Текст книги "К заоблачному озеру"

Автор книги: Илья Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Заоблачный ледокол

Истинное наслаждение заставлять каяк плясать по воде и слушать, как маленькие волны плещут в его борта… Какой контраст с тем тяжелым переходом – дюйм за дюймом, фут за футом по неровному льду.

Фритьоф Нансен

Хоть плыть – да быть.

Народная поговорка

Как приятно было почувствовать под ногами землю, упругий и плотный песок, нанесенный сюда, к леднику, горным потоком. Быстро принялись за работу: разбили палатки, разожгли примуса, приготовили пищу.

Николай Николаевич сидел на небольшой скале, наблюдая за озером в бинокль.

– Ну вот, извольте теперь тут разобраться, – сказал он мне, не поворачивая головы. – За последние тридцать минут два подводных взрыва. Вон видите – плывет плоская такая сковородка – это последняя. А первые уже отнесло к тому берегу. Означает это, по-вашему, что по дну проходит ледник, или не означает?

Я чистосердечно признался, что пока ничего не понимаю. Вот завтра утром поплывем на лодке, возьмем пробу дна, тогда будет виднее.

– Хороши мы будем, если снизу ударит такая штука, – сказал подобравшийся к нам Сорокин. – Уж лучше по скалам ползти, чем нырять вон там, на середине.

Никто из нас не стал ему напоминать недавнее происшествие у расщелины.

– Вот неизвестно – удастся ли нам спустить нашу лодку на воду, – сказал Загрубский. – Смотрите.

Неожиданно длинный караван больших и маленьких льдин тихо подплыл к нашему заливу. Здесь, где боковой ледник круто обрывался в озеро, льдины эти постепенно замедляли свой ход, наползали одна на другую и останавливались, все больше и больше забивая чистую воду.

– Вот тебе и поплыли! – без всякого сожаления сказал Сорокин, когда откуда-то из-за «Рыжей скалы» показалась еще одна такая же большая флотилия плавучих льдов.

Теперь все чаще слышался тяжелый грохот обрушивающихся льдин.

Горцев позвал нас пить чай. Сухари мы оставили в первой лагуне. Теперь каждый получал ежедневно по две с половиной галеты невероятной твердости. Только опущенные в горячий чай, они разбухали и становились съедобными.

Каждый такой «стукач» был на счету.

Сухорецкий обычно сам выдавал дежурному все продукты. Мы долго вспоминали, на кого он похож, когда рано утром, всклокоченный после сна, сидит, положив перед собой плоский большой камень, и вторым, поменьше, дробит неподатливые «стукачи».

Вспомнил Сорокин – в какой-то географической книге есть картинка: туземка, растирающая зерна маиса. С тех пор «туземка, растирающая стукачи» неизменно вызывала приступы неудержимого смеха, особенно, если осколки галеты вдруг разлетались во все стороны.

Мирную эту картину нарушил Шекланов.

– Кто взял насос от лодки? – кричал он, ощупывая торопливо все рюкзаки. – Мы ее сейчас попробовать хотели, а насоса нет.

– Завтра рано утром будем пробовать, – сказал Сухорецкий. – Иди чай пить.

– А насос у кого? – не унимался Али.

– Да ты сам ведь его вытаскивал перед озером, костер раздувал, – вспомнил Сорокин.

Шекланов оторопело посмотрел на него и, хватив себя изо всех сил кулаком по лбу, опустился на землю.

– Забыл, негодяй? – спросил его Гусев.

– Там! Там я его оставил… – застонал Шекланов. – Положил за очагом… Там еще камень такой лежит… Что я наделал…

Он рычал от досады и ударял себя кулаком по лбу, похожий на большого медведя.

Кто-то предложил пересмотреть рюкзаки. Все принялись тщательно рыться в вещах. Только один Шекланов сидел, сморщившись, как от зубной боли, изредка повторяя:

– Забыл, болван… Забыл, негодяй…

Неожиданно он встал, приняв какое-то решение.

– Пойду сейчас же за насосом, – сказал он энергично.

– Спятил совсем, – пожал плечами Сухорецкий. – А мы три дня будем сидеть здесь, проедая свои запасы? Ну, пей чай и не морочь нам головы. Опростоволосились, что ж поделаешь. Пойдем и дальше по скалам.

– Да я налегке в один день вернусь, – говорил Шекланов умоляюще, – не могу я себя перед всеми подлецом чувствовать…

– Не позволяю, – сказал Сухорецкий решительно. – Завтра с утра я и Гусев пойдем на разведку через ледник, а вы все не спеша тронетесь за нами. Здесь сложим часть продуктов на обратную дорогу и лодку оставим. Вот груза будет поменьше.

– Как будто у меня какое-то предчувствие было, – начал Сорокин, – я ведь с самого начала говорил – в горах эта резиновая клизма без надобностей.

– Замолчи! – резко сказал Гусев, – хватит уж твоих пророчеств.

Началась легкая перебранка, и я, чтоб не ввязываться, пошел к своей палатке.

Бросил прощальный взгляд на озеро, льды теперь плотно забивали всю поверхность воды у берега.

Я позвал Шекланова, чтобы немного его утешить – даже будь у нас насос, мы не сумели бы спустить нашу лодку на воду.

Али грустно смотрел на причудливо громоздившиеся льды и вздыхал.

– Завтра утром пойду за насосом. Уйду чуть свет, бегом пойду, но принесу проклятые мехи, – сказал он угрюмо.

– Хуже сделаешь, Али. Нам придется тебя поджидать.

– Ах осел, осел! – пробормотал Шекланов и поплелся за мной в палатку.

Ночь была неспокойная. Шекланов почти не спал, вздыхал и ворочался. Один раз он громко завопил спросонок: «Накачивай, накачивай крепче!»

Страшно грохотало что-то в боковом ледничке.

А рано утром, когда, наконец, я, измученный бессонницей, забылся, меня растолкал Шекланов и шепотом попросил одеться и выйти.

Было очень холодно. Рассветало. Облака плотно забили всю ледниковую долину.

Поеживаясь от сырости, я шел за Али, который был совсем в другом настроении, чем вчера.

– Ну, в чем дело, что тебе надо в такую рань? – спрашивал я, подозревая, что он сейчас предложит мне отправиться на поиски насоса.

– Ты посмотри на озеро! – сказал мне Шекланов.

Мы подошли туда, где вчера, заполняя залив, набивались льды. Теперь здесь, насколько можно было разглядеть в туманной мгле, лежала чистая вода, подернутая молодым ледком.

– Прямо наваждение какое-то! – сказал я.

Ночью, оказывается, ветер переменился, и все льды откочевали куда-то. Правда, даже теперь мы не смогли бы плыть из-за льда. Сильный холод сковал чистую воду.

– Ледок пустяковый, – горячо прошептал мне Шекланов, словно угадав мои мысли. – Ты гляди, – он провел ледорубом по льду, и сразу заколыхалась в трещине черная вода. – Но это все ладно, ты вот куда гляди!

Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал, и свистнул от изумления.

Надутый до половины у самого берега лежал наш баллон.

– Нашел насос? – спросил я обрадованно.

– Как бы не так… – вздохнул Шекланов. – Вот этими мехами! – и он стукнул волосатым кулаком по своей богатырской груди. – Передохну немного, надую до конца. Или хочешь – ты подуй, пока легко. А я уж потом прибавлю.

Я устроился поудобнее на земле, взял в рот сосок нашей лодки и принялся дуть.

С тихим шипением воздух входил через клапан. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли круги. Я отрывался от соска, втягивал всей грудью воздух и снова дул, дул без конца.

Уже стало мне мерещиться, что я на волейбольной площадке надуваю мяч, что кто-то звонко смеется над моими усилиями, что кругом зеленый лес Сокольнического парка культуры.

– Передохни, а то лопнешь, – услышал я, словно сквозь подушку, испуганный голос Шекланова.

Я выпустил сосок изо рта и теперь лежал, изнемогая от усталости.

– Ну, готово, – услышал я над собой. – Слышишь как здорово!

Али хватил кулаком по тугой баранке. Удар раздался звонкий, баллон, пружиня, отбил кулачище Али.

– Плывем? – ликуя, спросил меня Шекланов.

– Плывем!

Мы бегом бросились к палатке, вытащили весла, служившие на привале стояками, и вернулись к льдине.

– А если «мина»? – спросил меня Шекланов. – Разумеется, чтобы от греха подальше…

Хотя плыть в ледяной воде казалось мне делом невозможным, все-таки и я вслед за Шеклановым сбросил ботинки и остался в одних шерстяных носках… Мы подтащили баллон к воде. Резина зашуршала о тонкий ледок.

– Ну, я на весла, – сказал Шекланов и, тяжело усевшись, сунул весла в уключины.

Я воткнул ледоруб в песок и, придерживаясь за него, сел на корме. Жестокий холод, передаваясь от воды сквозь резину, сразу охватил меня.

Я оттолкнулся ледорубом, и лодка, подминая ледяную корочку, медленно двинулась на середину озера.

– Вот здорово! Вот здорово! – восхищенно говорил Шекланов. – А уж когда ледок растает, тогда совсем хорошо будет.

– А «мины»? – спросил я его многозначительно.

– Ну, «мины», это тоже, брат, не так страшно… – начал было Шекланов, но в это время что-то впереди нас в тумане так заплескалось и завозилось в воде, такие пошли круги, ломая хрупкий ледок, что, не окончив фразы, Шекланов резко повернул к берегу, и «Широка страна моя родная» оглушительно понеслось над изумленными горами.

* * *

Началась переправа. Вниз по леднику ушли молочно-белые клубы тумана. Загорелись на солнце снежные вершины Адыртерского хребта. Свою неизменную песню начали бесчисленные ледниковые ручейки.

Нужно было торопиться. Каждую минуту мог налететь ветер и изменить «ледовую обстановку» нашего плавания.

Все «население» Северного Иныльчека вышло провожать уходящих в первый рейс Шекланова и Гусева.

Мы успели соорудить некоторое подобие пристани, стащив к воде большую сланцевую плиту. Два ярких маркировочных флага украшали каменные пирамиды по ее краям.

Шекланов сидел на веслах. В ногах у Гусева лежали два тяжелых рюкзака. Оба мореплавателя изрядно волновались, но выражалось это состояние у них по-разному: Гусев говорил преувеличенно тихо и спокойно, Шекланов хохотал, шутил и все порывался исполнить какую-то арию.

Наконец, мы оттолкнули наше судно от берега, и оно быстро стало удаляться.

Боковой ледничок Шекланов обогнул на почтительном расстоянии. Грохот, который мы слышали ночью, происходил оттого, что две огромные ледяные глыбы отломились от этого ледника и теперь, ожидая благоприятного ветра, стояли недалеко от залива.

Отойдя от берега, лодка повернула и, взяв курс на северо-восток, быстро поплыла вдоль скал.

Скоро выступающий ледник скрыл «мореплавателей».

– Ну, товарищ Рыжов, такого никогда в жизни не видал, – сказал Горцев. – Ну что за лодка, язви его… Просто теплоход!

– Не теплоход, а ледокол, Георгий Николаевич, – поправил его Загрубский. – Видели вы, как он ледяную корочку подминал?

Все были счастливы. Не зря тащили лодку, не придется теперь мучиться на скверных «коричневых» скалах, замеченных нами еще с первого берегового утеса.

Сухорецкий предложил снимать лагерь. Быстро принялись укладывать вещи, свертывать палатки.

Но торопились мы напрасно. Прошло еще довольно много времени в напряженном ожидании. Наконец, послышалась далекая песня. Она быстро приближалась.

Легкая лодочка неслась теперь во весь дух.

Снова раздались приветственные клики на берегу, и Шекланов мастерски пришвартовался у пристани.

Град вопросов послышался навстречу гребцу.

– Кто следующий? – спросил он, вытирая потный лоб. – Давайте, ребята, поскорее, пока солнце не очень греет.

Мы успели заготовить настоящее расписание рейсов, очередность пассажиров и багажа.

Быстро погрузили Николая Николаевича с его мензулой и треногой.

– Разуваться не буду, – сказал Загрубский. – Все равно плавать не умею.

– Отдать концы! – крикнул Шекланов и налег на весла.

Ледяная корочка на воде почти растаяла, и теперь «ледокол», хотя и осел довольно глубоко под тяжестью двух человек и груза, все же шел прежним курсом с хорошей скоростью.

Нужно было как-то занять томительно тянувшееся время. Я взялся за дневник, Горцев вооружился иголкой и принялся портняжить. Сорокин направился с геологическим молотком вверх по ущелью. Сухорецкий, по обыкновению, производил какие-то расчеты в своей книге. Бегство носильщиков очень сильно отразилось на наших запасах продовольствия. Начальник рассчитывал теперь каждый грамм манной крупы, каждую галету, чтобы не остаться на леднике без еды.

Туман поднялся и перевалил за хребты. Небо было глубокого синего цвета. Солнце щедро заливало нас теплом. Зеркальная поверхность озера нестерпимо ярко отражала его лучи. Пришлось надеть защитные очки, чтобы не утомлять глаза.

Наконец, показалась долгожданная лодка. На веслах теперь сидел Гусев.

– А ну, пошевеливайтесь! – торопил он. – Придется плыть дальше. Раньше высаживались на осыпи – теперь там начался сильный камнепад. Поскорее, а то не перевеземся.

Сухорецкий, кое-как подогнув свои длинные ноги, уселся в лодке, и неутомимый «ледокол» тронулся в третий рейс.

Горцев успел мне рассказать целую кучу интересных историй о том, как в Кибинской долине медведь сбросил на его палатку камень, как сын лесника, балуясь с едким лютиком – иссык-кульским корнем, – отравил всю свою семью, как он убил своего первого барса, и о том, как произошла алма-атинская катастрофа в 1921 году, когда грязевая лава и вода уничтожили целый район города.

Рассказывал он очень хорошо, и время шло незаметно, но вот у пристани раздался свист и короткое приказание.

– Сорокин, в лодку!

Не разговаривая и не отвечая на наши расспросы, Гусев жадно выпил оставленный для него холодный чай, поудобней пристроил рюкзаки и налег на весла. Сорокин сидел на корме, судорожно вцепившись в веревку, окружавшую борта.

– Начинается! – сказал Горцев, указывая на неожиданно появившийся айсберг далеко на середине озера. – Нагрелась немного вода, теперь вот и пойдет потеха.

Подтверждая его слова, недалеко от берега, буравя воду, закрутилась еще одна ледяная «мина». Но лодка уже отплыла от этого места, и товарищи ничего не заметили.

На каждый рейс уходило в среднем полтора часа. На этот раз Гусев вернулся раньше. Воду морщила легкая рябь. С верховьев ледника дул свежий ветерок.

Как бы объясняя торопливость Гусева, вслед за «ледоколом» выплыла лебединой стаей целая дюжина маленьких льдинок и продефилировала мимо нас к западу.

– Началась передвижка льдов, – сказал мне Валентин. – Если не смогу пробиться – жди здесь до завтрашнего утра.

Я остался один.

С востока плыли по озеру сотни маленьких льдин. Ветер становился сильнее. Когда я посмотрел на айсберги, отколовшиеся сегодня утром от нашего ледничка, то заметил, что они изменили свое положение. Гонимые ветром, двигались величественные плавучие льды самых диковинных форм. Некоторые из них возвышались над водой на 8–10 метров. Значит, подводная часть таких айсбергов уходила вниз по крайней мере на 30–40 метров.

Вот, шаркнув ноздреватым боком о берег, одна льдина остановилась у нашей пристани. Я с яростью ткнул ее ледорубом, и, заколыхавшись, льдина поплыла дальше. С грустью смотрел я, как лед все больше и больше забивал чистую воду. Два часа прошло. Лодка не возвращалась. Я проверил оставшийся рюкзак и утешился немного, увидев, что один спальный мешок находится при мне. Зато из продуктов, кроме дневной порции галет и оставшегося со вчерашнего дня куска сахару, у меня ничего не оказалось. А если и завтра льды будут забивать проход? Или если ударит мороз и вся эта каша замерзнет у берега? Вот теперь мне стала понятна поговорка – сидеть у моря и ждать погоды. От размышлений оторвал меня голос Гусева.

– Эй! Толкни ее! Толкни ледорубом! – кричал он.

Я бросился к берегу. Большая плоская льдина неохотно поддалась моим негостеприимным толчкам и отползла, шурша.

– Ну и каша! – сказал Гусев. – Еле пробился. Хочешь рискнуть или будем ночевать?

Не отвечая, я поспешно захватил вещи и полез в лодку. Сидеть на рюкзаке было очень удобно. Гусев протянул мне свой ледоруб и взялся за весла.

Теперь я мог хорошенько осмотреть боковой ледник, медленно проплывающий мимо нас.

Один из айсбергов напоминал женщину в чадре, другой – пьющего слона, третий – двугорбого верблюда. То в одном, то в другом месте раздавался грохот обламывавшихся при столкновении льдов. Мешал плыть сильный встречный ветер. Гусев поминутно оглядывался, не доверяя моим способностям рулевого. Лодка шла, виляя, юрко пробираясь в проходах между льдинами. Вот и Коричневая скала, которую нам удалось миновать благодаря лодке. Несомненно, гораздо приятнее сидеть на своем рюкзаке, чем тащить его на спине по скалам.

– Стоп! Обратно! – крикнул я, увидев, что проход, в который мы направлялись, забит льдом. Гусев оглянулся и свистнул.

– Куда же обратно? – сказал он. – Погляди-ка…

Дело приняло довольно неприятный оборот. Пирамидальный айсберг наглухо задвинул за нами выход из узкого коридора.

Но самое скверное было то, что проход этот заметно сужался.

Я, держа в распор два ледоруба, изо всех сил отталкивал льдины. Медленно, очень медленно сближение затормозилось, а потом я почувствовал, что льдины поддаются моим усилиям. Гусев выхватил из уключин весла и принялся мне помогать. Дело пошло на лад. Отталкиваясь от наседавших льдин, нам удалось выбраться из мешка и снова довольно быстро продвинуться вперед. Но здесь мы уперлись в сплошную линию айсбергов.

Гусев передал мне весла и, зацепившись клювом ледоруба, забрался на надежную широкую льдину.

– Держись здесь, – сказал он мне, скрылся из глаз и только через две-три минуты появился снова.

– Все в порядке, давай рюкзак…

Он вытащил рюкзак, бросил его на лед, потом, удерживая лодку, отрывисто приказал: «Бери весла, вылезай. Живо! Смотри, не поскользнись».

Разговаривать тут было нельзя. Скоро я оказался рядом с Валентином. Льдина была мокрая, скользкая. Со всех сторон звонко падали в воду тяжелые капли.

– Укрепи весла! – командовал Валентин. – Берись теперь за лодку… Тащи ее из воды…

«Ледокол» в одно мгновение очутился рядом с нами на льдине.

Вслед за Валентином я перебрался через наш «паром» и только теперь понял план Гусева. Дальше лежал мелко битый лед с большими разводьями. Нас довольно далеко унесло уже от берега, но теперь мы могли рассчитывать на скорое прибытие. Осторожно спустили лодку на воду по другую сторону «парома» и, бесцеремонно расталкивая ледорубами лед, двинулись к берегу.

Солнце опускалось к гребню. Вслед за его закатом очень скоро наступала глубокая темнота. Мы торопились изо всех сил. Я указал Гусеву на колоссальный склон осыпи, уходивший круто в воду, и предложил высадиться на берег. Валентин отрицательно покачал головой и налег на весла.

Оказывается, на этой осыпи шел непрерывный камнепад, и Шекланов, первым вознамерившийся здесь высадиться, едва не погиб – град камней обрушился перед ним в воду.

– Эй, на шлюпке! – раздался с берега веселый бас Шекланова. – Живы?

Скоро мы были в палатке. Горели свечи, шипел примус, аппетитно ворчала и шкварилась ветчина на сковородке.

– Назавтра небольшой кусочек остается, – сказал за ужином Сухорецкий. – Вещи перевезем на лодке, а сами налегке переберемся по скалам. Быстрее будет.

На другой день рано утром мы снова надули опавший за ночь баллон. Простились с Гусевым, который взялся перевозить вещи, и вышли на последнюю скалу.

Очень поздно добрались мы до ледникового рандклюфта. Ярко светила луна. Сказочными великанами возвышались над головами скалы, словно охраняя вход в заколдованный замок.

Северный Иныльчек! Наконец-то мы проникли в твои владения, грозный Хан-Тенгри!

Мы перетаскивали вещи, перекликаясь вполголоса. Разбили лагерь. Резкие лунные тени от наших вещей, от палаток ложились на песок древней морены.

Озеро было позади.

Прощание

Которая служба нужнее, – та и честнее.

Пословица

Рано утром нашу палатку осветило солнцем – преимущественно всех путешествующих по «кунгею» – южному склону хребта. Я откинул полог и был потрясен открывшимся видом.

Вдаль уходили непрерывным строем снежные вершины, и выше всех вздымал свою могучую остроконечную голову Повелитель Духов, красавец Хан-Тенгри.

Окрашенная утренним солнцем, резко выделялась его изрезанная трещинами, непокрытая снегом мраморная вершина.

– Кан-Тоо<sup>[18]18
  Киргизы называют Хан-Тенгри Кан-Тоо – Гора крови.


[Закрыть]</sup>! Хан-Тенгри! – закричал я, поспешно одеваясь.

Сухорецкий и Гусев были уже на ногах. Установив фотоаппарат, Сухорецкий снимал панораму хребта. Гусев рассматривал в бинокль вершину.

– Ну, как? Возьмем? – спрашивал я его, волнуясь. – Доберемся?

Валентин ничего не ответил, отдал мне бинокль и пошел к Николаю Николаевичу.

Сейчас же после чая на большом камне собралось совещание.

– Ну вот и забрались за озеро, – сказал Сухорецкий. – Сидим на самом настоящем белом пятне. Ни нога, ни рука тут ничья не бывала. Теперь договоримся о дальнейшем.

Он разложил свои записи, попросил Горцева подтащить мешки с продуктами и безмен.

Мы внимательно слушали его сообщение. На озере потеряли вместо двух дней по плану – четыре. Продуктов мало. Сколько займет путь по леднику до фирнового бассейна – неизвестно. Куда приведет этот путь – тоже вопрос темный.

Экспедиция должна снять карту ледника, дать его описание, изучить озеро, обследовать склоны Хан-Тенгри и взойти на вершину Повелителя Духов.

– Откуда думаете начать съемку, Николай Николаевич? – спросил Сухорецкий.

– Правильнее всего отсюда. Но это труднее. Впрочем, если мне будет кто-нибудь помогать, я справлюсь.

Сухорецкий кивнул головой и принялся излагать свой план. Часть людей пойдет как можно быстрее вперед, к верховьям ледника. В пути будет оставлять, как предполагалось и раньше, продукты для топографической группы и на обратный путь. Добравшись до подножия, начнет после небольшого отдыха восхождение. Приход топографов, идущих налегке к подножию, должен совпасть с окончанием восхождения. Вся экспедиция форсированным маршем возвратится вниз, перейдет озеро и спустится в долину.

– А сколько дней понадобится для съемки? – спросил Сорокин. Загрубский выразительно пожал плечами.

– Если б мы с вами могли сказать, какую площадь нужно заснять и какой предстоит маршрут, – сказал он.

– Маршрут трудный, площадь 350–400 квадратных километров, протяженность ледника 30–40 километров. Сами понимаете, что это только по догадке, приблизительно, – поспешно прибавил Сухорецкий. Загрубский что-то прикидывал в уме.

– Дней пятнадцать, если буду работать один.

– Мы за это время съедим все продукты, – вставил испуганно Шекланов.

– Если мне кто-нибудь будет помогать, смогу уложиться в десять дней, – продолжал Загрубский, – работать придется от зари и до зари…

– Я оставляю с вами Горцева.

– Мне помощь нужна не только физическая, – угрюмо отозвался Николай Николаевич, выкраивая из потертой газеты угол для козьей ножки.

– А если мы уйдем вперед и вернемся к вам после восхождения? – раздался очень тихий и спокойный голос Гусева. – Вы пока начнете, а мы присоединимся потом…

Я посмотрел на Гусева. Он лежал на боку, скрестив ноги. Серые стеганые штаны, особым манером подвернуты шерстяные носки, штормовая куртка, накинутая на широкие крепкие плечи, – как успокаивающе действовала на меня эта знакомая фигура в самые опасные минуты!

Я знал его так, как можно узнать человека только в окопах или в горах.

Теперь он был сильно взволнован, и я отлично понимал причину его душевного состояния.

Валентин, как всякий архитектор-планировщик, хорошо разбирался в инструментальной съемке. Он был единственным человеком, на которого Сухорецкий мог возложить ответственность за безопасность Загрубского и выполнение топографических работ.

Николай Николаевич тоже знал это. Он курил и хрипло откашливался, не говоря ни слова.

– Если бы еще на пять-шесть дней запасов, – сказал я тоскливо.

– Ах, проклятые трусы! – закричал Шекланов, словно ужаленный моим напоминанием. – Столько хороших продуктов осталось из-за них на скале…

Сухорецкий сидел, уставившись в свой дневник, словно пытаясь найти в нем решение вопроса.

Гусев, не отрываясь, смотрел на вершину Хан-Тенгри. Потратить столько сил, перенести столько лишений и опасностей, чтобы теперь, когда цель так близка, отказаться от всего. Кто же решится предложить ему оставаться?

– Валентин, мне нужно с тобой посоветоваться, – сказал, наконец, Сухорецкий.

– Не надо, – резко ответил Валентин и быстро вскочил на ноги. – Я остаюсь с Николаем Николаевичем. Выделяйте провиант…

Он схватил первый попавшийся ледоруб и большими шагами, почти бегом, направился вверх по ущелью.

Николай Николаевич тоже встал.

– Валентин Федорович! Подождите минутку! – закричал он ему вслед. Но Валентин уже скрылся за большим валуном.

Николай Николаевич швырнул недокуренную самокрутку.

– Я один останусь, товарищ Сухорецкий, – сказал он решительно. – Ну, повожусь подольше. Георгий Николаевич поможет мне…

Сухорецкий посмотрел ему в глаза.

– Мы и так слишком многим рискуем, Николай Николаевич, – сказал он сухим, официальным голосом. – Вы знаете, сколько стоила экспедиция и как ждут от нас результатов съемки. Гусев останется с вами. Подождите меня немного, я сейчас вернусь.

Он поднялся и неторопливыми длинными шагами двинулся за Гусевым.

– Шекланов, Илья! – крикнул он через плечо. – Начинайте дележку.

Мне сразу опротивело все на свете – и ледник, и Хан-Тенгри, и озеро. Я отчетливо представлял себе, как будет волноваться за нас Валентин, как тоскливо потянутся эти десять дней. Тяжело будет ему, если наша попытка не удастся, и омрачена будет радость в случае успеха.

Я закрыл глаза и попытался себе представить подъем по склону. С фотографической точностью вырисовывалась передо мной фигура Валентина с накинутой поверх рюкзака штормовой курткой. Попробовал поставить силой воображения чью-нибудь другую фигуру – нет, ничего не выходит, все расплывается.

– Может быть и мне остаться? – мелькнула нехорошая мысль. – Без Валентина опасности возрастают на добрых пятьдесят процентов.

Из-за камней показались возвращающиеся Сухорецкий и Гусев. Становилось жарко. Сухорецкий снял свою ватную куртку и накинул ее на плечи.

Ну что же вы не складываетесь? – спросил меня Гусев. – Каждый час дорог.

Я ничего ему не ответил. Он отвел глаза, вздохнул и опустился на камень.

– Ну, может быть, поговорим о восхождении? – спросил Сухорецкий. – Говори, Илья.

– Скверно будет без Валентина, – сказал я.

– Тебя не об этом спрашивают. – Сухорецкий нахмурился.

– Ну, а не об этом, так не знаю о чем…

– Ты, Сорокин?

– Я уже решил, – торопливо сказал Сорокин. – Во что бы то ни стало Хан-Тенгри должен быть покорен.

– Фу ты, до чего пышная фигура… – сказал Загрубский, подмигивая мне одним глазом.

– Шекланов? – вопросительно окликнул Сухорецкий.

Молчание. Удобно устроившись на рюкзаке с галетами, пригретый солнышком, Олимпий мирно спал. Шесть кулаков разом ткнулись ему в ребра.

Он сладко зевнул и сел, потягиваясь.

– Что ты хочешь сказать относительно восхождения? – спросил его под общий смех Сухорецкий.

– Отчего же, можно взойти, – снисходительным басом пророкотал Шекланов.

– Ну, Валентин, нам пора укладываться, – сказал Сухорецкий, протягивая ему свою широкую костлявую руку с длинными пальцами. – А вы, Николай Николаевич, принимайтесь за дело.

Лагерь закопошился. Снова на раскинутой клеенке выросли кучками «стукачи», сахар, мешочки с крупой.

Сухорецкий сам занялся дележом.

Ко мне подошел Загрубский.

– Товарищ Рыжов, мы сейчас начинаем провешивать Иныльчек. Не пойдете ли вы с Валентином? Будем измерять скорость течения льда.

– Шутите, Николай Николаевич? – удивился Горцев. – Разве это возможно?

– И даже очень… Вот сейчас в два счета это сделаем. Только сумеете ли вы перебраться через весь ледник на тот берег? – спросил меня Николай Николаевич.

– Попробуем…

Мы оделись, взяли ледорубы, кошки, веревку и подошли к Загрубскому.

Тот деятельно готовился. Трехногая станина мензулы возвышалась на гладкой береговой скале. Николай Николаевич яркой эмалевой краской нарисовал на камне стрелу и вывел год, месяц и число.

Горцев складывал высокий тур из крупных валунов.

– Неужели он течет, язви его, – ворчал Георгий Николаевич. – Ей богу, это невозможно узнать. Или вы над нами смеетесь, товарищ Загрубский.

– Сами увидите, – отвечал тот. – Дело нехитрое…

Мы вышли на ледник, который достигал здесь высоты 60 метров, и двинулись к противоположному берегу.

Было жарко. Непрерывные подъемы и спуски на моренных конусах сильно утомляли нас и замедляли движение.

Наконец, мы выбрались на относительно ровное место, с которого хорошо виден был стоявший у мензулы Загрубский. Валентин привязал к ледорубу платок и стал прямо, подняв свой флаг над головой.

Загрубский взял лежавшее рядом с ним весло с привязанной к нему яркой тряпкой и махнул нам вправо. Гусев передвигался до тех пор, пока Загрубский не опустил два раза весло перед собой. Тогда, сделав отметку ледорубом, мы быстро сложили заметную пирамиду и подвязали к ее вершинке маркировочный флажок.

Уходя все дальше и дальше к противоположному берегу, мы через каждые сто метров складывали такие пирамиды на безукоризненно прямой линии, проведенной сквозь трубу мензулы через весь ледник. Теперь уж Николай Николаевич виден был только в сильный бинокль.

Приближался левый берег. Он был в тени и казался хмурым и неприветливым. Сложили здесь последнюю пирамиду и захваченной из лагеря краской начертили на камне огромную стрелу, свои имена и число.

Теперь ледник был провешен. Через несколько дней мы должны были измерить, на какое расстояние отодвинулись от прямой каменные вехи.

Мы быстро пошли обратно к лагерю и очень скоро сбились со своего старого пути. Это нас не особенно беспокоило: прямой путь на леднике не всегда самый короткий. Спускаясь с одного моренного конуса, Валентин заметил гигантское отверстие ледникового грота. Многометровые сосульки ледяной занавеской спускались над входом.

Грот образовался от совместной работы воды и ветра. Он превосходил по своим размерам все, что я видел до сих пор на ледниках Тянь-Шаня.

Мы вошли под сумрачные и холодные своды. Стены грота были покрыты огромными полукруглыми затесами, словно следами резца какого-то исполинского ваятеля. Свет причудливо отражался в черных вогнутых зеркалах.

– Осторожнее, не поскользнись! – воскликнул Гусев, когда я пошел в глубь ледяного дворца.

Он схватил камень и бросил его в темноту.

Величественные звуки понеслись нам навстречу. Как будто на каком-то необычайном инструменте быстро сыграли мажорную гамму.

Потрясенные, мы молчали несколько секунд. Потом один за другим стали подбирать камни и бросать их в темноту. Удивительная музыка гремела, сотрясая воздух.

– Сюда бы Акимхана! – крикнул Гусев. – Ведь это сам Шайтан!

Глаза наши привыкли к темноте. Осторожно ступая, мы подобрались теперь к тому месту, где грот круто уходил вниз.

Длина этой наклонной трубы достигала по меньшей мере 60 метров. Внизу была вода. Это мы узнали, бросив камень так, что он долетел до воды, не коснувшись стен. Ледяная шахта служила гигантским рупором и усиливала все звуки во много раз: падение камня звучало как обвал.

Долго мы любовались красотой этого удивительного сооружения природы. Полные впечатлений, мы, наконец, вышли на ледник и направились к лагерю.

Нас ждали. Одна палатка была свернута. Шли деятельные приготовления к дороге. Я удержал Валентина за рукав.