Текст книги "Мастера"

Автор книги: Илья Туричин

Соавторы: Лев Куклин,Илья Дворкин,Николай Григорьев,Надежда Полякова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

День за днём

Прошёл её первый рабочий день в цинкографии. А за ним потекли другие. Мария присматривалась, училась, была упорной.

Сначала стала её слушаться чёрная краска. Растиралась быстро и уже не смела пачкать ни лицо, ни руки, ни одежду.

Потом Николай Фёдорович посадил Марию за стол травильщика. Там, где травятся клише для чёрно-белых рисунков.

Оттиски с первых клише, которые готовила Мария, были инвалидами какими-то: то в тёмных пятнах, то полосы вдоль и поперёк. Иногда оттиснется что-то серое, а что – не поймёшь: не то человек, не то корова, не то пень трухлявый!

Николай Фёдорович хмурился, но не ругал Марию. Видел, что она старается. Объяснял терпеливо. Всё приговаривал: «И Москва не сразу строилась». А если примечал на глазах у Марии слёзы, говорил: «Ну-ну, Москва слезам не верит. На мокром месте одни поганки растут!»

Мария сердито поджимала губы и начинала всё сначала…

– Ну, что ж, – сказал однажды Николай Фёдорович, кое-чему научилась. – Поработай в чёрно-белом цвете в полную силу. Пусть пальцы привыкнут. Они у травильщиков должны за мыслью и за глазом идти сами по себе. Только ты подумаешь, только в мыслях увидишь, а пальцы уже делают. Так и до цвета с тобой доберёмся. Главное, чтобы пальцы верили, что они умеют. Чтобы работали, на голову не оглядываясь. Как оглянутся, так и ткнут не туда.

И Мария работала, работала, работала…

Наступила осень. Пожелтела и опала листва. Пошли дожди. Пальцы Марии научились точно держать инструмент. Кисточка в её руках не дрожала.

Выпал снег. В садах и парках он лежал пушистый, голубоватый. А глаз у Марии стал уже быстрым, намётанным. Только разок взглянет на клише – и сразу видит, что надо, делать.

Где при печати должна краска лечь погуще, где, наоборот, черноту надо ослабить. А где и вовсе убрать.

Потом снег осел. На улицах вдоль домов появились натянутые верёвки с красными флажками – ограждения. С карнизов обивали сосульки. Мария работала над чёрно-белым клише, а Николай Фёдорович был ею доволен.

Весна разбудила дремавшие цвета.

Ярко зазеленели газоны.

Красили к празднику дома.

На углах продавали маленькие букетики фиалок, нежные нарциссы на тонких стебельках.

Прохожие сменили тёмные зимние пальто на яркие весенние.

Мария подошла к Николаю Фёдоровичу:

– Когда же, Николай Фёдорович, дадите мне с цветом работать?

Мастер посмотрел на неё задумчиво и неожиданно спросил:

– Какого цвета Нева?

Мария не смогла сразу ответить. Потом сказала:

– Серая, наверно…

– Гм… Бывает и серая, а бывает и не серая… – Николай Фёдорович посмотрел на Марию серьёзно: – Присматривайся к цвету. Всегда. Везде. Пригодится.

Вечером Мария подошла к Неве, посмотрела и замерла поражённая.

Под загустевшим небом река была не серой, а синей-синей. А противоположный берег подёрнут дымкой.

Мария стояла, облокотившись на парапет, и смотрела.

Зашло солнце. Небо и вода стали быстро темнеть, густеть.

Почернел противоположный берег.

Вода стала хмурой, серой, и только на гребешках волн оставались лёгкие синие блики.

«Неужели я не видела этого раньше? – подумала Мария. – Да нет, видела!»

Разное небо (Рассказ о синем цвете)

Когда Маша была маленькой, она жила вместе с родителями в деревне Садки. Здесь всё-всё вокруг было разным: и тёмный бревенчатый дом, и маленькая речка-речушка с песчаными берегами и прозрачной водой, в которой мелькали весёлые тени-рыбёшки. И высокие сосны над речкой.

И вот семья переезжает в город. Прощай, речка! Прощайте, сосны!

Пока добирались до станции, Маша очень устала и заснула. А утром проснулась в шумном тряском вагоне.

За окошком было утреннее унылое небо.

Поезд прогрохотал над мутной речкой по железному мосту, пробежал вдоль высоких хмурых заборов и остановился.

– Приехали, – сказал отец.

Город Маше не понравился. Улицы были серыми, словно нахохлившиеся воробьи.

Потом в незнакомой комнате папа и мама распаковывали и раскладывали вещи, а Маша сидела у мокрого окошка, смотрела на пустой серый двор и вздыхала, вспоминая родную деревню, синюю речку-речушку, золотые сосны и жёлтый прибрежный песок.

Грустно было Маше на новом месте. Грустно и неуютно.

А утром папа повёл Машу посмотреть город.

Что за чудо?

Улица была совсем не вчерашней, и дома другими, и прохожие не хохлились, как воробьи. Они шагали, постукивая каблуками по каменным плитам, и все до одного улыбались.

По синим оконным стёклам прыгали солнечные зайчики. Дворник сметал с панели синюю лужу, метла в его руках мурлыкала, и лужа тоненько подпевала метле, весело утекая в дырочки люка.

Намытые трамваи радостно перезванивались друг с другом и выбрасывали к небу ярко-голубые искры.

И небо было чистым, синим-синим, таким же, как над маленькой речкой-речушкой дома, в деревне.

Маша вертела головой направо и налево, глядела во все глаза, и улыбка растягивала её рот до ушей. Просто нельзя было удержать её, эту улыбку.

Мария стояла, облокотившись на парапет, смотрела на синеву в волнах и улыбалась. Улыбалась, как тогда, в детстве.

«Удивительно, сколько радости приносит синий цвет, как синее небо создаёт настроение! Оно отдаёт свой цвет воде. И стенам зданий. И парапетам набережных, и зелени садов, – подумала Маша. – Нарисует художник такой вечер. А тебе придётся делать клише. Передать при печати всю игру цвета, блеск волн, свет и тени. Сможешь?» – спросила себя Мария.

И замерло сердце.

Надо присматриваться, присматриваться ко всему. Научиться улавливать оттенки цветов, сочетания, переходы одного цвета в другой. Чувствовать цвет сердцем. Кажется, так сказал Николай Фёдорович?

Скорей бы, скорей бы дали поработать с цветными клише!

Простуженная земляника

День начался как обычно. Мария села за свой стол, взяла в руки одну из приготовленных ещё вчера цинковых пластинок и стала её рассматривать.

Подошёл к ней Николай Фёдорович.

– Вот что, Мария, переходи-ка на цвет. Пора.

Мария побледнела от волнения. Вот оно! Сколько ждала, а получилось всё равно неожиданно.

– Да ты не волнуйся, – сказал Николай Фёдорович и улыбнулся. – Работа для начала простая. Цветные вклейки надо сделать в книжку. Проще простого работа.

Он разложил перед Марией цветные фотографии: земляника, чёрная смородина, красная смородина, малина, крыжовник. Ягоды висят на зелёных веточках, аппетитно поблёскивают.

– Проще простого, – повторил Николай Фёдорович. И отошёл от Марииного стола, чтобы не мешать.

Мария немного посидела просто так: надо было успокоиться. А то в пальцах появилась мелкая дрожь, будто они страшились долгожданной работы.

Потом отобрала клише, на которых были ягоды земляники.

Она обработает эти клише так, чтобы из четырёх красок – жёлтой, красной, синей и чёрной – сложились новые цвета. У неё получится и зелёный на листьях, и нежно-розовый на кончиках ягод, и сами ягоды будут ярко-алыми, как на фотографии.

И всё это с помощью тех точечек, которые ей когда-то показал Николай Фёдорович.

Каждая точечка даёт оттиск – крохотный, без увеличительного стекла и не увидишь! Но точечек много. А когда их много, они сливаются для нас в рисунок. Самих точечек глаз не замечает.

Бывает так, что цвет слаб. Надо бы поярче. Надо бы точечек побольше да погуще. А где их взять? Точек не прибавишь, их на каждый квадратик определённое количество. Ни больше, ни меньше. Как быть?

Вот тут-то травильщик и идёт на хитрость: начинает точечки тихонечко расплющивать, чтобы верхушечки их стали пошире. Тогда и цвет станет погуще.

Старалась Мария, как могла. Глаза покраснели от напряжения.

Обедать не пошла, какой тут обед! Первый раз в жизни цветные клише делаешь!

Сидит Мария над цинковой пластинкой, словно колдует: то иголочкой помятую точечку поднимет, то где-то приплюснет. Работает, а сама на фотографию земляники посматривает.

Не мало ли красного, не поубавить ли синего? Чтобы в печати вышло всё, как на фотографии.

Тут ещё одна трудность подстерегает травильщика: на фотографии земляника кончиком влево смотрит, а на клише наоборот кончиком вправо. Если на фотографии густая листва в левом углу, на клише – в правом. К этому не сразу привыкнешь. Попробуй-ка перерисовывать картинку наоборот!

Закончив одно клише, Мария подошла с ним к печатнице:

– Тётя Дуся, тисните, пожалуйста, синюю краску.

– Синюю? – удивилась тётя Дуся.

– Синюю.

Тут Николай Фёдорович подошёл, взял клише, осмотрел, кивнул серьёзно.

– Делайте, что мастер велит.

Это он Марию мастером назвал. Приятно Марии. Вернулась она к столу, работает.

Потом жёлтую краску тиснули.

Потом красную.

Потом чёрную тиснули.

А когда взглянула Мария на свою законченную работу, даже в глазах у неё потемнело: средь бурых листьев висят лиловые ягоды земляники с синими кончиками, словно простуженные.

Глянул на её растерянное лицо Николай Фёдорович и рассмеялся. И печатница тётя Дуся рассмеялась, и все, кто был рядом. Без зла, весело. Уж очень забавные получились на оттиске ягоды, а ещё забавнее было растерянное лицо Марии.

Ей плакать хотелось от неудачи. Но она не заплакала. Засмеялась вместе со всеми. И смеялась до тех пор, пока из глаз сами по себе не закапали слёзы.

Наконец Николай Фёдорович сказал:

– Ладно, Мария, не расстраивайся. И не такое бывает. Я вон почти уже мастером был, а однажды синие лица да лиловую речку сделал. А уж про небо и говорить нечего! Такого неба и в природе-то нет! Ты в музеях бываешь?

– Редко.

Николай Фёдорович нахмурился:

– Напрасно. Живопись нам, травильщикам, надо знать, как вещи в своей квартире. Если, конечно, хочешь стать мастером.

– Я стану… я непременно стану, – прошептала Мария и потупилась. – А с… этим что?

Николай Фёдорович посмотрел на лиловые с синими простуженными кончиками ягоды и улыбнулся.

– А ничего страшного не произошло. Всё сделано верно. У меня глаз намётанный!

– Верно? – переспросила Мария.

– Только краски перепутала, когда клише тёте Дусе отдавала. Вместо красной синюю просила оттиснуть. А я велел, чтобы печатали по-твоему.

– Зачем?

– Для науки.

Мария вернулась к своему столу и задумалась. Жёлтый, синий, красный, чёрный – четыре цвета, но если по-настоящему овладеть ими, можно воспроизвести на бумаге всё: тончайшие оттенки и полутона.

Только надо овладеть ими. Надо продолжать учиться видеть и понимать.

Как же она сегодня с клише для красной краски сделала синие оттиски?!

Красный цвет – яркий, торжественный, гордый.

Пионерский галстук и партийный билет (Рассказ о красном цвета)

Когда Маша ещё в деревне жила и была маленькой, ей нравилось всё весёлое, яркое. А больше всего алые маки под окошком.

Однажды летом приехала к ним отдыхать из города девочка Нюша. Было у неё ещё одно имя, незнакомое и очень красивое – пионерка. На шее Нюша носила яркий, ярче маков, красный галстук. Она рассказывала, что в городе многие ребята носят красные галстуки, и научила деревенских ребят петь песню «Взвейтесь кострами, синие ночи…»

Ах, как Маше хотелось носить такой же красный галстук!

Однажды, когда мамы не было дома, Маша взяла ножницы и отрезала угол ситцевой занавески. Занавеска была не совсем красной, а с белыми цветочками. Но Маша повязала его на шею вместо галстука и зашагала по улице, распевая во весь голос:

 
Взвейтесь кострами,
Синие ночи.
Мы – пионеры,
Дети рабочих!
 

Мама хотела было наказать Машу за испорченную занавеску, но не наказала, только рукой махнула.

Когда переехали в город, Маша пошла учиться в школу. Часто мальчишки дёргали её за косы, но она не плакала, сдерживала слёзы и отходила в сторону.

А в один прекрасный день Маша была дежурной. На рукаве у неё алела красная повязка.

Мальчишка пробежал и толкнул Машу. Маша, неожиданно для себя, схватила его за шиворот и сказала тихо, почти шёпотом:

– Я дежурная. У меня повязка красная.

И наверно, было у Маши при этом такое лицо, что мальчишка испугался. Он весь как-то сник и сказал:

– Больше не буду.

И ещё один день помнит Мария. Один день августа 1944 года.

Она стояла перед товарищами.

Жёлтое солнце замерло в голубом небе.

Стих ветер.

Умолкла листва.

Ромашки повернули к Маше свои лица.

Стало торжественно и тихо.

Только Мариино сердце билось часто и гулко.

Полковник со строгим лицом подошёл к Марии и сказал:

– Поздравляю вас, товарищ Щаденко. Коммунисты оказали вам высокое доверие, приняв вас в свои ряды.

И полковник вручил ей маленькую красную книжечку – партийный билет. От неё словно исходило тепло, от этой маленькой красной книжечки. Оно доходило до сердца, и сердце теплело.

Мастерство

Уже забылась история с лиловой земляникой. Мария работала цветным травильщиком и училась. Сначала цветоведению, науке о цвете, потом два года изучала живопись в школе-студии. Она подчиняла себе краски, подружилась с ними.

Мария стала своим человеком в музеях. Сотрудники привыкли к худенькой темноглазой женщине, которая подолгу стояла перед какой-нибудь картиной, чуть щуря глаза, словно ощупывала взглядом каждый мазок художника, стараясь понять, почему он предпочёл именно этот цвет, а не другой.

Вечерами дома Мария читала книги о выдающихся живописцах, знакомилась с их письмами, с их взглядами на искусство, рассматривала их рисунки.

Медленно, шаг за шагом, простая работница проникала в тайну цвета, в тайну сочетания цветов, в тайну творчества.

И трудилась, трудилась, трудилась, не отказываясь ни от какой работы, ни от самой простой, ни от самой сложной.

Однажды её вызвал к себе директор типографии.

– Такое дело, Мария. Заказали нам альбом. Для международной выставки. Работа тонкая. Картины из Третьяковской галереи, из Русского музея. Лучшее отобрано. Подумали мы тут посоветовались и решили тебе эту работу поручить. Чтобы одна рука травильщика была. Ведь у каждого из вас своя манера, свой, что ли, почерк. Возьмёшься?

– Возьмусь, – сказала Мария и покраснела. Ей показалось, что директор может принять её ответ за хвастовство.

Не день, не месяц работала Мария над альбомом.

Не сразу всё получилось. А так хотелось, чтобы картинки в альбоме ничем не отличались от самих картин.

И в Русский музей ходила она не раз. И в Москву, в Третьяковскую галерею ездила.

И вот настал день, когда Мария принесла ещё пахнущие краской оттиски в кабинет директора. Там собрались мастера-травильщики, художники, начальники цехов. А нет более строгих судей, чем товарищи по работе.

Мария очень волновалась.

А оттиски медленно переходили из рук в руки и ложились один за другим на директорский стол.

– Что скажете, товарищи? – спросил директор.

– Да что ж скажешь, – откликнулся Николай Фёдорович. – Такую работу не стыдно на какую хочешь выставку посылать. Словно в музее побывал. Не зря я её учил.

– Спасибо, Мария, – сказал директор.

– Уж не Мария, а Мария Васильевна, – сказал Николай Фёдорович. – Теперь и мне не грех у неё поучиться!

– Что вы, Николай Фёдорович! – покраснела Мария.

– А вот так, Мария Васильевна!

И, как бы признавая Мариино мастерство, с того самого дня стали её звать в типографии по имени-отчеству – Мария Васильевна.

Слава

Всего четыре краски у Марии Васильевны: жёлтая, красная, синяя, чёрная.

А как раскрылись они!

Сколько принесли ей счастья!

Ведь нет для рабочего человека большего счастья, чем принести радость людям, стране своей.

И не просто сделать работу, а сделать с блеском, с мастерством. Вложить в свою работу не только труд и опыт, но и талант свой, и душу, и жар своего сердца.

На тракторе не пишут, кто его сделал.

На домах не высекают имён строителей.

Мы не знаем поимённо всех, кто вырастил и испёк хлеб, кто соткал материю и шил нам одежду.

Но всё, что нас окружает, всё-всё сработано рабочими руками. Сильными, умелыми и точными, душевными рабочими руками.

Мы не знаем рабочих поимённо, но есть у всех одно огромное гордое имя – рабочий класс.

Он творец всему и хозяин. Ему наша благодарность, наше уважение, наша любовь.

Недавно собрались вместе и наборщики, и печатники, и травильщики.

Было торжественно и празднично. Все радостно улыбались и долго дружно хлопали в ладоши, когда Марии Васильевне Щаденко вручили награду.

Родина наградила её орденом Октябрьской Революции.

Мария Васильевна стояла перед товарищами взволнованная.

Орден лежал на ладони: в золотых лучах красная звезда, а в ней – серебряный крейсер «Аврора» на Неве. Над «Авророй» – алое знамя, а на знамени золотые буквы – «Октябрьская Революция».

Слёзы счастья туманили глаза. И сквозь слезы Мария Васильевна видела, как сплелись на её ладони четыре цвета: чёрный, жёлтый, синий и красный.

Николай Федорович Григорьев. Дядя Русаков и мальчики

Саша мечтает о кнопках

Я дедушка. Бывает, вспомнится – и расскажу что-нибудь из своей жизни.

Слушатели мои – внук Алёша и его приятель Саша. Один первоклассник, другой второклассник уже.

Алёша темноволосый, Саша светленький.

За играми – то вместе, то врозь по углам. То дружат, то подерутся.

Но стоит мне начать про войну – сразу между ними мир и согласие. Сядут в обнимку, дыхание затаят, слушают.

Вот и сегодня у нас вечер рассказов. Готовиться мне недолго: сам участвовал в боях – и с белогвардейцами в гражданскую войну, и с немецкими фашистами – в нынешнюю.

А пока читаю газету. Жду, когда Алёша приготовит уроки.

– Кончил! – говорит он наконец и подаёт мне тетрадки.

Проверяю. Всё правильно.

Ждём Сашу. Он в нашем же доме, только выше этажом.

Но вот и сам Саша. Влетает вихрем:

– Нн-нне… опоздал?

Я откладываю газету. Можно начинать.

Однако не так-то просто усадить Сашу.

У него новость:

– Слыхали, какая появилась машина?.. Арифметику делает. Только сунь в неё тетрадку, нажал кнопку – и готово. В полсекунды задачу решает. Хоть самую трудную. А надбавь ещё несколько секунд – за всех школьников решит. Даже за весь город может… Вот здорово, а? Эх, мне бы такую машину. На день рождения – вместо всяких там подарков!

Саша не забывает и друга.

– Я и за тебя, – говорит, – кнопку нажму. Обязательно.

Но Алёша в арифметике силён. Вот если бы от уроков труда избавиться – другое дело. Задают клеить коробки, а у него пальцы склеиваются. Будто в перепонках, как у гуся.

– Деда, – говорит Алёша, называя меня на свой лад. И заглядывает в глаза. – Скажи, а ты подарил бы мне машину?

– Это чтобы клеила коробки? А тебе только кнопку нажимать?

– Ага! Щёлк – и класс завален коробками до потолка! А ещё…

У Алёши, вижу, глаза разгораются. Ему уже мало коробок: все задания по труду готов свалить на машину.

– Эх, – говорю, – мальчики, мальчики… Да ведь от таких ваших машин не польза, а вред! В самом деле. Представьте, что вдруг бы появились машины, которые всё делают за человека…

Алёша и Саша переглянулись.

– А чем плохо? Это даже очень хорошо!

– Согласен, – говорю, – хорошо! Но надолго ли?.. Вот идёт поезд. Вдруг что-то испортилось. Машинист тычет в кнопку, тычет, а поезд ни с места. Что испортилось, машинист не знает, ведь его учили только кнопки нажимать. Значит, слезайте, пассажиры, в чистом поле, тащитесь с чемоданами пешком.

Ещё пример.

Мельница. Зерно мелют машины – мельнику только кнопку нажать. Бац – в машинах поломка. И целый город остаётся без хлеба.

Кто же вновь пустит мельницу? Да никто. Ведь люди умеют всего лишь нажимать кнопки.

Так, одна за другой, износились бы, поломались все машины на свете. Выпали бы кнопки из гнёзд – значит, и нажимать не на что!..

И остались бы люди без хлеба, без одежды, без домов, без поездов.

Слушатели мои притихли. Молчат, озадаченные.

– Есть, – говорю, – о чём подумать, не правда ли.

– Мы подумаем, – согласились оба. – А про войну будет?

– Конечно! Я же обещал.

И рассказал я ребятам вот какую историю…

Случай в бою

«Идёт война народная, священная война!»

Это не только в песне пелось. Фашистская Германия обрушилась на нас всей силой своего оружия. Мы выдержали удар, а затем и разгромили врага, потому что отпор врагу был всенародным.

Дни и ночи не остывали печи на заводах Сибири и Урала.

Там строили самолёты, танки, изготовляли пушки, минометы.

Всё это тотчас же вступало в бой.

Отлично был вооружён и сам солдат: в руках автомат, пояс обвешан гранатами. Грозен советский солдат в атаке.

С этого я начал рассказ.

– Но знавал я, – говорю, – одного сержанта, который воевал без оружия.

– Ага, понятно, – сказал Саша. – Это был силач, как Власов или Василий Алексеев.

– Нет, – говорю, – вовсе не силач. Ростом, правда, высок, темноволосый, как вот ты, Алёша. Ну, разумеется, здоров, вынослив – иначе какой же это солдат. Однако гирь и штанг не поднимал.

– А я уже догадался! – сказал Алеша. – Это был пластун. Прижмётся к земле – и ползком, ползком незаметно. А потом как вскочит – бах, бах, бах! – и закидает фашистов гранатами!

– Нет, – говорю, – не брался сержант за гранаты.

Саша:

– А что же у него было?

– Только руки, – говорю. – Но руки умелые. Трудолюбивые… А в бою не обойтись без умельца. Хотите расскажу, как он сам вышел из беды и полк свой выручил?

Ребята уже сидят рядышком. Приготовились слушать.

– А как его звали, сержанта?

– Русаков, – говорю, – Николай Николаевич Русаков.

Итак…

Когда началась война, Русаков был красноармейцем. Однако свой почётный долг перед Родиной выполнил, срок отслужил. Теперь только бы домой, в Ленинград. Мечтал о родном заводе.

Но – началась война…

В первых же боях с немецкими фашистами Русаков отличился. Стал сержантом.

Понадобился в полку радист – Русаков стал радистом: руки-то у него умелые, да и голова на плечах!

Бережёт Русаков свою рацию. Обзавёлся мягкой тряпочкой – чтоб ни пылинки на аппарате. Когда рацию включает, садится в землянке так, чтобы заслонить собою аппарат. В землянке тесно, ходят, толкают Русакова в спину, но ему хоть бы что: был бы аппарат в безопасности.

А когда полк получает приказ: «Вперёд!» – Русаков погружает аппарат в пароконную тележку, да так бережно, как мать кладёт дитя в люльку.

Бережёт Русаков свою рацию. Зато и действует она безотказно.

Но берёг, да не уберёг!

Стряслась беда…

Но надо рассказать по порядку.

Однажды командир полка разрешил бойцам отдохнуть.

Увидел Русаков стог сена. Обрадовался.

– Ишь как нам повезло! Там и заночуем, – сказал он своим товарищам.

Придвинули к стогу тележку с рацией. Дали волю лошадям, чтобы покормились свежим сеном. А сами в стог – как в тёплую нору.

Проснулись от грохота. Мигом выскочили из-под стога. Что случилось? Ночь, темно, ничего не понять…

Но тут ударило в нос едкой гарью.

– Да это авиабомба разорвалась! – сказал Русаков.

Как только в стог не угодила!

Прислушались: так и есть, в ночном небе – шум удаляющегося фашистского самолёта.

Тронулись в путь.

Пофыркивают лошади, дружно тянут тележку.

В тележке трое: Русаков, его помощник, тоже радист (дежурить-то приходится круглые сутки, вот и сменяют друг друга у аппарата), третий солдат на облучке – правит лошадьми. И ещё рация в тележке. На ночь укрыта брезентом: это её одеяло.

– Однако пора уже рации проснуться!

Откинул Русаков в сторону брезент, нащупал в темноте телеграфный ключ. Выстукивает:

«С добрым утром, товарищи! Приступаю к работе…»

И вдруг – что такое: впустую стучит ключом… Рация не действует.

Страшно подумать: вот-вот завяжется бой, а полк без радиосвязи!

Русаков тормошит помощника:

– Пробуй ты. У меня что-то руки дрожат…

Тот за ключ. Но рация по-прежнему молчит.

– Да что же с тобой случилось, молчальница?!

Наконец понял Русаков: от авиабомбы это. Тряхнуло рацию взрывом.

– Чинить, скорее чинить!

Впопыхах чуть не включил ручной фонарик. Как раз на вспышку света посыпались бы бомбы. Вот они, опять гудят в небе фашистские самолёты!

Русаков накрылся с головой брезентом.

Втащил туда же, под брезент, помощника.

– Держи! – сунул ему фонарик. – Посвети!

А сам осторожно открыл рацию.

Перед глазами – пучки и переплетения тонких проволочек. А повреждения не видать.

Снаружи голос:

– Радист!

– Кто там ещё? Не мешайте!

Выглянул из-под брезента, видит – конный из штаба. С пакетом.

– Велено передать по радио. Срочно! – Завернул лошадь и ускакал.

Раскрыл Русаков пакет, а в нём приказ батальонам и ротам.

Полк вступает в бой.

И понял в эту грозную минуту радист: за успех полка в бою и за жизнь товарищей – он, только он в ответе!

Но как же чинить радио, если не видать повреждения.

И Русаков решил довериться своим рукам. Шепчет: «Ведь вам привычно, в аппарате чистоту наводили, значит, не заблудитесь. Так выручайте же, выручайте!»

И побежали пальцы по проводничкам – будто канатоходцы по своим канатам. С проволочки на проволочку, с проволочки на проволочку – всё стремительнее, всё быстрее…

Вдруг стоп!

Провалился палец.

– Пффуу… – с облегчением вздохнул Русаков. – Вот он, обрыв!

И – за щипчики.

Подцепил и выводит наружу обломившийся кончик проводника.

А сам уже смеётся, шутит:

– Шалишь, приятель, будешь работать!

И вот уже ключ пружинит под рукой.

Ожила рация.

«Я Сокол, я Сокол… – выстукивает Русаков. – Передаю боевой приказ командира полка…»

На этом я закончил рассказ.

Молчат мальчики. Лица сосредоточенные, лбы нахмуренные… Задумались.

– А страшно было там, – заговорил Саша. – Чинит он, чинит, а бой идёт… а связь не получается… Так и побить нас могли! Сколько же полк воевал без рации?

– Знаю, – говорю, – Саша, одно: всё произошло быстрее, чем я успел рассказать. Батальоны и роты приказ получили вовремя.

Только командир полка и заметил, что радиосигналы побежали в эфир несколько позже, чем следовало.

Заметил потому, что, надев наушники, глядел на часы. Да и подумал мельком: «Спешат, как видно, мои. Или у радиста чуть отстали. Надо будет нам сверить часы для точности». После боя стало известно, что случилось с рацией и как она была починена.

Командир полка вызвал сержанта Русакова и долго в изумлении глядел на него.

«Это невероятно… – заговорил он наконец. – Ночью, в тряской тележке… скрючившись под брезентом… Сложнейшее устройство – и вы наугад… Да какие же у вас умные пальцы, сержант! Золотые руки!»

Командир полка привлёк к себе Русакова, и они обнялись.

А вскоре на груди радиста красовался орден Красной Звезды.

Мальчики повеселели.

– Вот это да!.. Ну и здорово!.. Ему и оружия не надо… Ну да, оружие только бы мешало!

Потом Алёша сказал:

– Вот бы поглядеть на эти руки…

И Саша вслед за ним:

– Вот бы…

Я взял отложенную газету.

– Кажется, – говорю, – вам повезло, мальчики… До сих пор я не знал, жив ли сержант Русаков, чем для него кончилась война… Но вот…

Я развернул газету:

«…Последние известия. Москва, Кремль. Состоялась сессия Верховного Совета СССР. Приняты важные государственные законы, и депутаты разъехались по своим родным городам и сёлам.

Возвратились с сессии и ленинградцы. Среди них…»

– Слушайте, ребята, читаю: «Депутат Верховного Совета Герой Социалистического Труда Николай Николаевич Русаков».

Алёша:

– Депутат – это значит государством управляет? Ведь у Верховного Совета, ты говорил, вся власть в стране?

– Запомнил? Молодец… А ты, Саша, вижу, чем-то недоволен? Почему отвернулся?

Мальчик – со вздохом:

– А тогда и ходить к Русакову нечего. Вон он какой важный стал.

Алёша рассмеялся:

– Эх ты, даже Конституции не знаешь. А ещё второклассник!

– А ты, – говорю, – Алёша, не потешайся над товарищем. Знаешь, так объясни.

– Конечно знаю. Депутат у нас – избранник народа. Поэтому к нему может каждый-каждый прийти, и он о каждом позаботится. Вот как!

Тут Алёша – вот вьюн! – под мышку мне – и к газете. Уткнулся в напечатанное и дочитал раньше меня: «… депутат Русаков, рабочий завода «Электросила». – Таким же винтом обратно: – Русаков – рабочий! С «Электросилы». Ударник коммунистического труда!.. Понял?»

Кончилось тем, что оба запросились на завод.

– Деда, это можно? Пожалуйста!