Текст книги "Падение Парижа"

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

20

– Была измена… Смерть недостаточное наказание за совершенные ошибки… Помните – наши солдаты умирают на поле битвы… Мы уничтожим трусов и предателей!.. Если Францию может спасти только чудо, я верю в чудо!

Когда Рейно кончил, сенаторы вежливо зааплодировали. Это были старые, опытные политики; они понимали, что кабинет скоро полетит. А Фуже в ложе для депутатов плакал. Журналисты посмеивались, глядя на бородатого мечтателя, который вытирал глаза турецким платком.

Тесса садился в машину, когда его схватил за руку Фуже.

– Мне надо с тобой поговорить. Рейно хорошо сказал: «Была измена»… Смело, откровенно. Удар бича… Теперь надо действовать…

Все последние дни Тесса жил как в лихорадке, переходя от беспечности к глубокому отчаянию. Известия были противоречивыми; одни говорили об удачных контратаках, другие предсказывали падение Парижа. Петен уверял, что армии больше нет; остались отряды, не связанные друг с другом. Мандель доказывал, что можно сопротивляться. Министры то решали покинуть Париж, то заявляли, что ничто не угрожает столице. Тесса потерял сон; не ел. Он чувствовал, что заболевает. С ужасом он посмотрел на Фуже – только его не хватало! А Фуже влез в машину и сразу стал вопить:

– Нужно поднять народное ополчение!

– Поздно. (Тесса уныло высморкался.) Я не мистик – в чудеса я не верю. Вчера они заняли Аррас и Амьен, сегодня вышли к побережью. Армия окружена.

– Там сорок дивизий. Можно прорвать кольцо…

– Кто его прорвет? На бельгийцев не рассчитывай. Король Леопольд – германофил, это все знают. Англичане сегодня отвели две дивизии от Бапома к Дюнкерку. Естественно, что Вейган не захотел встретиться с генералом Гортом. Одним словом, это дело конченое.

– Как ты можешь так рассуждать?.. Рейно только что сказал: «Смерть за малодушие». Тебя первого следует расстрелять!..

Фуже кричал: он обдал Тесса брызгами слюны; борода его подпрыгивала. Тесса миролюбиво ответил:

– Криком не поможешь… Рейно говорил для публики. Послушал бы его дома… Ты честный человек, но фантазер. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Напрасно! Когда на тебя напали в Марселе, я был искренне возмущен…

– О чем ты теперь думаешь? Я тебя умоляю – забудь про мелкую политику! Франция умирает. Подымись над склокой, над партиями!

– Фантазер! Больше того – человек прошлого. Семидесятитонные танки. А кто против? Гражданин Фуже. Может быть, ты уничтожишь генерала Клейста «Декларацией прав человека и гражданина»?

– Теперь не время шутить!

– Я не шучу. Я редко говорю так серьезно. Мы отжили, понимаешь? Может быть, Бретейль уцелеет. Но и он стар – ходит в церковь, молится. Грандель, Лаваль, Меже – эти выживут. Ты меня считаешь мерзавцем, хотя мы оба радикалы. Но Дюкана ты уважаешь. И Кашена. Так вот, позволь тебе сказать – это герои прошлого века. В других странах девятнадцатый век умер вовремя – в ту войну. А у нас засиделся. У нас вообще старики не спешат умирать. Петену пошел девятый десяток, а ты его послушай – планы, амбиции… Так вот, прошлый век кончился. Как твой Дессер… Он, кстати, приходил ко мне… Знаешь, что он предлагает? Защищать Париж.

– И он прав. Говорили, что Мадрид не продержится двух дней, а Мадрид держался два года. Вооружите рабочих, и вы увидите чудеса…

Тесса пожал плечами:

– Как с тобой разговаривать? Ты живешь в мире прошлого. Что же, по-твоему, семьдесят дивизий и три тысячи танков остановятся перед баррикадами?.. И потом – нужно сойти с ума, чтобы дать оружие коммунистам! Конечно, ты обрадуешься. Но ты – исключение. Все радикалы завопят. Я уже не говорю о социалистах. А правые?.. Пикар мне как-то сказал, что если рабочие попытаются захватить власть, он откроет фронт.

– Ты должен арестовать его. И Бретейля. Говорил Рейно об измене или не говорил?.. Я хочу, чтобы ты выполнил гражданский долг. Пойми, эти люди тебя ненавидят. Если придет к власти Бретейль, он с тобой не станет церемониться. Для него ты – радикал, масон, ставленник Народного фронта. Погляди, что они пишут…

Фуже протянул Тесса листовку. Тесса сразу увидел свое имя; у него дрожали руки, он сказал: «Трудно читать, трясет…» Но прочитал: «Повесим на фонарях…» Подписано было – «Штаб верных».

Они подъехали к министерству. Тесса слабым голосом сказал:

– Прости, если я тебя обидел. Но мне очень тяжело. Очень…

У себя он внимательно прочел листовку. Он вдруг понял, что Фуже прав – друзья Бретейля не простят ему ни поднятого кулака, ни дружбы с Виаром, ни заступничества за Дениз.

Он подремал полчаса; мерещились беженцы, танки, виселицы. Проснувшись, он сел на диван, обнял свои колени и сказал вслух: «Дело не во мне! Нужно подумать о Франции!..» Неделю тому назад он поддался панике; хотел уехать; теперь он спокойно пойдет навстречу смерти. Однако на нем ответственность, он – министр. Он должен попытаться спасти страну. Хорошо Дюкану! Этот сумасшедший думает только о себе, хочет себя разрекламировать – пошел в армию. Печальная картина – депутат в чине лейтенанта! И что такой Дюкан может сделать? Как будто без него мало лейтенантов!

«Нет, здесь нужен трюк, изобретение, необычайный маневр. Мандель считает, что мы должны помириться с Москвой. Немцы давно поняли, что Россия – сила. А этот дурак Даладье нас окончательно поссорил с русскими… (Тесса теперь был убежден, что он выступал против помощи Маннергейму.) Де Виссе говорит, что у нас мало самолетов. А у русских можно получить тысячу бомбардировщиков – купить или обменять».

Тесса увлекся: на нем – высокая миссия. Кругом слабовольные дураки, павлин Рейно, тупой Даладье. Тесса начнет смелую игру – договорится с Москвой. Тогда Италия не посмеет выступить. Да и немцы перепугаются… Во Франции произойдет перелом, народ сразу поверит в победу. Все признают, что Тесса спас родину, как Клемансо в семнадцатом…

Он вызвал Фуже.

– Спасибо, старина, что приехал! Наш разговор мне открыл на многое глаза… Мы ведь варимся в своем соку. А ты видишь вещи шире… Я тебе сейчас изложу мой план. Мы пошлем в Москву тебя или Кота.

– В Москву?.. Зачем?

– Они тебя уважают. Но если ты не хочешь, можно остановиться на Коте.

– Я тебя спрашиваю: зачем?

– Как «зачем»? Это произведет огромное впечатление, повлияет на Италию. У нас подымется дух. Наконец русские могут нам дать снаряжение. В первую очередь самолеты…

Фуже рассердился:

– Ты что, сошел с ума? Почему русские дадут тебе самолеты? Два месяца тому назад ты кричал, что нужно уничтожить Баку…

– Ничего подобного. Я лично был против. Это – упрямство Даладье. Его неправильно называют «воклюзским быком», просто – осел… Но зачем вспоминать прошлое?.. Сейчас мы хотим установить с Москвой дружеские отношения. Ты можешь мне в этом помочь…

– Русские пошлют тебя к черту, и будут правы. Первый вопрос – кого вы представляете? За вами пустота… Рабочих продолжают арестовывать. Сегодня в газетах – очередной процесс, восемь коммунистов. Твой «воклюзский осел» – министр иностранных дел. Французский народ может договориться с Москвой. Но не ты… Тебе я могу одно посоветовать – напиши президенту, что ты выходишь из правительства. Нам нужен Комитет общественного спасения!..

И, хлопнув дверью, он ушел. Тесса начал обдумывать, что еще предпринять. Хорошо бы обратиться к коммунистам… Какое несчастье, что Дениз с ним поссорилась!

Он решил обратиться к адвокату Ферроне, который неоднократно защищал коммунистов.

– Я знаю, что у тебя много знакомств среди коммунистов… Не откажи передать письмо.

– Кому?

Тесса покраснел; едва выговорил:

– Моей дочери. Это очень важно. Как можно скорей – речь идет о жизни близкого человека…

– Хорошо. – И Ферроне, чуть усмехнувшись, добавил: – Если твои полицейские не будут ходить по пятам, я вручу письмо сегодня вечером…

Тесса написал: «Дениз! Мне необходимо с тобой переговорить. Дело не личное, но общественное, исключительной важности. Прошу тебя прийти завтра в девять часов утра. Повторяю, речь идет не обо мне и не о частных интересах. Обещаю, что никто не будет знать о твоем посещении. Твой несчастный отец Поль Тесса».

Вечером пришлось поехать на заседание кабинета. Он рассеянно слушал, как Рейно докладывал: «Вейган вернулся… Конечно, положение критическое, но все же мы подготовляем контрнаступление. Англичане уже начали атаку, Пятая дивизия подходит к Аррасу…» Тесса был занят своими мыслями. Когда заседание кончилось, он отвел в сторону Рейно:

– Что ты думаешь о сближении с Москвой?

– Видишь ли, за эти дни положение настолько обострилось, что я занят исключительно военными делами. Дипломатию я поручаю Бодуэну…

Тесса принял снотворное, проспал до восьми. Он еще завтракал, когда доложили, что его спрашивает какая-то дама «по личному делу». Он завопил: «Ведите ее сюда!..»

Он был настолько увлечен игрой, что забыл про отцовские чувства; не посмотрел даже, как выглядит Дениз: ему казалось, что он принимает посла. Дениз сухо сказала:

– Если это – провокация, она не удастся – я пришла с ведома партии.

– С ведома?.. Очень хорошо! Ты знаешь, Дениз, что положение угрожающее. Мы накануне разгрома. Теперь нужно оставить все вопросы самолюбия. Речь идет о спасении Франции. А нельзя спасти страну без энтузиазма. Я первый протягиваю руку коммунистам. Мы прекратим репрессии. Они должны прекратить пропаганду. Понимаешь?.. Их гражданский долг – повлиять на Москву… Я думаю, что мы пошлем туда Кота. Я намечал Фуже, но он стар и педант. Конечно, это – между нами… Ты должна передать мое предложение Торезу, или Дюкло, или Кашену, одним словом, вашим заправилам. Если нужно я с ними встречусь, я готов на все…

– Я не думаю, чтобы кто-нибудь отнесся серьезно к вашим словам. В тюрьмах тридцать четыре тысячи коммунистов. Освободите прежде всего арестованных! И уйдите. Передайте власть народу.

– Власть не передают, это не пакет! (Тесса вспылил, но тотчас совладал с собой.) Мы подчиняемся конституции. Пока парламент не откажет нам в доверии, мы не можем уйти. Что касается освобождения арестованных, я лично не возражаю. Боюсь только, что это неосуществимо: социалисты против. Серроль вчера мне сказал, что он отказывается перевести коммунистов на политический режим. А когда я ему намекнул, что теперь необходимо национальное объединение, он ответил: «Пусть коммунисты разоружатся первые…» Видишь, какая сложная ситуация! А правые только и ждут случая, чтобы накинуться… Если мы освободим коммунистов, правительство полетит при первом голосовании.

Дениз была измучена. Все последние дни она разговаривала с солдатами; слушала страшные рассказы о предательстве и малодушии. Человеческое горе вместе с потоками беженцев затопило Париж. А полиция продолжала хватать коммунистов. Вчера взяли хохотушку Люси. Дениз с ней работала прежде на заводе. Люси арестовали на улице. Дома остался грудной ребенок; она кричала, требовала, чтобы заехали за ребенком. Полицейские отвечали: «Не наше дело…» Мишо был на севере, в окруженной армии. Последние письма Дениз получила в мае – до боев. И теперь нервы не выдержали – она заплакала.

Тесса расчувствовался, забыл про Фуже, про свои планы. Перед ним дочь, Дениз! Как она похудела! Видно, что ей плохо живется. Наверно, скрывается, каждую ночь ждет ареста… И он ласково сказал:

– Бедная девчурка!

Это привело в себя Дениз. Она изумленно поглядела на него.

– Вы никогда не поймете, отчего я плачу. Ужасно, что вы – мой отец, что мы оба говорим по-французски, что нас может убить одна бомба!.. Не понимаете? Невыносимо чувствовать связь с вами…

– А я никогда не переставал чувствовать, что ты моя дочь… (Он прошелся по комнате; вспомнил – надо ее уговорить.) Дениз, оставим партийные раздоры! Ты должна помочь мне… Я хочу спасти Францию, и вот, ради Франции…

– Замолчите! Прежде вы говорили – «ради матери». А Франция… Франция…

Не договорила, вспомнила беженцев, солдат; слезы сжали горло. И, боясь, что Тесса снова увидит ее слабость, она выбежала.

Тесса в раздражении подумал – святая!.. Конечно, Люсьен – подлец, но он человечней… А эта сама не живет и не хочет, чтобы другие жили!.. Истеричка!

Он отправился к Бодуэну: поговорить насчет миссии Кота. Бодуэн отвечал уклончиво; перевел разговор на Италию – пора наконец-то пойти на уступки, отдать Джибути, может быть, кусок Туниса, нажать на англичан – пускай и они чем-нибудь поступятся, например Мальтой. Муссолини готов разговаривать; но необходимо отправить в Рим подходящего человека, Лаваля или Бретейля…

Тесса позвонил Фуже:

– Я боюсь, что ты меня плохо понял. Мы можем отправить тебя или Кота с каким-нибудь туманным поручением… Например, переговоры о компенсации за галицийские промыслы… Или о покупке леса… А ты пощупаешь… Эффект за границей будет тот же, причем мы не берем на себя никаких обязательств. Правым мы скажем: «У нас в Москве даже нет посла…» Бретейль не сможет придраться. Тем паче что мы начинаем серьезные переговоры с Муссолини. Англичане обещали освободить итальянские суда от контроля. Это уже победа! Ты меня слышишь?..

Ответа не последовало: Фуже в ярости швырнул трубку.

План не удался. Чтобы утешиться, Тесса поехал за город. Был чудесный день. Цвели сирень, жасмин, глицинии. Все благоухало. И Тесса умилился: весна наперекор всему.

Возвращаясь, он увидел в Венсенском лесу солдат; они рыли противотанковые рвы. Тесса поздоровался с ними и бодро сказал:

– Да, Парижа им не видать! Париж будет защищаться, как лев.

21

Это был крохотный город, похожий на все города Пикардии: площадь, а от нее длинная улица с кирпичными низкими домами. Площадь украшала ратуша шестнадцатого века. На башенке был золотой лев. Рядом с ратушей находились гостиница «Белая лошадь», два кафе и универсальный магазин.

Население состояло главным образом из рабочих велосипедного завода, расположенного в двух километрах от города. Среди женщин было много искусных кружевниц; они сидели у раскрытых дверей и стучали коклюшками. Летом иногда наезжали туристы, осматривали ратушу, пили на площади пиво. Зимой в кафе засиживались рабочие, курили длинные глиняные трубки, спорили о политике. До войны мэром был коммунист; Четырнадцатого июля над ратушей развевались два флага: трехцветный и красный. На стенках и теперь можно было увидеть: «Долой фашизм!» или «Да здравствует Народный фронт», а рядом с надписью – неуклюже нарисованные серп и молот. Под праздник пили можжевеловую настойку; смотрели на петушиные бои. В кино показывали фильм «Поцелуй, который убивает». Влюбленные гуляли вдоль канала, срывали кувшинки. Город засыпал рано; в одиннадцать на улицах не бывало ни души, только куранты ратуши мелодично вызванивали время да женщина в каком-нибудь из домишек вполголоса баюкала ребенка: «Я скажу кутенку – не кричи спросонку!..»

Первая бомба упала на дома возле станции; убила старого кузнеца, ранила двух женщин. Вторая разрушила ратушу. Площадь была завалена камнями. Среди мусора валялся золотой лев. Жители убежали, из восемнадцати тысяч осталась сотня.

Женщина принесла синий эмалированный кофейник, налила Мишо кофе и тихо спросила:

– Уйдете?

– Мы только пришли…

– Говорят, что уйдете. Все убежали. Я осталась – у меня мать больная. Я ей говорю – не уйдут…

Мишо улыбнулся:

– Конечно, не уйдем. Это безобразие, что делается! Люди несутся куда глаза глядят. И никто их не останавливает. Хороши! Хотели нас в Финляндию отправить… А только немцы сунулись – разбегаются. Позор! Эх, будь у нас другие люди!.. Но вы не отчаивайтесь – мы не уйдем. Погреб у вас есть? Тащите туда все и сидите. А мы как-нибудь справимся…

– Батальонный командир Фабр получил приказ: защищать город во что бы то ни стало. Фабра считали безобидным чудаком; он пил с раннего утра аперитивы и рассуждал о красоте кактусов. Но за последние дни он показал себя храбрым и находчивым. От Камбре батальон отошел с боем; два раза переходил в контратаки; отбили у немцев двенадцать солдат, отставших при переходе. Когда впервые напали пикирующие самолеты, Фабр выхватил у солдат винтовку, стал стрелять. Это всех успокоило; не было паники. Один бомбардировщик подбили. Однако за восемь дней батальон потерял треть состава; и, услышав приказ, Фабр смутился: «Хорошо им говорить – «во что бы то ни стало»!.. Как удержаться, если немцы бросят танки?..»

Фабр знал, что солдаты не чают души в Мишо. Когда полковник Керье с перепугу хотел расформировать две роты, Фабр воспротивился. И «бунт» в Гавре замял. Принимая какое-либо решение, Фабр спрашивал Мишо: «Что об этом думает господин Дон-Кихот?» Так поступил он и теперь. Мишо ответил:

– Надо удержаться.

Мишо не знал директив. Он давно потерял связь с Парижем. Нужно было решать самому… И Мишо не колебался. Нет, коммунисты не трусы! Мы покажем, как мы умеем сражаться. Теперь дело не в Рейно, не в Тесса, не в Даладье. Теперь идет бой за Францию.

Враги повсюду. Одни протягивают наручники, другие кидают бомбы. Пришли гитлеровцы: палачи Тельмана, люди, распявшие Испанию, рыцари смерти. А позади – те же фашисты, друзья Гитлера, Бретейль, Грандель, Пикар.

Мирной, беспечной Франции больше нет. Страну отдали на милость врага. Вот и здесь – развалины, слезы, женщины. «Неужели вы нас бросите?..» Мишо глядел на обломки здания; когда-то профессор Мале называл эту ратушу «жемчужиной Возрождения». На уцелевшей стене Мишо разобрал: «Хлеб. Мир. Свобода». Встал тридцать шестой год, забастовка, флаги, песни…

В несчастье Мишо с новой силой полюбил свою страну. И все мешалось в этом чувстве: горы Савойи, где он был мальчиком, с их звонкими потоками и яркими лугами, Париж, его Париж, «Париж – моя деревня», город серых домов и улыбок, город, где умер Жано, где живет Клеманс; Париж и Дениз… Он знал, что защищает маленькую, хрупкую женщину с синими глазами, похожими на альпийские цветы. Машинально повторял: «Франция… Дениз…»

Весь день рыли ямы; таскали мешки с землей, прикрывали противотанковые орудия, пулеметы. Вечером Фабр связался со штабом дивизии. Сказали: «Повсюду тесним противника. Подкрепления пришлем. Если отойдете, подставите под удар второй батальон».

Мишо заглянул на завод; там поставили пулеметы. Завод накануне бомбардировала авиация. В сборочном огромная воронка посвечивала водой – утром прошел сильный дождь. Из воды торчали части машин. В другом цехе он увидел уцелевший фрезерный станок и умилился, будто встретил подругу детства. Он любил материал, инструменты; оживлял их, корил, баловал. Вот его молодость!.. Он задумался: что же случилось с людьми?.. Все хотят работы, ласки, счастья. Но море разыгралось… Нужно доплыть! Не ему, его, наверно, убьют, другим. Останутся Пьер, Легре, старик Дюшен. Останутся дети, Дениз… Построят большие заводы. Как Магнитогорск (он видел фотографии в журнале). Вчера они шли полем. Хлеб пропадет: вытопчут. Да и убирать будет некому… А весной снова посеют. Жизнь победит. Но теперь трудно…

Мишо пошел к заставе. Товарищи, стряхивая с себя сон, уныло рассуждали: «Как удержаться?.. Триста человек… А у них танки…» Мишо подбодрял; рассказывал про бои в Испании:

– Бывало и тридцать. А у них батальон. Танки… Мы их ручными гранатами – ничего другого не было… Мальчик один, Пепе, он восемь танков подбил.

– Танки там были другие. У этих вот броня!..

– Можно и эти… Только люди нужны – как там, железные.

– Там вы знали, за что деретесь. Я сам хотел записаться… А за что мы здесь гибнем? Защищать кого? Тесса?

Мишо ответил не сразу: сам мучился, чувствовал, какая на нем ответственность; но ответил уверенно:

– Нет… С этими мы еще рассчитаемся! А здесь – наша земля. Видел женщин?.. Мужья на фронте, как мы. Нельзя уйти! Коммунисты должны подавать пример. И потом, скажи откровенно, разве это легко отдать?.. Я сегодня фрезерный станок видел…

Он не договорил: раздался грохот. Первые снаряды опередили рассвет. Еще видны были на бледном небе маленькие расплывчатые звезды. Разрывы показались особенно страшными: все думали, что начнется с солнцем… Мишо почувствовал холод, подумал – роса; но холод шел изнутри. Он ощупал пулемет и сразу успокоился.

Четверть часа спустя наступила пауза. Спокойно поднялось солнце; заверещали полевые птицы; вода стала розовой. Солдаты молчали. Мишо думал о Дениз. Как в Испании, он чувствовал тепло ее плеча, соль на губах; слышал запах хвои. «Милая ты моя!» – так говорил про себя. Вот и конец!.. Конечно, шутить нельзя – это большое, серьезное; но не страшно; только грустно, что не увидит больше Дениз…

Танки подошли к каналу. Все закричало; казалось, даже земля кричит. Оглянувшись, Мишо увидел Фабра; тот разводил руками.

– Ленту давай!..

И снова пауза.

– Сейчас начнут. Они теперь расположение знают…

– Руки коротки. (Мишо смеется.) Я их в Испании видел – любят, когда убегают. А когда так – этого фашисты не любят…

– Мишо, неужели удержимся?

– И еще как!

Около девяти часов немцы вторично начали атаку. Снаряды крошили злосчастные домики. В трехстах метрах от Мишо стоял сгоревший танк.

– Налево от картофельного поля…

Это были немецкие мотоциклисты. Их остановили. Тогда снова двинулись танки. Фабр вскрикнул – танки давили раненых:

– Сволочи! Звери! Своих!..

Снаряд убил ротного командира. Сержант не выдержал, забрался в погреб. К Мишо подполз Фабр.

– Никого не слушай… Бей!..

Сколько прошло с того времени – несколько минут или час? Грохот. Мишо трясет левой рукой: кровь.

– Ползи сюда!..

Но Мишо не уходит. Он не слышит.

– Ленту давай!.. Ну, получайте!

В полдень высокое торжественное солнце стояло над тихим миром: ни выстрела, ни крика. Даже раненые замолкли, как будто их придушила тишина. Потом раненых положили на грузовики. Мишо перевязали руку; он отказался уехать. Хоронили мертвых. Пили теплую воду: она пахла жестью. Всеми овладело изнеможение, как после тяжелой болезни; хотели улыбнуться и не могли, постепенно доходила до сознания простая и диковинная вещь – они отстояли город.

Фабр подошел к Мишо, бормочет:

– Молодец, Дон-Кихот! Ты кем был в Испании?

– Лейтенантом.

– Полковник тебя за это хотел посадить. А я… Я сегодня произвел бы тебя в генералы, будь моя воля. Ты, говорят, коммунист? Смешная история!.. Вот вы какие!..

Фабр вытер глаза и приложился к фляжке с ромом.

– Попробую со штабом связаться. Надо их порадовать…

Он услышал тот же равнодушный голос. Вчера ему сказали: «Держитесь во что бы то ни стало». Сегодня выслушали и ответили: «С темнотой оставьте город». Он крикнул: «Почему?..» – «Перегруппировка…» И Фабр, бросив трубку, выругался:

– Генерал?.. Кишка он, а не генерал!..

Мишо говорит товарищам:

– Изменники! Сдают страну…

Все поняли, знают, молчат.

Прощай, фрезерный станок! Прощай, золотой лев ратуши! Прощай, милая женщина, – у нее синий кофейник, больная мать и затравленные, сумасшедшие глаза! Мишо угрюмо шагает по пыльной дороге – это длинная дорога. И это – дорога отступления. Сегодня в полдень, среди зноя и тишины, ему померещилась победа… И глаза у нее были, как у женщины с кофейником… Прощай, мечта!..