Текст книги "К заоблачному озеру"
Автор книги: Илья Рыжов
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
На береговой скале
Дикость ландшафта, открывавшегося отсюда сверху, описать невозможно! Пропасть на пропасти, трещина на трещине и огромные ледяные глыбы, разбросанные в беспорядке! Природа царила здесь во всем своем могуществе.
Р. Амундсен
Поднялся на скалу и я. Впрочем, оказалось, что длина веревки – это не конец подъема. От «камина» вверх уходил залитый солнцем, покрытый жидкой выгоревшей травкой склон.
Крутизна его заставила наших товарищей выбить в этой неверной земле ступеньки. Идущий впереди сильно ударял кованым носком в податливую почву. Так образовались довольно сносные ступени. Каждый из поднимающихся должен был их на ходу углублять и подправлять.
Наверху кипела работа. Шекланов ледорубом вырыл площадку, на которой можно было уложить наши мешки. На всякий случай, он привязывал их к вбитому в скалу скальному крюку. Только сбросив свой мешок, я смог хорошенько осмотреться.
Мы поднялись над ледником на 100–120 метров.
Совершенно отчетливо видно было теперь, как могучий Южный Иныльчек, выплывая из-за скал «броненосца», направляет свое неподвижное течение вниз, в долину, и в то же время одним потоком поворачивает круто навстречу северному рукаву.
Наконец-то мы увидели и озеро! Оно лежало холодное и недоступное, окруженное с севера и юга гигантскими горными хребтами, а с востока и запада – толщей векового льда. Причудливой формы неподвижные айсберги усеивали его поверхность.
Широкие полыньи в эту минуту были ярко-голубого цвета. Равнодушно отражали они покрытые снегом горы и легкие облака, рождавшиеся у их вершины.
У берегов, где скалы обрывались стеной, вода казалась еще более холодной и таинственной. Образуя лагуну, озеро входило в ущелье под нашими ногами. Но чистая вода у выхода из лагуны была наглухо загромождена льдом.
Ущелье поднималось вверх крутой каменной осыпью. Снега отсюда мы не видели, однако по опыту прошлого года я хорошо знал, что ожидает нас на перевале.
Положение показалось мне безнадежным. Но Сухорецкий деятельно распоряжался устройством бивака, сличал номера вьюков со своими записками в тетради. Гусев внимательно изучал в бинокль противоположный склон ущелья. Николай Николаевич, сверившись с часами Сухорецкого, как всегда, вытащил пращевидный термометр и сосредоточенно принялся его раскручивать. Ничто не могло нарушить расписания его ежедневных метеорологических наблюдений.
Когда Сухорецкий, Гусев и Шекланов спустились вниз, к заливу, было уже два часа. Они долго пили воду у маленького ручейка, выбегавшего из-под камня, затем, посоветовавшись, разделились и начали подъем.
Валентин своим ровным шагом пошел вверх к гребню, изредка останавливаясь и поджидая Шекланова. Сухорецкий направился к противоположному скалистому склону ущелья.
Наконец, мы устали следить в бинокль за их фигурами и принялись готовиться к ночлегу. Пришлось вырыть еще две площадки, чтобы ночью во время сна не скатиться вниз. Просто поставить палатку на таком склоне было невозможно.
Я предложил начать переправку вещей по лагуне, но Горцев остановил меня.
– Зря это. Они все равно вернутся. Разве вы не видите, что здесь нет никакого пути. Уж поверьте мне, товарищ Рыжов.
Акимхан злобно засмеялся.
– Теке, пожалуй, еще прошел бы, – сказал он молчаливому своему приятелю.
* * *
Николай Николаевич достал анероиды, сличил их.
– Три тысячи шестьсот метров над уровнем моря, – сказал он мне. – Знаете, вот этот вид сверху ставит перед нами много очень серьезных вопросов.
– А какие вопросы, Николай Николаевич?
Загрубский не спеша скрутил новую козью ножку.
– Ну, первый и самый основной – это изучение Северного Иныльчека. Тут задачи обычные для всякого ледника – ширина, толщина, скорость течения – отступающий ли он или наступающий, примерный его возраст. Все это довольно просто определить. А вот насчет длины ледника – тут, братец вы мой, загвоздка. Сливается ли он с Южным Иныльчеком или обрывается у озера? Движется ли озеро вниз вместе с ледником или стоит на месте? Почему оно не уходит вниз, в долину? Почему поворачивает к озеру часть Южного Иныльчека? А тут вот эти айсберги – стоят ли они неподвижно или плавают? Может быть, это только возвышенные части ледника, покрытые в летние месяцы водой? Вот поглядите-ка на наше «белое пятно». Ведь оно черным-черно. По всему видно, что там кончается морена. Откуда же эти белые, как сахар, льды в воде? Тут, знаете, голову поломать придется. Обязательно нужно на лед идти, – закончил он решительно свою речь и протянул мне бинокль.
– Обязательно, обязательно, – ворчливо повторил Сорокин. – Вместо вашего гробика с мензулой можно было бы двадцать кило образцов захватить. Я вот нашел вчера на морене несколько осколочков! Понимаете – всюду сланцы, а тут вдруг розоватый мрамор. Может быть эти осколки со склонов Хан-Тенгри? Я как подумаю, что не удастся туда пройти, начинаю всех вас ненавидеть. Альпенштоки, восходители… Дороги найти не могут…
– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Загрубский. – Мензулу бросим, будем таскать ваш булыжник. Дайте только сделать съемку. Вы представьте себе, что это значит – снять карту целого района, где до сих пор никогда ни одна живая душа не бывала. А? Ни одна душа! – Николай Николаевич с особым удовольствием повторил несколько раз последние слова:
– Ни одна душа!
Мельком я посмотрел на носильщиков. Они напряженно прислушивались к нашему разговору.
Вдруг со стороны ледника раздался все усиливающийся грохот.
– Смотрите, смотрите! – закричал Горцев.
Мы, разом вскочив на ноги, увидели необыкновенное зрелище.
Белоснежные серраксы Южного Иныльчека – причудливые ледяные фигуры, образовавшиеся под влиянием ветра, солнца и давления льда, – валились в клубах снежной пыли один на другой. Так валят ребята костяшки домино, поставленные гуськом.
Расстояние до места крушения ледяных глыб было довольно большое, и поэтому мы видели сперва, как бесшумно валился ледяной конус, и только через некоторое время, отдаваясь далеко в ущелье, доносился до нас тяжелый грохот.
Природа работала здесь по своему расписанию. Рано утром с восходом солнца начиналось таяние ледников, возникали бесчисленные потоки и ручейки, нагревались моренные камни, примерзшие ко льду.
Многоголосое журчание воды раздавалось тогда со всех сторон, все усиливаясь, по мере того, как восходило солнце. Со звонким цоканьем летели маленькие камешки – один, другой, потом, высоко подпрыгивая, откуда-нибудь с вершины катился большой обломок, увлекая за собой целую каменную стаю.
Днем, когда жара достигала своего предела, голоса ручьев становились все громче, в трещины низвергались «громкокипящие» водопады, валились оттаявшие ледниковые столы и серраксы, а потом из какого-нибудь ущелья с ревом выкатывался грязевой силь, клубясь, спускались со снеговых вершин лавины, проваливались в утробу ледника многотонные валуны морен.
Весь этот шум резко ослабевал, как только на солнце наползали большие тучи.
Вечером постепенно замирали ручьи, затихал ледник и только с выветренных каменистых склонов неслись, словно пущенные чьей-то озорной рукой, обломки породы.
Наступала ночь, но ни на минуту не прекращала природа свой неустанный труд. Замерзая в ледниковых трещинах, вода со страшной силой разрывала вековую толщу ледника, неожиданные обвалы обрушивали в ущелья и долины тысячи пудов снега и льда.
Каким маленьким и беспомощным должен чувствовать себя человек, не понимающий этих могучих явлений природы!
Ежедневно в четыре-пять часов дня снизу из долины сильный порывистый ветер гнал вверх по леднику туман и снеговые тучи.
На склонах гор эти тучи, проходя, оставляли резко очерченный белый след. Ветер скоро стихал, и снова воцарялась ясная, спокойная погода.
Этот вихрь впервые был описан Мерцбахером. Наши экспедиции вот уже в течение трех лет отмечали постоянство, с которым он появляется в определенные часы.
Почти всегда ветер приносил с собой мглу – мельчайшую лёссовую пыль.
Киргизы называли такую мглу «бос-шамал» – пыльный ветер.
Кто-то еще в прошлом году пустил в ход шутку, что это дует на советских путешественников сам покойный немец, недовольный тем, что нашлись люди, забравшиеся на Тянь-Шань дальше, чем он.
Отсюда и появилась в обиходе фраза: «дует папаша Мерцбахер».
Николай Николаевич озабоченно посмотрел вниз, в долину, и сказал:
– Как бы Мерцбахер не застал наших ребят на скалах.
Гусева мы не могли найти – его зеленая защитная гимнастерка совершенно сливалась с окружающим фоном.
Шекланов щеголял в лыжном костюме какого-то немыслимого розового цвета. Этот костюм, в особенности изрядно выцветшие его брюки, служили неистощимой темой для сорокинского остроумия.
Сейчас благодаря этим брюкам их обладатель был довольно быстро обнаружен. Он стоял очень высоко в ущелье, там где кончалась каменная осыпь и начинались скалы. Нельзя было понять отсюда, что он там делал. По-видимому, он полез куда-то в сторону без Гусева.
– Но где же Сух? – спросил Сорокин, не отрывая глаз от бинокля.
– Мана! Мана! – закричал Ошрахун, зоркий и наблюдательный, как все охотники Тянь-Шаня.
– Уй бу юй! – прошептал упавшим голосом Акимхан. – Пропал!
Тут, наконец, увидел Сухорецкого и я. Он шел медленно, но довольно уверенно вдоль отвесной стены.
Расстояние и ложная перспектива делали его путь до такой степени страшным и невозможным, что мы замерли, словно оглушенные.
Так могла бы двигаться муха, но каким образом идет Сухорецкий, даже при всей своей ловкости, – этого никто из нас тогда объяснить не мог. Если бы он еще карабкался вверх по скале, но он шел, пересекая крутую и гладкую стену вверх по диагонали, очень медленно, без всякого видимого усилия, без остановок.
Оглушительно щелкнув, резиновая подстилка от палатки рванулась вверх и ковром-самолетом умчалась в ущелье. Громыхая и подпрыгивая, покатился вниз пустой алюминиевый котелок, неосторожно забытый на склоне. На ходу крышка соскочила с него и продолжала свой путь самостоятельно. Тучи песка поднялись со склона, хлестнув нас по лицам.
– Шамал! Бос-шамал! – закричал Акимхан и кинулся к своим вещам.
Налетел ветер. Заклубился под ногами туман, рваные серые его комья, сбиваясь плотнее и плотнее, заполнили всю ширину долины, поползли в боковое ущелье и скрыли от нас товарищей.
Мы, задыхаясь, накрывали вещи клеенкой, прижимали их тяжелыми камнями.
Туман мельчайшими каплями оседал на одежде, на наших руках и лицах.
Торопливо натягивали мы на себя штормовые куртки, надевали шапки и рукавицы.
– Как там теперь наши ребята? – крикнул я Загрубскому.
Николай Николаевич озабоченно покачал головой. Мы сели рядом и, защищаясь от ветра, натянули на себя полотнище палатки.
– Я все это предсказывал! – запыхавшись, говорил Сорокин. – Я знал, что так будет! Еще хорошо, что они налегке, без грузов… Нет здесь дороги, это и слепому ясно…
– Молчите уж вы… Кузгун… – сказал сердито Николай Николаевич.
Утомительно завывал ветер. Мокрое полотнище рвалось из рук, хлопая и тяжело ударяя нас при каждом его порыве.
Носильщики не хотят рисковать
Есть у нас старинное преданье.
Пел о нем в юрте старик-киргиз,
Будто бы Хан-Тенгри в наказание
Смельчаков со скал бросает вниз.
Вот какое есть старинное преданье.
Песня Орусбая
– Давай, начальник, расчет, – решительно сказал Акимхан.
Он стоял перед Сухорецким, не глядя ему в лицо. Ошрахун быстро складывал в узел чапан, кружку, белье.
Сухорецкий только что вернулся. Мы сидели у костра и обсуждали результаты разведки.
Пути к перевалу не было. Гусев поднимался до тех пор, пока перед ним не встал каменный обрыв. Валентин, а за ним и Шекланов попытались карабкаться по скалам в обход.
– Ну, нет пути и все тут! – неприязненно отвечал Гусев на мои вопросы.
Шекланов крутил головой и отдувался.
– Ну, Илья, не приведи аллах, – сказал он мне шепотом. – Залезли мы в такой уголок, что только благодаря Валентину я жив остался. До сих пор поджилки дрожат.
Через два часа после Гусева вернулся и Сухорецкий.
Темнело, когда мы услышали снизу от лагуны его голос.
Он набрал воды из озера в две фляжки и теперь нетерпеливо ожидал чая.
– Нашел дорогу! – объявил он весело. – Жаль, вы меня не видели. Завтра с утра двинем по берегу.
Сорокин выразительно свистнул.
– Видели, видели твой путь, – ответил он. – С грузом мы не пройдем.
– Пройдем, – хладнокровно сказал Сухорецкий. – Пройдем, потому что другого пути у нас нет. Понимаешь? Или возвращаться обратно или пойти по берегу…
– Что он говорит? Что он говорит? – тревожно спрашивал Акимхан у Горцева. Тот неохотно перевел слова Сухорецкого.
Акимхан вскочил, словно укушенный каракуртом. Он бросил Ошрахуну несколько повелительных слов и приблизился к костру.
Мы сразу догадались о его намерениях, но сидели молча, переглядываясь.
– Расчет давай, – повторил уже грубо Акимхан.
– Зачем расчет? – спросил Сухорецкий спокойно. – Дорога только еще начинается. Договор подписывал?
Акимхан заговорил, возбужденно, тыча рукой себе в грудь, в сторону Ошрахуна, в сторону озера.
– Перевод! – сказал он яростно Горцеву, – давай перевод!
Горцев, как-то потускнев, стал переводить.
– Говорит – дальше не пойдем, договор порвать можете. Говорит – на смерть идете, а они не хотят умирать. Еще всякую ерунду говорит насчет шайтана и озера. Говорит – уплатите ему по сегодняшний день и напишите отпускную бумагу.
– Скажите им, что дорога хорошая. Я ходил смотрел. Завтра пойдем дальше, а через десять дней отпущу обратно с премией.
– Не надо! Ничего не надо! – завопил Акимхан, размахивая руками, когда Горцев перевел ему слова начальника. – Расчет давай…
– Расчета не дам, – решительно сказал Сухорецкий. – Денег не получишь ни гроша и еще под суд отправлю в Караколе.
Акимхан заскрипел зубами и, сорвав с себя свою шапку, швырнул ее на землю.
Потом выхватил из кармана завернутую в клеенку копию договора с экспедицией и, грубо ругаясь, изорвал ее в куски.
После этого он немного успокоился, сел рядом с Ошрахуном и вполголоса стал с ним совещаться.
– Не обращайте на него внимания, – сказал Сухорецкий тихо. – Давайте обсудим, как быть с грузом.
– Придется пересмотреть все личные вещи, – сказал Николай Николаевич. – Возьмем только действительно самое необходимое.
Сухорецкий достал свою неизменную тетрадь с записями и вместе с Николаем Николаевичем углубился в расчеты.
Бос-шамал очистил небо от облаков. Холод усиливался. Внизу под нами лежала неизвестная и трудная дорога. Ледник в темноте продолжал свой медленный многовековый путь в долину.
– Что будет завтра? – подумал я. – Сумеем ли мы пробраться по скалам? Не окажемся ли мы там за озером в мышеловке? Куда тянется Северный Иныльчек?
Киргизские легенды о Хан-Тенгри оживали в моей памяти. Повелитель Духов не хотел пропускать людей в свои владения. Молча, без обычных шуток и разговоров, напились мы чаю и улеглись спать, предварительно привязав себя к вбитым в скалу костылям.
* * *
Чем объяснить наш крепкий сон в эту ночь?
Может быть, виной тому усталость и волнения пережитого дня. Может быть, некоторая привычка к высоте, свежий воздух и сравнительно теплая ночь.
Но тяжелое пробуждение, головная боль у всех и рвота у Сорокина наводили на подозрения, что нас усыпили.
Эти подозрения мгновенно перешли в уверенность, когда мы увидели, что Акимхана и Ошрахуна на скале нет.
Исчезли и их узлы с вещами. Правда, все имущество экспедиции оказалось в сохранности. Но зато двух носильщиков, которым предстояла переброска продуктов на ледник, с нами теперь не было.
Шекланов предложил снарядить погоню.
Сухорецкий молча показал ему на часы. Трусы успели уйти так далеко, что догнать их будет невозможно. Да и зачем? Если страх оказался сильнее чувства долга и заставил пренебречь заработанными деньгами, то вряд ли удастся их переубедить.
Значит, восемьдесят кило дополнительного груза раскладываются на остающихся. Правда, уменьшится и количество едоков… Опять начались подсчеты, сложение, деление…
Сухорецкий предложил нам вывернуть свои рюкзаки и беспощадно их облегчить. Он сам поочередно рылся в вещах у каждого.
Несмотря на протесты Сорокина, он выбросил его зеркало, безопасную бритву, эмалированную кружку, запасной кусок мыла.
Чистка продолжалась минут тридцать и всем основательно испортила настроение. Каждый ворчал, откладывая любимые и привычные мелочи, туалетные принадлежности, лишнюю пару носков, чистую рубаху.
Но Сухорецкий был неумолим. Вместо лишних вещей, изъятых из мешков, каждому пришлось взять около трех килограммов экспедиционного груза и тем самым увеличить запасы продовольствия.
Горцев сидел молча, курил, вздыхал. Когда, наконец, мы закончили «потрошение» мешков и принялись набивать их продуктами, он отозвал Сухорецкого в сторону.
Мы не слышали, о чем говорил Горцев, но его подавленный вид и виноватое лицо сказали нам обо всем лучше всяких слов.
Сухорецкий повернулся к Горцеву спиной и подошел к своему мешку. Он сунул в него, не глядя, десятикилограммовый пакет с сахаром и, присев так, чтобы лямки пришлись у плеч, надел рюкзак.
Потом, опираясь на ледоруб, он встал и медленно начал спускаться к лагуне. С неестественной веселостью Николай Николаевич запел какую-то песенку, но, закашлявшись, чертыхнулся и замолчал.
– Ну не могу, товарищи… – чуть не плача, сказал Горцев. – Ведь у меня жена и двое детей… Ну как я их оставлю? Просто не имею права рисковать… Ведь идете вы на верную погибель.
Мы все молчали.
– Ну, Николай Николаевич, ведь вы старше нас всех, – говорил дрожащим голосом Горцев. – Вы бы сказали начальнику – нельзя здесь пройти с такими вьюками.
Загрубский снова стал откашливаться, потом, махнув рукой, принялся укладывать в свой мешок ящик с мензулой.
– Позвольте уж я до низу помогу, – сказал Горцев, – видно, сегодня все равно не успею собраться…
Он взвалил на плечи свой увесистый вьюк с продуктами и пошел вслед за Гусевым и Загрубским.
– С одного раза не забрать всего, – сказал мне Гусев. – Лодку вообще придется здесь бросить.
Я накинул на рюкзак свой ватник, приладил его рукава так, чтобы они приходились под лямками и, крякнув, поднялся на ноги.
Спуск по каменной осыпи требует известного умения. Дорога эта опасна и утомительна. Каждое неосторожное движение может вызвать сокрушительную каменную лавину. Особенно опасен спуск по такой осыпи, когда движется целая группа людей. Даже маленький камень, сорвавшийся из-под ноги, может нанести идущему ниже тяжелое ранение.
Мы шли, непрерывно предостерегая друг друга криками или свистами.
С тяжелым рюкзаком трудно было соблюдать равновесие. Приходилось иногда переползать через огромные глыбы. Несколько раз понадобился отдых, пока, наконец, не вышли на мелкую каменную осыпь.
Здесь спуск происходил уже совсем по-другому. Держа ледоруб острием к склону, левой рукой за древко, а правой за головку, мы спускались длинными скользящими шагами, и каждый шаг уносил вместе с нами вниз бесконечный поток камней. Мы словно плыли стоя вниз по течению. Остановиться было трудно, идти обыкновенным шагом – невозможно. Почва уходила из-под ног, и для того, чтобы немного уменьшить напряжение, мы принимались выписывать по осыпи зигзаги.
Ноги дрожали, в глазах ходили разноцветные круги, пот градом катился с лиц, когда мы, наконец, добрались до большого камня у самой воды.
Сухорецкий, уже отдохнувший, вынимал из своего мешка часть груза.
– Вверх пойдем с облегченными вьюками, – сказал он мне ободряюще. – Ну, каков спуск?
– Нет, ты скажи мне каков Горцев! – с горечью ответил я.
– Придется идти без носильщиков. Все наши три точки опоры рухнули, – попробовал он пошутить. – А уж Горцеву я просто не стал ничего говорить. Видно, и ему не легко…
Внизу, в защищенном от ветра ущелье, было тепло и уютно. Вода залива оказалась удивительно прозрачной и мягкой, не похожей по вкусу на снеговую.
Сухорецкий торопил всех, заставляя наполовину опоражнивать мешки.
Горцев вызвался спустить до вечера остальной груз с береговой скалы. Мы все наскоро написали письма. С уходом Горцева надолго обрывалась наша связь с миром.
– Объясните все Орусбаю, – сказал ему Сухорецкий, – а сами постарайтесь обеспечить нас мясом на обратный путь.
Горцев молча пожал ему руку. Мучительная борьба чувств отражалась на его открытом лице. Жаль было смотреть на этого мужественного и славного человека.
– Эх, язви его, как паршиво на душе, – сказал он, обнимая меня на прощание. – Привык я к вам, что ли…
– Да плюньте вы на все и пойдем с нами, – сделал я последнюю попытку.
– Нет уж, не тираньте душу… – сказал он и, махнув рукой, быстро пошел вверх к осыпи.
Мы съели по сухарю и кусочку шоколада, выпили воды и, взвалив мешки, гуськом двинулись за Сухорецким.