Текст книги "К заоблачному озеру"
Автор книги: Илья Рыжов
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Караван подходит к озеру
Далеко на сумрачном Тянь-Шане
Есть большой таинственный ледник.
Труден путь в суровом Киргизстане,
Все же человек туда проник,
Хоть и труден путь в суровом Киргизстане.
Песня Орусбая
Через два дня поздним вечером все приготовления к выходу на ледник были закончены. Усталые люди полезли в спальные мешки и мгновенно уснули. Сухорецкий у костра отдавал последние распоряжения относительно завтрашнего дня.
Орусбай слушал его, полузакрыв глаза. Он медленно поглаживал одной рукой белую бороду, сплевывал в костер и односложно отвечал начальнику.
– Вьючить начнем пораньше…
– Отберите самых крепких коней… Верховые лошади на ледник не пойдут. Поедем так же, как и в прошлом году – впереди разведчики, сзади – караван.
– Хоп…
– Будешь ждать джигитов через неделю обратно. Нас будешь ждать еще через три недели. Если не придем – значит, что-нибудь случилось. Пошлешь тогда джигита на заставу с этим письмом за помощью.
– Сам тогда на лед пойду.
– Тебе трудно будет.
– Нужно будет – пойду, как молодой…
Сухорецкий посмотрел на Орусбая. Лицо старика было невозмутимо спокойным. Седой клин бороды казался приклеенным к бронзовому подбородку. Он снял свою войлочную шляпу. Старая тюбетейка, вышитая заботливыми руками байбиче, плотно сидела на его круглой голове.
Он поднял голову и посмотрел на начальника. Мелкие морщинки в уголках глаз обозначились резче. Потом он перевел взгляд на меня и неожиданно сказал:
– Чай будем пить… Принеси воды, Кизил-сакал, пожалей старого сурка Орусбая…
Взяв закопченные ведра и крышку от котелка, я пошел к ручью.
Не успел я отойти на десять шагов от костра, как погрузился в непроглядную тьму. Ручей со вчерашнего дня закапризничал и ушел под землю. Теперь, для того чтобы набрать воды, нужно было подняться метров на сто в гору. Это было очень неудобно, но не имело смысла из-за одного дня переносить лагерь на новое место.
Я шел наугад, стараясь поскорее выбраться на поляну, где бежал ручей.
Иногда я останавливался, чтобы передохнуть. Внизу сквозь деревья виднелся огонек костра.
Когда я вышел на открытое место, несмолкающий однотонный рев Иныльчека стал еще яростнее и слышнее. Слух уже привык к этому шуму, как привыкает к стуку маятника. Ухо легко ловило посторонние звуки: падение далекого обвала, завывание волка на той стороне реки, грохот камней, которые перекатывались могучими водами Иныльчека по скалистому руслу.
Я прислушивался, стараясь среди этих звуков уловить сонное бормотание ручейка.
Наконец, я оказался у знакомого камня, где мы брали воду. Сейчас ручеек почти иссяк. Установив ведра, я опустился на колени и алюминиевой крышкой котелка принялся наливать холодную чистую воду.
Когда я вернулся, Орусбай бережно пересыпал шарики носвая[12]12
Жевательный табак, употребляемый в Средней Азии.
[Закрыть] из бутылки в свою роговую табакерку. Щепотку он высыпал на ладонь и ловко кинул ее в рот.
Я налил чайник и повесил его над костром.
Сухорецкий продолжал писать.
– Как ты думаешь, Илья, – спросил он, – мы не смогли бы обойтись без Ошрахуна и Акимхана?
– А как же доставить продукты? Ведь все распределено на девять человек. И почему, собственно говоря, их оставлять?
Сухорецкий промолчал.
– Ну, ничего не поделаешь. Поздно теперь передумывать, – сказал он наконец.
Орусбай выразительно сплюнул в костер.
Раздосадованный их молчанием, я, не дождавшись чая, отправился спать.
Лагерь проснулся от конского топота, разбойничьего посвиста Гордева и криков Орусбая.
– Вылезай, помогай седлать. Держи его, хватай каурого!
За несколько дней лошади совсем одичали. С неистовым ржанием они носились по поляне, не подпуская к себе джигитов.
Горцев и Орусбай загоняли табун в огороженный канатом прямоугольник. В последнюю минуту жеребец Сухорецкого распустил хвост и косматую гриву, вырвался из загона и снова помчался к реке.
За ним весь табун.
– Стойте, я его попробую поймать, – закричал Горцев, отвязывая свой ременный аркан.
Аркан Горцева всегда возбуждал всеобщее восхищение. Длиной в тридцать метров, он был вырезан из одной цельной, замечательно выделанной воловьей кожи.
Я много раз видел, как ловят лошадей чабаны-киргизы длинной палкой, на которой скользит волосяная петля. Пока Орусбай, проклиная жеребца, мастерил наспех это приспособление, Горцев вскочил на его коня и крупной рысью поехал к лошадям, держа в опущенной правой руке свой аркан.
Лошади спокойно паслись, а гнедой сделал вид, будто все происходящее его совершенно не касается. Но когда Горцев подъехал к табуну, жеребец вдруг дико взвизгнул и, храпя, рванулся в сторону. Горцев карьером помчался за ним. Конь Орусбая – настоящий пастуший конь. Он яростно преследовал убегающих… Еще немного – и жеребец был бы на свободе. Но в эту минуту Горцев взмахнул рукой, и ременная петля очутилась у гнедого на шее.
Теперь, когда вожак был пойман, с остальными все оказалось значительно проще.
Спустя час наш караван переправился через Иныльчек и двинулся к леднику.
* * *
Все яснее видны были огромные, похожие на терриконы моренные конусы. От одного берега до другого тянулась стена из беспорядочно наваленных валунов и каменных плит.
Подъехали вплотную. Невозможно было представить себе, как пойдут кони по этому хаотическому нагромождению камней.
Гусев и Орусбай ехали рядом, пристально вглядываясь в каждый промежуток между глыбами.
Из ледяного грота у левого берега с глухим однотонным ворчанием рвался главный поток Иныльчека. Взобраться между ледником и южным берегом долины было невозможно… Рандклюфт[13]13
Ущелье между ледником и берегом.
[Закрыть] здесь был чрезвычайно узким, а на крутом склоне над ним клубилась пыль и раздавался грохот, похожий на отдаленную канонаду.
Здесь ни на минуту не прекращался камнепад.
– Джинды таш[14]14
Сумасшедший камень.
[Закрыть],– закричал Орусбай, указывая камчой на огромные камни.
Словно танцуя, неслись они вниз по склону, подскакивая в каком-то бешеном, все ускоряющемся ритме.
Гусев кивнул головой и повернул коня. Остальные двинулись за ним.
Подъехал караван, а Гусев и Орусбай все еще не могли найти уязвимое место ледника-великана.
Местами показывался из-под гальки лед. Агатово-черное зеркало, мерцая, отражало утренний свет. Сколько тысячелетий двигался он вниз, в долину, усталый, старый лед Иныльчека, чтобы здесь медленно растаять под жаркими лучами тяньшанского солнца!
Но вот Орусбай гикнул и, вытянув камчой своего Тюльпара, повернул его вверх, на каменную осыпь.
Крепкий конь какими-то немыслимыми прыжками поднимался по склону, усыпанному валунами. Искры, осколки льда, мелкая галька летели из-под копыт, кованных шипами. Каждую секунду лошадь могла упасть, но Орусбай словно прирос к седлу.
Вслед за ним повел лошадь Шекланов. Вторая, как всегда, шла за передовой уже значительно увереннее. Шоколадина повернула за остальными, не дожидаясь моего приказания.
– Айда! Айда! – кричал Орусбай.
Одолеваемый заботой, как бы не слететь при невольных курбетах моего коня, я не мог оглянуться или посмотреть вперед.
Я слышал за собой окрики Ошрахуна, гиканье Акимхана, неизменное «язви его» Горцева, тяжелое дыхание лошадей, скрежет и цоканье копыт по камням. Караван поднимался вслед за нами.
Через несколько минут моя лошадь остановилась. Я огляделся. Мы были в небольшой лощине. Маленькое озерко, еще покрытое тоненькой коркой льда, лежало у ног лошади.
Шоколадина ударила копытом по льду и жадно потянулась к воде.
Я спрыгнул с седла. Мы находились в каменном лабиринте. Скрылась из глаз долина, не видно было снежных вершин, только огромные конуса морены окружали со всех сторон кучку людей и лошадей, сгрудившуюся на дне ледяной лощинки.
Все спешились, распаковали тючок с красными флажками, взяли в руки ледорубы и отправились на разведку.
Поднялись на близлежащий конус и, когда увидели, что все-таки отъехали немного от долины, приободрились. Гусев сбежал вниз и, не останавливаясь, поднялся на следующий конус.
Пройдут! – крикнул он мне. – Отмечай!
Я установил флажок. Его конец, оттянутый шпагатом, указывал направление.
Пока я устанавливал флажок, Гусев ушел далеко вперед. Скоро ко мне на помощь подоспел Сорокин.
Ну как? – спросил я.
Если кони не сдохнут, то очень здорово, – уклончиво ответил он.
Орусбай повел караван, руководствуясь нашими «марками». Как ни старались мы уйти вперед, это нам плохо удавалось. В некоторых местах начинался такой кавардак из камней и льда, что разведчикам приходилось снимать марки и возвращаться назад. В других местах ледорубы сменялись кирками, и все люди в течение получаса, не щадя сил, рубили лед, сбрасывали и крошили камни, пробивая дорогу каравану. Упорно, шаг за шагом, иногда выписывая зигзаги и петли, продвигались мы к намеченной цели – северному берегу ледника. Теперь при подъемах на высокий конус все явственнее виднелся рыжий, выжженный солнцем каменистый склон долины.
Резкий свист. Я посмотрел на Гусева – он указывал мне на что-то рукой. На невысоком, но правильно сложенном туре, прижатый камнем, болтался лоскут материи неопределенного цвета.
– Наша позапрошлогодняя марка, – сказал Гусев, когда я подошел. – Мы на правильном пути.
Пошли увереннее. Еще несколько километров изнурительных подъемов и спусков с одного конуса на другой – и караван спустился в рандклюфт, который образовался между отступающим ледником и берегом долины.
Размолотая и отшлифованная порода, вытянутая движением ледника, лежала вдоль нашего пути высокой и крутой насыпью. Могучее тело ледника являлось другой стеной довольно просторного ущелья, по которому продвигался наш повеселевший отряд. Местами на дне ущелья лежал нежный песочек, оставленный здесь потоком.
Кони шли бодро, плотно слежавшийся песок и ил пружинили под ногами, глуша шум шагов. Зато явственнее слышалась теперь симфония ледника: журчание невидимых ручьев, грохот падающих камней, звонкий плеск водопада, низвергающегося в маленькое озерко, иногда раздавался какой-то утробный гул и ворчание.
Сорокин, нервно прислушиваясь, объявил, что ледник, очевидно, переваривает мелкие и очень вкусные камешки – пудиков по пятнадцати.
Загрубский объяснил заинтересовавшемуся Горцеву, что ледник непрерывно движется вперед, увлекая за собой каменные глыбы, свалившиеся со склонов.
– Вот смотрите – это береговая морена, она оттиснута льдом к берегам. Боковые леднички-притоки приносят на спине свою морену, большой лед тащит ее по своему течению, образуя серединную морену. Там, куда лед непрерывно выносит всю эту массу валунов и осколков, а сам тает, образуется конечная морена.
Горцев понимающе кивал головой. Все это было нам теперь хорошо видно, так как мы выехали на высокий гребень боковой морены.
– Ну, есть еще донная морена, – продолжал Загрубский, – ведь камни падают в трещины, протаивают своей тяжестью лед до самого дна. Эта морена устилает русло ледника мощной толщей.
Слушая объяснение Николая Николаевича, мы немного отстали от каравана.
Сухорецкий ехал теперь за головным – Орусбаем. Он снова послал нас пробивать дорогу. Здесь в Иныльчек впадал один из тех боковых ледников, о которых рассказывал только что Николай Николаевич.
На переход через этот ледник и проводку вьючных лошадей ушли наши последние силы.
Уже начинало темнеть.
Горцев подъехал ко мне.
– Скоро ли привал? – спросил он в полголоса. – Ворчит все наш чернобородый. Говорит, что измучился.
– А вы как?
– Что же я? Я как и все…
Лошадям назавтра предстоял длинный и утомительный путь, и нам необходимо было их покормить.
Но вот в одном месте рандклюфт расширился, и Орусбай радостно закричал:
– Чоп! Чоп бар![15]15
Трава! Трава есть!
[Закрыть]
Небольшая полянка, очень круто поднимавшаяся вверх по склону, была покрыта редкой, но зеленой и сочной травой.
– На сегодня довольно, – сказал Сухорецкий. И в один миг были развьючены лошади, установлены палатки, и веселый огонь затрещал, разгораясь, под котелками. Лошади тянулись к траве, но строгий Орусбай заставил их два часа простоять, прежде чем допустил к «ужину».
Утром наш караван выступил, не ожидая восхода солнца. Дорога шла рандклюфтом. Подвигались мы довольно быстро, отдохнувшие лошади легко преодолевали трудные подъемы и каменные нагромождения.
На привале лошадей не развьючивали. Мы отдыхали, вытянувшись и устроив повыше натруженные ноги.
Джигиты затеяли тихий, но оживленный спор.
Акимхан и Ошрахун о чем-то рассказывали Орусбаю, указывая руками то на землю, то вверх по леднику.
Горцев слушал нахмурившись, изредка вставлял несколько слов.
Я подошел к их группе. При моем приближении Акимхан замолчал и, выругавшись вполголоса, достал свою бутылочку с носваем.
– О чем вы, Георгий Николаевич? – спросил я у Горцева.
Тот помолчал немного, потом неохотно ответил:
– Боятся они. Очень, говорят, длинный ледник, такого еще никогда не видали.
– Плохо, плохо нам будет всем, Кизил-сакал, – сказал мне Акимхан. – Старики рассказывали, дальше совсем дороги нет. Дома дети есть, жена есть, если сдохнем, как они жить будут?
Ошрахун с нескрываемым страхом слушал своего приятеля. Горцев молчал, невесело поглядывая то на меня, то на Акимхана.
– Один человек убьется, – продолжал Акимхан, – потом другой, третий будет падать – совсем плохо.
Орусбай стал с ним сердито спорить. Мне трудно было понять его быструю речь. Акимхан, не отвечая, плюнул и пошел к своим лошадям.
Я передал об этом разговоре Сухорецкому.
– Я этого ждал. Неудачно людей подобрали, – сказал он. – Нужно поглядывать за ними. Ты скажи Орусбаю.
Над ледником показались очертания нового хребта. Мы приближались к озеру.
Рандклюфт становился все уже. Камни, скатившиеся с ледника, лежали в нем непроходимыми барьерами. Каравану пришлось выбираться на лед.
Здесь ледник разделялся. Рассекая широкое ледяное поле, вперед выдавался могучий отрог хребта. Его очертания напоминали нос огромного броненосца.
Северный и Южный Иныльчек, обтекая его каменную ограду, должны были сливаться здесь в один поток.
Экспедиция двинулась левее «броненосца», к неизведанному Северному Иныльчеку. Здесь мы впервые увидели ледник, свободный от морены. Белоснежное поле было изрезано поперечными трещинами. Одна из них преградила путь нашему каравану. Лошади здесь были уже бесполезны.
Развьючили наши корзины, сложили все на широком и сравнительно ровном месте.
Нам не терпелось поскорее выйти к озеру.
Сухорецкий все время тревожно осматривался. Он не мог узнать ледник – все здесь изменилось, появились такие трещины и провалы, которых не было в прошлом году. Тщетно пытался он найти у берега место своей прошлогодней стоянки.
Именно здесь, где ледник подходил вплотную к скалам, была сложена им каменная пирамидка и оставлены два бидона керосина. А теперь, несмотря на самые тщательные поиски, Сухорецкий не мог ничего найти. Орусбай шарил по берегу вместе с ним. И только его охотничьей зоркости обязаны были мы долгожданной находке – пирамида и два бидона мирно стояли… на небольшом выступе над нашими головами.
Мигом все взобрались туда. Никаких сомнений быть не могло – это старое место привала. Так почему же оно взлетело вверх?
Ответ на это дал Загрубский. Он внимательно осмотрел берег и заявил, что ледник в этом месте недавно опустился приблизительно на десять метров.
– Сильно смахивает на похождения барона Мюнхаузена, – сказал Сорокин. – Помните, когда он привязал лошадь к колышку, а проснувшись, увидел ее у себя над головой, на церковной колокольне.
Не то еще увидим! – обнадежил Гусев.
Нужно было прощаться с Орусбаем. Старик понимал, что работа на леднике, переноска тяжестей будет ему не под силу.
– Старый, сурка, стал. Только спать годится, – говорил он, скрывая за шуткой горечь своих слов.
Сухорецкий напомнил, что ему доверяется самое ценное имущество экспедиции – табун лошадей. Это немного развеселило нашего аксакала.
Он связал лошадей по три – недоуздок задней к хвосту передней.
Двумя руками пожимая руку каждому из нас, простился поочередно со всеми участниками экспедиции. Что-то строго сказал Акимхану, который, глядя в сторону, пробормотал длинное проклятие.
Затем вскочил на своего Тюльпара, намотал на руку чембур передовой лошади и, посвистывая, двинулся вниз по леднику.
Кони весело пошли за ним. Они чуяли, что возвращаются в долину, к зеленой траве, к чистой холодной воде.
Мы молча смотрели им вслед. И, верно, не у одного меня мелькнула мысль: увидим ли мы еще тебя, старый, хороший «сурка» Орусбай?
– Ну, теперь за дело! – сказал Сухорецкий. Он надел кошки и вместе с Валентином отправился на поиски дороги.
Прошло два часа, а они отошли от нас не больше чем на 200 метров.
Посовещавшись, разведчики, так же осторожно пробираясь через лабиринт трещин, вернулись к нам.
Прямого пути к чистой воде не было.
Ворон предсказывает беду
Наше восхищение сменилось разочарованием. Оказалось, что озеро окружено с обеих сторон крутыми скалистыми стенами высотой около 1200 метров, спускающимися до самой воды. Напрасно мы пытались перебраться через эти стены.
Мерцбахер,«Путешествие на Иныльчек»
Что же нам оставалось делать? Неужели и в третий раз отступать, не узнав ничего о Северном Иныльчеке, не побывав на озере, не разгадав его загадки?
Уже стемнело, но мы долго не расходились по палаткам.
Под выступом скалы горел костер. К дровам, привезенным из долины, Ошрахун прибавил колючий ташерге (расколи-камень), который ютился в расщелинах скал. Колючка долго дымила, заставляя нас чихать и переползать с места на место.
Потом кто-нибудь припадал к земле и сильно дул на подернутые золой уголья. Колючка вспыхивала вдруг, треща, горела, ярко освещая закопченный камень над нашими головами, угрюмое лицо Акимхана и Горцева, задумчиво покручивающего ус.
– Тащили, тащили эту резиновую ванну, – пнув ногой лодку, сказал угрюмо Шекланов, – и все без толку. Тут и воды-то нет. Просто удивляюсь, ребята, что это вам в голову взбрело тащить на чистый белый лед лодку.
– Николай Николаевич, – сказал Сухорецкий, – что вы посоветуете?
Николай Николаевич помолчал, потом густо откашлялся.
– Думаю, что необходимо пробираться, – ответил он, – но вот как это сделать, ей богу, не знаю.
– Что он говорит? – торопливым шепотом спросил Акимхан у Горцева и, получив ответ, глухо заворчал.
– Ну, тогда сделаем так, – решительно сказал Сухорецкий. – Завтра рано утром переберемся на береговую скалу. Оттуда спустимся вниз в ущелье. В это ущелье должен входить залив озера. Будет чистая вода – попробуем плыть. Не будет – начнем искать пути по берегу. – Он помолчал и, посмотрев на Валентина, прибавил: – А Гусев пойдет в разведку вверх по ущелью, может быть, найдет перевал в соседнюю боковую долинку.
В палатке было тесно. Николай Николаевич дымил чудовищной «козьей ножкой». У входа сидел на корточках Горцев. Я пробрался к своему месту и с трудом влез в спальный мешок.
– Вот, извольте, – сердито сказал мне Николай Николаевич. – Жалеет, что связался с нами. А еще казак!
– Я, товарищ Рыжов, не о том, – с трудом подыскивая слова, заговорил Горцев. – Если бы вы мою жизнь узнали, вы бы поняли меня. Я не боюсь. Знаете, я, когда охочусь, могу забраться куда угодно. И на гражданской тоже видал всякое. Но так вот – без причины лезть на погибель – не понимаю…
– А это разве не причина, – стараясь сдержать свой хриплый бас, кипятился профессор. – Разве это не причина, что на такой огромной территории ноги человеческой не бывало? Задание наших научных организаций – разве не причина? Или это хуже вашего, простите меня, вонючего козла, за которым вы готовы карабкаться дни и ночи?
– Так то в горячке, Николай Николаевич.
– В горячке, в горячке… Ну вот и мы в горячке, и научная горячка не холоднее вашей охотничьей.
Послышался строгий окрик из соседней палатки.
Горцев обиженно махнул рукой и, пятясь, вылез наружу.
– Эх, хороша ты, ноченька! – сказал он негромко. Эти слова я услышал уже сквозь сон.
Меня разбудили заунывные крики уларов. Черт возьми, а мы не взяли дробовика.
Улары тянули свою песню совсем близко. Длинный, надрывный стон заканчивался коротким клокотанием. Я уже научился распознавать этот ободрительный сигнал сторожа. Но почему так близко от нас пасутся пугливые птицы? В это время раздался победный вопль Шекланова и вслед за ним яростное клокотание, шум многих сильных крыльев.
– Убил! Убил! Камнем убил! – кричал Али. – Эй вы, охотники, глядите, как нужно бить уларов.
Самые осторожные птицы Тянь-Шаня – горные индейки – здесь, по-видимому, совсем не знали страха. Метким камнем Шекланов тяжело ранил крупного молодого улара.
– Ну, сейчас будет суп с индейкой, – говорил он, ощипывая и торопливо потроша птицу. – Вот, в один момент раздуем костер, и, пока вы соберетесь, будет суп готов.
Солнце уже поднялось над южным хребтом. Долина ледника здесь была особенно широкой. Пар валил от покрытых инеем палаток. Откуда-то из ложбинки шел Ошрахун с ведром в одной руке и ледорубом в другой. Видно, ему пришлось разбивать лед, чтобы добраться до воды.
– Вот на это ты пригодишься! – сказал Шекланов, доставая из прорезиненного мешка меха для надувания лодки.
Он подошел с ними к костру и энергично стал раздувать потухший за ночь огонь.
Действительно, меха для этого отлично годились. Ярко затлели уголья, затрещала колючка, и через четверть часа в воде стали весело вспрыгивать пузырьки.
Мы готовились к выходу. Быстро распаковали корзины и распределили их содержимое по нашим девяти рюкзакам.
Ящик с мензулой и треногу собрали в один вьюк. Прикинули на безмене вес – выходило тяжеловато. Каждому досталось не меньше сорока килограммов.
Береговая скала выступала далеко от берега. Путь к ней лежал по леднику – приблизительно в том же направлении, в котором наши товарищи пытались вчера пробиться к чистой воде.
Сухорецкий, Гусев и Горцев, взвалив на спину рюкзаки и связавшись веревкой, двинулись первыми. Через полчаса во второй «связке» вышли все остальные. За оставшимися вещами носильщики должны были вернуться еще раз.
Мы шли по следам первой связки. Сухорецкому и Гусеву пришлось во многих местах рубить ступеньки. Скоро мы их нагнали.
Становилось очень жарко. Солнце поднималось все выше, под ногами журчали ручейки, звонкие водопадики гремели в глубоких трещинах.
Мы, постепенно забирая влево к берегу, стали приближаться к скале. Она напоминала сторожевую башню или, по определению Николая Николаевича, Гибралтарский утес. Ледник отступал от нее, за рандклюфтом шла осыпь береговой морены. Сухорецкий послал отдохнувших носильщиков обратно за второй партией груза. Остальные принялись осматривать скалу.
Обойти ее низом оказалось совершенно невозможно. Гладко отшлифованная ледником каменная скала круто обрывалась вниз, в бесформенное нагромождение ледяных серраков.
Оставался подъем. Узкая труба «камина» шла почти к самой вершине скалы. До «камина» было метров пять. Сухорецкий отстранил Гусева и полез первым.
Не зря шла в Крыму и на Кавказе слава о Сухорецком как об одном из лучших скалолазов. Высокий рост, длинные сильные руки, полнейшее отсутствие неуверенности – вот качества, которые принесли ему эту славу. Сухорецкий успел сбросить свои подкованные ботинки и обулся в специальные туфли с подошвами из прессованного войлока. Он нашел какой-то незаметный для глаза выступ, ухватился за него левой рукой, прилег всем телом к гладкой скале, медленно и осторожно поднял и поставил одну ногу, найдя для нее другой выступ. Потом пошарил наверху правой рукой, как слепой, нащупывая длинными пальцами поверхность скалы. Его пальцы снова нашли какую-то невидимую для глаза зацепку. Другая нога так же медленно и осторожно встала на выступ. Через несколько минут он, упираясь спиной и ногами, стал уверенно и ловко подниматься по узкой расщелине. Мелкие камни, песок и земля непрерывной струей текли вниз. Наконец, он был наверху и, укрепив веревку, позвал следующего. При помощи этой же веревки мы втащили наверх наши вьюки. Тонким альпинистским шнурком предохраняли мы мешки от ударов о камни. Один за другим все поднялись на скалу. Я сидел внизу, дожидаясь возвращения носильщиков.
Сделал несколько заметок в своем дневнике, отдохнул. Потом полез на возвышавшийся перед глазами сверкающий серрак. Лучшей тренировки для рубки ступеней нельзя было и придумать. Лед был крепким, слежавшимся. Ребро, по которому я поднимался, сперва шло довольно отлого, потом взмывало кверху почти под углом в 80 градусов. Я старался вырубать ступени с одного удара. Клюв ледоруба со звоном выбивал широкую зарубку. Подправив ее лопаткой, я принимался за следующую. Я поднимался все выше и жалел, что поблизости нет никого из наших «знатоков», которые могли бы оценить качество моей работы.
В это время послышался характерный скрип ледоруба, чьи-то тяжелые шаги, киргизская ругань.
По обыкновению, Акимхан проклинал чертов лед и могилу отца этого ледника, и проклятых чертей, которые его сюда завели, и могилы отцов этих проклятых чертей.
– Эй, друг! Не довольно ли? – крикнул я ему по-киргизски.
Он торопливо посмотрел вверх, откуда совершенно неожиданно раздался мой голос.
Затем новый поток ругательств сорвался с его языка.
Оказывается, остальные замешкались. А он не хотел связываться с ними этой презренной веревкой, нехватало еще, чтобы какой-нибудь неуклюжий ишак утащил его под лед! Поэтому он взял свой вьюк (между прочим, я еще раньше заметил, что вьюк этот был самым легким) и пошел один. И чуть не упал вниз, прямо к самому дьяволу в глотку – в одном месте под ним провалился лед, и если бы не весла от этой вонючей «резинки», пропал бы Акимхан.
Весь этот рассказ, пересыпанный русскими, узбекскими и китайскими ругательствами, я понял с грехом пополам.
Акимхан сбросил с плеча вьюк, сел и, ворча, заложил под язык порцию носвая.
– Плохо, Илья, совсем плохо! – сказал он мне уныло. – Куда лезем? Что там есть? Дров нет. Дороги нет. Вода плохая. Все сдохнем.
Резкий скрипучий и неприятный крик раздался в это время над нашими головами. Еще и еще. Огромный черный ворон, торопливо описывая круги, метался вокруг береговой скалы. Откуда-то издалека отозвался таким же жутким криком второй ворон и тяжело взмахивая крыльями присоединился к своему товарищу.
– Фу ты, что за неприятный голос! – сказал я и запустил в птиц большим куском льда.
Крики воронов стали еще резче.
Акимхан поднял щепотку песку и мелких камешков, пошептал что-то над ними и, повернувшись лицом к востоку, высоко кинул через плечо. Нарочно или нечаянно, но изрядная доза его магического заряда попала мне в голову.
– Эй! Что делаешь? – крикнул я раздраженно. Акимхан повернул ко мне еще более мрачное, чем всегда, лицо.
– Кузгун![16]16
Ворон.
[Закрыть] – сказал он, показывая на воронов, – джаман[17]17
Плохо.
[Закрыть] другой будет, не меня…
В ту же секунду, забыв, что стою на вырубленных во льду ступенях, я сделал неловкое движение, поскользнулся и с грохотом полетел вниз.
К счастью, «приземлился» я довольно благополучно. Если бы я скользнул в сторону, то, пожалуй, мог бы угодить в одну из бесчисленных трещин. Я поднялся, немного сконфуженный, изрядно ободрав себе руки и разбив колено.
Акимхан с каким-то испуганным злорадством смотрел на меня, покачивая своей черной бородой.
– Кузгун! – сказал он с удовлетворением. – Плохая птица. Все сдохнем. Дороги совсем нет.
Вороны словно радовались моей неудаче. Скрипучее карканье над головой усилилось. К семейному концерту присоединилось еще несколько таких же неуклюже стремительных птиц, появившихся неизвестно откуда.
Я еще раз в этот день пожалел от всей души, что не взял с собой дробовика.
Подошли остальные. Я закричал. Сверху ответили, спустили веревку, и пока Акимхан с неожиданным драматическим талантом изображал перед Горцевым и Ошрахуном в лицах происшедшее со мной и воронами, все вещи были отправлены наверх и наступила очередь людей.
