Текст книги "Зависимость количества попаданий от плотности огня."

Автор книги: Илья Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Сева…

– Севыч… Я и не знаю, что сказать даже… Я эту вещь на стол себе.

– Сева, я теперь не знаю, что мне Славке на день рождения дарить.

Самое время Славке! Чтобы про моц, насчёт которого я с Арканом договорился. Молчит чо-то… Ладно, его дело…

– Папа, зырь… Мастерок, и на кирпиче… Севка, ты где взял-то его, вообще? Надо же… как ты его к кирпичу так… супер… А рамка?

– Вот с рамкой труднее всего было, но, Славка, я тебе скажу, но только если ты… я уйду, – понял?

– Ну. Уйдёшь. Чо за рамка-то?

– Слав, короче дерева у меня не было ни фига, одна сосна, – это шняга, отвечаю. Вот, а тут смотрю, кто-то стул выкинул, ну-у, такой, гнутый весь, ну, старинный типа, только покрашенный, старый, Ил, сто пудов! Гнутый весь, хитро как-то, и не фанера, а массив, дерево! Прикиньте… Я его по-быстрому в зубы, и домой, вот эта рамка из него, у него на спинке типа рейки такие, – ну, я их… А стул Эдька выкинул, козлина…

– Пап…

– Нет, Слав, всё в порядке. Насколько может быть тут порядок…

– Да ладно, Ил, я привык, как бы… Стул жалко, конечно. С него бы краску содрать, аккуратненько, шкуркой мелкой, например, – супер! Гнутый такой… массив… Вот только, что за дерево, – я не знаю.

– Дай-ка, Слав. Бук. Это бук, Севка. Прочная, твёрдая древесина, под паром и на огне гнётся, не ломается, выдерживает большие нагрузки. Бук часто в хорошую мебель идёт, а стул этот, по-видимому, был «венским»… Австрия, Остеррейх… там придумали, затейники…

– В тему подарочек…

– Ну, Слав! Я ж подумал такой, ты же на своей архитектуре… короче, она тебя по-настоящему зацепила, архитектура, а с мастерка всё начинается, строят ведь, кирпичи там, кладут, например, ведь мастерком.

– Подарок со смыслом, Севка.

– Севыч, смысл в том, что архитектура начинается с карандаша, а заканчивается строительством. Так что, в этом больше смысла, чем ты даже подумал. Да, пап?

– Пацаны… Севка, Славка… Нет, ничего… погоди, Слав, я сяду… всё, всё… Славка, да куда ты… Севка, куда он… Да какие таблетки, это нога… какие тут таблетки, резать надо… зимой, в клинику лягу, осколок этот… О, Славка, коньяк! Чо-то ты мне много… Угу…

– Ил, – шепчу я, а самому страшно, ведь если что, если… то мне только с крыши спрыгнуть! – Ил, а может вам лечь, а? Славян, скажи ты отцу, а…

– Пап…

– Нет, пацаны, не надо. Это у меня… Блин, я и не знаю даже, что это у меня. Анатолий даже не знает, а уж он-то… Вообще, доктора чего-то… Осколок закапсулировался давно, не шевелится, он часть меня уже, можно сказать, а временами… Ни с того, ни с сего, – нервное что-то. Память, наверное…

– Ой, пап, мобильник мой, – я возьму, да? Дэн это, по ходу…

– По ходу… Так, я в кабинете побуду, мне нужно. Вы тут не резвитесь особо, Севка, что-то у меня…

– Какое, Ил! Мы тихо…

– Да я не про «тихо», я про мебель, её можно и по-тихому, Славян спец у нас… Не смешно? Форму теряю. Ладно, я недолго.

Ил выходит… нет, останавливается на пороге Славкиной комнаты, смотрит на меня, улыбается, – мне! – я улыбаюсь… Вышел. Я устало опускаюсь на Славкину огроменную то ли кровать, то ли тахту, то ли я не знаю что… что ж так больно-то… Почему я полюбил этого сильного, очень-очень сильного, красивого очень, молодого, – моложе моего братца выглядит, да так и есть, дело не в годах, – очень красивого и верного человека, отца моего Ласточки, которого я обожаю, который должен быть моим братом, а не урод этот, Эдька, и Ласточка становится моим братом, моим лучшим другом уже стал, – за неделю! – а я люблю его отца, самого лучшего на свете, во всём этом сучьем Мире человека, и никому, особенно Славке, а особенно…

Ласточка подходит ко мне, садится рядом, в руке мобильник, – поговорил с Дэном, пошептались о чём-то, а чего шептаться, я ж и не слушаю, я слушаю, как у меня в груди тоска воет, – Славка откладывает мобильник в сторону, вздыхает что-то…

– Севка, ты… Что ты такой, ты бы… Блядь, Дэн! Через час сказал, а я без него…

– Славка, а как вы с ним подружились? С Дэном? Он же старше…

– И по хую! Старше! Я, может, и постарше его даже, ты же всего… Бль… язык мой. Нет, я так. На паркуре, где ж ещё. Он мне там показал кое-что, я ему тоже… Разговорились, то-сё… Ты ж его видел, какой он!.. Ну, пусть и мельком, а всё-таки?.. Ну, это ты точно, – Дэн супер! Вот. Потом, на другой день, мы уже с паркура вместе пошли, по дороге… там… Ну, о всяком поболтали, такие. А потом он на скейте! У-у, Севыч, это он жёстко! Жалко, у меня всё видео на том мобильнике накрылось… А там у нас один мудак есть… был, короче его не видать больше чо-то, так он Дэну такой, – чо, мол, на хрен ты с малолеткой гоношишься, мол, в мастера вышел, учениками обзаводишься, или из-за бати, что ли, Ласточкиного? Подмазываешься, мол? Призы, мол, и если чо, с соревнованиями, мол…

– А ты? Славка?

– Да меня не было, в том-то и фишка! Ну, Дэн с ним поговорил, пацаны говорят, ни драки, ничего, – но что-то мы больше этого Щедрого не видим! Его так звали, Щедрый, – а почему, не знаю. Мудак, короче. Но он такой у нас один был, все ж пацаны у нас… Блин, зря вот ты не хочешь к нам, такие ведь пацаны! Да если хочешь знать, Севка… Чо ты?

Я молча вытаскиваю у себя из-под задницы, – и как сидел-то! – какую-то… не знаю. Острая, короче. Славка, гад, ржать сразу! Поганец, правильно Ил говорит… Что это такое, вообще, Славян, что за байда?.. А Славян: – сам, мол, я виноват, не хрен садится, куда ни попадя, в его комнате особенно! А тут у тебя, поганец белобр… нет, это я беру свои слова назад, не в настроении я с тобой биться! У тебя, Вячеслав, тут, в комнате, кругом «куда ни попадя», какого, спрашивается, ты шмотки кучей на эту свою… вообще, что это у тебя, давно спросить хотел, кровать, тахта, – что? Ложе. Ах, ложе… А это? На что я сел? Это, Севка… И Славян рассказывает мне, что такое пантограф, и почему он у него хреново юзал, и почему Славка его разобрал, – а вот эту хрень потерял вчера, прикинь, Севыч, а ты нашёл, это респект тебе мой, и… И пойдём к отцу, Севка, его, когда он в таком состоянии, тормошить надо, дёргать, веселить, а он сам тогда так прикалывать начнёт, – держись! Да ты сам знаешь, какой он, вот я когда первый раз… Ты чо, Славян? Ничо. Так. Пошли, а? Пошли, Славка, тебе лучше знать… Так я ж и говорю! Что я всегда всё лучше знаю!.. Это вы, два тупореза, что один, что другой… Да блядь, – кто, кто, – я с Дэном, ёб…

– 4 -

– Илья Иванович, но ведь Фрэнк Ллойд Райт был гений, – вступается за Славку Дэн. – Ласточка же мне все уши прожужжал, – Славка, так ведь?

– Что? Так ведь, – как ведь? Про уши, или про то, что Райт гений? Уши я ему, скажите, пожалуйста… Дэн, ты за базаром-то следи, да?

– Тихо, Ласточка, я серьёзно.

И, – о, чудо! – Славка смолкает, и даже не обижается на Дэна, и всё так же в рот ему смотрит, – а правда, есть на что посмотреть, если бы не Ил мой… «мой»… А «мой» Ил, по ходу, во всю развлекается! Но он всё-таки откладывает вилку, чокается с Денисом, выпивает глоток вина, – эх, нам со Славкой только по полбокала налили! – и говорит Дэну:

– Хорошо, Денис, серьёзно. Я ни уха, ни рыла в архитектуре. У меня другие… преференции. Но в искусстве, смею надеяться, я…

– Пап! Надеется он! Скажите…

– Пожалуйста! – хором говорим Славке мы с Дэном, а Ил улыбается графину с клюквенным морсом, – развлекается ведь человек…

– Вот. Пожалуйста. Я не берусь судить, хотя одно произведение Райта… мы со Славкой не знали, что это Райт, а в отеле не сказали, – Токио. Двадцатые годы, как я из этой книги узнал. Я, было, думал, что это явным японцем построено, очень по-японски переосмыслена европейская архитектура, и к Японии адаптирована, – но, повторяю, не мне судить, да я и не об архитектуре говорю сейчас. Райт был плохой человек. Без оговорок. Погоди, Слав! Мне плевать на условности, – nihil nisi bene, – а я не считаю, что о мёртвых можно «только хорошее». Эта книга, ты мне сам её подсунул, там ведь жизнь Райта увязана с творчеством, – так что… И вообще, книга эта, – это триллер, какой-то! На ночь хорошо идёт, – бр-р… Служанка эта его, с топором, – бр-р, ещё раз! Ведь Кинг отдыхает! Как она там, – стояла, ждала, а гости… по одному, из столовой, – тут ведь только «бр-р» и скажешь… А Райт? Одна забота, – после пожара всё восстановить с удручающей меня доскональностью…

– Это был шедевр, пап, потому и… дос… тональность эта. Ты что, думаешь, легче всем было бы, если бы дом пропал? Совсем? Ясно же всем, что шедевр!

Славка всех нас оглядывает с… ясностью во взгляде. Ему всё ясно. И мне. Я не очень понимаю, про что сейчас, я, понятное дело, книжку эту не читал, – по-английски она, – Славку обязательно спрошу, – но мне всё ясно, – Ил прав. Нам со Славкой всё ясно, Славке ясно, что прав он, Славян, – каждый при своём, – мы друзья. А становимся, – всё сильней, – братьями. А вот ни Дэну, ни Илу, по ходу, ни черта не ясно, но видно, что ни Ил, ни Дэн спорить не хотят, – Ил-то с самого начала не хотел, – это Славян всё! – а сейчас и Дэну расхотелось… почему, – не знаю. Потому, что он сначала за Славку был, а сейчас он Ила послушал… Не знаю, – расхотелось, короче. Умный парень Дэн, это я, как честный человек… И красивый. Яркий только очень, – Славке подстать… На мой вкус, – яркий очень… Ил вот… а я урод, блядь, скотина и выродок…

– Ой…

– Севка…

– Севыч, ты чо?! Надо же…

– Сева! Дай-ка руку… пустяки, ничего… Ты что это? Хм, вилку в штопор превратил…

– Извините, Ил…

– М-м, пустяки, Сева… Брата вспомнил?

– …

– Славка, подай мне ещё бутылку, пуста эта. Нет, вон ту, с белой этикеткой… Штопор где? А. Так… Бокалы…

Я сейчас только на Дэна могу посмотреть, и то, вполглаза. А Дэн смотрит на меня… я бы сказал «нормально», если бы он смотрел нормально, – у него в глазах понимание, я даже дышать забываю, и жалость, – но не жалость типа, как уродов жалеют, у которых братья тоже уроды, – нет, человеку жалко, что другому человеку плохо, – ай, да Дэ-эн… А Ил, Славка, и Дэн постепенно, они втроём начинают оживлённо обсуждать, как мы все поедем на следующей неделе на Банное, к деду Ивану, – я его ещё ни разу не видал, но Славка про него… Дэн расстраивается, что у него выпускные, 29-го во вторник у него ЕГЭ по русскому, он на денёк сможет, и то… все трое на меня исподтишка… да нормально я, вот же… Люди. Эти трое, – люди, а не уроды. Урод, – я. Голубой урод, с серыми глазами… Вот Славка. Зеленоглазый. А каким ему быть, – Ил же его отец, вот у Славки такие же, как у Ила глаза. Зелёные, самые-самые у Ила они…

Я уже не хочу есть, но я ем. Я… Пусть, – я ем, Илу нравится, когда мы со Славкой едим, и я ем. Вкусно, наверно, – не знаю. Наверное, вкусно. У Ласочевых всё вкусно, всё так, как должно быть у настоящих людей… Есть же семьи… И даже если без матери! Вот что? – нужна Славке такая мать, например, как моя?.. Плохо так говорить, думать даже так плохо, – но. Нужна? Двух мнений быть тут не может. А отец… Отец, это Ил. Всё, точка. Илья Иванович, – Дэн только так к нему обращается, и мне приятно, что я к нему обращаюсь так, как он мне сам с самого начала сказал, – Ил. Илья «Ил-2» Ласочев. «Мой» Ил. Такой отец, какой только и должен быть. У Ласточки. Я не хочу, мне даже страшно думать, чтобы Ил был бы моим отцом! Я хочу совсем-совсем другого от этого красивого, самого на свете сильного… Ясно, в общем, какой этот, широкоплечий, с тёмными волнистыми волосами, и зелёными, Славкиными, глазами, человек. А я урод, голубой, педик, и моя любовь грязная, она пачкает этого светлого человека… КАК больно… Тихо, Тверских, тихо, ты же за столом… Но как, как же может быть любовь грязной, когда она Любовь?..

Вокруг Ила все настоящие. Он сам такой, потому и вокруг все такие же, – я не знаю, наверное, мне надо уходить. Не сейчас прямо, но надо. Ещё ведь отец Ила, Славкин дед Иван… Совсем всё будет плохо… Вон Дэн. Умный, яркий очень, совсем Славке подстать, Илу нравится, хотя Ил как-то с Дэном… с уважением, как с равным, но… А Славка, он с Дэна глаз не спускает… А я урод, я хочу с Илом… Ладно. Я не знаю. Видно будет, – я не уверен, хватит ли у меня сил уйти… от Ила, от Ласточки, от Дэна тоже, Дэн ведь так смотрит на меня, Дэн, по ходу, именно настоящий, такие всегда с такими, как Ласочевы… «Такие, с такими», – заговорился, «литератор», сочинитель дурацких сочинений…

– Всё, Славян, ты что хочешь, можешь делать, а я это уже не съем…

– Да? Ну… Ладно, торт ведь ещё.

– Торт…

– Севка, а почему ты не хочешь к нам? – Дэн говорит про свою команду, паркурщики-райдеры-скейтеры… – Ласточка говорит, что ты дерёшься классно…

– А при чём здесь?.. – удивляюсь я.

– Координация, Севыч! Чувак, координация. Да, Дэн? Эх, у меня… а вообще-то ничо, покатит. Я два с половиной Авербах делаю. В группировке. Правда, с вышки, – с трамплина не делаю. Да и вообще, есть мнение, что я неперспективный.

Славка расстраивается, видно, что это у него больное. А Ил смотрит на него так, что я бы на месте Славяна насрал три кучи на эту перспективу! А Дэну, вообще, по приколу это, по ходу. Он, стараясь не смеяться, объясняет мне, – я же удивился, типа, как это так, неперспективный ты, Ласточка? – Дэн говорит, что Ласточка рослый. В смысле, длинный. Высокий. Короче, для своего возраста, для прыжков в воду, Славке хорошо бы пониже быть. Ил развлекается, во всю! И, по ходу, только я вижу, как ему это всё по приколу, ведь Славка на Дэна злится, что тот ему не сочувствует ни хрена, Дэн огрызается, что, мол, «жалость унижает», и чо тебя жалеть, если ты лучше всех сальто делаешь, а вот он, Дэн, вчера сделал! Чуть, блин… Координация. Ну. Да к чёрту! Вот я. На вышке, – ну, не супер, – нормально, прикиньте… А на трамплине, – жопа. Вячеслав. Задница, пап, пусть будет задница. Но ведь, – жопа! Уходи в плавание, там рост в бонус. Ага, плавание, – от стенки до стенки тупо, целый день… Севка, а ты занимался?

– Биатлоном, Денис, немного, пару лет…

– Да? – оживляется Ил. – Как стрелял? Ну, как бегал, не спрашиваю, уверен, что хорошо, а как стрелял?

Приятно мне! Не знаю, даже как! Уверен Ил, что я бегал хорошо, – так и есть, кстати, – и это мне так приятно, что я чуть не мурлыкаю. Нельзя…

– Да какое «стрелял», Ил! Мы винтовок и не видали, так, для груза на плечи вешали… такие, не знаю, как сказать, для веса…

– Муляжи. Хм, хороший биатлон…

– А чего щас, Севыч?

– Секцию прикрыли, Дэн. Кому-то подвал наш понадобился… бомжи теперь там, тихие такие, каждую неделю зимой по жмурику вытаскивали… Ничего смешного, Славян, между прочим. А бегал я… нормально бегал, и «классикой», и коньковым…

– У нас собаки на Банном! – не к селу, не к городу выдаёт Славка.

– В смысле? – инере-есно, про собак я первый раз…

– В прямом. Севка, мы с тобой зимой на лыжах на них! Шлейка одна, чёрт… Буксировка, называется. А то Дэн собак… опасается. Ля-ля, фа-фа, такие все…

– Ласточка, ты лучше глохни…

– Ил! Правда, собаки? Славян, гад, молчал!

– Две. Два, то есть, – кобели, доберман и среднеазиат, добермана зовут Торнадо, а среднеазиата, – Топуш. Прикинь, Севка, оба! – ростом! – во! – и не дерутся, Топуш у нас старший, а Торик, как бы его за вожака…

– Погоди, а почему там, Славка? Чего вы их там держите, Ил? Вот бы здесь! Да, Дэн?

Дэн только с сомнением поджимает губы, нейтрально пожимает плечами, Славка смотрит на него, прикалывается…

– Сева, Торнадо мы на зиму сюда, в город забираем, а Топуш… Ну, не городской он пёс. А летом они там, с дедом Иваном всё время.

– Ясно… – собаки, надо же, это ж…

Дэну весь этот разговор про собак явно не в тему! Что-то тут… какая-то тайна… кровавая… это надо выяснить… собаки, Дэн, ночь… полная луна, зубы… клыки такие…

– Севка, чо? Скажи, чо тебе смешно? Блин, Дэн, он сёдня нам с отцом про своё сочинение рассказал! Пересказал, в смысле! Улёт! Только, Севка! Севыч, я тебя как друга, я тебя по-настоящему прошу, – можно я? Я Дэну расскажу, можно? На ноч-ч-ч… Чёр-рной ноч-чью-у…

– Не доживёш-шь до ноч-ч-чи… – Дэн к Славкиному горлу тянется…

Кто тут дети, а?.. Мы с Илом развлекаемся, – до… самозабвения, – да, Ил? Правильно?..

– 5 -

– Почему это ты думаешь, что я бы впрягся? Скорее всего, Ласточка, я бы мимо прошёл, большинство бы мимо прошли. И ты бы прошёл, – трое сначала, пятеро потом, на одного, – хреново, конечно, очень хреново, но вот именно поэтому, что очень хреново, все бы мимо и прошли. Слав, по-честному, а? Эх-хе-хе, жизнь…

– Пекова, – хмуро договариваю я за Дениса. – Славка, по-честному: я бы тоже прошёл мимо…

– Не прошёл же! – Славка злится, а чо тут злиться… – Ты помолчи, – да? С тобой ясно всё, Севыч, я Дэна спрашиваю, – Дэн, в натуре? Мимо бы прошёл?

– Я не знаю! Понял? Не знаю!

– Не ори…

– А ты не тупи! Он меня спрашивает! Я отвечаю, – не знаю. Ты себя спроси, Ласточка, и ответь, по-честному, – ты бы сам? Ну? Славка, ты только помни, ты нам сейчас отвечаешь, – мне. И Севке. Ну?

Хочется, ах, как же хочется сейчас Славке… но ведь… Да не при чём здесь, что, мол, ему нам с Дэном надо ответить, – Славка честный человек. Без шуток, типа «как честный человек», – просто, честный. Но хочется Славке… но ведь… Славка, Славка, – обожаю…

– Ты-то чо лыбишься? – шипит он на меня. – Лыбится, скажите, пожалуйста! Дэн! Тоже, бль… Не знаю, – довольны? Жизнь пекова…

Расстроился Ласточка! А как ты хотел, – всё так, брат, жизнь пекова… Сказать, что ли? По-честному.

– Сла-ав, – Славка всё ещё сердито на меня хмурит свои прямые брови, – Славка, брось ты, в натуре. Вот послушай, вот я тогда… – или не говорить? Нет уж, раз начал, да ведь по-честному, и я продолжаю: – Во-первых. Любой бы за друга впрягся, так что Дэн за тебя бы… Видишь? Вот, во-вторых, – я… блин, как сказать-то, – короче, я тебя узнал тогда. Ну, я тебе уже говорил, что видал вас с Илом на «Тыл – Фронту», так что, узнал. И я не за незнакомого впрягся, получается. И знаешь, как получилось? Ты же книгу эту ещё на ходу листал, а я навстречу шёл, и сразу узнал… Точно, Денис, его не спутаешь! Вот, а потом, думаю такой, – подойти, что ли? Типа, познакомиться. Но, как-то ведь… точно, не принято. Вот, ты, значит, такой на лавочку сел, ну, а я покурить, тоже… Там, напротив. Тут эти козлы, а тут уж я и не понял, как сам в байде этой оказался, – ну, в махаче, в смысле. Вот. Всё просто, как видишь. Ха, прикинь, и познакомились! А чо? Тоже повод…

– Ну-у, Севыч… – Славка лыбится мне, и так лыбится, что… ясно, в общем. – Я-асно… Молодчина! А ты…

Славка встает на Дениса в стойку, – ну, я, как честный человек, признаю: техничная у Славяна стойка, вообще, техничный пацан, и ногами чётко у него выходит, мне позавчера конкретно по башке… ну, чуть не попал, – вовремя я… Если бы Ласточка тогда с ними, с раклами этими, – ну, по одному, если, – то очень даже может быть, что и… впрячься, что ли?.. а у меня руки лучше… блядь, Славян вообще ни хрена не соображает, как он Дэну щас… не, не буду впрягаться, ещё мне… за Дэна надо, он чо-то… а-а, понеслась…

– Herstelt! Halt! Славка, поганец! Herstelt, сказал! Abtreten! Блин, на секунду стоит выйти… Ну?

– Э-эх, не вовремя… ф-фух…

– Вячеслав!

– Ну, всё, всё. Это, как его… Zum Befochl, mein Kommandeur… ф-у-ух-х… Воще! Любимое моё! Фух… по теме…

– Ну-у, Ласточка, знаешь…

– Знаю! Через… годик, скажем, я вас обоих… м-м… Да раньше… Ладно. Пап, чо там сауна?

– Греется… Так, я тебя предупреждал, чтобы ты в своей комнате это устраивал, битвы эти? Пацаны, всех касается, там у вас полигон, ей, комнате Славкиной, это уже не повредит, хуже там не станет, а в гостиной, в столовой, или в кабинете, того хлеще… В спальне моей тоже нель… Славян! Ну что за такое! Пуговицы у Дениса! Вот же…

– Супер! Дэн! Всё, так, – теперь все втроём в одинаковых футболках будем! Ща-ас… где там… – и Славка растворяется в воздухе, это он к себе, за футболкой для Дениса… не, не помчался, говорю же, в воздухе растворился… м-м, а может, это он сквозь стену… ага, уже тут, ну точно, сквозь стены он перемещается… – Вот. После сауны, да? Супер, только все цветом разные. А так бы, – отряд. Спец. М-м, “Sonderkommando”, – хреноватое словечко, но звучит!

– Вячеслав, горе моё…

– Так ведь твоё же! Па-ап, ну чо там сауна?

– Да говорю же, – греется. Тесновато будет всем…

– А я говорил! Говорил, пап? Говорил. Кто у нас архитектурой увлекается? Сразу же говорил, маленькая сауна, – а ты…

– Славка, отвяжись! Одно и тоже, каждый раз. Говорил, говорил, – нормальная сауна, домашняя, на троих, вчетвером можно…

– Тесно.

– Ну, идите втроём, я после.

– Да? Ну, и так можно, конечно… – Славка задумчиво смотрит на меня, я это ухом чувствую, я же очень внимательно рассматриваю журнал какой-то… автомобильный, что ли… меня же этот разговор не касается, я же… м-м, какая тачка, и впрямь, автомобильный журнал…

Я вообще, против. И втроём против, и вчетвером, а если Славка предложит… не дай бог… я же с Илом не смогу, я же… Зачем, вообще, сауна эта?

– Ладно, Ил, иди, включай там всё, решится как-нибудь.

– А вот теперь я тебя… как отец, как старший, как друг, – я тебя, Слава, прошу, я приказываю, – ничего. Никаких решений. И никаких… ты меня понял? Как отца?

– Как друга?

– Так. Я… Мне надо съездить в одно место. Денис, Сева, вы тут сами, Славка знает, как сауну приготовить, вы только потом всё… И спать ложитесь, не ждите, я поздно вернусь.

– Ил! – к чертям журнал!

– Пап!

– Илья Иванович…

– Славка, я не могу с тобой сейчас по-другому справиться. Всё, я пошёл в кабинет, такси вызову.

– Пап... Ил, я скотина. Я не буду больше. Всё, как ты скажешь. Или не скажешь. Па-ап…

– И-ил, ну, пожалуйста, ну вы чо, что же я… что же мы тут, одни… Блин, Славян, я не пойму ничего, что ты тут затеял, знаешь… Знаешь, лучше я уйду. Вообще, так лучше будет.

– Ласточка! Я тебе говорил, – не смей? Что ты лезешь?

– Дэ-эн…

– Денис, Ил, пока. Славка, Славка…

– Севыч…

– Сева, сядь. Всё. Успокоились все. Никто никуда… Всё, сказал!.. Ох, Славка…

– Я скоть… тина…

– Сла-ав…

– Славка, ты чо…

– Не, я в порядке… я скотина. Я права не имею, а лезу, я скотина.

Да что тут происходит?! Вообще?! Почему Славка чуть не ревёт? Почему Денис чернее тучи? Почему Ил, «мой» Ил стоит растерянный, как первоклашка? Я почему ещё здесь?.. Я же им мешаю, это же яснее ясного…

– Хорошо, Ил. Успокоились. Но выйди, а? Мне сказать надо кое-что. Севке. Денис пусть, он знает, а ты выйди, я при тебе не… А хотя, стой, слушай… ПАПА. Ты же папа? Севка, мы с Илом не родные. Понял? Он меня… сначала подобрал, чуть ли не просто из-за имени. А потом усыновил. Из-за меня самого…

Ил бессильно опускается на огромное кресло перед их домашним кинотеатром, – это их со Славкой любимое кресло, одно на двоих любимое… Что Славка говорит? Я не слышу. Кресло ведь… Ил в нём… Дэн чего-то из гостиной вышел… я сижу, что ли… что Славка говорит… Ил никогда не плачет, интересно, как можно не плакать никогда… Славка… Какая ещё Уфа?.. Уфа, какая-то… Славка Сладкоежка? Горы… Сладкоежка, – прикольно… интересно, как это, когда осколок становится частью тебя… Ил смотрит… на меня… на Славку… Дэн пришёл, ко мне садится… Мучали Славку, покупали-продавали, это как можно, вообще… Славка… А Дэн плачет… это настоящие могут, они могут ничего не стесняться… Ил… я плачу, что ли… Ил ушёл… Славка, Ласточка наш… почему же Ил не пристрелил этого… таких ведь только стрелять… из-за Славки не пристрелил, чтобы он не видел, наверно… Дэн, ты знал? С самого начала, как только мы с Ласточкой… Славян, ты… нет, это не про тебя, ты же Ласочев.

– Славка, ты Ласочев! Это я не знаю даже как! ЧТО это значит. Это самые лучшие, вот что это значит. Ласочевы. Дэн, скажи. Видишь, Славян, Дэн так же считает... Позови отца, Слав… Нет! Я к нему сам пойду, можно, Ласточка? Ты Славка «Ласточка» Ласочев… Не знаю, я, наверное, и не подумал бы, вы ведь так похожи… Может, это тебе так заслужить надо было, чтобы стать Ласочевым? Ты заслужил, Славка, – но почему? Почему не ты мой… а этот, Эдька… Я к отцу твоему пошёл, Славка. Мне ему сказать надо. Важное. Для меня важное, но я не заню, что потом будет, но так, на всякий, – я вас всех… Вы такие, какие все должны быть… Жизнь, сука, пекова…

…

– 6 -

– Илюша, а вот прикол бы был, если бы я новое сочинение, которое мне переписывать придётся в понедельник, про нас написал. Про всех. Про эту вот неделю, про то, как мне было сначала хорошо у вас, потом больно, сразу же в первый вечер, ведь в первый же вечер я в тебя и влюбился! Вот, а потом больно, и как тебе всю неделю больно было, – и про то, какой Славка гад и молодец, – так бы мы с тобой…

– И дальше…

– Вот, дальше. Мы бы… да ну. Я не смогу, и не потому, что… не смогу, а потому, что всё рухнет, а я не… я целоваться хочу…

– Сам же болтае… м-м… Севка…

– Ка-айф… Илюша, кайф какой, я и не представлял себе, какой это кайф, целоваться. Ещё давай.

И мы с Илюшкой целуемся… Всю ночь будем! И не только целоваться, мы уже два раза… Нет. Не трахнулись. Во-первых: словечко пакостное; во-вторых: дело не в словечках, можно и так говорить, дело ведь в том, как относиться! И главное: когда говорят «трахаться», имеют в виду… Блядь… Меня же Ил не трахнул. Я не против… м-м-м, какой это кайф, целоваться… не против, но он говорит, что это успеется, первый же раз у меня… Да. И целуюсь я впервые. С Катькой не считается, – я и не хотел тогда… Всё у меня впервые сейчас, и это так… Нет, так то я как бы… Блядь, да я уже два года «как бы»! Дрочил, – и что, все же дрочат. Последнюю неделю я, когда дрочил, думал только об Илюше. А когда я впервые увидал Славку, я пару раз, когда дрочил, то я о нём… Потом, когда познакомились, – ни разу. Он брат. Точка. А сейчас я целуюсь, – ну, два раза-то мы уже… как же сказать-то… любили друг друга по-настоящему, я Илюшу и в рот, и в попу он мне дал, а я отсосал у него, – тоже ведь я впервые, – а, оказывается, будто для меня придумано! Но это с ним. Ведь это Илюша. Теперь Илюша. Илюшка. Можно Илюха, – наверно, можно, – когда-нибудь, когда поругаемся. Это обязательно. Во-первых… Да к чёрту счёты эти! Просто, – это обязательно, потом ведь можно помириться… А это так, наверное, здорово, – мириться, после того, как из-за какого-нибудь пустяка поругаемся до скандала… И всегда будем оба правы, и оба виноваты, – здорово, это и есть Любовь… Вот. Илья. Это когда что-нибудь серьёзное, типа как со школой моей. Ну, ещё как-нибудь можно, – Илюшенька мне не нравится, какой же Ил «Илюшенька»! – ну, я придумаю как-нибудь. Ил-2, – это я, наверное, права не имею. Пока. Потом я заслужу. М-м, класс… А интересно всё-таки…

– Ил, а интересно, а как можно сказать, вместо «трахаться»? Трах…

– Боги! И ты об этом вот сейчас думаешь?

– Не только. И об этом, – а ты о чём?

– Вообще ни о чём, – счастье. О чём можно думать, когда снова счастье…

– Так, понятно. А кто говорил, что не думать ему сложно? Если совсем не думать?

– Так ведь… М-м, разве я такое говорил? Выходит, что именно тогда я… м-м… блин, как впервые… м-м, Сев… хорошо как…

– Да… и, оказывается, ничего сложного… Трах, трах… Трах-трах-тиби-диби-дах! Дибидах! Дибидахаться мы будем. Нормально?

– Вот уж как раз… дибидахаться? – это как раз ненормально… Севка, не смей, то есть, я хотел сказать… погоди, мне же не пятнадцать, мне же надо…

– Передохнуть?

– Ну-у… и передохнуть, и осмыслить, и… Дибидахнемся? Давай?

– Базар. Дибидахнемся.

– Это ж надо, – «дибидахнемся», всякое я слыхал…

– Это из «Агаты Кристи», – трах, трах-тиби-диби-дах. «Опиум»… м-м… Здор… м-м… фух!

Я выдуваю Илюшке в рот, – хорошо целоваться, но дибидахаться, это… это слов нет. Это как дибидахаться. Та-ак, – не пятнадцать лет Илье, это точно! – это побольше у него, чем в пятнадцать у меня, по-любому… Хотя, у меня, наверное, вообще, не очень большой… не заню, откуда бы мне знать… только ведь в порнухе и видал… тьфу, вспоминать не хочу. Красивый он у Ильи. А что у него некрасивое? Как бы мне так… вот, так удобно… м-м, а вкус-то я и не пойму… да нет особого вкуса, вкус не во рту, вкус в голове… ха, не пятнадцать лет ему! Вон как выгибает его… колотит. Это я так умею, – и, оказывается, всегда умел я так сосать. Илье. Только он не всегда был со мной. А теперь всегда, и навсегда… м-м, здорово… и бёдра его, и не волосатый Илюшка совсем… в меру… а на груди вообще нет волос… Самая красивая грудь, которую я видел. И я могу эту грудь целовать, гладить… шрам этот, его даже Сладкоежка не мог целовать и гладить, после Сладкоежки этот шрам… память… а я могу. Нет, так я не могу, так не удобно мне… Ему удобно… ещё бы, на спине лежит, в плечо мне одной рукой вцепился, другой волосы мне перебирает… тянет… пусть тянет, не больно ведь… Пореже буду стричься, – ему так больше нравится, чтобы подлиней волосы… Нет, мне так…

– Фух, Илья, давай ты сам? Давай так, я вот так… погоди… на подушку, повыше, а ты…

– Погоди, Севка… так?

– Ну.

– Хорошо. Севка, я глубоко не буду… постараюсь… Чтобы ты не поперх… о-о…

Ну, так-то лучше, Илья качает сам, я держу ладонью его бедро, правой, сзади, я так ритмом управляю, – а левой… да, по животу… он у него то как каменный, а то… классно, короче, и до груди я могу дотянуться… Да уж, ритм. Куда там, какой там ритм, вон как Илюшку… А ведь он кончит сейчас. Нет, так ему не удобно будет, – вот, вот так, легонько на бок его, и чтобы ритм не терять, теперь-то я сам могу по-настоящему ритм… вот так, головой, и хорошо, и ему лучше, ведь на руки ему не надо опираться, и он меня… по плечам, по волосам, руки мне вверх поднимает… ух ты, ладонь мне целует… бля… и ещё… ага, не пятнад… ничо себе, три раза глотать пришлось! Здорово… Блин, опять вкуса не понял… Говорят, – полезно очень…

– Илюш, а правда, что ли, что сперма полезная?

– Глупости… погоди, я отдышусь… Севка… Если бы ты не зашёл ко мне, если бы не разревелся, если бы ты не решился, – я ведь трус, оказывается…

– Ты дурак, просто, как и положено взрослому, а так-то ты не трус…

– И на том спасибо.

– И что? Нет, я про «спасибо» понял, я не понял, что бы случилось, если бы я не зашёл к тебе, если бы я не разревелся… в грудь тебе вот в эту вот, самую-самую… Зашибись, Илья, – ты качался, да?

– Нет… То есть… Севка, дрянь, отпусти сосок мой, я ж… Аж мороз по коже, надо же так, у меня так и не было никогда, надо же, думал всё знаю… Умер бы я, если бы ты не зашёл. Севка, я умирал, – всю эту неделю я был на грани. Это Смерть болела, – никакой не осколок, – я умирал, и понимал это, я же очень близко с ней знаком, со смертью, – просто не узнал её на этот раз…

– А со Сладкоежкой? Я не про смерть, – мне плакать снова хочется, когда я о нём думаю, о вас с ним, – нет, я про то… Неужели тебе так с ним не было? Вот как щас со мной?

– Так не было. Всё по-другому было. Ярче, – это оттого, что рядом была Смерть, – легче, – потому что не приходилось ни на кого оглядываться, – труднее, – потому что Сладкоежка мой…