Текст книги "Зависимость количества попаданий от плотности огня."

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Илья Игнатьев
Зависимость количества попаданий
от плотности огня

Всем тем, кто знает, что Любовь во всех горах во всех Мирах не промахивается, и что она всегда попадает, хоть дважды, хоть трижды, – посвящает автор эту незамысловатую вещицу, наполнив её немудрёными истинами…

«Мы играем, во что захотим. Мы упали, и летим, и летим, – а куда, не знаем… До поры, до поры мы слепые по законам игры. Послушай: ветер свистит атональный мотив, ветер назойлив, ветер игрив, – он целует меня, он кусает меня! А тем, кто сам, добровольно падает в ад, добрые ангелы не причинят никакого вреда, – никогда... глупые ангелы… никогда, никогда…»

Глеб Самойлов, « Агата Кристи». «Позорная Звезда», альбом 1994.

***

...Точно, сверху, – сверху и чуть сзади… подпустили, и пропустили… Мда, близко очередь легла… Ну, сука, сказал же козлам горным, – проверьте!.. Уй-й!.. Чуть не зацепило, сука… Блядь, полный рот дряни какой-то, листья, ещё чего-то… хорошо бы, гусеница какая-нибудь, или, там, жучок-паучок, тоже, – ништяк… Сколько ж мы не жрали?.. Ну, нормально мы не жрали, наверное, месяца где-то… два, наверное, а так-то, – так-то, с позавчера… Блядь, да у них там, что, – склад, что ли?! Сука, патронов нихуя не жалко! Эх, у меня два рожка, полных, – это тридцать, да тридцать… шестьдесят, что ли… докатился, блядь, сосчитать не могу… и в «калаше» с треть, примерно, – кстати, надо бы магазин перекинуть… Хуй там. Рожки у меня в «лифчике», – и так мне сейчас удобно на них лежать… А вот гранату в подствольник, это я очень даже запросто…

– Командир, там «гасконцев» трое… – громко шепчет Славка, – и сто процентов я уверен, два хохла этих, что позавчера от нас… Блядь! Камень сечёт, курва, всё в башку летит! У-у…

– Говорил же, – возьми каску… Ты откуда знаешь, что гвардейцев трое?

– Во, затихли… Знаю. Они впереди шли, я ещё вчера про след тебе говорил, – вот, а нас просекли, что мы им в затылок дышим, и ложбинкой на скалу, повыше вышли. И сбоку получилось. Это, командир, называется: «обходной манёвр»…

– Теоретик. И стратег ещё… И ещё, – самая-самая моя Любовь, – последние слова я шепчу совсем тихо, но так, всё же, чтобы Славка услышал, это ему всегда нравится, а сейчас, и подавно…

– Ну. Это всё я. Чему-то Дед учит, чему-то, – ты… Уй! Суки неметкие, голову же не подними… Что делать-то будем, – надоело валяться, ни поссать, ни посрать…

– Чем ты срать собрался, интересно мне, – сквозь зубы ворчу я, ведь эти сверху опять в три ствола заработали, по смене они там, что ли… а сам соображаю, что же нам, и в самом деле, делать-то… – Славка, какого хуя не проверили, ясно же было сказано, чтобы Валид с Артуром поверху прошли, – так нет, спереди попёрлись…

– Ну, как, – авангард ведь… Ладно, чо уж теперь…

– Ну да, теперь-то Валиду с Артуром всё до винта. А ещё теперь, вот что… Гамаев! Щас мы с тобой, так вот, лёжа, две очереди, куда попало! Понял? По команде…

– Понял, – глухо, в лесной мусор и себе в бороду отвечает Гамаев, пожилой аварец, он лежит чуть слева от нас со Славкой.

– Славян, пока те не врубятся, что пальба в белый свет идёт, отползай к Валиду, возьмёшь у него гранатомёт, и шмальни в их сторону…

– Погоди, Ил, у нас же ни одного фугаса, кумулятивные только остались, – ну, шмальну, и хули толку, – сам рассуди, командир…

– Вот мы и вляпались сейчас поэтому! Рассуждают все у меня!.. Каждый суслик, – агроном, блядь…

– Есть ползти к Валиду, и произвести из РПГ-7Д выстрел по…

– Слав, не время, брось… Ты не дуйся, ты слушай: шмальнёшь… постарайся прицел повыше взять, даст Аллах, «гасконцев» мусором накроет… во, опять притихли… камешками, там, посыплешь их, – пока они там то да сё, я… Понял?

– Не понял! Опять, сука, сам… А я?

– А ты! Ты из РПГ лучше всех стреляешь, самородок… Слав, я тебя Христом Богом… Ну, готов?

– Ни хуя я не готов! Так. Погодь, я снайперку тут… Ладно? Ну, так, командуй…

– Переждём… щас они, снова… перезарядятся…

И мы ждём, пока те, наверху, снова смолкнут, – очереди короче стали, – стволы греются, что ли, а может, патронов… хорошо бы. Славка, покопошившись, освобождается от ремней, на которых у него как-то по-особенному подвешена СВД… Самородок, – с привычным восхищением думаю я, – надо же так стрелять, в пятнадцать лет… Блядь, как же мне его, всё-таки, убедить, чтобы он в горы снайперку не брал, толку тут, в лесу от неё, самозарядной… Шишки он сбивает классно, это я, как честный человек… А как заботливый командир… Чёрт, люблю я его, аж… Если что, не допустите, все наши Боги… Хотя, конец сентября, в горах повыше листва уже попадала… Всё равно, лучше бы он с «Калашниковым», так бы мне спокойней…

Пора! Я резко перекатываюсь на спину, резко толкаю Славку коленом, резко выкрикиваю команду на абхазском, – это для тех моих, что лежат ниже и позади нас, – вжавшись узлом банданы на затылке в землю, – в камни, блядь! – и, чтобы не оглохнуть, прижав левое ухо к плечу, выталкиваю автомат поверх себя, плашмя, – ухватив левой рукой затыльник приклада, прижимаю его к животу и даю очередь… Зажмурившись, и тут же открыв глаза, смотрю, как вверх, кувыркаясь и разбрасывая злые золотые закорючки-искорки, летят из моего «калаша» гильзы… Всё. Коротко. Не было у меня нихуя трети магазина, оказывается! Ладно, пальба идёт нормальная, а Славки уже рядом нет, – я отвожу свой автомат в сторону, снова переворачиваюсь на живот, – ебать, что ж такое, так мои мужики все патроны расстреляют! – чо там Славян? – ага! – я вижу, что он уже у тел Валида и Артура… Так… РПГ… Чуть выше, Сладкоежка!..

– Выше чуть, Сладцев! – надеюсь, он меня слышит, сам-то я, оказывается…

Есть, – вижу! Ни черта не слышу, – мне заложило всё-таки уши очередью, которую я дал, – но я вижу! Позади Славкиных ног, – он лежит тоже, как и стреляющий куда-то вверх, лежащий слева от меня Гамаев, на боку, – и позади ног у Славки, вниз по пологому склону, переходящему в овраг, раскалённой струёй, странным горизонтальным смерчем завивая внутри себя тучку пыли, горящей палой листвы и мусора из лесной подстилки, бьёт выхлоп РПГ. Между стволами редколесья вверх по склону пошла, оставляя за собой серо-чёрный след, граната. Славка, умничка мой…

Пошёл! Я ору, чтобы все прекратили огонь, могут ведь меня! – особенно, те из моих, что лежат ниже, – но время! – и я, стиснув зубы, уклоняясь несколько вправо, не особенно пригибаясь, бегу наверх… Граната! Это громко, это я услышал… У меня привычно немеют губы, на скулах натягивается кожа… Так… Автомат в левую руку, палец на спуск подствольника… тяжелый, сука… приклад локтем, к боку… «Стечкина» правой достать… Умничка Славка, как он мне его закрепить посоветовал… предохранитель… Прямо, меж тех двух… осин, что ли… чёрт их… Чо ж меня сверху-то не встречают… Это хорошо, – а вот какая сука, какой горный козёл у меня сзади бьёт? Пули, блядь, по стволам этих осино-буко-вязов… так, если я правильно прикинул… ещё правее… я должен на них справа выскочить, сбоку… слева для них, получается… Вот они! Пятеро, умничка Славка, пятеро… Ага, это тут у них два валуна, как бруствер, они за ними пригнулись, вот меня и… Заметили! Ну-ну…

Я вдруг чувствую, что у меня остановилось сердце, влёгкую, – ну, оно-то мне сейчас и ни к чему, – и я, не чувствуя сердца, перестаю дышать, – а это трудно, но ведь только так я не промажу… Всё происходит очень быстро, настолько быстро, что я и не успеваю подумать, осознать это «быстро», – я каждый раз после боя поражаюсь, как и насколько быстро всё это происходит, какое там, на хуй, «замедленное кино»! Я увожу, – корпусом и прижатым к боку локтём, – ствол «калаша» влево и немного вверх, – выпрямляюсь и раскрываюсь, сука, – но это никак по-другому, – выпрямляю правую, прижатую к груди руку, и, не доводя даже до уровня глаз «Стечкин», жму на спуск, – я должен первыми успокоить двоих ближних ко мне «гасконцев», сначала одного, быстро, – и второго потом, ещё быстрее, пока… Выстрел! Но вместо ожидаемого мною одиночного, глуховатого гавканья, «Стечкин» в моей вытянутой руке, на уровне груди, выдаёт тракторную очередь! Предохранитель, сука! Вместо одиночного, я по запару на «автомат» его… Пистолет в моей руке, слившись бешено мелькающим затвором в размытое пятно, дёргается у меня в руке, потом, отчаявшись вырваться из моей хватки, складывает импульсы отдачи от очереди в один, тягучий, и неспешно, но неудержимо уходит вправо и вверх, я зачарованно смотрю, как сплошной, неразрывной латунной дугой из него из него идут вправо же гильзы… Но я попадаю! Не как хотел, но попадаю, – а эти пятеро очумели совсем, как кролики перед удавом, – да это и понятно, – ха, тоже за латунной дугой, отходами жизнедеятельности моего «Стеча»… Первые дырки на груди ближнего ко мне, – так я и хотел, – вспухают и кровью дымятся, потом на плече… похоже, прав Славка про хохлов, морда у этого вполне славянская, – потом очередь идёт выше и вправо, – бедро и пах лежащего выше и правее… бородатый, какой-то, «казаче»… – и я холодным каким-то, не очень контролируемым мною, в общем-то, усилием, перевожу взбесившийся, дорвавшийся до ГЛАВНОГО, до того, для чего он сделан, до крови, «Стечкин» ниже, на третьего, – тоже борода, – и у него тут же, поверх его чёрной, как грузинская ночь беспросветной бороды, образовывается красная, с белыми осколками костей, с лохмотьями кожи по краям, сухая пока ещё, дырина от слившихся в один двух-трёх последних из двадцати непрерывных рыков «Стечкина»… Блядь, да я слышу, кажись! – ну да, слышу, как на грани ультразвука визжит второй хохол, которому я «Стечкиным» по низу туловища прошёл… Четвёртый! Ожил! Я кидаю в него опустевший, ставший бесполезным пистолет, прыгаю наружу из этой ямки-лощинки, за валуны, и промеж четвёртого и пятого гвардейцев, на лету уже, сажаю из подствольника… Гранату я, конечно, не вижу, а вот газы из подствольника, это прямо оставшимся двоим, в бороды… Мама! Больно как! Блядь, и бок, и пальцы, – только бы не сломал! – и локоть… отдача, сука! Первый раз так, однако… блядь, и бедро! Это как, – это нижним ребром приклада и рукояткой, что ли, или это я так на камни приземлился?.. Задержка, чёрт, «лягушка» же у меня граната… три, чет… Всё. Блядь, перевернуться не успел, щепки какие-то, на меня, камешки… Подальше откатиться, чтобы облачко газов от взрыва, сторонкой меня… фи, вонючий он, гексоген, и в горле жжётся, сука…

Так, ну что, посмотрим… Я, шипя от боли в пальцах левой руки, – фу-ух, целые, не сломал, – достаю из «лифчика» рожок и переменяю, наконец, в автомате пустой. Теперь, – по уму, если, – надо бы слева к ним, в этот импровизированный окоп-блиндаж заглянуть, – да ладно, надоело всё… И я прямо через эти валуны, сквозь щель меж ними, смотрю, – что там… бе-е… Мда, – называется: «когда дым рассеялся»… Бля-адь… а второй-то хохол, жив ещё… точно. Это он зря, это и нам, и ему лишние хлопоты… Цэ ж тэбе, казаче, тильки… Нормально, ему не до оружия, но… Я перепрыгиваю за валуны, стараюсь не перемазаться, – хотя… да по хую… собираю в кучу подальше стволы. Четыре целых, у пятого, – блин, новый какой-то, «Калашников», с рукояткой какой-то снизу на цевье, – м-м, ага, румынский, – у него приклад в щепки… А это что за такое, что за диво в моём саду камней?.. Так-так, – надо же, какие мы продвинутые к концу войны стали… «Заграница нам поможет», – свет западной цивилизации, все дела, сука…

– Командир!.. Илья! Ты живой?! Блин, молчит… айда, что ли, Гамаев, посмотрим…

Славка, разумеется. Так, порядок… надо бы хохла этого… Я критически рассматриваю дёргающиеся мелкой дрожью ноги моего «казаче», – агония, похоже. Ну, тем лучше, – если сам, значит, сам…

– Всё! – ору я вниз своим, высунувшись наружу. – Хана, майне камераден, чисто тут!.. Славка, возьми СВД, и посмотри проход к ручью, Гамаев, с ним, за старшего! Остальные, – ко мне…

Я, свесив наружу ноги, усаживаюсь на валун, жду своих «камераден», слушаю краем уха, как хохол… да, похоже. Ну, и хвала Будде…

– Ого! Ебать-колотить… Жизнь пекова…

Вот ведь! Выпороть его мне, что ли?! Куда там…

– Тебе куда было сказано пойти, поганец? – сил орать у меня на Славку нет, и я стараюсь… прошипеть, да толку от моего гадючьего шипения…

– А чо «поганец» сразу?! Ска-азано, подумаешь… Хрена там делать, у ручья, если кто там и был, удрали уже, – раз сюда, на пальбу, не притыкали… Да и не было там… Ил, ну чо ты, Гамаев же пошёл, он и посмотрит. Ух, ты, – как ты этому… всю башку ты ему, командир… Очередью-то, зачем бил, «Стеч» и одиночными…

– Слава, пусти. Ого, командир… – Дед, отодвинув Славку плечом, рассматривает яму эту. – Да-а… А эти двое точно, не гвардейцы, прав ты был, Слава, УНА-УНСО, не угомонятся никак… Ладно, Илья, что с Валидом и Артуром делать будем? Рыть, что ли?

– Нет, Дед, надо их забрать будет, придумай что-нибудь, носилки там, что ли, какие-нибудь… Мишку возьми, ещё кого-нибудь… Так, мы возвращаемся!.. Тихо все! Наш участок чистый, эти хохлы, похоже, именно те, что съебались, когда мы позавчера с шахтёрами отряд Чошвили…

– Ну! – разумеется, тут же встревает Славка. – Я же и говорил тогда! Что двое из «Чушек» на Кодори потыкали…

– Всё, Сладцев? Я могу продолжать? – я надеваю зеркальные «Феррари», смотрю сквозь них на Славку.

– Да пожалуйста, – фыркает он, изящно дёрнув плечиком…

– Спасибо. Эти трое гвардейцев, – это я не знаю, кто такие, приблудные, наверно, сейчас они все пытаются к себе уйти. Так что, возвращаемся.

– А там что? – спокойно спрашивает Дед.

– А там, что прикажут. Пошлют, что скорее всего, нас на Кодори, я так думаю. Сейчас там горячо, туда же все недобитые от Сухуми, впритир к границе пытаются…

– Да по хую, что там «гасконцы» пытаются! – опять Славян, вот же! – Пытаются они, скажите, пожалуйста! Там сейчас… эти, орлы наши горные из «Союза горцев» стоят, эти никого не пропустят! Достойные бойцы…

– Тебя бы вот к ним! На воспитание сдам им тебя, дождёшься…

– Чечены, – хмуро буркает подошедший Гамаев, он, как и большинство аварцев, и вообще, дагестанцев, к чеченцам относится насторожено.

– Гамаев, что там, у ручья?

– Чисто. Ну, как, – «чисто», – под хворостом «спальники», кострище рядом, а так, – чисто… О, Аллах! Да-а, командир… Пятеро… А «спальников» два, почему-то…

– Это хохлы. Ладно. Пачалия, срежь у гвардейцев эмблемы «Мхедриони», Полковнику их потом… Спускаемся все к ручью, привал два часа, и на хауз, майне герен… геноссен, я имел в виду. Игорь, Вась-Вась, Фазиль, – в охранение. Габдрахманов, хорошо бы у этих в рюкзаках чего похавать было, – будь другом, глянь… О, Слав! «Стечкин» мой, спасибо… Пачалия, в чём дело?

– Илья, этот живой, ебит его Львов мать! Точно, кровь толчками ещё…

– Валид тоже ещё был… когда я к нему подполз… – угрюмо отзывается Славка…

Мы все молчим… У меня дёргается щека, вот же…

– Да ладно, он уже сам на приходе, – цежу я сквозь зубы. – А впрочем, как угодно… Игорёха, Вась-Вась! Кому сидим?! Сказано, – в охранение! Фазиль!.. У-у, блядь, это заебись было бы, – к чеченцам нам встать, – они бы дисциплину вам…

Мы спускаемся к ручью, Славка что-то оживлённо рассказывает… что-то про то, как ему кроссовку выхлопом из РПГ чуть не спалило, все посмеиваются… мне чо-то, как-то… Ладно, проехали.

– Илья, погоди, я сказать должен.

Мы все оборачиваемся на замыкающего, как всегда у нас принято, Деда. Если Дед решил, что он должен сказать, – мы должны его выслушать, все, – это Дед, это у нас так принято…

– Командир, это было… Командир, я такого не видал, ни разу. Ни в Афгане за полгода, ни тут, за два. Командир, это меня… впечатлило. Вот, «Ил-2», я сказал.

Все смотрят на меня, а мне как-то… чо-то, как-то мне до пизды… Но Славка… Он же совсем по-особенному смотрит сейчас, и не столько на меня, сколько на мужиков, – он же мной… гордится… Блядь, комок в горле, – хорошенькое «до пизды»…

– Да, Дед, я услышал… м-м… Дед, спасибо. Пошли. Эх, пожрать бы…

– Семь банок тушёнки, и кило два сулугуни. Неплохо живут «Мхедриони»…

– Это мы, Габдрахманов, живём… Действительно, неплохо! Сыр, надо же…

– Илья, а костёр запалим? Можно?

– Валяй, Слав, можно.

– Командир, погоди, ещё пару слов…

Мы с Дедом останавливаемся, пропускаем мужиков, я смотрю на него, – что ещё?

– Вот, Илюшка… Держи.

Ни хуя себе!

– Дед…

– Держи, держи… Только так Славику, знаешь, чтобы он один съел, а то…

– Да ясное дело…

– …а то он делится сразу же начнёт со всеми, такой он… у нас, – договаривает Дед, он ведь у нас такой… обстоятельный он у нас, – до распада страны капитан-лейтенант морской пехоты Черноморского Флота Олег «Дед» Задирако…

– Спасибо, Дед. Я… Да что там, – спасибо, точка.

– Есть, точка, командир, – кивает мне наш тридцатилетний Дед. – Сейчас порубаем, перекурим, и я носилками займусь…

– Чего пригорюнился? – Славка изящно опускается на одну ногу, делает «пистолетик», потом усаживается рядышком со мной, под… буком, всё-таки, по-моему. – Илюша, а у тебя «макароны» кончились? Для «Стеча»?.. Не ври, не ври, – кончились, кончились, я его когда поднял, затвор на задержке стоял… Держи, я со своего ПМ, восемь штук, правда, только…

– М-м, спасибо… Ох, ты ж! Славян! Я ж чего нашёл… блин, засунул я его… у этих подобрал… вот.

– Ого! А это чо такое? Илюш, а дай позырить, я таких и не… Мне?! Я… Ил… Ну, всё, всё… Спасибо, Илюша… Не, я так, я не шмыгаю… А как читается, Илюш, – Гл… Глоцк, что ли?.. Глок. “Glock-17”. Хм, здоровый, как твой «Стеч» почти, а лёгкий… Как это, пластик?.. А-а, рамка, – понятно… Ил, это американский, что ли… Ого, австрийский… А, вижу. Остеррейх, – это Австрия, да?.. Клёво! Чинная игрушка… Хм, чо, – так и называют, «пистолет XXI-го века»?.. Интересно, откуда «гасконцы» его надыбали… Думаешь? Да уж, «друзья», козлы их нюхали и свиньи облизали, – я бы на месте Запада, этого самого… Ну да, каждый на своём месте. А чо за патрон?.. Ну, этого сейчас и у нас полно, – если когда полно. А сколько сюда «маслят» надо?.. Так… Семнадцать? А в АПС твоём, всё же, двадцать… Ну, да, автомат… Не хуёво… Ха, Илюшка, а прикинь, а мне в двадцать первом веке… так, сейчас 1994-ый… Ебать, – двадцать один год мне будет! Ваще, прикинь… Точно, я и не… Надо же, столько же, сколько и тебе почти щас… Я тогда ПМ свой, на ножик у Фазиля сменяю, – можно, Илюш? – на «хузбач» его… Да ну, мне нравится, национальная штучка… А куда он денется? Я же ему свой бинокль тогда не зажал, когда ты мне новый… Эх, скорей бы на базу, я так хочу… ну-у, ты понимаешь… Да я не краснею, иди ты!.. Ладно, тише. Во-от, неделю же… мы с тобой… не это самое… Да. Это точно. Погодь, командир, а где тут предохранитель?.. Ого! Класс. Умеют, что тут скажешь, придумали, – на спуске, скажите, пожалуйста… Ну-у, может, ты и прав, в бою он и не особо нужен… А-а, вот чего ты очередью… Тетеря. Ой! Ил, гад! Ну, пиздец… Ладно, ладно, – тихо… Не буду я с тобой больше целоваться. Так я решил. Сейчас. Хм… Да? Ладно, буду… А ЭТО обязательно даже буду, – ёлки, Илюшка, я прямо щас готов… хочу… Ну, всё, всё. Смущается он, – скажите, пожалуйста! – «Ил-2» наш смущается…

Как же я люблю поганца! Непереносимо, до физической боли, до ломоты в висках… Славка «Сладкоежка» Сладцев… Никто не решится его назвать «Сладкоежкой» вне боя, – он и за меньшее убить может, был однажды прецедент, все запомнили, – такой он у нас, Славка, а я, – я называю, наедине… совсем когда наедине… Я, улыбнувшись, протягиваю ему плитку шоколада.

– Слав, тут такое мнение у нас с Дедом возникло, – отметить твою призовую стрельбу из РПГ. Вот. Как результат, – прими скромные знаки признательности от твоего непосредственного командования. Моего, в смысле.

– Ха… Ты даёшь, Ил, «знаки». Надо же, – шоколадка… А где взяли, неужто у этих? Надо же, «Бабаевский», какой-то… Хорошо живут «гасконцы».

– Да ты что, Славка, – это Дед. Деда, что ли, не знаешь, – стал бы он… Он же… Военно-морская школа. Выменял, наверно, где-нибудь, или… Для такого случая. Ты что?

– Да нет, я так… Ты не думай, я не плачу, так просто… Люблю я тебя, Ил, даже не знаю как! И всех, конечно, и Деда, – но ты… Ну, всё, всё… Э-хе-хе… «Бабаевский»… держи половинку.

– Вячеслав. Ты что, со мной первый день, что ли? Знаешь ведь, что я сладкое не терплю, – вполне безразличным тоном говорю я, стараясь не сглотнуть, вполне безразлично отвожу глаза… полный ведь рот слюны, сука…

– Да? Ладно… Не, Илюш, знаешь чо, я тогда Фазилю половинку отнесу, – можно? – ну, как премия будет, а то он, и правда, зажмётся ножик менять…

– Пошли вместе, – говорю я, стараясь ни даженьки не улыбнуться, не дайте, все наши Боги, мне щас улыбнуться! – Мне их снять пора, уходим скоро, пусть перекусят, чем осталось, а там, может быть, я и помогу тебе его уговорить.

– Да ну, командир, чего там…

Славка вдруг отчаянно смущается своего, ребяческого, в общем-то, желания выменять у Фазиля его легендарный ножик, – хоть и собрался Славка меняться на очень даже серьёзную вещь, на свой «Макаров», – но ведь, как ни крути, – ребячество это… Боги, все наши Боги, как я люблю этого пацана…

– Пошли, Славян, пора их с охранения снимать, и уходить будем.

Я встаю, сейчас я уже для Славки не любимый его Илюшка, с которым можно всё, что угодно, – ВСЁ! – и о чём угодно, – обо всём, – сейчас я командир отряда, в котором он воюет, а он сейчас Вячеслав «Сладкоежка» Сладцев, снайпер нашего отряда, – и командую нашим отрядом я, Илья «Ил-2» Ласочев, а он ещё и мой, типа, ординарец, но, главное, он снайпер, – ну, пускай и с дурацким позывным, – но пусть вне боя рискнёт кто-нибудь его так… И Славка тут же вскакивает, – пошли, так пошли, сразу бы так и сказал, командир. Я, свистнув, показываю жестами Деду, что мы со Славкой пошли снимать наше охранение, Дед кивает, встаёт, идёт по направлению к нашему месту, сейчас он будет здесь, – порядок, военно-морская школа…

Мы идём след в след, Славка впереди, разумеется. Я ведь так и не привык ни к этим горам, ни к этому лесу, – да, я по жизни горожанин, и хоть рядом с моим, таким странным Городом и есть горы, – но то совсем другие Горы… И очень даже хорошо, что я горожанин, это и в Сухуми было кстати, и до того, в Гагре когда мы… А Славка, – он тут, в этих горах стал взрослым, он в свои пятнадцать лет про другие горы не очень-то и понимает… И про мирные города, большие и не очень. Мой, далёкий такой, странный до миража, – сразу на двух континентах стоящий, мастеровой, стальной город, построенный железными людьми, собравшимися для этого со всей, огромной и бывшей тогда единой страны, у подножия самого большого в Мире куска железа, на месте старой пограничной казачьей крепости, чёрные вороны которой, живущие триста лет, помнят Пугачёва… Какой там, у меня ветер… Особый, горький и свежий, из степи приходящий, со стороны изначальной родины Ариев, приходящий из самого Аркаима, ласкающий в нём могилы, в которых похоронены головы родителей и соплеменников Заратустры, после прокатывающийся над Уралом, бьющийся в Южные отроги спокойных, таких непохожих на здешние, моих гор… Самых богатых в Мире. Рассыпавших свои агаты, малахиты и изумруды далеко в степь на Восток… Запах полыни, все запахи этой степи, пепельными волнами ковыля ткнувшейся с разбегу в подошву самых старых в нашем Мире гор… Скоро всё закончится, и мы со Славкой поедем ко мне в Магнитку. Так мы решили. Давно уже, целую вечность назад мы со Славкой так решили, – полтора года назад. Как только у нас всё началось, – наша Любовь, наша верность, наша жизнь, которая навсегда, – когда началась наша новая жизнь, тогда мы так и решили, – жить будем в странном моём городе, – надо же, Илья, агаты прямо на школьном дворе!.. Когда это всё, война эта, которую я выбрал для себя сам, война, которую Славка со своей погибшей мамой не выбирал, не ждал и не хотел, – когда она закончится, эта священная для нас война, сделавшая нас со Славкой мужчинами,– когда эта проклятущая, принёсшая мне счастье война закончится, – тогда мы со Славкой уедем ко мне, в Магнитку…

Я смотрю в Славкин стриженный, выгоревший за лето почти до бела, – а так-то золотистый, – затылок, и меня топит нежность… На грани выносимости нежность, – больно, и… сладко… Хм, «Сладкоежка»… Интересно, всё-таки, мне: – какие у него станут волосы, когда отрастут? Волнистые, прямые, кудрявые… Сам-то он не помнит, – почти всю жизнь, – да всю свою юную взрослую жизнь! – он живёт так, – коротко стриженым легионером маленькой страны, спокон времён называемой жителями «Страной души», занявшей совсем немного места в горах на берегу Чёрного моря… Блин, помыться бы ему надо, – всем нам надо помыться, – ручей… Одно название… Вот у нас на Урале… Озёра… Ильмень… Ха, как я Славку первый раз купал, когда отбил его у этого выблядка, у Томаза, гори он во всех преисподних… Горит, наверно, я же его… Как тогда удачно вышло, – как он на нас напоролся… Славка, маленький, завшивевший, забитый людьми Томаза, затраханный самим Томазом… Блядь, – ненависть, это сильное чувство. Ну, Любовь посильней, всё же… моя, Славкина… Война. А что, – война?! Можно, разве, на войне стать таким, каким был этот Томаз? Другие же такими не стали… «Сладкоежка» мой вообще, самым лучшим становится, – и какое счастье, что со мной, у меня на глазах… на моей груди… Да, жаль, не часто у нас это с ним, – война… скоро всё закончится, – тогда и… Уедем, учится Славке надо, мне университет заканчивать надо, – много чего нам со Славкой надо, и это всё у нас будет! Мы же так решили… И навсегда. Это тоже так мы решили со Славкой. На всю жизнь, и дальше, – смерти ведь для нас нет вовсе, – это мы со Славкой знаем, – это я сегодня в очередной раз убедился, когда с автоматом, зажатым левым локтём, со «Стечем» в правой… Нет, смерть, – это не для нас…

Славка забирает по этой, непонятно каким зверьём оставленной тропке, – кабаны? – левее, там, на спуске в распадок, которым мы сюда пришли, должен быть Фазиль с мужиками. Славка показывает мне отметку выше по склону, там мы шли, я ему улыбаюсь, он снова идёт вперёд. Это последняя в жизни моя улыбка, которую видел Славка. Это был последний наш взгляд, которым мы с ним в жизни обменялись, – много было всяких взглядов, и даже сорились когда, – злых даже иногда, – но это всё были взгляды… А этот стал ПОСЛЕДНИМ. Сейчас Славка, рассеяно думающий об этой своей, ребяческой мене «пестик на ножик», заденет растяжку, неизвестно кем и неизвестно когда поставленную тут, на этой, непонятно кем проложенной тропке, – козы? – и граната на конце растяжки… проволока, задетая подпаленной Славкиной кроссовкой, выдернет у гранаты чеку, и граната через положенное ей Богом Изобретателем время взорвётся. Славке достанет этого времени… секунд этих, чтобы вернуться из своих мальчишеских мечтаний об этом дурацком, – таком красивом, серебром и рогом тура отделанном ножике, – вернуться сюда, ко мне, в эти проклятые горы… И он успеет меня оттолкнуть, – эх, Сладкоежка, учили мы тебя, учили… уж если задел чего, по запару, ногой, – всё! – вались сейчас же! Падай… А упаду я, упаду от Славкиного толчка, – последнего в жизни нашего прикосновения, – а он левым боком примет всю группу осколков, идущую в наш сектор… почти всю. Мне достанется совсем ничего… в грудь, и в бедро… пустяки, и после худшего выживают…

Славян… зачем… что же ты, мы же вместе… Славка, мы должны вместе, понимаешь, мы же… Славка Сладкоежка, родной…