Текст книги "Мастера"

Автор книги: Илья Туричин

Соавторы: Лев Куклин,Илья Дворкин,Николай Григорьев,Надежда Полякова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Путешествие начинается

Дверь. За дверью – аквариум.

А какие рыбки нарядные!

– Смотрите, смотрите, у этой хвост как из кружева. А сама с брюшка розовая, а со спинки – красно-золотистая…

Чёрные рыбки, жёлтые, зеленоватые или совсем прозрачные так и шныряют весёлыми стайками.

Забавляются ребята аквариумом, словно забыли, где мы находимся.

– Ну, теперь на завод пойдём, – сказал Алёша. Ты же обещал.

– А мы, – говорю, – уже пришли. Ведь только что вам вывеску показывал над воротами: «Электросила». Мы на заводе.

– На заводе?.. – протянул Саша, делая большие глаза. – Но ведь на заводах дымно и…

– И грязно, хотел ты сказать?.. Но это было когда-то. А сейчас – посмотри хотя бы на пол здесь, в цехе.

Саша глянул вниз перед собой и покраснел: на чистом полу стоит мальчик в грязных башмаках; поленился дома взять сапожную щётку и почистить.

Теперь он старается спрятать ногу за ногу.

Я делаю вид, что не замечаю, как ему стыдно. Он и сам не рад своей оплошности.

Беру мальчиков за руки.

– Теперь, – говорю, – идёмте к Русакову.

Мы шагаем по цеху.

Слышится мерное постукивание, шелест, гудение… Звуки всё отчётливее: мы приближаемся к станкам.

Мальчики рвутся вперёд, но я придерживаю их за руки.

– Осмотритесь, – говорю. – Вы же в первый раз на заводе. А то бегом, бегом – ничего и не запомните.

Остановились.

Объясняю ребятам, какие перед нами станки. Вот этот, длинный и низкий, – токарный; этот – у него будто воротца над корпусом – строгальный. Тот – в виде башенки – фрезерный. А подальше – сверловочный…

– А они красивые… – говорит Алёша, склонив голову набок и прищуриваясь на корпуса станков. – Немножко зеленоватые, немножко голубоватые, немножко желтоватые…

Подсказываю:

– Это салатный цвет.

И объясняю, что красить так станки посоветовали учёные. Рабочим понравилось. В самом деле: цвет ласковый, приятно смотреть, не утомляются глаза. А глаза не устают – и работа спорится.

У станков рабочие. Каждый делает своё дело.

Алёша потянул меня за руку.

Шепчет:

– Который из них Русаков?

Я вглядываюсь в лица рабочих. Стараюсь узнать Николая Николаевича.

Вспоминаю, как во время войны я услышал о подвиге радиста. А потом и самого увидел. Было это на каком-то – уже не помню – совещании, где лучшие люди армии делились боевым опытом… Узнай-ка человека после короткой и единственной встречи! Да ещё через четверть века…

Я за это время состарился, но ведь и он не остался молодым.

– Ну, который же? – настаивает Алёша. – Покажи!

А я могу только плечами пожать.

– Тогда я сам! – срывается он с места. – Который высокий и у которого волосы как у меня… Можно?

– Только не беги, спокойнее.

– И я! – попросился Саша.

Алёша подошёл к станкам с левого края, Саша – с правого.

Стою. Жду, что принесёт ребячья разведка.

Первым обратно примчался Саша.

Вприпрыжку!

– А там, – кричит, – кнопки! На станках кнопки! Нажмут и – джик! – режет железо. Нажмут – и стоп станок! Кнопки, кнопки, кнопки, кнопки!

Едва успокоил его.

– Ну, отдышался? – говорю. – Теперь слушай. Всякая вещь хороша на своём месте. В далёкую старину, ты знаешь, заводами в России владели капиталисты.

Это было, вставил Саша, – до Октябрьской революции.

– Совершенно верно. Станки в ту пору были грубые, неуклюжие и опасные для работы. Чтобы привести такой станок в действие, рабочий наваливался на рычаг. А рычаг – как лом или как оглобля. Навалится, толкает что есть силы… Ух!.. наконец-то загремел, забрякал станок.

Надрывались рабочие у станков, делались калеками.

А капиталист их и за людей не считал.

«Изувечился? Сам виноват, иди прочь с завода!»

И ставил к станку другого.

Капиталисту и станка было не жалко: «Пусть себе гремит, пока не развалится. Так-то выгоднее, чем покупать новый!»

Я беру Сашу за плечи и поворачиваю к станкам.

– А погляди, – говорю, – на наши. Удобные, красивые. И у рабочего под руками, конечно, кнопки. Но эти кнопки не заменяют человека, а помогают ему в труде.

Так мы беседовали с Сашей, пока не прибежал из разведки Алёша.

Радостный и взволнованный, он объявил:

– Узнал про Русакова! Он не здесь, а вон там работает, где домашние растения.

А вы не бодаетесь!

Подходим.

У окна красивые пальмы.

А где же станок?

Мальчики растерянно смотрят на меня. Они ожидали, что увидят среди пальм самый главный, удивительный станок. Ведь работает здесь член правительства, Герой Социалистического Труда!.. А тут и вовсе никаких станков!

Стоит стол. Самый обыкновенный, даже некрашеный.

Да и на столе ничего интересного: молоток, напильники, железки…

Высокий человек, стоявший перед столом, обернулся… Он! Теперь я узнал Русакова.

Николай Николаевич кивнул приветливо ребятам, а на меня посмотрел выжидающе: мол, что за люди, зачем пришли? Алёша и Саша на приветствие тоже кивнули, но тут же, огорчённые, отвернулись к окну.

Я шепнул: «Не страдайте, ребята, наберитесь терпения» а сам к Русакову.

Напомнил про войну, сказал, что знал его ещё радистом, и мы крепко, по-солдатски пожали друг другу руки.

– А это кто? – Он показал на мальчиков. – Буками на меня глядят… Они не бодаются?

Страдальцы мои прыснули со смеху.

– Хотим, – говорю, – Николай Николаевич, познакомиться с вашим мастерством.

– А, экскурсия! – Он взглянул на часы. Занят, конечно… Но юным экскурсантам отказать не могу.

Русаков отложил инструмент, которым работал, и стал вытирать руки ветошью.

Дал по лоскутку ветоши ребятам. Те тоже вытерли руки и спрятали свои ветошки на память.

Николай Николаевич, видя это, улыбнулся.

– Ну, как, – спрашивает, – теперь готовы разговаривать?

– Готовы!

– В таком случае скажите, что вы знаете о Волховстрое. Слыхали про такой?

Алёша быстро взглянул на меня. Я кивнул, подбодряя его.

– Знаем, – ответил он твёрдо. – Дедушка рассказывал. Это недалеко от Ленинграда. На реке Волхов. Большая-большая электростанция. Самая первая советская.

Саша добавил:

– Там водопад устроили, чтобы крутились турбины. Это такие большие колёса.

– Всё это правильно, – согласился Русаков. – Но главного не сказали. Чьими же заботами был создан Волховстрой?

– Ленин… Это Ленина забота!

– Правильно, – опять сказал Русаков. – Но для Волховстроя кроме турбин требовались электрические машины. Иначе не получишь тока. Их изготовил наш завод «Электросила».

Русаков продолжал:

– Никогда ещё в России не делали таких больших и сложных машин. А Владимир Ильич: «Не робейте, товарищи. Зимний штурмовали? Капиталистов изгнали?.. Уверен, что сумеете и невиданные электрические машины построить».

И построили. Без капиталистов. Своим умом. На удивление всему миру.

Николай Николаевич улыбнулся мальчикам:

– Вот на каком вы заводе… Знаменитый завод. Теперь из разных стран приезжают, чтобы купить электрические генераторы с маркой: «СССР. «Электросила». – И добавил: – А станки какие у нас, а оборудование… Это же чудо техники.

Мальчики переглянулись и опять уставились на некрашеный стол.

– А почему вас обижают? – сказал Саша. – Даже станка вам не дали. Там везде кнопки, а у вас…

Русаков, смеясь, перебил:

– И у меня кнопки! – Он был в комбинезоне и показал на свои большие карманы: – Смотри, вот тут вместо пуговицы кнопка и тут кнопка. – Посмеялся и сказал: – Но шутки в сторону. – Он стал серьёзным. – Запомните, ребята. Без этого простого стола – он называется верстак, – без молотка, зубила, напильников и без этих вот рук слесаря-инструментальщика не сделать ни одной на свете машины. Ни электрической, ни паровой, ни автомобиля, ни велосипеда, ни мясорубки, ни детского волчка…

Саша вынул авторучку. Кажется, хотел что-то возразить.

А Русаков:

– Школьная авторучка? И она рождается на таком же простом столе-верстаке. Как и пёрышко к ней.

Тут Русаков кивнул мне:

– Давайте-ка, дедушка, внучат поближе к верстаку.

Я поставил обоих на подвернувшийся под ногу ящик, а Русаков разрешил им облокотиться о верстак.

– Видно теперь, ребята? Ну, смотрите внимательно. Вот это моё главное устройство. – И он провёл руками по двум железным горбикам.

– Это тиски, – сказал Алёша. – В школе тоже есть. Только нас к ним ещё не подпускают. Они для старшеклассников.

Русаков продолжал:

– Смотрите дальше. Выбираю нужную мне стальную плашку и зажимаю в тиски… Вот так – накрепко, чтобы не шелохнулась плашка. Теперь можно работать. И он провёл по плашке напильником. – Начинаю, ребята, готовить штамп. – Русаков поднял глаза на меня: – Как бы это объяснить ребятишкам – «штамп»?

Я пришёл Николаю Николаевичу на выручку.

Напомнил мальчикам, как они малышами возились в ящике-песочнице. Под руками формочки – деревянные, пластмассовые. Набьёшь формочку сырым песком, опрокинешь на скамейку – получается кулич.

Опять набиваешь формочку. Опрокинешь – второй кулич.

И пошёл ставить кулич за куличом!.. Сколько их? И не пересчитать.

Но все куличи одинаковые, если из одной формочки…

– Уже понятно! – прервали меня мальчики. – Штамп – это как формочка. – И к Николаю Николаевичу: – А чем вы свою формочку набиваете? Не песком же?

– Какие догадливые! – шуткой на шутку ответил Русаков. – Нет, не песком. На штамп кладут кусок раскалённого, насквозь красного и оттого мягкого металла. Но рукой его не вдавишь в углубление. Нужен пресс. Раз-два, надавил – и получается деталь, как ваш кулич из формочки. А после этого только кнопку нажимай: «Тук-тук-тук-тук…» – выдаёт пресс деталь за деталью.

Ребята узнали от Русакова, что инструментальщик готовит много различных штампов. Ведь детали требуются и большие, и маленькие, и такого фасона, и этакого.

Из этих-то деталей и собирают на заводе гигантские электрические машины.

У верстака

Мальчики раскраснелись. Глаза блестят. И я понимаю их радость: беседует с ними знаменитый инструментальщик, и не о пустяках болтает, как иные взрослые с детьми. Николай Николаевич знакомит их со своим мастерством.

Сейчас всё внимание ребят – на тиски, в которых закреплена плашка.

Плашка ещё не штамп, пока лишь гладкий кусок стали.

Но Русаков у верстака. Он водит напильником по металлу, с силой нажимая на него. «Шарп… шарп!..» В то же время зорко поглядывает на чертёж, чтобы не ошибиться, не сделать неверного движения.

Тёмные его волосы, расчёсанные на косой пробор, растрепались, попадали на лоб. На лбу проступили капельки пота…

А мальчики, как заворожённые, смотрят на его руки. Происходит удивительное. Руки начинают серебриться… Всё больше, больше – кажется, вот-вот станут совсем серебряными.

Но Русаков останавливается, чтобы передохнуть. Напильник отложен – руки вытирает ветошкой. И они уже не серебряные…

Это всего лишь металлическая пыль, которую сдирал с плашки напильник.

Кинул Русаков ветошку, достал носовой платок и принялся вытирать разгорячённое лицо и шею.

Мальчикам стало его жалко.

– Николай Николаевич! – сказал Алёша. – Зачем же это… Сталь пилить руками! Вон как вам трудно!

– Трудновато, – согласился Русаков.

– А вы станок себе попросите! – посоветовал Саша. – Вам какой хотите дадут. Самый лучший!

К удивлению мальчиков, Русаков объявил:

– А одного мне мало. Хочу, чтобы служили мне и токарный, и фрезерный, и строгальный, и сверловочный!

– Так много? – вырвалось у Саши.

– А я жадный! – Русаков рассмеялся и сказал уже серьёзно: – Вон у нас в цехе станки. Посмотрите. Всё это мои помощники.

Мальчики кивнули. Станки салатного цвета; там они уже побывали. Но оставалось непонятным, как это столько станков помогают одному человеку.

Русаков стал объяснять.

– Вот тут, – говорит, – на плашке, согласно чертежу, должна быть канавка. И довольно глубокая. Вручную мне её и за полдня не пропилить. Но есть строгальный станок…

С этими словами Николай Николаевич развинтил тиски. Плашку передал на станок – и через несколько минут канавка была готова.

Ребята потянулись к плашке.

– А можно руками попробовать?

– Попробуйте.

– Какая ровная канавка… И тёпленькая!

Русаков отправил плашку в новое путешествие: на фрезерный станок.

Теперь появились на плашке как бы маленький колодец с крохотным отверстием.

– Заметьте, – сказал Николай Николаевич, – отверстие круглое. Так делает станок. А по чертежу надо квадратное. Значит?..

Он подмигнул ребятам и пошёл к умывальнику.

Долго и старательно мыл руки.

– …значит, – закончил он, – от ручной работы не уйти. Да ещё посмотрите, какой мелкой.

И тут началось самое интересное.

Русаков разложил инструмент. Кроме напильников мальчики увидели лопаточки, шильца, совочки… Будто блестящий веер засиял на верстаке.

Из этого веера Николай Николаевич стал брать то одно, то другое.

Но даже не взглянет перед собой. Каждый инструмент словно сам прыгает в протянутую руку. Только и поднимет глаза, чтобы свериться с чертежом.

От всего этого работа у Николая Николаевича пошла быстро.

Иные инструменты совсем крохотные – из-за пальцев рабочего и не разглядеть, что они там делают… Временами Николай Николаевич, нацеливаясь инструментом в отверстие колодца, придерживает дыхание.

Замирают и мальчики. Они уже знают: чуть царапнешь, вводя инструмент в глубину, и квадрат может быть испорчен…

– Дед у вас какой бритвой бреется? – неожиданно спросил Николай Николаевич, не прерывая работы.

Алёша взглянул на меня. Я улыбнулся: мол, отвечай.

– А он не признаёт электрической. У него бритва как сабля.

– А как он точит свою саблю? Ты видел?

– Ага. На брусочке. И поливает маслом. Чтобы ни-ни… никакой зазубринки. Даже невидимой.

Николай Николаевич кивнул.

– Вот и я, – сказал он, – должен закончить маленький колодец без зазубрин внутри. У дедушки масло, а у меня медный купорос. – Он наклонил бутылочку и пустил в отверстие колодца несколько зелёных капель. – Теперь, – продолжал он, – беру вот этот напильничек, называется «бархатный»…

А напильничек-то, глядят ребята, чуть потолще иголки. Насечку на нём и не рассмотришь – глаза заслезятся.

Мальчики следят за руками инструментальщика. Ждут…

Однако бархатный напильник не успел опуститься в колодец.

Русакова окликнули.

По цеху быстро шёл человек в пиджаке и галстуке. В руках у него был свёрнутый в трубку чертёж. На ходу кивком головы он здоровался с рабочими.

Не дойдя до верстака, круто остановился и подозвал Русакова.

Между ними завязался разговор. Но и к нам долетали беспокойные слова.

– В Индию ещё не отправили? – с удивлением сказал Русаков. – Вот так раз!

Вошедший загорячился:

– Да готова машина, совершенно готова! Но на испытании застопорилась. Пришлось забраковать одну из деталей. Совсем по-новому надо её сделать, вот, глядите! – И он развернул перед Русаковым чертёж.

Николай Николаевич заинтересовался чертежом, принялся его разглядывать.

Потом вздохнул и показал в сторону верстака:

– Но у меня ещё своя работа не закончена…

– Отложите! – перебил вошедший. – Сейчас самое главное для нас – отправить машину в Индию!

Русаков пожал плечами:

– Отложить, товарищ директор, недолго. Но ведь есть у нас инструментальщики и посвободнее меня. А я терпеть не могу оставлять работу незаконченной.

Директор завода перебил:

– И слышать не хочу! Никто, кроме вас. Штамп надо сделать за десять дней. Часа не могу прибавить!

Русаков даже попятился, изумлённый:

– Что вы… Такая сложная деталь! Нет, это невозможно.

– Не верю, – настаивал директор, – не верю. Для вас, Николай Николаевич, нет невозможного. Руки у вас золотые!

Тут я снял своих мальчиков с ящика. Шепнул им: «Николаю Николаевичу теперь не до нас…»

И мы ушли с завода.

Наши тревоги

Вот мы и дома.

Прошёл день – мальчики возвратились из школы.

И сразу ко мне:

– А что дядя Русаков? Так и не закончил нашу плашку? А Индия – это важно?

Я порылся у себя в записной книжке.

– Вечером, – говорю, – узнаем, как у него дела. Вот его телефон.

Застал Русакова дома. Он отдыхал после работы, но все же охотно взял трубку и на все мои вопросы ответил.

Про плашку сказал так: «После вас, в тот же вечер, доделал её и сдал, куда следует. Спасибо, – говорит, Алёше и Саше, трудолюбивые ребята, всем интересуются. В их, говорит, – компании мне и работалось веселее».

– А ещё что сказал Русаков? Отбился он от директора. За десять дней чтоб… Вот смешной! Мы бы отбились.

– Нет, – говорю, – не отбился. Николай Николаевич думает иначе, чем вы. Чертёж детали он взял домой. Теперь сидит над ним и раздумывает, как бы невозможное сделать возможным.

Ещё день прошёл.

Наступил вечер. Саша и Алёша опять тянут меня к телефону.

Не хотелось мне беспокоить уставшего человека, да разве от мальчишек отвяжешься? Позвонил, узнал, что делается на заводе.

Объявляю ребятам:

– На десять дней Русаков не согласился.

– Ага, – говорят ребята, – там не десять, а, наверно, двадцать дней надо!

– Да, – снова говорю я, – на десять дней не согласился.

Изучил чертёж и обнаружил, что штамп можно сделать быстрее: не за десять, а за девять дней с половиной.

Саша от удивления только рот разинул. Впрочем, и Алёша не сумел произнести ни слова.

Я продолжал:

– Суть в том, что Николай Николаевич бывал в Индии как депутат Верховного Совета. Ведь наше Советское правительство крепит дружбу со всеми народами.

Теперь послушайте, что его там глубоко опечалило.

И я рассказал ребятам о бедах и несчастьях этой великой страны.

В Индии плодородная земля. Щедрое солнце, яркое голубое небо. Но редко выпадает дождь. Из-за этого чуть не каждый год у крестьян гибнут посевы.

Одно спасение: надо поднять воду в реках и пустить её ручейками на поля. А это под силу только крупным машинам…

– Значит, нужны электростанции! – подхватил мой рассказ Алёша. – И они обратились к нам, на завод «Электросила». Потому что в Индии знают, что мы им поможем… Всё ясно!

Вставил слово и Саша. Но у него свои мысли.

– А как, скажите, пожалуйста, Русаков убавил полдня? Даже непонятно. Спросить бы его по телефону.

– А разве я не сказал? Эх… – посетовал я на стариковскую забывчивость. – Николай Николаевич, говорю, пошёл на очень смелый шаг. Готовя штамп, инструментальщик сами видели – то и дело заглядывает в чертёж. Казалось бы, пустяковая задержка в работе: минута-другая есть о чём говорить! Но штамп для детали в эту машину особенно сложен, и, как подсчитал Русаков, на этих минутках за десять дней он потеряет полдня!

А как быть?

Заучить чертёж – иного не придумаешь. И слесарь-инструментальщик Русаков усилием воли заставил себя это сделать. Был чертёж на листе бумаги: сложный – из густой сетки линий, со множеством цифр. Теперь чертёж как бы отпечатался в памяти Николая Николаевича.

Вечерок Русаков просидел над чертежом.

А утром, придя на завод, объявил: «Десять дней мне не надо. Вырежу штамп за девять с половиной».

Он запевает песню

Это было утро вторника.

Потом наступил день, Алёша пришёл из школы – и сразу к календарю, который у нас на стене.

Постоял перед календарём, потоптался. Протягивает руку к листку:

– Уже можно сорвать?

– Что, – говорю, – за спешка? Вечером сорвёшь, как всегда.

А сам догадываюсь, что у мальчишки на уме. Хочется ему поскорее начать счёт заводским дням.

Вечером пришёл Саша, и друзья, сорвав листок, припрятали его со словами:

– Первый день работы у Русакова кончился. Полезай, вторник, в коробку!

Но мальчикам не терпелось заглянуть в календарь и дальше.

– Среда… четверг… пятница – это уже четыре дня. Суббота и воскресенье – выходные. Дальше – понедельник, опять вторник, среда…

Наконец отметили красным крестиком листок, на котором кончатся девять дней с половиной.

– Деда, мы его поздравим, правда? А подарки за это делают?

– Лучший, – отвечаю, – подарок для Николая Николаевича – это не мешать ему работать. И не беспокоить его, когда отдыхает… Согласны?

– Согласны, – сказали мальчики и потащили меня к телефону. Принялись уговаривать: – Ну, только ещё разочек… Ну, пожалуйста… И больше не будем звонить.

– Уговор?

– Уговор!

Оставалось взять трубку.

Но то, что я услышал от Русакова, поразило меня.

– Что? что?.. Ещё на день убавили? Да мыслимо ли это? Ах, это уже станочники, их заслуга?..

Николай Николаевич стал мне объяснять, что станочники, посоветовавшись с инженерами, прибавили скорости станкам, кроме того… Но я уже его не расслышал. Помешали мальчики.

Услышав про восемь с половиной, запрыгали, затопали. Словно ошалели от радости.

Так и не дали договорить по телефону.

А Николай Николаевич:

– Извините, некогда… Спешу!

– Куда же? – удивился я. – Сразу после работы, без отдыха, да ещё глядя на ночь?

А он, смеясь:

– Песни петь!

На этом телефонный разговор прервался.

Пришла и кончилась среда.

Мальчики сорвали ещё листок календаря.

Потом долго вертелись у телефонного аппарата. Но я сделал вид, что не замечаю их нетерпения.

Кончилось тем, что приятели посетовали на свою горькую ребячью жизнь, повздыхали – и отправились спать.

Наступил четверг. Вечером Алёша и Саша сорвали листок календаря – третий по счёту.

Нетерпение ребят нарастало. Да я и сам рад был бы узнать, что там, у Русакова: геройское ведь дело начал!

Но уговор: не беспокоить человека. Так тому и быть.

Наступила пятница.

Вечером мальчики, уныло волоча ноги, подошли к календарю.

Дивился я на них: ведь согласились со мной, что нехорошо надоедать Николаю Николаевичу телефонными звонками, а теперь, глядите, на меня же и сердятся… Да ладно, не обижаться же деду на внучат!

Протянули мальчики руки, чтобы сорвать четвёртый по счету листок календаря, – но тут зазвонил телефон.

Я взял трубку.

Не сразу узнал я Русакова. Он пропел: «Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни…»

Только после этого поздоровался.

– Хорошая, – говорю, – песня. Вижу, что вы в добром здравии, Николай Николаевич!

А он опять поёт. Пропел мне из песни последний куплет: «И на Тихом океане свой закончили поход…»

Помолчал, словно ожидая, не скажу ли я ещё чего-нибудь. И опять пропел эти слова, да настойчиво так: «… свой закончили похо-од!»

«Закончили?.. – И у меня мелькнула мысль: – Да ведь это он о себе…»

– Николай Николаевич! – закричал я в трубку. – Верить ли? Это выше моего понимания. Прошло всего четыре дня.

– И штамп готов, – сказал Николай Николаевич. – Мало того, новая деталь уже поставлена на место. Да и машину уже упаковывают. Скоро отправят в Индию.

Ошеломил он меня. Не знаю, что и сказать.

– Наверно, – говорю, – здорово устали?

– А об этом, – отвечает, – даже и не думается… Все четыре дня не отходил от верстака, да и ночей прихватил. Эх, дружно поработали, с песнями! – Потом он сказал так: – А интересно получается! Был я радистом и понял в бою: неспроста ключом постукиваешь – ответ держишь и за успех полка, и за жизнь товарищей. Стал инструментальщиком – и опять, чувствую, я же в ответе! Только теперь уже не за полк и солдат своих – а за целую страну, народ который хочет победить нищету и голод. И подумалось мне, – сказал Русаков, – а ведь я сам лично отвечаю и за мир на земле, и за счастье всех людей. – Он рассмеялся. – Вот, – говорит, – какими делами ворочу! А поглядеть на меня – кто я такой? Да простой рабочий!

Я дружески поправил его.

– Извините, – говорю, – Николай Николаевич, но вы не простой рабочий. А советский. Вы – гражданин великой страны Ленина.

И в этом вся суть.