб. И дядя Олег Сладкоежку похоронил, а отца вынес, а этот пацан, Славка, в ТЕХ горах навсегда остался… Замечтался пацан, гранату не заметил на растяжке… о таком вот ноже Сладкоежка мечтал… Красивый ножик, правда?

– Правда… Старый…

– Ну. И серебро, и это вот, рукоять, это рог тура… Быки такие, в лесах они на Кавказе… Вот, Сева, я хочу…

– Что, Слав? Всё, что хочешь. Только я нож не возьму, ладно? А так, – всё, что хочешь.

– Правильно. Я вот что. Мы братья? У меня-то и родителей не было, – теперь и отец есть, и дед Иван, и дядя Женя, и его ещё девушка, ну, я думаю, что они поженятся всё-таки, значит, тётя будет. И племянники будут тогда у меня, – здорово, да?.. А вот брата…

– А мы станем. Славка, я тоже ведь хочу, чтобы мы братьями стали, – вот и станем!

– Да я так думаю, что мы уже… Но надо нам… я не знаю, – знак, какой-то, действие какое-то, чтобы навсегда закрепить… Понял?

– По-онял… Побрататься, да? Суп-пер, Ласточка… Супер, воще, – этим ножом, да? Суп-пер… Славян, ты гений. Гениальный у меня брат. Вау, – что тут скажешь, только «вау» и скажешь!

– Бль… Может тебя просто, замочить тут, – ножом этим? Расчленить, и в холодильник. Я ж серьёзно, гад ты!

– Славка! Да ты чо? Вот же, обиделся! Я же тоже серьёзно… погоди, вот. Я тебя… видишь, как серьёзно. Я тебя люблю, как брата обожаю, и поцеловал, как брата. Давай. Погоди… А Ил? Он же ругаться будет, наверное…

– Наверное! Знаешь, как разорётся! Хоть из дому беги! Прикинь, – да?.. Эт-то такой кайф, тема такая, – это он, может, даже, и выпорет, наконец, – хотя, конечно, вряд ли… м-м, дождёшься, как же… хи-хи… Кайф, короче, – да? А потом остынет, конечно… Ха, Севыч, а ведь, знаешь, ему ведь точно, – хана. Это же если мы с тобой, вдвоём, два брата, – один сын, это я, значит, и он меня любит, ну, как сына, больше всего на свете, а у сына брат, – это вот ты теперь, и тебя он ЛЮБИТ… ну, не как сына, – это ему кранты.

– Ни хрена не понял, – понял, что за-ши-бись! Но. Ласточ… Вячеслав. Я тебе как старший брат говорю, я тебе по-настоящему говорю, – ты бы русским языком занялся бы, что ли, плотнее, вон у Дэна… Всё! Вот же, слова ему… Ля-ля, фа-фа, какие нервные все, все критики не переносят… Молчу, сказал, тише ты, Дэна разбудишь, или Ил примчится, на вопли твои, боевые… Ладно, ладно, никто не вопил. Так. Славка… Погодь, а как? Руку типа? Ну, резать?..

– Ну, типа руку… Севыч, по-моему, руку… Нет! Севка, давай, знаешь, как? Так давай, на груди, ты слева, и я слева, где сердце типа, и прижмёмся… хи-хи, росту одного мы…

– Хи-хи… типа, да… хи-хи, пока одного…Так, Славян, всё, серьёзно давай, это по натуре серьёзное дело… Ты только не тыкай, понял, а то глубоко будет, у тебя и так шрамы вон… от тех сучар… Лезвием так, аккуратненько… Дай я первый, что ли, Вячеслав, горе моё…

– Твоё, твоё… Ваше… Сева-а, но ты всё же… ну, чтобы шрамик остался, это же навсегда, чтобы… понимаешь?.. Ну?..

– С-с-с…

– Больно, что ли?

– Дурак, что ли? Фигня, Славян… Да, чтобы навсегда… это у нас у всех навсегда, я так понимаю… Держи.

– Давай… та-ак… тут, типа… так… с-с… нормально! Ну, нормально, когда любишь кого, то и не больно ни шиша…

– Сто пудов! Я так же думаю, Славка!..

– Севка…

– Давай… прижимайся ко мне…

– Сердце к сердцу… брат…

– Брат…

Всё. Оставим всех этих настоящих людей. Оставим этих двух стоящих ну кухне мальчиков, прямо посредине спокойной кухонной стерильности, которую так бережёт разгильдяй во всём остальном Славка, двух мальчиков, волею Богов ставших братьями, прижавшихся сейчас своими сердцами друг к другу… Оставим Илью Ласочева, за тридцать три года своей жизни столько повидавшего и навидавшегося, понявшего, что не остаётся, никогда не остаётся в горах самое главное в жизни, даже если это и ТЕ горы… Оставим его, нетерпеливо дожидающегося в своей спальне Севку, – и ведь как заявили Славка с Севкой, поганцы: мол, не лезь к нам на кухню, дело у нас, важное, мы, мол, по-быстрому! – вот Ил и не лезет к ним, и нетерпеливо ждёт, и думает, что пора, наконец, уже Славку выпороть всё-таки, что ли, – да куда там, – и раньше не собрался, – нет, всё-таки надо было! – а теперь Севка за Славку горой, а на Банном дед Иван, который за Славку горой был всегда, изначально, и какое тут «выпороть», ладно бы самого не выпороли, пацаны мои, любимые, зелено-сероглазые… И Дениса оставим, спящего в Славкиной комнате, на этом самом… а, да, – ложе, – ведь ему снится тоже, про важное, – что это он спасает маленького Ласточку от тех уродов, которые его в Уфе… Пока лишь снится, но если придёт его черёд, – нет, конечно, Боги не допустят, – но если! Он тогда… и не будет, как Илья Иванович, – не будет рассуждать, что, мол, нехорошо при мальчишке убивать людей, даже если эти… люди? – нелюди! – даже если они, нелюди эти, этого мальчишку мучили, – Денис рассуждать не станет, ведь это будут ЕГО горы, это его мальчишки, – Денис готов за Ласточку, за всех Ласточек, Сладкоежек, тысяч других, чуть лучших, худших самую малость, – за них… чтобы их никто не мучил, готов семнадцатилетний Денис «Дэн» Байков на куски рвать всяких… «всяких», – и при чём здесь, смотрит ли на это мальчишка? – ведь именно мальчишки всё понимают, и они судят, и пусть их суд тяжёл, – но только суд Ласточек и Сладкоежек справедлив…

Оставим этих настоящих людей, им хорошо сейчас… Создать свой Мир, – это ли не дело для настоящих людей? Это ли не… Мир… Да. У каждого свой Мир, и каждый при очередном переходе, именуемом смертью, попадает в тот Мир, который выбрал. Или в который поверил. Или… разумеется, – и это не ново, как и сами Миры, – и тот, кто создал свой Мир, свой, подходящий для тысяч и миллионов… Севок, Славок, Денисок, Егорок, Пашек, – для всех, кто рад такому Миру, кто сочтёт его справедливым… для Илюшек, конечно же… Но это потом. А здесь и сейчас? Что делать вот с этим Миром? А это уж здесь и сейчас и решать, – Илье Ласочеву, Денису Байкову, Севке, Славке… И нам, если мы с этими людьми. Я с ними. Вы?

Илья Игнатьев (Ил-Geers).

19 – 31 мая 2007.                                                    Магнитогорск.

С автором можно связаться по адресам: [email protected] и [email protected]