Текст книги "Падение Парижа"

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

15

Узнав, что Рейно сел на место Даладье, Меже заявил Гранделю:

– Я должен был сдать к первому мая сто восемьдесят бомбардировщиков. Но положение изменилось… Вы можете сказать министру, что необходимы дополнительные испытания…

Грандель улыбнулся:

– Я вас понимаю… Рейно – авантюрист. Чего доброго, он втянет нас в настоящую войну. Зачем он послал альпийских стрелков в Нарвик? Но я надеюсь, что его скоро свалят. Достаточно одного хорошего поражения. Немцы постараются. Говорят, что его поздравил Дессер. Это превосходная примета: дружба с Дессером не к добру.

Дессер, еще недавно всесильный, стал посмешищем. Им кормились карикатуристы. А Бретейль поучал Жолио:

– Напирайте на Дессера – международный делец, поставщик пушек, плутократ. Естественно, что он за войну до победного конца. Можете его шельмовать, как хотите; Тесса мне обещал, что цензура не будет вмешиваться.

Монтиньи приказал Жолио начать кампанию против Дессера. Толстяк жаловался:

– Можно менять политическое направление, это в порядке вещей. Но Дессер поддерживал меня в самые тяжелые минуты. Вы понимаете, что значит – изменить старому другу? И потом, Дессер – честный человек. Конечно, он не марселец, но он любит Марсель. Я слышал, как он разговаривал с рыбаками в Кассисе… Это настоящий француз! А я должен писать, что он – австрийский еврей и подкуплен американцами.

Дессер занимал прежде слишком высокое место. Как только он зашатался, все решили – падает; повторяли: «бедняга», хотя у Дессера еще были и заводы и акции. Никто не справлялся, как идут его дела. Инженеры «Сэна» говорили: «Вряд ли дотянет до годичного собрания…» Даже старик садовник усомнился в кредитоспособности своего хозяина и попросил жалованье вперед.

Дессер все больше и больше пил, избегал людей, скрывал от Жаннет припадки грудной жабы. Встречаясь с приятелями, шутил: «Позвольте представиться – австрийский плутократ, у которого садовник просит жалованье вперед». Собеседник отворачивался – на Дессера страшно было глядеть: болезнь и неудачи размыли его лицо, оно стало рыхлым, бесформенным.

Жаннет чувствовала к нему острую, почти невыносимую жалость. Это чувство было унизительным для обоих; и не раз она пыталась озлобить себя, говорила ему дерзости, надеялась, что он ответит тем же. Но Дессер вбирал голову в плечи и глядел на нее добрыми, мутными глазами старой собаки. Тогда она его обнимала, повторяла трогательные отвлеченные слова. Он шептал: «Жаннет!» Это было заклинанием, как будто Жаннет могла его спасти. Он знал, что только она привязывает его к жизни, а смерти он боялся еще сильнее прежнего, не боли, но пустоты, – ничего не будет, ни хорошего, ни плохого, и от этого хотелось выть.

Он часто говорил себе, что губит Жаннет; решал порвать с ней, выдерживал несколько недель, потом вдруг будил ее ночью, вбегал растерянный, спрашивал: «Можно?» Она гладила его жесткие седые волосы, а из больших испуганных глаз катились слезы.

Первого мая Дессер столкнулся с Меже. Произошло это в баре «Карлтон».

– Мне говорили, что вы хвораете, – сказал Меже.

– Нет, я себя превосходно чувствую.

– Здоровье – самое важное, особенно в наше время… Вы знаете, какой сегодня день? Первое мая. И никто об этом не думает. А помните, как в прошлом году мы волновались, ждали забастовок, демонстраций? Обыкновенный будничный день. Нет худа без добра. Вы, кажется, со мной не согласны?

Меже так часто называл Дессера «красным», что сам уверовал в созданный им миф. А Дессер равнодушно ответил:

– Спокойно… Пожалуй, чересчур…

На улице его остановила молоденькая цветочница:

– Купите ландыши! Двадцать су. Приносят счастье…

У нее были зубы грызуна, а глаза затравленные. Он взял букетик еще не распустившихся, зеленых ландышей. «Приносят счастье…» Нет, не принесут!.. Улыбка Меже, глаза цветочницы, Жаннет… И выхода нет. Убьют. Кого? Жаннет, его, всех… Он жадно пил коньяк у стойки. Радио хрипело:

Счастье стоять над ручьем,

Счастье ни в чем, ни в чем.

Неделю спустя Дессер встретил Жаннет. Она прошла мимо, не заметив его; шла и улыбалась. Он понял: без него она оживает. Пора кончать!

Много раз Дессер уговаривал Жаннет переехать. Она отказывалась. Она жила все в той же старенькой гостинице возле улицы Бонапарт. Он хорошо знал и пышную хозяйку, обсыпанную голубоватой пудрой, и темную винтовую лестницу. Каждая ступенька – одышка и сомнение. Коридоры пахли уборной, духами, кухней. Комната Жаннет была очень узкой. Над камином Дафнис полвека целовал бронзовую Хлою. Кто жил здесь прежде? Художник, мечтавший о славе? Счетовод, влюбленный в красотку из «Фоли-бержер», урод с фиксатуаром и яркими галстуками? Или немецкий эмигрант, аккуратный и растерянный, без права жительства? По ночам он вынимал открытку с видом Маннгейма и, сняв ботинки, шагал из угла в угол… В этой плохо проветриваемой комнате одиночество накапливалось, сгущалось.

Дессер спокойно сказал:

– Мы не должны больше встречаться.

Он проговорил эту фразу; боялся, что она спросит «почему» или поглядит на него; тогда он не выдержит. Но Жаннет, отвернувшись, сказала «да». Она подумала: «Ничего не осталось, даже обмана. Так лучше!..» А он дивился своему спокойствию: ведь это смерть, и не страшно…

Была теплая майская ночь. Над затемненным городом множились звезды. Цвели каштаны. Куранты на соседней церкви подробно вызванивали четверти.

– Ночь для влюбленных, – усмехнулся Дессер. Он стоял у окна.

– Влюбленных нет. Есть звезды, деревья, стихи. Вот, Дессер, мы и состарились!..

– Вы не начинали жить. Я вам помешал. Больше не буду – ни мешать, ни жить…

Последние слова вырвались против воли: он рассердился на себя – жалуется. Она подумает – вымаливает. Он всегда знал, что любовь нельзя купить за деньги; ее нельзя купить и на слезы. А Жаннет, не замечая его волнения, ответила:

– Мне не хочется жить. Когда-то хотелось… Не вышло… А вам?..

– Я боюсь смерти… то есть не могу понять, как это – умереть…

Он собрался было уходить, когда загрохотали зенитки; будто свора сорвалась, и лают, лают… В мягкое бархатное небо вцепились прожекторы. А сирены сходили с ума, было в их реве что-то живое, звериное. Жаннет спросила:

– Что это?

– Скорее всего, начало. Весна… Я вам говорил – ночь для влюбленных. Они думали, что немцы будут сидеть и ждать. Меже сиял: «До чего спокойно!» Жалкие люди!.. Нет, хуже, – предатели… А впрочем, все равно… Жаннет, неужели вы совсем не боитесь смерти?

Она ответила твердо, даже сухо:

– Нет.

А зенитки все грохотали.

Наконец тревога кончилась. Дессер сидел у окна в кресле: попросил разрешения остаться до утра. Зачирикали птицы; детские, простые звуки. Косые лучи, длинные тени. Прохлада. Провезли овощи на рынок. Прошла молочница. И Дессеру показалось, что ничего не было – ни ночной тревоги, ни объяснения. Он поглядел на Жаннет; она спала; лицо ее было спокойным, равнодушным. Он подумал: «Когда закрыты глаза, она обыкновенная…» А Жаннет, точно угадав во сне его мысли, проснулась, поглядела. Он отвернулся. Она весело сказала:

– Доброе утро, Дессер!

Может быть, и она забыла про все? В окно донесся смех школьников:

– Если меня Бегемот вызовет – скандал…

– У меня – задача с бассейнами… А мы пошли в кино – «Поцелуй смерти»…

Потом загнусавило радио: «При третьем ударе будет ровно семь часов одна минута… Передаем утренние известия… Сегодня ночью германские войска вступили в Голландию и Бельгию…»

Жаннет вскрикнула, подбежала к окну. На улице стояла женщина с корзинкой, слушала радио: «Отряды парашютистов сброшены на территорию Голландии…» Женщина выронила корзинку, и на мостовую посыпалась крупная бледно-розовая земляника. Дессер повернулся к Жаннет:

– Я вам говорил, что это – начало…

Под окном, возле газетного киоска, толпились люди: рабочие, торговцы, женщины. Все обсуждали события.

– Как в четырнадцатом… Могут сюда прийти…

– Они там завязнут. Допустим, что даже возьмут Голландию. А дальше что? Нам это только на руку.

– Писали, будто голландцы затопят все…

– Мало ли что пишут! За писания платят… А немцы могут спуститься на парашютах… Прямо на Марсово поле…

Дессер захлопнул окно…

– Сколько этих людей обманывали! (Он сел в кресло. Тяжело дышал. Болели плечо, рука.) Жаннет, поглядите на меня! Я ведь боюсь ваших глаз… Слушайте! Слушайте внимательно!.. Я тоже обманывал… Может быть, больше других… Хотел сохранить… А что сохранить?.. Тесса?.. Вот и расплата!.. Не знаю, что с нами будет… Придет Гитлер… Тогда – Франции конец… Пьер был прав… Он мне говорил: «Бросьте!..» Я мертвый… Но убили не меня, а Пьера… Жаннет, только чтобы вас не убили!.. Ну, прощайте!.. Видите, с чем совпал наш разрыв? Эффектно, как в театре… А на самом деле просто… И страшно…

Он говорил глухо, несвязно. Потом надел шляпу и, уже стоя в дверях, поцеловал руку Жаннет; резко нагнулся. И в поцелуе, в согнутой спине, в дрожи руки сказались сила чувства, боль, отчаяние.

– Жаннет, я достану вам паспорт, визу. Уезжайте! Подальше, в Америку…

Она покачала головой: нет. Она слишком устала… Но сейчас ей невыносимо жалко всех: и голландцев, и людей, которые еще галдят под окном, и Дессера. Больше всего ей жалко Дессера. Думают – он все может. А он несчастнее ее – раб, кукла, тень. И впервые она обратилась к нему на «ты»:

– Не убивайся! Все кончится. Не знаю как, но кончится. Милый мой Дессер, прощай!..

16

Майор Леруа позеленел: тряслась челюсть; казалось, он сам с собой разговаривает. А Леридо пожал плечами.

– Не понимаю, при чем тут мосты?..

– Генерал Моке сказал… Я связался по проводу…

– Генерала Моке за такие разговоры следует отдать под суд. Противник в шестидесяти километрах от переправ. Я убежден, что это – диверсия, поскольку наши основные силы проникли в Бельгию со стороны Като – Вервена. Но возьмем самое худшее – удар направлен на нас. Чтобы дойти до Мааса, они должны положить месяц. И я беру хорошие темпы наступления. А наши контратаки?.. Седьмая армия подошла к Антверпену. Это что же, по-вашему, оборона или наступление? А при наступательном характере операции только неучи могут говорить о разрушении мостов. Вы меня понимаете, майор? И перестаньте шептать под нос!..

– Я…

– Вы?.. Сразу видно, что вы ту войну просидели в Париже. Первое правило – спокойствие. Война вступила в острую фазу, это естественно. Но мы должны работать, как прежде, в этом секрет победы. Я попрошу вас изложить мне содержание сегодняшних газет…

Леруа сделал над собой усилие:

– Ромье в «Фигаро» считает, что наступление противника удастся приостановить на линии Намюр – Антверпен… (Его челюсть снова затряслась.) Господин генерал, немцы не в шестидесяти километрах, а в сорока. Они заняли Марш.

– Можно подумать, что вы депутат, а не офицер. Во-первых, это – непроверенные данные… Во-вторых, если даже патрули противника достигли Марша, это ровно ничего не доказывает. Можете идти. И пришлите полковника.

Леридо развернул большую карту. Вошел Моро, как всегда невозмутимый:

– Чудесный день. Я только что вернулся – был у танкистов. Здесь приятные места – рощи, пригорки.

Погруженный в свои мысли, Леридо ответил:

– Местность сильно пересеченная. Так что глупо поднимать панику. Вот посмотрите – я отметил синим карандашом линию фронта. Это совпадает с вашими данными?

Рядом с крохотным Леридо полковник казался великаном. Он поглядел на генерала благодушно, даже снисходительно:

– Фронта нет. Вы отчеркнули Марш – Либрамон. Но ведь это было утром. А теперь четыре часа пополудни.

– Вы хотите сказать, что они продолжают продвигаться?

– Они попросту едут вперед.

На минуту Леридо смутился, закрыл глаза. У него были мясистые синие веки. Но тотчас он оправился:

– Тем хуже для них. Мешок вытягивается, а по обе стороны – наши части. Нам остается прощупать, где у них слабое место. Я должен повидаться с генералом Пикаром. Хорошо, что вы со мной… Наш майор потерял голову. Да и Моке… А в положении нет ничего угрожающего. Ваше мнение, полковник?

– Вряд ли генерал Пикар захочет поставить на карту резервы. Вы ведь знаете, как он относится к этой войне…

– Да, но положение изменилось – теперь они наступают. Мы вынуждены действовать.

– Боюсь, что ничего не поможет. Они бросили не менее семисот танков. А защита слабая. К сорокасемимиллиметровым нет снарядов.

– Это деталь. Можно, наконец, применить полевые орудия… Я вижу, что и вы поддались общему психозу. Вспомните август четырнадцатого. Тогда было хуже… Я не забуду бегства – от Шарлеруа до Мо. Артиллеристы бросали орудия, садились на коней. А две недели спустя мы гнали немцев до Эны. Фон Клюк не прикрыл правого фланга, и что же – он поплатился. А теперь они наступают узкой колонной. Это безумие! Их коммуникации под нашим ударом.

Он долго говорил о законах стратегии, о переменчивости военного счастья, о качествах французской пехоты. Полковник стоял у окна и глядел на отлогие холмы с шашечницами полей; рассеянно улыбался. Потом он ушел: нужно проверить расположение зениток. Леридо остался один, вытер платком потные виски, задумался. Моро – человек хладнокровный. Если и он раскис, это плохой признак… Надо признать, что противник продвигается неслыханно быстро. Или они сошли с ума, или они дьявольски сильны. Вместо планомерной военной операции какой-то хаос. Трудно разобраться!.. На линии Мажино было куда спокойней; там не могло приключиться таких сюрпризов. Разве это современная война?.. Это примитивная драка!

Перегруппировку произвели еще в начале апреля. Тогда сектор Седана был спокойным тылом. Солдаты радовались – курили контрабандный бельгийский табак. А Леридо скучал. Он был убежден, что немцы не войдут в Бельгию. «Зачем им повторять ошибки Вильгельма?» Внимательно следил за операциями в Норвегии; ругал англичан: «Негоцианты, а не солдаты, вот что!» По вечерам играл с полковником в шахматы или писал длинные письма Софи.

Все произошло неожиданно, как говорил Леридо, «безграмотно». Наступление немцев представлялось генералу глупой выходкой. Он успокаивал всех: «Они лезут в капкан». Но сейчас его расстроил Моро. Может быть, положение серьезнее, чем он думает?.. Пренеприятная история с противотанковыми орудиями. А Рейно хочет выдвинуть де Голля… Это честолюбивый неуч. Естественно, что генерал Пикар возмущен… Да, Леридо попал в переделку! Нужно успокоиться… Он положил поверх карты бювар: решил написать Софи.

«Дорогая моя певунья!

Третий день от тебя нет писем. Я ужасно волнуюсь. Санже говорит, что в Париже гастрические заболевания. Деточка, не ешь сырых фруктов и салата! Я здоров и бодр, хотя последние дни были очень утомительными. Ты, наверное, знаешь из газет, что противник начал операции крупного масштаба. Безусловно, он скоро выдохнется. Погода стоит хорошая, и я каждый день гуляю два часа. Вчера к нам приезжал адъютант генерала Пикара, майор де Грав, молодой человек с большими музыкальными способностями. Он играл нам Грига. Я его поздравил, но про себя подумал – далеко ему до моей Софи! Как я скучаю по тебе, мое сокровище! Мечтаю о дне, когда увижу твои милые ручки, которые, как чайки, носятся по клавишам. Стендаль был прав, говоря, что настоящая любовь…»

Леридо вздрогнул от грохота, посадил кляксу и рассердился. Не стучась, вошел Моро:

– Придется спуститься.

В погребе было прохладно. Таинственно посвечивали пыльные бутылки на полках. Пахло вином. Офицеры зевали, потягивались. Моро сел на бочку, улыбался. Генералу принесли табурет. Леридо дулся: опять не дали кончить письмо…

Майор Леруа лепетал:

– Сюда метят…

Моро кивнул головой:

– У них прекрасная разведка. Стоит нам обосноваться, как сразу поздравляют с новосельем… Придется утром переехать. Я плохо сплю на новом месте.

– Ничего не поделаешь, – ответил генерал. – Это война. Не маневры… Но надо сказать – люди одичали. В ту войну никто не трогал штабов. Должно быть взаимное уважение… А теперь они нас ищут, как батарею… Далеко мы ушли от рыцарского духа! Они ничем не гнушаются. Вы помните, полковник, «Помпея»? Это шедевр. Особенно сцена, когда Корнелия, оплакивая Помпея, узнает о заговоре. Она говорит Цезарю: «Ты – враг. Мою ты омрачаешь землю. И вот рабы замыслили тебя сразить. Но помощи рабов я не приемлю…» Вот это характер! А благородство стиха!..

Не обращая внимания на грохот, Леридо декламировал Корнеля. Потом замолк – устал, едва сдерживал зевоту. Майор хотел прикурить; рука с сигаретой подпрыгивала. А Санже насвистывал: «Все прекрасно, госпожа маркиза».

– Замолчите вы! – крикнул майор.

– Простите. Это от обстановки – бутылки, бочки, стихи… Можно представить себе, что мы в кабаре на Монмартре.

Когда бомбардировка кончилась, Леридо хотел дописать письмо. Но снова помешали – пришел Моро:

– Представление продолжается – немецкие танки в Пализеле.

Леридо поглядел на карту и стал шагать из угла в угол. Он волновался, но не хотел показать Моро, что ошибся.

– Я вам говорил, полковник, это сумасшедшие! Они даже не пытаются расширить мешок. (Он помолчал.) Так или иначе, я считаю необходимым взорвать мосты между Монтерме и Нузоном. У вас есть связь с Моке?

– Утром была… Но я думаю, что они уехали из Нузона.

– Тогда отправьте капитана Санже. Одновременно предупредите ставку: если саперы опоздают, выполнят с воздуха…

Наконец-то он дописал письмо: «Положение несколько усложнилось. Но я не теряю надежды увидеть тебя еще в мае. При таком расходе людей и горючего они должны будут скоро остановить операцию. Береги себя!»

Санже налил в кофейную чашку коньяку, выпил и простился с Леруа:

– Экскурсия из невеселых…

А час спустя майор узнал, что Санже и шофера застрелили на дороге; они едва успели отъехать от дома. Прибежали крестьяне.

– Это немцы!..

– Вздор! Я сейчас поеду, проверим…

Кто напал на Санже, осталось невыясненным. Леридо, увидав два трупа в машине, отдал честь; был спокоен. Полковник Моро спросил:

– Прикажете мне поехать?

– Нет.

Все ждали, кого пошлет Леридо. Но он сел в машину и сказал:

– Никто не поедет. В конечном счете генерал Моке не ребенок, он сам знает, что делать. А мосты уничтожат с воздуха. Садитесь, полковник.

– К нам?

– Нет, в Ретель. Мы не имеем права рисковать собой, это азбука. (Он вспомнил оскал мертвого Санже и облизал губы.) У нас отвратительный тыл, вот что!

Они ехали медленно: дорога была забита – танки, тягачи, лошади. Все это двигалось навстречу. И Леридо несколько успокоился:

– Наконец-то они поняли, что без подкрепления нельзя ликвидировать прорыв!

Возле Шарлевиля машину остановили солдаты; что-то выкрикивали. Увидев генерала, притихли. Леридо спросил:

– Что случилось?

Кто-то позади нерешительно ответил:

– Немцы…

И сразу все завопили:

– Десант… Убили начальника станции…

– Парашютисты!..

– Двух офицеров застрелили!..

Леридо привстал, гаркнул:

– Тише! Куда направляетесь?

Солдаты молчали. Моро усмехнулся:

– Дело ясное – дезертиры.

Тогда с земли раздался крик, похожий на лай:

– Что, генерал, удираешь?

Леридо не потерял самообладания:

– Молчать!

Он поглядел на обидчика и увидел, что солдат ранен – земля кругом была в крови. Леридо распорядился:

– Меже, мы его довезем до перевязочного пункта.

Раненого посадили рядом с шофером; он молчал; глаза были закрыты.

Напрасно Меже гудел; густой толпой шли беженцы. Многие гнали скот. Приходилось пробиваться сквозь стада. Крестьянские телеги плелись в два ряда. Леридо начал нервничать:

– Так мы никогда не выберемся. Это паника, вот что!

Меже остановил машину, прислушался. Генерал выглянул в окошко – бомбардировщики… Беженцы и солдаты рассыпались по полю, спрятались в рощице. Ехать дальше было невозможно: телеги, коровы. Отошли в сторону; полковник лег; его примеру последовал Меже. Леридо счел это унизительным; стоя, он глядел на небо, маленький, но величественный. Девять самолетов…

– Летают они аккуратно…

Одна из бомб упала на рощу. Когда они садились в машину, генерал увидал на носилках девочку лет шести-семи: осколок бомбы оторвал ноги. Леридо высморкался и тихо сказал полковнику:

– Какой ужас!

Потом он обратился к раненому солдату:

– Ну, как поживает наш герой?

Солдат молчал. А вскоре после этого Меже спросил:

– Разрешите выкинуть? Наваливается, мешает…

– Да вы с ума сошли! Выкинуть раненого?

– Он кончился… Холодный.

Труп солдата качался, и сзади казалось, что человек засыпает.

Они остановились перед железнодорожной станцией: Меже хотел набрать воды. На платформе валялись снаряды. Леридо вышел, проверил:

– Для сорокасемимиллиметровых. А вы говорили, что их нет… Вот вам! Но почему они здесь?.. Неслыханный беспорядок!

Обошли всю станцию, но никого не встретили. В комнате телеграфиста на полу сидел босой солдат; что-то жевал. Увидав генерала, он перепугался, стал обуваться. Леридо спросил:

– Какого полка?

– Сто семьдесят третьего. Ногу натер, отстал.

– Где винтовка?

Солдат не ответил.

– Где начальник станции?

– Все разбежались. Говорят, что немцы рядом… На мотоциклах… Страшно!..

Он хныкал, как ребенок. Леридо брезгливо поморщился.

Набрали воды; поехали дальше. Генерал молчал. А когда они подъезжали к Ретелю, он вдруг сказал Моро:

– Война проиграна, вот что! Не знаю, что придумают депутаты. Это авантюристы и неучи, во главе с Рейно. А мы теперь можем умыть руки: мы сделали все, что могли. Как говорили римляне, пускай другие сделают лучше.