Текст книги "Мастера"

Автор книги: Илья Туричин

Соавторы: Лев Куклин,Илья Дворкин,Николай Григорьев,Надежда Полякова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Знамя Ленинграда

Утром 7 ноября мы сидим перед телевизором. На душе светло, празднично. Мальчики прикололи к рубашкам свои октябрятские значки.

На экране – Дворцовая площадь.

Зимний в дымке осеннего тумана.

Полные зрителей трибуны.

Только что закончился парад. Площадь опустела и от этого кажется особенно длинной и широкой.

В ожидании демонстрации, которая всегда очень нарядна, сидим – переговариваемся.

Крепко запомнилось мальчикам знакомство с Русаковым, и они хотят узнать о нём ещё и ещё.

Вот и сейчас Алёша деловито наморщил лоб и спросил:

– А как это всё-таки у него получилось, что золотые руки?

– Как у всех, – ответил я. – Сначала была школа, уроки труда…

– Ну, хорошо, пусть уроки труда… – Алёша сказал это с таким выражением, словно пришлось проглотить горькую пилюлю. – А дальше как было?

– А дальше, – говорю, – Евдокия Климентьевна, его мама, привела сына к себе на завод. Она была работницей «Электросилы».

Алёша не отступался:

– А потом?

– На заводе, – говорю, – парнишка сказал, что хочет стать слесарем.

– А почему слесарем? А не фрезеровщиком, не токарем, не строгальщиком… почему?

Я сказал то, что знал от Николая Николаевича. Слесарем был его отец. Так что Коля Русаков, идя с матерью на завод, уже знал, чего хочет. Да и память отца, который рано умер, хотелось мальчику уважить…

Между тем Октябрьский праздник продолжался.

Зазвучал оркестр – и мы все трое опять повернулись к экрану телевизора.

На площадь вступали колонны рабочих.

Заколыхалось и развернулось на ветру знамя Ленинграда. На бархатном, с золотым шитьём полотнище красовались ордена и звёздочка города-героя.

Наш город – ветеран гражданской войны, герой Великой Отечественной, и в то же время – неутомимый труженик. Боевой его подвиг и трудовая доблесть отмечены высокими правительственными наградами.

Знаменем пришлось любоваться недолго: пронесли мимо.

Но вот оно вновь на экране.

Теперь знаменосец шёл как бы прямо на нас.

Красиво и торжественно.

Не берусь сказать, кто из нас первым узнал знаменосца: Алёша, Саша или я. Воскликнули в один голос:

– Да это же дядя Русаков! Николай Николаевич! Он, он… Ему доверена честь возглавить колонны, прошагать со знаменем Ленинграда!

И мальчики, повскакав, замахали перед экраном руками.

– Мы здесь! – кричали они. – Николай Николаевич, мы здесь, посмотрите! Вот Сашка, а вот я – Алёша! Видите, видите?

Русаков, конечно, не мог нас ни увидеть, ни услышать. Так уж устроен телевизор.

Но мальчики, увлёкшись, забыли об этом.

– Увидел нас, увидел! – обрадовались они. – С праздником вас, Николай Николаевич!

Я не стал их разочаровывать.

«Пусть, – думал я, – техника ещё не во всём совершенна. Но разве это может помешать настоящей дружбе?»

Надежда Михайловна Полякова. За что спасибо маме говорят

Как мама была маленькой

– Мама, ты была маленькой? – спрашивает Таня.

Нина Игнатьевна вытирает полотенцем лицо, руки и выходит из ванной комнаты. Таня не отстаёт от матери, ходит следом.

Таня привыкла, что, когда просыпается утром, мамы уже нет дома. Мама на работе – на скотном дворе.

Потом мама приходит, а у Тани к этому времени накапливается очень много разных вопросов.

– Мама, когда ты была маленькой, ты была такая же, как я? – спрашивает Таня.

– Подожди, доченька, я чай заварю, – говорит Нина Игнатьевна. Она устала, но не хочет показывать своей усталости. И Таня думает, что мама – такая большая и красивая – никогда не устаёт.

Таня и мама пьют чай.

– Ты мне ничего не ответила, – напоминает Таня.

– Вот съешь бутерброд, тогда отвечу, – говорит Нина Игнатьевна.

Бутерброд съеден. Чай выпит.

Таня отодвигает чашку. Смотрит на маму. Ждёт.

– Ну конечно я была маленькой, – говорит, улыбаясь, Нина Игнатьевна. Только улыбка у неё грустная.

– Я родилась не в этой деревне, а недалеко отсюда, тоже под Ленинградом. Мне было два года, я уже ходила и говорила, когда мама с папой привезли маленькую сестрёнку. Сестрёнка была закутана в одеяло. А когда наступило лето, её разворачивали и в одной распашонке носили по комнате… А потом началась война. Я помню, как пришёл к нам солдат. Это был наш папа. Он поднял меня на руки. Шинель у него была колючая… А потом помню лес, густой лес, весь в снегу. Сугробы огромные. Я сижу на санках и прижимаю к себе маленькую сестрёнку. Мама тащит санки за верёвку. Я вижу только мамину спину. Привезла нас мама к партизанам. Какие-то люди посадили нас к горячей печке… Потом у нас была своя землянка. Мама стала помогать партизанам. Она приносила в землянку узлы белья, штопала, ставила заплатки. А я играла с сестрёнкой Галей. Когда Галя подросла, мама стала уходить. Мы с Галей оставались вдвоём в землянке, а когда потеплело, играли на улице. Конечно, там никакой улицы не было. Был лес, и мы играли в лесу… Однажды мы решили узнать, куда уходит наша мама, и пошли за ней. То, что мы увидели, очень удивило нас. Мама стояла у большого чёрного котла, из которого шёл густой пар, и помешивала длинной ложкой. Оказалось, что мама была поварихой. Мы вертелись у неё под ногами, и мама всё время посылала нас поискать игрушек. Мы не знали, что такое игрушки, и играли сосновыми и еловыми шишками… Потом – это я уже очень хорошо помню – прибегает из леса один партизан и кричит. И в воздух стреляет. Тут все кругом стали кричать: «Ура!» Мы с Галей ничего не понимали, но тоже прыгали и кричали: «Ура!» А из леса прямо к нам шли советские солдаты. Все бросились к ним и стали обниматься, смеяться и плакать. Мама тоже заплакала, посадила нас на чистые опрокинутые котлы, в которых щи да кашу партизанам варила, торопливо поправила нам волосы ладошкой, пальтишки наши одёрнула.

– Смотрите, смотрите, дочки, – говорила мама, – может быть, папу увидите. Смотрите лучше…

Мы с Галей хлопали в ладоши и кричали:

– Папа! Папа!

Подошёл к нам один солдат. Поднял меня и Галю. Меня на одну руку, Галю на другую. Мы были маленькие и лёгкие. Он прижал нас к себе, и мы думали, что это наш папа. Обхватили его за шею. Потом он достал из кармана два куска сахару и дал один Гале, другой – мне. Мы стали лизать сахар и даже не откусывали, чтобы дольше хватило… Мы же забыли, что такое сахар, а он был такой сладкий!

– Ну, смотрите лучше, где ваш папа! – сказал солдат. И пошёл к своим. И тогда мы поняли, что он не наш папа.

А наш папа так и не вернулся. Он погиб, и мы узнали об этом только после войны.

По тропинке вслед за мамой

– Мама, можно я пойду с тобой, я мешать не буду…

Узенькой ленточкой вьётся тропинка между кустами, то теряется в высокой траве, то снова появляется, взбегает на бугорок, желтеет на солнце.

Нина Игнатьевна идёт ровным, спокойным шагом. Если бы не Таня, она бы села на велосипед и очень быстро доехала. А с Таней приходится идти пешком.

Девочка то забегает вперёд, то отстаёт от матери, то сворачивает с тропинки, чтобы сорвать ромашку, или жёлтый лютик, или лиловый колокольчик.

Но вот и скотный двор. Помещение большое, просторное, с бетонным полом. А там, где стоят коровы, – пол дощатый, чисто вымытый, посыпанный свежими опилками. От опилок пахнет лесом.

Нина Игнатьевна надевает халат, низко повязывает косынку, моет руки.

Так готовятся к дойке.

И вот уже слышно – идут с пастбища коровы.

Таня не боится коров. Но каждый раз сердце у неё замирает, когда прямо на неё идёт огромное рогатое стадо.

Вот медленно, не спеша заходит и последняя корова. В широком проёме ворот показался пастух. Он сидит верхом на лошади.

Нина Игнатьевна быстро зачерпывает ведром из огромного ларя корм – молотое зерно с витаминами – и засыпает в кормушки. Коровы опускают к кормушкам головы. Одна слизывает корм тихо и аккуратно, другая фыркает, третья вздыхает.

Каждая корова стоит в своём стойле, каждая знает своё место. Время от времени они поглядывают на Нину Игнатьевну. Таня знает – они ждут, не дадут ли им ещё какого-нибудь лакомства.

А коровы-то все разные!

Коровы на скотном дворе стоят в два ряда, головами друг к другу. Над каждой – дощечка с надписью. По надписи можно узнать, как корову зовут.

Таня проходит и запоминает.

Вот Амба. Она стоит с краю. Большая-большая корова. И молока даёт больше всех. Молоком от одной Амбы можно напоить целый детский сад, не только напоить, но ещё и каши для всех наварить. Больше сорока литров в день надаивает Нина Игнатьевна от одной только Амбы! Больше сорока больших бутылок молока!

Таня смотрит на Амбу, корова смотрит на девочку, жуёт и вздыхает. От вздоха Амбы у Тани разлетаются надо лбом лёгкие волосы.

Потом Таня рассматривает корову Барышню, а Барышня – Таню.

Дальше стоят Балалайка, Бела, Тюлька, Чернявка, Рябина, Косуля, Синильга, Ява, Даурия, Тройка, Тина, Азбука, Тесёмка…

С одного края стоит огромная Амба, с другого – молоденькая и совсем небольшая корова Кама.

На первый взгляд они кажутся одинаковыми – белые с чёрными пятнами или чёрные с белыми пятнами. Только у Чернявки чёрного больше, чем белого, а у Барышни белого больше, чем чёрного.

Надписи сделаны для зоотехников, бригадиров, ветеринаров – для всех людей, которые приходят на ферму. А сама Нина Игнатьевна на надписи не смотрит. Она никогда не спутает одну корову с другой. Для неё они совсем разные и нисколько друг на друга не похожи.

Пока коровы лижут корм, Нина Игнатьевна уже подготовила ведро тёплой воды, чистое полотенце, ведро для молока и два доильных аппарата. У стены, там, где ей кажется удобнее всего, поставила огромный бидон – молоко сливать.

И началась дойка.

Сначала надо вымыть тёплой водой вымя, вытереть чистым полотенцем, а потом уже подключать аппарат. Сперва доят тех коров, у которых больше всего молока: трудно им держать молоко, и они нетерпеливо поглядывают на доярку. А потом доят тех, у кого молока меньше. Те могут подождать.

У Нины Игнатьевны двадцать две коровы. Она всё делает так быстро и ловко, что Таня не успевает считать, сколько коров подоено и сколько ещё осталось. Таня слушает спокойный ласковый мамин голос.

– Тина, Тина, вставай, ты уже разлеглась поспать, поднимайся, милая. Тяжело тебе молоко держать, сейчас тебя подою, Тиночка…

Тина тяжело вздыхает и послушно поднимается сначала на задние ноги, потом на передние. Она поворачивает голову в сторону Нины Игнатьевны и ждёт.

Только Балалайку Нине Игнатьевне приходится доить руками. Это трудно и долго. Но ничего не поделаешь – приходится. Балалайка повредила себе вымя на пастбище. Пока её лечили, пришлось доить руками. Вот она и привыкла…

Первые мамины коровы

– Мама, можно я подою коровушку? – просит Таня.

– Ты ещё маленькая, не справишься, – говорит Нина Игнатьевна.

– А когда ты стала доить, ты была большая или маленькая?

– Я была маленькая, но тогда время другое было…

…Трудно жилось Марии Сергеевне с маленькими дочками. Но вот однажды пришла в деревню радость: в совхоз пригнали коров! Вместо угнанных на восток, в эвакуацию, пригнали новых чёрно-пёстрых коров. Сколько рук надо, чтобы ухаживать за ними! Чтобы накормить, чтобы подоить!

Попросилась Мария Сергеевна в доярки.

– А вы умеете коров доить? – спросили у неё.

Не ждала такого вопроса Мария Сергеевна, не умела она коров доить, но не растерялась и ответила:

– Партизанить я тоже не умела, да научилась. А тогда у меня дочки были совсем маленькими. Теперь мои дочки подросли, помогать будут…

Посмотрел директор совхоза на дочек: маленькие, худенькие.

«Ничего себе помощницы!» – подумал он. Но ничего больше не сказал. Да и что он мог сказать! Знал, что людям трудно жилось в послевоенное время.

Так и стали дочки Марии Сергеевны помогать на скотном дворе.

– Давай, Нинушка, давай, Галенька, помогите мне сена да воды принести, мы быстрее и управимся, – подбадривала Мария Сергеевна.

Девочки носили коровам сено, таскали в ведёрке воду с озера. Ведёрко тяжёлое, нести его неудобно: по ногам колотит, ноги водой обливает. Идут-идут, остановятся, отдохнут.

Таких маленьких помощниц тогда было много. В доярки пошли солдатские вдовы. Подросли у них дети, помогали своим мамам… После дойки нальют им по стакану молока – дети рады. И матери рады – детей покормили.

Однажды Мария Сергеевна сказала старшей дочери:

– Вижу, Нина, не терпится тебе научиться коров доить. Ну что ж, садись, попробуй… Сначала хорошенько руки себе вымой, затем корове вымя вымой и оботри. Всё честь по чести. Как полагается. Вот возьми Чернушку, она спокойная и тебя знает, привыкла к тебе.

Вжик-вжик – зазвенели струйки молока о стенки подойника.

Вжик-вжик – наполняется подойник, пушистая пена горкой поднимается на парном молоке.

В девять лет доила Нина уже четырёх коров. Интересно ей было всё делать, как делали взрослые: платочек повяжет, фартучком платье прикроет.

Мария Сергеевна заказала для дочери специальную скамеечку с высокими ножками. Заказала тайно от неё и поднесла как подарок. Не было у детей дорогих магазинных игрушек. И эта скамеечка была большой радостью для маленькой доярки.

И Галя, младшая дочь Марии Сергеевны, тоже попробовала коров доить. Но ничего у неё не получилось. Расплакалась Галя и на коров рассердилась.

– Не будет из тебя толку на скотном дворе, – сказала Мария Сергеевна, – потому что нет у тебя терпения, старания нет.

– Ну и пусть, – ответила Галя. – Я лучше по дому помогать буду.

Так и не получилось доярки из Гали.

А Нина вставала рано-рано. Ещё до солнышка. Ещё роса на траве холодная. И трава от росы белая, как будто лёгким снежком присыпана.

Мария Сергеевна на ферму, старшая дочка – за ней. Ни разу не проспала утром, ни разу её не пришлось будить.

Думала Мария Сергеевна, что устанет дочка от школьных уроков, перестанет ходить на ферму.

Но всё получилось иначе: Нина и в школу ходила, и уроки успевала делать, и спать ложилась раньше, чтобы утром до школы успеть на ферму сходить. Всё успевала и от коров не отказалась.

Хорошая помощница была у Марии Сергеевны!

– Вот видишь, мама, тебе бабушка разрешила доить! Можно, и я попробую…

– Ну, попробуй, – уступила Нина Игнатьевна.

Таня садится к Балалайке с правой стороны. Вжик-вжик… Вот здорово! Получилось!

Но вот Балалайка забеспокоилась, недовольно посмотрела на девочку.

– Встань, Таня, а то она сейчас молоко разольёт…

Она ещё к тебе не привыкла… – говорит Нина Игнатьевна.

Обидно Тане, но ничего, ещё привыкнет к ней капризная Балалайка!

Вот так мама!

– Мама, неужели эта вся квартира нам? – спрашивает Таня.

Она ходит по большой пустой квартире. Её шаги гулко отдаются по всем комнатам.

– Да, Таня, эта квартира для нашей семьи.

– Мама, а правда, такие квартиры и в больших городах?

– Правда. Всё, как в больших городах. Видишь: и кладовка есть, и паровое отопление, и кухня с газовой плитой, и вода – горячая и холодная. Вот здесь мы поставим холодильник, здесь стол… – говорит Нина Игнатьевна. – Только вот эти обои… Надо бы всё по-другому сделать… Я бы сделала не так.

– А ты можешь сделать по-другому?

– Конечно могу.

И Нина Игнатьевна рассказала дочке вот что.

…Пока училась в школе, ходила Нина на скотный двор, помогала коров доить.

– Наверно, я дояркой стану, как ты, – говорила она маме.

А Мария Сергеевна вздыхала да головой качала:

– Тяжело, доченька, всю жизнь коров доить. Трудная это работа. Руки по ночам болят. Тебе бы что-нибудь полегче найти, почище…

Окончила Нина восемь классов, и посоветовали ей идти на стройку. Там она стала штукатуром.

Разведёт извёстку, размешает краски, красит стены, белит потолки, песни поёт.

Хорошая работа, весёлая.

Построишь дом, в него жильцы поселятся. Идёшь вечером – видишь: в окнах свет горит, занавески колышутся. Радуешься – это ты для людей старалась.

Может, так бы и осталась Нина Игнатьевна на всю жизнь штукатуром.

Стала бы хорошим мастером, ударником. Потому что всё, за что берётся Нина Игнатьевна, у неё получается отлично. Может, так бы и осталась на стройке, если бы не приезжала в совхоз на выходные дни.

Приедет отдохнуть, а сама за Марией Сергеевной на ферму идёт. Увидит коров, похлопает их по гладким бархатным бокам. Узнают её коровы, головы в её сторону поворачивают.

Не выдержит Нина Игнатьевна, побежит в моечную, завернёт рукава, повяжет косынку, вымоет руки, схватит два ведра: одно с тёплой водой, другое пустое – для молока – и к коровам.

Вжик-вжик! Вжик-вжик!

О стенки струйка ударяется со звуком высоким, а в дно бьёт с низким. И получается песенка на две ноты. Вжик-вжик! Вжик-вжик! Вкусно пахнет парное молоко – розовой кашкой, росистой травой, медуницей, иван-чаем. Наполняется ведро до краёв, пузырится на нём легкая пена.

Хорошо становится Нине Игнатьевне, радостно. Как будто она снова маленькая девочка, снова маме помогает.

А потом заболит душа. Не хочется на стройку возвращаться. Кажется, что никогда и краски не разводила, и кистью по стенкам не водила, и песен весёлых не пела…

Уезжает из совхоза задумчивая, печальная.

– Что с тобой, дочка? – спросит Мария Сергеевна. А сама подумает: «Это она устала. Не надо было её на ферму пускать».

– Так, мама, ничего. Всё думаю, – ответит Нина.

– О чём тебе думать? Профессия у тебя ладная. Зарабатываешь хорошо. Сама из себя красавица. Жить да радоваться.

Вздохнёт Нина, попрощается, сядет в автобус и уедет. А Мария Сергеевна всё стоит на дороге, смотрит вслед автобусу и никак не может понять: что это такое с дочкой творится?

Однажды приехала Нина в совхоз и больше не уехала.

– Как хочешь, мама, а я здесь остаюсь, – сказала она.

– Не заболела ли? – заволновалась Мария Сергеевна.

– Нет, не заболела.

– Может быть, неприятности какие?

– Нет, никаких неприятностей… Навсегда здесь останусь.

– Не пойму я тебя, Нина, – ответила Мария Сергеевна. – Все в город уезжают. Говорят, что в городе жить веселей. А ты из города в деревню возвращаешься.

– Ты живёшь в деревне, не бежишь в город, – ответила Нина Игнатьевна.

– То я… – вздохнула Мария Сергеевна. – Я ведь не училась столько.

– А я училась – значит, мне в совхозе будет легче работать.

И осталась.

И вот теперь, когда получили новую квартиру, вспомнила Нина Игнатьевна, как краски разводила, обои наклеивала.

Купила по своему вкусу обои и краски, переоделась и принялась за дело.

Сидит Таня на сундучке, удивляется. Ловко получается у мамы.

Раньше Таня думала, что мама умеет только пироги печь да платья шить. Потом увидела, как она коров доит.

А теперь, когда мама стала квартиру украшать и песни петь, просто руками всплеснула:

– Вот так мама!

Как заскучали коровы

– Мама, а коровы умеют скучать? – спрашивает Таня.

– Конечно, – отвечает Нина Игнатьевна. – Если корова привыкнет к человеку, трудно ей потом без своей хозяйки, долго не может к другим людям привыкнуть. Был такой случай…

…Ухаживала Нина Игнатьевна за самыми молодыми коровами, у которых должны были появиться первые телята. Чем лучше за ними ухаживаешь, тем больше потом коровы молока дадут.

И вот стали появляться на свет телята. Теперь коров надо было доить. И пришлось их передавать дояркам. Жалко было Нине Игнатьевне расставаться со своими питомицами. Привыкла к ним, и они к ней привыкли.

Но ничего не поделаешь: надо – значит, надо.

На каждом производстве и в каждом хозяйстве работники подчиняются дисциплине.

Ведь не может сказать рабочий:

– Ах, какую хорошенькую детальку я сделал! Не отдам её в сборочный цех! Оставлю себе!

И не может сказать строитель:

– Ах, какую квартирку я построил! Буду жить в ней сам!

Так никто не говорит. Каждый подчиняется дисциплине, каждый работает для других людей.

Так и Нина Игнатьевна передала своих питомиц.

Одну корову звали Барышней. Только это была не нынешняя Барышня, а её дальняя родственница. Совсем другая Барышня. И вот эта Барышня попала к Марии Сергеевне.

Уж кто-кто, а Мария Сергеевна знала, как к корове подойти, как приласкать её, как ей доброе слово сказать.

Но всё равно Барышня затосковала.

Однажды – это было ранней весной – выпустили коров на прогулку; постояла-постояла Барышня, вытянула шею, понюхала воздух и пошла в ту сторону, где Нина Игнатьевна работала.

Пришла Барышня на своё старое место. Стоит, ждёт, когда подойдёт к ней Нина Игнатьевна.

Заметила её Нина Игнатьевна, подошла, похлопала по гладкому боку, погладила по гладкой морде. Заморгала корова, обрадовалась.

Посолила Нина Игнатьевна кусочек хлебца, протянула Барышне. Хотела Барышня шершавым языком слизнуть кусочек с ладони, но Нина Игнатьевна отступила на шаг. Барышня за ней. Нина Игнатьевна ещё отступила. Барышня – снова за ней. И так – до двери. Решила Нина Игнатьевна вывести Барышню со двора и отвести обратно туда, где ей стоять полагалось. Поняла Барышня, чего от неё хотят, дошла до двери и остановилась. Стоит, смотрит на Нину Игнатьевну. А сама ни с места. Нина Игнатьевна ей хлеб с солью протягивает, а она отворачивается. Повернулась, обратно во двор пошла.

Вздохнула Нина Игнатьевна, поняла, что не уйдёт от неё Барышня. А если её силой отвести, то можно корову испортить, молока будет меньше давать, характер у коровы плохой станет.

Что делать?

Поговорила Нина Игнатьевна с матерью, и решили они: надо идти за помощью и советом к бригадиру Петрову.

– Что мне с Барышней делать? Она маме доить не даётся. Ко мне пришла. Уж я её выманивала, уж я её уговаривала – не уходит.

– Вот те раз! – воскликнул бригадир. – Не ожидал я от тебя, Брашкина, этого!

– Да я-то тут при чём? – удивилась Нина Игнатьевна.

– Ты сама первая – при чём, – сказал бригадир Петров. – К другой бы вернулась корова? Нет. А к тебе вот… – И добавил: – А сама как думаешь? Что теперь делать?

– Да Барышню у меня бы оставить, а то ведь корову испортить недолго.

– Вот то-то и оно… – Задумался бригадир. А потом рукой махнул: – Ну что ж, оставляй!

Хорошей коровой стала Барышня. Не хуже её теперешней дальней родственницы, не хуже Амбы. Больше сорока литров молока в сутки давала!

А если бы её силой погнали на другой скотный двор, в другой коровник, не стала бы Барышня хорошей коровой, не давала бы столько молока.

Заскучали и другие коровы, которых Нина Игнатьевна знала ещё тёлками. Снова доложили бригадиру Петрову. Развёл он руками и решил: пусть всех Нина Игнатьевна доит!