Текст книги "К заоблачному озеру"

Автор книги: Илья Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

По скалам над озером

Там, где пройдет тау-теке, пройдет и пограничник. А там, где даже теке не сможет пройти, – пограничник все равно пройдет.

Любимая поговорка пограничника Андрея Лещова

Нетрудно себе представить наше настроение. Уход всех трех носильщиков означал для нас резкое сокращение сроков пребывания на леднике.

Теперь на каждого приходилось грузов экспедиции в полтора раза больше, чем прежде.

Почему же мы не вернулись обратно?

Может показаться странным, но уход Горцева словно прибавил нам сил. Какая-то азартная ярость появилась у всех – ах так, все против нас?! Ну, так назло всем пройдем!

Подъем начинался почти от самого озера по огромным каменным завалам.

Как будто нарочно, чтобы затруднить наш путь, складывал какой-то великан эти тщательно вымытые и отполированные бледно-желтые мраморные глыбы.

Иногда под ногами такая глыба тихонько покачивалась, многозначительно предупреждая об опасности. В одном месте пирамидка из многопудовых камней от одного прикосновения, громыхнув, рассыпалась. Неуклюже подскакивая, валуны покатились вниз.

Но мы пробирались довольно быстро. Облегчив наполовину свои рюкзаки, мы будто прибавили себе сил вдвое против прежнего.

После больших камней Сухорецкий повернул нашу цепочку вверх по ущелью и конусу осыпи. Держась вплотную к скалам, мы начали подъем к вершине этого конуса.

– Куда же он ведет нас? – думал я, поглядывая вверх. – Ведь осыпь начинается у совершенно отвесной скалы.

Опустив низко голову, стараясь дышать как можно ровнее и спокойнее, я шел предпоследним. На одной из маленьких остановок, укрепившись потверже, глянул вниз.

Дело двигалось, оказывается, совсем неплохо. Заливчик лежал довольно глубоко, и брошенные нами вещи едва различались среди камней.

Сорокин указал мне на маленькую фигурку Горцева. Он стоял внизу, размахивая белой тряпкой. Мы дружно крикнули ему какое-то приветствие.

– Ну, ребята! – сказал Сухорецкий, – теперь осмотрите свои рюкзаки, чтобы они не выдавались слишком из-за плеч. Помните: три точки опоры и ставьте крепче ноги.

Эту речь он произнес очень негромко и в необычной для оратора позе: стоя к слушателям спиной, сильно согнувшись и упираясь опущенной головой на ледоруб.

Потом он выпрямился и, сделав еще несколько шагов по осыпи, круто повернул вправо.

Теперь только я понял, почему таким страшным казался нам вчера его путь.

Скала обрывалась вниз под прямым углом и была когда-то отшлифована ледником. Но незаметная для глаза складка горной породы образовала здесь карниз шириной в 10–20 сантиметров. Карниз этот был присыпан землей, мелкой галькой, хорошо были заметны вчерашние следы Сухорецкого. Местами, где земля на карнизе слежалась плотнее, он ударом лопатки ледоруба делал удобную ступеньку.

– Не гляди по сторонам, – сказал я, увидев побледневшее лицо Сорокина.

Он кивнул головой и продолжал путь, сосредоточенно уставившись глазами под ноги.

Я представил себе, как выглядят наши фигуры со стороны, и решил, что Горцев, вероятно, давно читает нам отходную.

От скалы, нагретой солнцем, исходило приятное тепло. Стараясь держаться к ней поближе, мы упорно двигались вперед. Никто из нашей группы не был подвержен головокружению. Но все предпочитали на ходу не смотреть вниз и только во время небольших остановок, утвердившись понадежнее, мы разглядывали открывающуюся под ногами панораму.

Мы поднялись уже значительно выше первой скалы. Озеро и Северный Иныльчек были пока не видны, но зато теперь нам полностью открылся «броненосец» и левые притоки Южного Иныльчека…

Кончился карниз и вместе с ним неприятное ощущение пустоты справа. Мы были в небольшом углублении в скале, которое альпинисты называют кулуаром. Здесь по команде Сухорецкого мы связались по двое. Потом сели, устроив рюкзаки так, чтобы они лежали на камнях и спина могла отдохнуть от их тяжести.

Каждый достал кусок галеты из своего дневного пайка и несколько минут все сосредоточенно жевали, наслаждаясь отдыхом.

– Ну, Николай Николаевич! – сказал Сухорецкий. – Я просто поражаюсь вашей выносливости и ловкости.

– Очень польщен, очень польщен! – прижимая руку к груди, ответил Загрубский. – Вот как там дальше будет?

Сухорецкий посмотрел на часы, потом оглядел нас всех поочередно.

– Ну, как? Двинем? – спросил он и первым встал на ноги.

Я, чтобы не терять драгоценных секунд отдыха, подождал, пока все шедшие впереди не поднялись на ноги.

Путь пролегал по выветрившимся и не представлявшим особенной трудности скалам. Мы продолжали двигаться, пересекая склон, и довольно скоро вышли на гребень.

Благодаря тому, что мы были связаны по двое, Сорокин и я оказались далеко позади всех.

Гребень склона был так же, как и «Береговая скала», покрыт землей, но выше неприступным замком поднимались гряды выветрившихся камней. А вниз гребень уходил крутым куполообразным скатом, который не предвещал ничего хорошего.

Вглядываясь в следы ребят, я начал спускаться.

Но вот окончилась земля, исчезли следы, и, не заметив маркировочного листка, я сбился с дороги и очутился перед обрывом.

– Куда полез! – услышал я снизу мощный голос Шекланова. – Обратно давай, здесь тебе будет блин!

Нечего делать. Пришлось повернуть обратно к своим старым следам, где, тщательно осмотревшись, я увидел, наконец, небольшую пирамидку с указателем направления.

Сорокин безропотно следовал за мной, поражая необычайной для него кротостью характера.

Но это отклонение заняло добрый час, и поэтому, когда мы спустились вниз, едва дыша от усталости, все ребята уже отдохнули и готовились в путь.

Гусев, Загрубский и Шекланов должны были вернуться обратно в первую лагуну за оставшимся грузом. Сухорецкий отправлялся в разведку на третью скалу.

Мне и Сорокину предстояло здесь разбить лагерь и приготовить для всех ужин.

Вторая лагуна была больше первой, и ущелье уходило вверх к хребту не так круто. Довольно далеко от воды на берегу лежали огромные глыбы льда. Но каким образом они сюда попали? Очевидно, озеро, отступая, оставило на берегу несколько плавучих льдин, которые теперь медленно таяли в ущелье.

Солнце приближалось к снежным вершинам иныльчекского хребта. Нужно было торопиться.

Опростав мешки, сбросив с себя все лишние вещи, ребята налегке очень быстро двинулись в обратный путь.

Палатку мы установили на одном весле и двух, связанных накрепко ледорубах.

Сухорецкий сперва внимательно разглядывал в бинокль рыжую скалу, которую нам предстояло проходить завтра. Затем, простившись, осмотрел ледоруб, захватил с собой веревку и ушел в разведку.

Я достал из рюкзака походный примус, заправил его керосином и зажег под прикрытием двух больших камней. Примус сразу придал лагерю какую-то деловитость и уют.

Пол в палатке пришлось хорошенько разровнять, чтобы острые камни не врезались в бока. Затем я разложил все спальные мешки. Шестерым в одной палатке было бы очень тесно, но я рассчитывал на вторую легкую, которую должны были принести с собой товарищи.

Мы успели сварить два котелка манной каши, напились чаю.

Сорокин набрал пробы камней из ущелья.

Потом мы полезли в палатку и крепко уснули.

Сквозь сон я слышал, как налетел «папаша Мерцбахер», но, защищенные от его яростных порывов склонами ущелья, мы мирно спали, подложив под себя все свободные спальные мешки.

Какая-то неведомая сила выволокла меня за ноги из палатки и бросила на острые камни.

Пока я, пяля глаза в темноту, пытался разобраться в происходящем, рядом со мной, оглашая воздух дикими воплями, очутился Сорокин.

– Мана, мана! – кричал Шекланов, подражая Акимхану. – Презренна могила их отцов! Спят низкие негодяи, а мы целый час бродим здесь по ущелью… Сюда-а! Валентин! Николай Николаевич!

Никогда я не предполагал, что один человек может произвести столько шума. Из темноты отозвались голоса товарищей.

Я торопливо принялся разводить примус. Скоро подошли Загрубский и Гусев. Оказывается, им пришлось переждать, пока не пронесся мимо бос-шамал, и поэтому в ущелье они спустились уже в глубокой темноте.

Долго им не удавалось найти палатку – обманывали в темноте огромные валуны, слабо освещенные луной. А мы с Сорокиным спали так крепко, что не слышали их свистков и крика.

В палатке зажгли свечу, стало весело и шумно. Поставив котелки на ящик с мензулой, проголодавшиеся товарищи накинулись на ужин.

Беспокоило отсутствие Сухорецкого. Мы решили, что он не успел до темноты вернуться и заночевал где-нибудь в скалах.

По словам Гусева, у лагуны оставалось вещей немного, и я с Сорокиным рано утром успею их перебросить к второму лагерю.

Прыжок

Отвага – половина спасения.

Пословица

Прямо страху в глаза – и страх сгинет.

Пословица

Утром я поднялся раньше всех, разжег примус, поставил чай.

Солнце еще не показалось из-за гор, но снежные вершины были уже освещены нежным розовым светом. Я подошел к воде. Так же как и первая лагуна, этот залив был у выхода в озеро забит огромными айсбергами. У берега, еле-еле покачиваясь, красовалась большая плоская льдина.

– Ветер пригнал! – решил я. И тут же мне пришла в голову мысль испробовать эту льдину для осмотра залива.

– Отплыву подальше, а потом позову ребят. Вот выпучат глаза, когда увидят меня далеко от берега!

Я прикинул расстояние и, разбежавшись, прыгнул на одну льдину.

Она глухо крякнула и разошлась под моими ногами на две половины. И я погрузился в воду, в такую холодную, в такую прозрачную и ледяную глубину, что дыхание мое сразу остановилось. Я не успел даже вскрикнуть.

Тяжелые, кованные гвоздями ботинки тянули вниз. Я отчаянно барахтался, отталкивая обломки льдины, мешавшие мне плыть.

– Держи! Хватайся за ледоруб! – услышал я голос Сухорецкого.

Не помня себя, я ухватился за протянутый ледоруб и, сконфуженный, выбрался на берег.

– Раздевайся живо! Полезай в спальный мешок! – командовал Сухорецкий. Появившиеся из палаток товарищи теперь только сообразили в чем дело и отпускали по моему адресу разные обидные замечания.

– Хорош бы ты был, если бы я не подоспел, – сказал мне Сухорецкий. – Я с рассветом пошел к лагерю. Уж очень холодно было ночью. Хотел подойти тихонько, пока вы спите. Вижу, ты нацеливаешься на льдину. Ну, думаю, добра от этой затеи не жди! Так оно и оказалось…

Я выпил горячего чаю, а Сорокин разложил на камнях хорошо выжатые принадлежности моего костюма.

– Ну, как дорога? – спрашивали все у Сухорецкого.

– Подходяще! – отвечал он довольно неопределенно. – Собирайтесь, скала очень длинная, прошел я ее только до половины. Чем раньше мы выберемся, тем лучше. Только не берите больше двадцати килограммов…

Наконец, показалось солнце. От моих вещей повалил пар. Дожидаться, пока они совсем просохнут, я не стал. Забрав пустые рюкзаки, мы с Сорокиным отправились к первому лагерю. Знакомство с маршрутом и яркие маркировочные листки бумаги ускорили наш путь.

Через два часа мы очутились внизу. Заваленные камнями, под клеенкой лежали продукты на обратную дорогу и все лишние вещи. «Не трогать!» – было написано рукой Гусева на прижатой камнем бумажке. Те вещи, которые нам предстояло захватить, были сложены отдельно.

Торопясь наверстать упущенное время, мы, не отдыхая, набили рюкзаки и, бросив прощальный взгляд на береговую скалу, тронулись в обратный путь.

– Эй, Илья! Кто-то кричит! – сказал мне Сорокин, когда мы были уже возле камней.

– Снится тебе, – не оборачиваясь, ответил я.

– Да погоди ты, не топай! Ясно слышу – кричит кто-то.

Я остановился, прислушиваясь. Да, теперь я тоже отчетливо слышал крик.

Маленькая фигурка быстро спускалась с береговой скалы. Но кто это?

Мы сбросили с плеч мешки и стали вглядываться.

– Кто же это может быть? – говорил Сорокин. – Неужели Орусбай? Может быть, с лошадьми что-нибудь случилось? Вот проклятье – очки забыл…

Это был Горцев. Теперь уже ясно видна была его складная крепкая фигура и белая киргизская войлочная шляпа.

Мы, недоумевая, пошли ему навстречу. Горцев тяжело дышал и вытирал пот с загорелого лба.

– Товарищ Рыжов, не могу уйти… Я всю ночь не спал, мучился, язви его… Ну как же, думаю, я товарищей бросил? Как же я своему сыну в глаза погляжу? Ну, думаю, если суждено умирать, так умру честным человеком… Вот и вернулся. А тут гляжу утром вас никого нет. Неужели, думаю, что-нибудь случилось? Прямо извелся весь…

Мы были счастливы. Так приятно было видеть, что мы не ошиблись в этом человеке, что он будет делить с нами все трудности пути.

– Все живы и здоровы, Георгий Николаевич, – сказал я, обнимая его. Вот обрадуются ребята!

– А как там Николай Николаевич? Как дорога? – торопливо расспрашивал Горцев, набивая свой рюкзак вещами. – Лодку здесь оставим?

– Куда там с лодкой! – сказал Сорокин. – Зря ее, подлую, волокли в такую даль.

Благополучно перевалив через скалу, мы подошли к месту ночлега.

Никто еще не возвращался за второй партией груза.

Мы заранее предвкушали изумление товарищей от встречи с Горцевым. В несколько приемов втащили оставшиеся вещи довольно высоко на скалы. Здесь, со стороны ущелья, они были изрезаны, а местами каменные плиты лежали, как кровельные черепицы – одна на другой. Усталые, мы устроились в тени скалы. Здесь на нас неожиданно натолкнулся запыхавшийся Гусев.

Он чуть не вывихнул руку Горцеву, приветствуя его возвращение. Исхудавшее и загорелое лицо Валентина было по-необычному взволнованно. Глаза возбужденно блестели.

– Кажется, появилась чистая вода, – сказал он нам. – Лодку! Лодку тащить надо!

* * *

Наконец, все вещи были у расщелины. За время, которое понадобилось нам, чтобы перенести сюда продукты и снаряжение, Сухорецкий успел определить место переправы и вбить несколько костылей.

«Рыжая скала» оказалась самым скверным из всего, что я до сих пор в своей жизни видал. Пришлось связаться, оберегая каждый шаг товарища. Рюкзаки во многих местах подтаскивали на веревках. С каждым шагом мы поднимались все выше и выше над озером. Несколько раз Сухорецкий пытался спуститься ниже. Но древний ледник, проходивший здесь много тысячелетий тому назад, обточил и загладил скалы. Не было ни малейшей надежды на благополучный переход по этим каменным «зализам». Поэтому мы ползли все выше, преодолевая скалу метр за метром.

И вот, когда мы вышли к середине озера и во всей своей дикой красоте открылись перед нами ущелья северного берега и зеркальная поверхность чистой воды, – дорогу преградила глубокая расщелина.

Мы находились в это время приблизительно на высоте 300 метров над озером. Сухорецкий попытался подняться еще выше, думая, что, может быть, там замкнется каменная пасть. Но ему удалось найти лишь место, где расщелина немного сужалась. Это место казалось наиболее удобным для переправы, потому что около него мы обнаружили небольшую площадку. Кроме того, противоположный край трещины несколько понижался.

Измученные переходом по скале, мы сидели под большим камнем какого-то удивительного коричневого оттенка. Камень этот предохранял нас от камней, непрерывно летевших вниз.

Сорокин нашел в изобилии окись магния и теперь раздумывал – сумели бы люди добывать золото, если бы оно здесь оказалось, или оставили бы его в земле.

Никто не знал, как пойдем дальше. Усталость притупила всякий интерес к этому.

Сухорецкий позвал Валентина. Посовещавшись, они окликнули Шекланова и быстро связались самой прочной из наших трех кокосовых веревок. В скалу над головой Гусев вбил самый надежный из скальных крючьев и пропустил веревку сквозь кольцо карабина. Сухорецкий надел скальные башмаки, сбросил всю стеснявшую одежду и отошел к краю маленькой площадки перед расщелиной.

– Что это он? Что он делает? – испуганно схватив меня за рукав, спрашивал Горцев, только теперь заметивший эти приготовления.

Сухорецкий, взяв в руку ледоруб, поправил веревочную петлю и, разбежавшись, прыгнул.

Гусев плавно отдал ему вслед веревку.

– Хорошо! – весело крикнул Сухорецкий. Он упал довольно далеко от каменного края трещины и теперь подтягивал к себе слабину веревки, на которую Гусев подвязал молоток и крючья.

– Давай следующего! – крикнул он, забив крюк и привязавшись к нему.

– Пойдешь, Илья? – спросил меня Валентин.

– Дай собраться с духом…

Я поежился.

– Тогда Али. А ты иди сюда, страхуй.

Шекланов, вытянув шею, заглянул вниз.

– Брр! Неприятно! – прогудел он, стараясь выглядеть как можно бодрее. – И скажи на милость, мой обычный результат прыжка в длину – шесть метров двадцать, почему же эти гнусные два метра так мне на нервы действуют?

– Давай, давай! – торопил Гусев.

– Широка-а-а страна моя родная! – оглушительно завопил Шекланов. – Много-о-о-о в ней лесов, полей и рек…

Удивительная у него была привычка. Он мне сам потом в ней признался. В минуты опасности у него появлялась потребность громко петь.

Голос у него был очень сильный и довольно приятный. Но слуха – никакого. Особенно в такие минуты, когда пение заменяло ему боевое завывание наших предков.

Валентин привязался ко второму крюку, который я вбил в небольшую трещину. Я сел рядом с ним, надежно упершись ногами в выступ скалы.

Шекланов бросил платок на том месте, где думал дать толчок ногами и, подмигнув мне, сказал:

– Следи за «планкой»!

Потом он отошел, разбежался и прыгнул, легко подняв над пропастью восемьдесят пять своих килограммов.

Сухорецкий стоял наготове и ловко подхватил его под руку.

– Нельзя ли как-нибудь иначе? – спросил Николай Николаевич. Насчет прыжков я не особенный мастак.

Он нервно курил свою неизменную козью ножку.

– Знаете, в 1913 году я в гимназии получил звание чемпиона по прыжкам. Но срок, понимаете ли, довольно большой для потери квалификации.

Однако он прыгнул довольно удачно, упав на руки. За ним – Горцев и я. На карабине очень быстро перекинули все рюкзаки. Оставались Сорокин и Гусев. Сорокин стоял в стороне, не отводя расширенных глаз от края расщелины.

– Иди сюда, обвязывайся, – резко сказал ему Валентин.

Сорокин молча покачал головой.

Ну что там такое? – нетерпеливо закричал Сухорецкий.

Гусев подошел с веревкой к Сорокину. Но тот судорожно отмахнулся.

– Иначе нельзя, – сказал ему Валентин. – Пустяковое дело. Когда сдавал на значок ГТО, ты в два раза дальше прыгал.

– Нет… – выдавил, наконец, из пересохшего горла Сорокин.

– Да ведь мы тебя удержим свободно. Смотри: один конец будет на той стороне у Шекланова и Суха. А другой я пропускаю через карабин – вот гляди. Неужели, ты думаешь, не удержим?

– Не могу, – сказал Сорокин и сел на камень.

– Ну сиди! – Гусев, не давая ему опомниться, ловко обвязал его петлей. – А теперь – живо! Прыгай! Ну! – крикнул он грозно, заметив, что Сорокин пытается развязать узлы. – Тащите его, ребята, пусть треснется о камень…

– Сорокин, считаю до трех, – крикнул Сухорецкий и потянул веревку.

Сорокин обхватил руками Гусева и захныкал, как ребенок.

– Не могу, ну понимаешь, не могу – голова кружится.

– Я ее тебе ледорубом прошибу, – закричал Гусев и в первый раз за много лет я услышал, как он выругался. – Будешь прыгать?

– Раз! – сказал Сухорецкий.

С тревогой ждали мы, чем окончится внезапный приступ горной болезни у Сорокина.

Обычно, если дать человеку, охваченному этой болезнью, оправиться, отдышаться, а еще лучше – немного спуститься вниз – «отдать высоту», слабость и растерянность бесследно исчезают.

Но сейчас мы не могли ждать. Расщелина проходила по такому месту, где каждую минуту мог начаться сильный камнепад. Мелкие осколки породы летели не переставая, и только благодаря тому, что место, выбранное для переправы, находилось под защитой коричневого валуна, у которого мы отдыхали, никто еще не был ранен. Камни проносились теперь все чаще и чаще. Некоторые басовито жужжали, другие, как пули, взвизгивали над самой головой.

Загрубский, лежа за камнем, следил за этим «обстрелом», предупреждая об опасности.

– Два-а! – протяжно сказал Сухорецкий. В ту же секунду раздался крик Загрубского.

Огромный камень, сопровождаемый десятком других поменьше, со страшной силой ударился о коричневую глыбу и разбился вдребезги.

– Убьет тебя здесь! – крикнул Гусев, – прыгай!

И Сорокин прыгнул. Мы увидели, как он взмахнул руками и кинулся через трещину. Лямка соскочила с его руки, и ледоруб полетел вниз в воду.

Сильным рывком Сухорецкий и Шекланов поддернули Сорокина за веревку кверху, Горцев и я схватили под руки.

Он ударился грудью о берег расщелины и потерял на некоторое время сознание.

Почти сейчас же вслед за ним легко прыгнул Валентин.

Все хлопотали вокруг Сорокина. Он очень скоро очнулся и принялся себя ощупывать.

– Цело, цело все твое хозяйство, – утешил его Шекланов. – Разве это падение? Вот я с лыжного трамплина один раз треснулся – вот это было настоящее падение. На-ка, выпей водички.

Но Сухорецкий не позволил долго сидеть здесь.

Сейчас же тронулись дальше. Сорокина, который еще не совсем оправился, но уже пытался острить, поставили между Гусевым и Сухорецким.

Довольно скоро вышли мы отсюда на каменную осыпь. Перед нами лежало ущелье. Большой боковой ледник сползал по этому ущелью и обрывался у чистой воды озера.

– Вода, вода! – кричал Шекланов. Не так ли кричат «Земля, земля!» моряки, потерпевшие кораблекрушение? – Плывем, братцы! Довольно тешить дьявола на камнях.

Переход через «Рыжую скалу» занял у нас десять часов. Солнце уже садилось.

Пространство более двух километров было совершенно свободно от льдов. Тихая рябь морщила изредка зеркальную поверхность воды, искажая отражения снеговых вершин.

– А ведь это место было покрыто льдами еще утром, – сказал Загрубский. – Понимаете вы что-нибудь в этом деле?

Внезапно лицо его исказилось, нижняя челюсть отвисла. Он дрожащим пальцем указал на воду.

То, что мы увидели в ту минуту, останется у меня в памяти на всю жизнь.

Вода в одном месте заклубилась, закипела в стремительном водовороте. И вот, словно сказочное морское чудовище, из глубины необыкновенно легко вынырнула огромная льдина. Она вылетела с громким шумом и плеском, раскололась пополам, подняв целые фонтаны брызг и, уравновесившись, торжественно заколыхалась на воде.

Долго не могло успокоиться взволнованное озеро. Круги расходились по взбудораженной воде до самого берега. А льдина уже медленно и торжественно плыла к неизведанному Северному Иныльчеку.

– Ах, язви его! – от всего сердца сказал Горцев, нарушая воцарившееся молчание.