Текст книги "Мастера"

Автор книги: Илья Туричин

Соавторы: Лев Куклин,Илья Дворкин,Николай Григорьев,Надежда Полякова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Начальник бумаги

Не может человек жить ничего не делая. Даже если он только что вернулся с войны.

Очень хотелось Марии пойти работать, но она никак не могла выбрать профессию.

Кем стать?

Куда пойти?

Ох, не просто это! Ведь на всю жизнь выбираешь.

Однажды в почтовом ящике Мария обнаружила конверт.

На конверте штамп: «Типография им. Ивана Фёдорова». Сначала она подумала, что конверт попал в ящик по ошибке. Но на конверте был написан её адрес. И фамилия её.

Мария вскрыла конверт, а в нём – бумага с таким же штампом. Типография имени Ивана Фёдорова приглашает Маню Щаденко на работу.

И Мария пошла в эту самую типографию на Звенигородскую улицу.

В отделе кадров седая женщина пригласила Марию сесть.

– Это хорошо, что вы пришли. Нам дали ваш адрес в военкомате. Вот мы вас и пригласили.

– Но я ничего не умею. У меня специальности нет.

– Вам всего двадцать один год, – улыбнулась женщина. – Всему научитесь. А пока поработайте на складе. Будете сами себе и заведующей, и заместителем, и рабочей. Короче говоря начальником бумаги!.. Согласны?

«Верно, подумала Мария, – поработаю, присмотрюсь». Она встала, оправила гимнастёрку и сказала решительно:

– Согласна.

Склад помещался во дворе.

Когда к складу подходила машина с бумагой, она принимала груз, записывала в журнал, сколько и какой бумаги привезли. А потом выдавала бумагу в цеха.

Бумага была разной. Плотной и тонкой, гладкой и шершавой. Белой-белой и голубоватой, как снег. Попадалась и бледно-жёлтая или розовая. У каждой были своё название и свой номер.

На складе стояла тишина. Только бумага сама по себе шуршала, словно листы шептались. И пахло тёплой бумажной пылью.

А от рабочих, которые приходили за бумагой из цехов, пахло, как от свежих газет, краской. И ещё металлом, станками… Рабочие грузили бумагу на маленькие тележки и увозили в цеха.

Цеха шумели в соседнем длинном трёхэтажном здании. Все названия цехов Мария знала, но никогда не была в них. Выкроила она как-то свободный часок и пошла по цехам.

Волшебники и чудеса

В наборном цехе рабочие трудились, стоя возле высоких столов со скошенными крышками. Неподалёку от входа работал молодой наборщик в синем халате. Мария подошла поближе. Руки наборщика прямо летали над столом, выхватывали из маленьких ящичков буквы-литеры. Быстро-быстро.

– Здорово! – удивилась Мария. – И не ошибаешься?

– Хоть глаза завяжи, – усмехнулся наборщик.

– Давай, – сказала Мария и сняла с шеи косынку.

– Чего давай?

– Завяжу.

Наборщик засмеялся:

– Завязывай.

Мария завязала ему глаза косынкой.

– Чего набирать?

– А чего хочешь.

– Как твоё имя?

– Мария.

– А дальше?

– Васильевна Щаденко.

В левой руке наборщика оказалась маленькая коробочка – верстатка, а правая начала быстро выхватывать буквы из гнёзд и ставить их одну к другой.

– Готово! – Наборщик протянул Марии верстатку.

– Неправильно, – сказала она.

– То есть как это неправильно? – обиделся наборщик и снял косынку с глаз.

– «М» впереди должно быть.

– Не с той стороны глядишь, – улыбнулся наборщик. Он взял листок бумаги и придавил его к буквам. На листке отпечаталось: «Мария Васильевна Щаденко». – Буквы-то в наборе перевёрнуты, – пояснил наборщик. – Если бы я набрал, как читается, знаешь, что получилось бы?

– Ну?

– окнедаЩ анвеьлисаВ яираМ! – быстро сказал наборщик и засмеялся.

И Мария засмеялась, помахала наборщику рукой и пошла дальше. А сама подумала: «Не стать ли и мне наборщицей?»

Второй цех назывался «печатным». Здесь стояли большие машины. Они дышали тяжело: у-у-ух, у-у-ух, у-у-ух!

Рядом Мария увидела стопки нарезанной бумаги, которую она недавно выдала со склада. Машина схватывала листы по одному и словно глотала их. Р-раз… И очередной лист исчезал.

А с противоположной стороны машина выбрасывала бумажные листы. Только на них уже были отпечатаны черной краской и текст и картинки. Краска поблёскивала и остро пахла.

Мария перешла к другой машине.

Она тоже печатала картинки. Только эти картинки получались бледно-жёлтые, словно их печатали не краской, а яичным желтком. «Брак!» – подумала Мария и тревожно оглянулась. Неподалёку стоял печатник в запятнанной красками спецовке. На голове у него был пятнистый от краски берет.

Мария подошла к нему:

– Товарищ, у вас брак идёт!

– Брак? – встревожился печатник. Он внимательно осмотрел появляющиеся из машины картинки и пожал плечами: – Не вижу.

– Вот же! – сказала Мария. – Все картинки жёлтые ничего не разглядишь!

Печатник даже рот раскрыл от удивления:

– Да ты откуда взялась?

– С бумажного склада.

– Оно и видно! Моя машина только желтую краску печатает. Понятно?

Мария часто-часто заморгала. Печатник поманил её пальцем:

– Ну-ка пойдём! – и привел к следующей машине: – Смотри!

В эту машину шли листы с жёлтыми картинками, а выходили из нее желто-красные.

– Каждую краску отдельно печатают. Жёлтую, красную синюю и черную, – пояснил печатник, – и после четвёртой краски в конце концов получается вот что. – И он показал Марии законченную картинку.

Мария посмотрела и восхитилась:

– Как красиво! Трава – зелёная, стволы сосен – коричневые, на голубом небе серые облака!

– Верно, – обрадовался печатник. – А красок всего четыре.

– Чудеса! – удивилась Мария.

– У нас тут, что ни человек – волшебник, что ни работа – то чудеса, – засмеялся печатник. – А ты говоришь «брак! Вот если клише не подогнаны, тогда брак.

– Клише? – переспросила Мария.

– Вот такие металлические пластинки, – пояснил печатник и протянул Марии серебристую пластинку. Пластинка была местами шершавой, а местами гладкой, лысой. – На каждую краску клише, – сказал печатник. – Пропустил четыре краски – получил цветные сказки. Тонкое дело.

«Действительно тонкое, – подумала Мария, – Вот бы мне стать печатницей!»

– Послушайте, а откуда вы их берете, эти самые клише? – спросила Мария.

– Цинкография даёт. Травильщики. – Он подмигнул Марии, улыбнулся и заторопился к своей машине.

А Мария пошла дальше. «Какое смешное слово «травильщики». Чем они занимаются? Кого они травят?

Следующий цех был большим и светлым. Вдоль стен и возле окон стояли столы. И только в середине цеха женщины в синих халатах что-то печатали на станках. Станки были много меньше, чем машины в печатном цехе.

Мария подошла к одному из столов, за которым сидел пожилой рабочий.

На столе лежало много диковинных инструментов, каких Мария никогда в жизни не видела. Из стакана торчали кисточки. А на подставке – на такую музыканты кладут ноты – стояла картина: сине-зелёное море, а в море корабли.

Рабочий положил перед собой металлическую пластинку – клише (на пластинке были тоже корабли и море) и натёр её белым порошком. Потом взял в одну руку инструмент, похожий на стамеску, а в другую – увеличительное стекло – лупу и стал, посматривая в лупу, легонько скрести пластинку. В тех местах, где он скрёб, клише начало поблёскивать.

Потом он взял иглу и стал ею покалывать пластинку. Потом взял кисточку и начал отдельные части клише замазывать чёрной краской.

Мария ничего не поняла и спросила робко:

– Скажите, пожалуйста, зачем вы её то ковыряете, то красите? Эту клишу.

Рабочий посмотрел на неё искоса.

– Клише не она, а оно. А ты кто, откуда?

– Я с бумажного склада.

– Так-так… Держи-ка лупу.

Мария взяла лупу.

– Смотри сюда. – Рабочий постукал пальцем по клише.

Мария посмотрела в лупу и увидела на клише сетку из маленьких точек.

– Что ты видишь?

– Точечки.

– Правильно. Именно точечки, – сказал рабочий удовлетворённо. – Потому что именно из этих точечек построен цветной рисунок. Но есть лишние точечки. Я их убрать должен. Как я это сделаю? Я их не закрашу. А пластинку потом положу в кислоту. Кислота разъедает цинк. Она разъест и незакрашенные точечки. Они растворятся. И останутся только те, которые нужны. Это и есть травление.

– А вы травильщик? – спросила Мария.

– Именно травильщик. Совершенно верно.

– Вот оно что! – сказала Мария. – И с этого клише будут печатать жёлтой краской?

– Нет, синей. А вот с этого – жёлтой, – сказал рабочий, беря в руку другую пластинку.

Пластинка была точно такой же, и Мария сказала:

– Они же одинаковые.

Рабочий усмехнулся:

– Я бы этого не сказал. На них один и тот же рисунок, но они очень разные, смею вас уверить: ряды точек идут по-другому. При печатании они не совпадут… Как вы полагаете, что мы увидим, если жёлтые точечки расположатся рядом с синими?

Мария подняла брови.

– Получатся синие и жёлтые полоски.

– Заблуждение, сказал рабочий. – Получится зелёный цвет.

– Зелёный? – удивилась Мария.

– Именно зелёный. Да представляете ли вы себе что такое цвет?

Цвета бывают холодные и тёплые, живые и мёртвые, раздражающие и успокаивающие. Цвет можно разделить и собрать его снова. Цветом можно лечить болезни. Можно заставить человека смеяться и плакать. Цвет – это чудо, уважаемая! Его мало увидеть глазами, его надо ощущать всем существом своим.

Вот, к примеру, черный. Чёрный цвет – глухая ночь. Чёрный цвет – цвет траура. Попробуйте покрасить потолки в комнате в черный цвет. Вы перестанете смеяться. У вас пропадёт аппетит. Мы не зря называем измену – чёрной, неблагодарность черной, нечестного человека – тёмным человеком.

А белый цвет! Чисто белый! Ослепляет. От него устаешь. – Рабочий закрыл глаза, словно взглянул на чисто белый лист.

И Мария прикрыла глаза. И вспомнила.

Блокада (Рассказ о чёрном цвете)

В ту блокадную зиму ей исполнилось шестнадцать лет.

Улицы были завалены сугробами. От дома к дому тянулись темные тропки. Снег лежал слоями на карнизах, свисал тяжелыми глыбами с крыш. Застрявший после бомбежки трамвай с выбитыми стеклами утонул в этом белом-белом, без искорок, мертвом снегу.

Окна домов черны – ни огонька. В сумерки они сливались с черными стенами в черные горы до самого черного неба.

И лица редких прохожих были черно-белыми. Белыми от голода и стужи. Черными от горя.

По утрам Маша стояла в молчаливых чёрных очередях чтобы получить маленький, словно кубик от строительного конструктора, кусочек хлеба.

В городе рвались фашистские бомбы и снаряды. А между взрывами город паутиной опутывала зловещая тишина.

Молчали водопроводные краны – не было воды.

Онемели звонки у дверей – не было электричества.

Не трещали в печках дрова – нечем было топить.

И только в черных тарелках репродукторов отстукивало время: тук-тук… тук-тук… тук-тук…

В комнате, где жили Маша с мамой, поставили маленькую железную «буржуйку». От «буржуйки» тянулась чёрная труба. А в углах комнаты белел иней.

«Буржуйка» была неприхотлива. Она питалась ножками от стульев, щепками, бумагой.

Одежду не снимали ни днём, ни ночью. Берегли тепло.

После булочной Маша брала санки, ставила на них чайник и бидон и медленно брела по улицам к реке.

Летом река была близко, минут пятнадцать ходьбы. А теперь улицы стали длинными, а лёгкие санки – тяжёлыми. И приходилось идти долго-долго.

Маша спускалась по скользким ступенькам на лёд, к проруби. Прорубь была чёрной среди снежной белизны, и над ней вился лёгкий парок.

Маша садилась на санки и отдыхала немного. Потом черпала чайником чёрную воду и наливала её в бидон.

Однажды Маша дотащила санки до проруби, присела отдохнуть, закрыла глаза и словно провалилась в густую тьму.

Кто-то тронул её за плечо.

Маша с трудом разлепила глаза. Она увидела женщину в полушубке и чёрном платке. Лицо у женщины было худое, бледное, ресницы заиндевели.

– Не сиди, идём… Замёрзнешь. Тебя проводить?

Женщина сама еле стояла на ногах.

– Не надо. Спасибо.

Маша взялась за чайник, чтобы набрать воды, но он был полон, и бидон полон.

– Спасибо, – ещё раз сказала Маша и побрела домой.

Улицы стали ещё длиннее, а санки ещё тяжелее, словно положили на них каменную глыбу.

Ветер взвихрил на перекрёстке белый снег и бросил его в чёрную подворотню…

Мария встряхнула головой. Потом нахмурилась и сказала:

– Знаете, Ленинград во время блокады был чёрным и белым.

Рабочий кивнул:

– Верно, именно чёрным и белым. А в День Победы – красным, синим и золотым! – Он улыбнулся. – Цвет – удивительно выразительная штука!

Вечером Мария шла домой, присматриваясь ко всему. Оказалось, мир вокруг был полон красок.

Пламенело закатное небо.

Алели вагоны трамваев.

Сочно-зелёная листва деревьев издали казалась нарисованной на серых стенах домов.

«А травильщик берёт жёлтые и синие точечки и складывает из них зелёный цвет – траву, деревья», – подумала Мария и улыбнулась.

Дома она отыскала цветные карандаши, взяла листок бумаги и стала ставить рядом жёлтые и синие точки. Но точки так и оставались точками. Зелёного не получилось.

«Не так просто», – подумала Мария. Но она научится. Она заставит их стать зелёными! И будет управлять цветом, раскладывать его и складывать снова. Она научится. Она станет цветным травильщиком!

Какая удивительная профессия!

Первый день

В этот день Мария встала рано, куда раньше обычного.

Утро было праздничным. В окно врывались солнечные лучи, в них весело плясали пылинки. Мария прибрала комнату, напилась чаю, надела праздничную белую блузку и синюю юбку и пошла в типографию. Она шагала и тихонько напевала. Так ей было хорошо!

Она впервые шла в свой новый цех. В цинкографию. Это праздник, большой праздник, когда человек идёт в свой цех. Не просто так, не на экскурсию, а на работу. В такой день человеку и радостно, и чуть-чуть страшновато: что-то его ждёт впереди?

В цехе было тоже солнечно. На столах травильщиков лежали свежие цветные оттиски, пахло типографской краской. Марии нравился этот запах. Она втянула носом воздух и тихонько засмеялась. Потому что представила себе, как сидит она за этим столом, нет, лучше за тем, а перед нею на подставке, вроде нотной, стоит картина. Какая? Неважно. Ну, хоть сосновый лес, к примеру.

И вот сидит она, Мария, и трудится над цинковыми пластинками – клише, – чтобы потом напечатали тысячи, нет – десятки, сотни тысяч точно таких же картин. И любой человек сможет принести такую картину домой, глядеть на неё и как бы войти в лес и ощутить смолистый запах сосен.

Вот только как она будет трудиться над цинковыми пластинками, Мария представляла себе смутно. Ведь в каждом деле обязательно есть своя тайна. Она ещё и инструменты в руках не держала, ещё и названий их не знает…

Начальник цеха подвел её к тому самому пожилому рабочему, который рассказывал ей про цвета.

– Вот вам, Николай Фёдорович, ученица – Мария Щаденко.

Николай Фёдорович, чуть сощурясь, посмотрел на Марию, улыбнулся и спросил:

– А, это опять ты?

– Я.

– Хочешь стать цветным травильщиком?

– Хочу.

– Гляди, дело не простое. Не передумаешь?

– Нет.

– Ох, Маруся, хлебнёшь горюшка, прежде чем что получится! И слёз прольёшь целый ручей! И руки не раз опустятся. Не испугаешься?

– Нет.

– Ну, гляди. – Николай Фёдорович снова внимательно посмотрел на Марию и повёл её в противоположный конец цеха. Там на длинном деревянном столе лежали какие-то плоские серые плиты, похожие на жернова, которыми в старину на мельницах мололи зёрна. Николай Фёдорович похлопал одну из плит: – Это – типографский камень. А вот это, – Николай Фёдорович взял со стола чёрную от краски лопатку, – это шпахтель называется. Запомнила? Так вот, надлежит тебе этим шпахтелем на этом камне растереть вот эту чёрную краску. А то она густая для дела. Растереть её надо так, чтобы она как растопленное масло стала. Сумеешь?

Мария пожала плечами:

– Чего ж тут не уметь?

– Ну-ну, – кивнул Николай Фёдорович и ушёл к своему столу.

А Мария поцарапала зачем-то бок жёсткого камня, потом взяла шпахтель и стала накладывать краску из банки на камень.

Краска была чёрной-пречёрной и пахла горелым асфальтом. Она липла к камню, к шпахтелю, к пальцам. Она сопротивлялась, будто понимала, что растирают её неумелые руки.

Скоро Марии стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Она тыльной стороной ладони стёрла их. А краска словно бы того и ждала – р-раз! – и перебралась на лоб.

А Мария ничего не замечала. Она рассердилась на краску: «Ты упорная, а я ещё упорней!» И тёрла, тёрла, тёрла…

Яркое солнечное пятно переползло со стола на камень, прямо под руку Марии. Будто солнце хотело помочь ей растереть упрямую краску.

И Мария вспомнила: такое же яркое солнце светило в далёкое утро, когда она шагала на батарею вместе со старшиной.

Каша и медаль (Рассказ о жёлтом цвете)

После блокадной зимы Маша написала заявление в военкомат. Просила, чтобы её направили на фронт.

Два месяца постигала она солдатскую науку. Потом прибыли офицеры из частей. Стали отбирать пополнение. И ни один из них не взял Машу в свою фронтовую часть, такой бледной и худенькой была она после блокады.

В конце концов из всего выпуска Маша осталась одна.

Таким же, как сегодня, солнечным утром пришёл старшина-артиллерист. Маша встала на плацу по стойке «смирно».

– Из кого же выбирать? – спросил старшина.

– Из меня, – сказала Маша. – Возьмите меня на фронт, товарищ старшина, пожалуйста. Не пожалеете. Я могу пушку вместо лошади тащить!

Старшина ничуть не усомнился, только сказал:

– Оно и видно. Тебя как зовут?

– Щаденко Мария.

– Ну, что ж, Щаденко Мария, будешь моим пополнением. – И отчеканил громко: – Пополнение! Слушай мою команду! За мной шагом арш!

И они вдвоём зашагали по городу – на фронт.

Поднимая пыль, один за другим шли к фронту грузовики. Пыль висела в воздухе сизым облаком. Маша то и дело чихала, а старшина каждый раз косился на неё и говорил:

– На здоровье.

К вечеру добрались до фронтовой батареи. Маша так устала, что не заметила ни замаскированных пожухлыми ветками зениток, ни землянок.

Старшина усадил её на чахлую травку под деревом и велел ждать. Маша закрыла глаза. Вечерний ветерок тронул листву над головой. Маша слушала её лепет и улыбалась. Вот она и добилась своего. Вот она и на фронте. Вот она и солдат.

– Ты чего улыбаешься, Щаденко? – послышался голос старшины.

Маша открыла глаза и вскочила.

Старшина стоял рядом, улыбался, а в руках у него был солдатский котелок. Он сунул его в Машины руки:

– На вот, поешь.

Котелок был с верхом наполнен жёлтой, словно солнце, пшённой кашей. Каша блестела от жира.

Маша взяла ложку и осторожно сняла с каши вершинку.

Разве бывает на свете что-нибудь вкуснее!

Старшина сложил руки на животе и смотрел, как Маша ест.

Котелок быстро опустел.

– Может, ещё?.. – спросил старшина.

Маша замотала головой:

– Не надо.

И вдруг совсем рядом загрохотали зенитки. Из стволов вырвалось яркое пламя. Маша испуганно заткнула уши.

В небе появились белые лёгкие облачка – разрывы. Два крошечных самолёта, словно наткнувшись на них, отвернули и пошли назад.

Зенитки смолкли так же внезапно, как и загрохотали.

Старшина что-то сказал, а что – Маша не расслышала, всё ещё затыкала уши пальцами.

Ей показалось, что старшина что-то приказывает. Она ответила громко:

– Так точно, товарищ старшина!

– Что «так точно»? – спросил старшина.

– Ну, что вы приказали…

– А чего я приказал?

– Не расслышала. Пушки шумели, – виновато сказала Маша.

– Я не приказывал, а разъяснял. Заградительный огонь.

– Понятно, – сказала Маша.

– Ничего тебе не понятно, пополнение, – добродушно улыбнулся старшина. – Пойдём обмундировываться.

– Есть обмундировываться! – лихо сказала Маша.

Старшина выдал Маше юбку, гимнастёрку, кирзовые сапоги, ремень и пилотку. Маша кое-что подрезала, кое-что ушила и стала на вид солдатом хоть куда! Вот только сапоги были великоваты.

…Дни шли за днями. Осень вызолотила листву. Потом листья опали. Ветер собирал их в тяжёлые шуршащие кучи.

Батарея часто меняла место, чтобы ловчее было стрелять по самолётам. И каждый раз, в дождь и стужу, Маша вместе со всеми рыла на новом месте укрытия, маскировала орудия, устанавливала приборы.

Когда становилось слишком холодно, артиллеристы прямо на земле ставили железную печурку и осторожно топили её. Днём и ночью трепетал в печурке добрый жёлтый огонёк, словно хотел обогреть всю землю. Пусть земля была большой, а печурка маленькой, возле неё дымились солдатские шинели, сохли мокрые солдатские сапоги и слабое жёлтое пламя согревало людей.

Однажды батарея вела огонь по рвущимся к Ленинграду самолётам. В окуляры своего прибора Маша видела круглый голубой кусок неба, перечерченный накрест тонкими чёрными линиями. Маша быстро повернула прибор. В кружке повис самолёт. Маша поймала его в перекрестье чёрных линий. Длинные стволы пушек в ту же секунду нацелились туда, куда смотрела Маша, и яростно заухали, словно им передалась Машина ярость.

Вражеский самолёт вдруг задымился и начал падать!

А через несколько недель на батарее вручали боевые награды отличившимся. И назвали Машину фамилию. Маша растерялась. Кто-то из стоявших сзади тихонько подтолкнул её, Маша шагнула вперёд и покраснела от волнения.

Ей вручили медаль «За боевые заслуги».

Сияющая, повернулась она лицом к строю и сказала звонко:

– Служу Советскому Союзу!

А когда вставала в строй, услышала басок старшины:

– Моё пополнение. Я отбирал.

Солнце в небе залило всё вокруг тёплым жёлтым светом, и новенькая серебряная медаль сверкала на Машиной гимнастёрке, словно маленькое жёлтое солнышко.

Чёрная краска, которую Мария растирала шпахтелем, не выдержала. Сначала она стала мягкой, как плавленый сыр, а потом совсем сдалась и превратилась в чёрное растопленное масло.

Когда Николай Фёдорович подошёл к Марии, он не узнал её. Перед ним стоял трубочист в перепачканной кофточке и перепачканной юбке. И лоб, и лицо, и волосы трубочиста были в чёрных пятнах.

Только глаза воинственно сверкали.

– Мария! – удивился Николай Фёдорович. – Ну и ну!!. Халат сначала надо было получить… А азарт в тебе есть и упорство есть, – добавил он, довольный.

Мария долго отмывалась в душе, но так до конца и не отмылась. Уж очень въедливой оказалась побеждённая краска. Она получила халат и пошла в нём домой, придерживая у горла края воротника.

И только дома, посмотрев на испорченную блузку, заплакала. И вспомнила слова Николая Фёдоровича: «Слёз прольёшь целый ручей. И руки не раз опустятся».

«Ну и пусть, – подумала Мария. – Всё равно научусь».