Текст книги "Семейные тайны"
Автор книги: Илона Хитарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
– Так вы желаете?..
– Желаю!– Джули решительно повернула к дому и пошла на полшага впереди него. Мишелю ничего не оставалось, как идти за ней, сдерживая в себе пронзительное желание схватить ее за плечи и прижаться губами к темному блестящему завитку на затылке.
Джули чувствовала его дыхание у своего левого плеча и думала, не стоит ли ей, наплевав на условности этикета, броситься к дому бегом.
Общество Мишеля опьяняло и пугало ее. Она, такая самоуверенная и находчивая, совершенно терялась в его присутствии. Когда они были далеко друг от друга, ничто не мешало ей предаваться светлым и воздушным мечтам о нем. Но живой Мишель буквально сводил ее с ума. Она не могла смотреть в его пронзительные зеленые глаза под тонкими черными бровями, чувствовать исходивший от него особый, только ему присущий запах и особенно принимать как должное прикосновение его рук к своим ладоням.
Он весь был слишком яркий, слишком горячий, слишком живой, чтобы она могла с ним разговаривать так, как разговаривала с другими людьми… В его присутствии волна эмоций захлестывала ее с головой, и, не зная, как с этим справиться, она устремлялась в бегство – подальше от него, поближе к светлым и безопасным мечтам о нем…
Шедший позади Джули Мишель чувствовал, что с каждым шагом, приближающим их к дому, напряжение в его душе растет, подходя к высшей точке. Он должен был немедленно, сейчас же сделать что-нибудь такое, что раз и навсегда прекратило бы его сомнения…
«Ну и черт с ней, если я ей на самом деле противен, пусть эта свадьба срывается ко всем чертям», – подумал Мишель и сделал то, на что, как ему казалось, он не отважился бы никогда в жизни.
Нагло, как пьяный гусар, ухватив Джули за край верхней юбки, он потянул за нее и, повернув к себе девушку, потерявшую от неожиданности равновесие, начал ее целовать. Он делал это совсем не так, как мечтал – трепетно и осторожно. Мишель держал Джули в своих объятиях так, как держат долгожданную добычу, приз, который оказался в руках лишь на мгновение и может быть в любую минуту потерян. Он старался взять от этого мгновения все, что только оно способно было ему дать…
«Кажется, он меня целует, и мне это нравится»,– констатировала в какой-то момент для себя Джули совершенно очевидную, банальную, но такую важную сейчас для нее истину… Ей вдруг показалось, что она перешагнула какой-то невидимый порог, – порог, за которым мечта и реальность становятся единым целым, и обняла Мишеля так же крепко, как он обнимал ее…
В эту секунду Мишель понял, что люди умеют летать. Он чувствовал себя Наполеоном и Александром Македонским в одном лице, ибо все их завоевания по отдельности казались ему незначительными, по сравнению с только что одержанной победой. Почувствовав, как руки и губы Джули ответили ему, он осознал, что выиграл свой самый желанный приз – любимая девушка не просто будет его женой. Она будет его любить – горячо, по-настоящему, так, как мечтали все мужчины на свете с того самого дня, как вкусившему яблоко Адаму довелось впервые взглянуть на Еву глазами мужчины.
Когда через два дня в украшенной цветами деревенской церкви шло венчание, гостям казалось, что жених и невеста отмечены особым, божественным благословением – так ярко светилось счастье в их глазах, так нежно и пристально смотрели они друг на друга, боясь хоть на секунду отвести взгляд в сторону.
Старые и молодые, влюбленные и одинокие с удовольствием наблюдали за молодой парой, видя в их радости доказательство того, что счастье и любовь существуют на свете. И только некоторые, с меркантильным взглядом, могли оторваться от их лиц и взглянуть на изумительные бриллианты и аквамарины, украшавшие невесту. Говорили, что жених взял у родных в долг большую сумму и за два дня до свадьбы поздно вечером ворвался в лавку самого известного из городских ювелиров, требуя продать ему лучший из выставленных на продажу гарнитуров. Пессимисты утверждали, что подарок был сделан по требованию невесты, пригрозившей отменить свадьбу. Оптимисты же верили, что этот дар был материальным воплощением той безумной радости и эйфорического упоения счастьем, которые так редко озаряют человека…
Плотная, укутанная в шерстяную кофту тетка достала из сейфа коробку и положила ее перед Ивановым.
– Быстро вы его забираете, у нас уже кое-кто кругами ходил, надеясь выкупить – хотя цена и большая…
Иванов хмыкнул. Он знал, что цена, которую поставили гарнитуру в ломбарде, ничто по сравнению с его истинной стоимостью. Выложив на стол деньги (он только что снял с книжки почти все свои накопления), он направился к машине. Егор с видом телохранителя шел следом. Лиза робко жалась к ним – за всю дорогу до Москвы муж не взглянул на нее ни разу.
Только в машине Лиза решила нарушить молчание:
– Александр Николаевич, остальные деньги в сберкассе, давайте заберем.
– Какие деньги? – уточнил академик. На минуту ему показалось, что Лиза собирается признаться в краже денег из кабинета.
Но оказалось, Лиза говорила о другом:
– Они в ломбарде дали слишком много, я взяла только часть, а остальное положила на книжку.
– И сколько там? – иронически поинтересовался Иванов.
Лиза назвал сумму. Оказалось, что себе она взяла всего восемьдесят рублей…
Иванов, довольный тем, что гарнитур удалось вернуть в целости и сохранности, почувствовал, что на него неожиданно накатывает волна смеха:
– Ты хочешь сказать, что отдала в ломбард фамильный гарнитур потому, что тебе не хватало восьмидесяти рублей? – уточнил он у Лизы.
– Да…
Александр Николаевич посмотрел на жену, пытаясь понять, не шутит ли она, но Лиза была абсолютно серьезна.
Иванов понял, что больше не может сдерживаться. Волна хохота захлестнула его, заставив засмеяться даже молчаливого Егора.
– Бог мой, – смеялся Иванов, – из-за каких-то восьмидесяти рублей рисковать фамильными драгоценностями! Это чудо, что они не разыграли кражу или какое-нибудь стихийное бедствие и вернули его нам… Продать бы такое чудо за границей – и всю жизнь купайся по утрам в «Дом Периньоне»!
Егор выдвинул свою версию:
– Наверное, не успели додуматься. Не ожидали, что мы вернемся за ним так быстро…
– Да уж… – Академик повернулся к жене: – Ох, Лиза, какая же ты у меня дура!!! – Его рука шаловливо разлохматила ее волосы.
Лиза не рискнула поправить прическу, хотя ей очень хотелось это сделать. Жест Александра Николаевича и его слова «ты у меня…» дали ей некоторую надежду на примирение. Она боялась сбить это настроение…
Иванов велел заехать в сберкассу и возвращаться на дачу: всю дорогу он обсуждал с Егором сегодняшнее происшествие, а Лиза пыталась улыбаться, слушая, какая она у него дура, что за восемьдесят рублей была готова отдать колье, продав которое можно всю жизнь купаться в доме какого-то Периньона. На самом деле, она так и не поняла, над чем они смеются. Восемьдесят рублей были для нее огромной суммой – много лет это была почти ее ежемесячная зарплата. И было непонятно, куда могло исчезнуть колье, если она отнесла его в государственный ломбард, а срок выплаты еще не прошел. И в конце концов, кто был тот иностранный Периньон, в ванне которого было купаться лучше, чем в ванне квартиры академика?
– Егор Александрович, можно вас на минутку?
Егор с удивлением посмотрел на импозантного мужчину, стоявшего возле приоткрытой дверцы «Жигулей». Этого человека он прекрасно знал, но никак не ожидал увидеть здесь, возле крыльца своего дома.
Тем временем собеседник не терял времени даром. Изящно подхватив Иванова-младшего под локоток, он повлек его к своему автомобилю:
– Может, присядете? Нам с вами совершенно необходимо поговорить.
– О чем?
– Я все расскажу…
Недоуменно пожав плечами, Егор скользнул внутрь. Мужчина обошел капот и сел на место водителя. Машина медленно отъехала от крыльца. Они остановились через два квартала, возле непритязательного ресторанчика с крикливым названием «Сорочинская ярмарка», но внутрь заходить не стали, устроились на довольно удобной скамейке возле входа.
– Так что вы мне хотите сказать? – неторопливо поглядывая на часы, поинтересовался Егор. Подходя к дому, он уже предвкушал обещанный Леной вкусный ужин с ее фирменным мясным хлебцем, и появление неожиданного собеседника было ему явно в тягость.
Мужчина быстро уловил настроение партнера.
– Я буду краток. Так вышло, Егор Александрович, что я в курсе пропажи денег из кабинета вашего отца. Могу даже назвать купюры – итальянские лиры, три банкноты по пятьдесят тысяч.
На лице Егора отразилось явное удивление.
Собеседник довольно ухмыльнулся:
– Вас удивляет, откуда мне известен этот факт? Ведь обратиться в милицию академик не мог, хранение валюты в нашей стране является уголовно наказуемым преступлением. Это я, как честный гражданин, должен был бы пойти в соответствующие органы и сказать, что многоуважаемый Александр Николаевич Иванов совершил такое нелицеприятное деяние, как провоз и последующее хранение вывезенной из капиталистической страны наличности… Я прекрасно вижу иронию на вашем лице, Егор Александрович, мы с вами оба прекрасно знаем, что даже там, где обитают люди с «холодным сердцем и чистыми руками», определенный субъективизм тоже имеет место. За спекуляцию валютой сажают зеленых несмышленышей, а академика разве что немного пожурят и отпустят. А если учесть тот факт, что в настоящее время местонахождение денег вообще неизвестно, то состав преступления и вовсе отсутствует…
– Если вы все так хорошо понимаете, зачем пришли ко мне? – удивился Егор.
– Затем, многоуважаемый товарищ Иванов, что на этом история не заканчивается. Вчера некто Георгий, точнее Жора… Да, да, тот самый парикмахер, у которого вы любите стричься, помог вам обменять три купюры по пятьдесят тысяч лир. Не правда ли, интересное совпадение? А еще интереснее то, что вы вдруг именно вчера пожелали купить билеты в Крым, взяв на работе небольшой отпуск… Не менее занимательно и то, что покупать новый купальник и летний сарафан пошла вовсе не ваша жена, а некая сотрудница вашего института по имени Татьяна. Что вы думаете о женской логике? К чему бы девушке летние вещи в начале весны? Про запас?
Егор промолчал, но его ерзанье по скамейке сказало собеседнику больше, чем любые красноречивые тирады.
– Я догадываюсь, Егор Александрович, что вы обещали жене вернуться к ужину, поэтому, как и обещал, буду краток. Я мог бы рассказать вам немало деталей, интересных вам, но еще более интересных Александру Николаевичу. Но я ограничусь вопросом: вы хотели бы сохранить это происшествие в секрете от вашего отца?
Егор с интересом посмотрел на говорившего:
– Удивительная штука жизнь. Никак не ожидал, что такой, как вы, может выступить в роли вульгарного шантажиста…
– Жизнь вынуждает, – казалось, собеседник совсем не обиделся на колкую реплику…
– Чего надо? – по-деловому поинтересовался Егор.
– Копии чертежей проекта «Олимпия». На один день. С возвратом, – так же по-деловому отчеканил блондин.
Казалось, услышав такой ответ, Егор вздохнул облегченно. Копии «Олимпии» представлялись ему не такой неприятной вещью, как, к примеру, необходимость платить шантажисту.
– Надеюсь, вы не собираетесь продавать их на Запад?
– Упаси Боже, – рассмеялся собеседник, – я хочу получить за них звездочку здесь, в родном отечестве…
К ужину Егор не опоздал и неприятный разговор его не слишком расстроил. Иванов-младший был уверен, что, получив чертежи, блондин оставит его в покое. А кража бумаг в родном отечестве, безусловно, не являлась уголовным преступлением. Предателем по отношению к отцу Егор тоже себя не чувствовал. Александр Николаевич так часто выходил победителем в самых разных ситуациях, что его ревнивому сыну казалось вполне справедливым отрезать кусочек от славы отца и отдать другому, более нуждающемуся в ней человеку. То, что за спиной академика не за страх, а за совесть работал целый коллектив, тоже мечтавший о премиях и повышениях, Егор в расчет не принимал.
Максим блаженно пил пиво, глядя в окно и наслаждаясь приятной расслабленностью. Банная простыня закрывало его тело почти до груди, ноги покоились в уютных махровых тапочках. Из парной доносился упоительный аромат березовых веников и дорогого мыла, а стоящий перед Максимом стол украшали разнообразные закуски и напитки, достойные самого взыскательного вкуса. Но превыше физического удовольствия для него было чудесное ощущение причастностик новому, ранее не известному ему кругу людей. Максим знал, что одно это посещение бани в компании партийных монстров могло значить в его судьбе больше, чем все институтские экзамены, вместе взятые. Душу приятно согревали мысли о возможных перспективах повышения, а сердце было наполнено горячей благодарностью к самому верному из друзей – Олегу Баженову. Человеку, решившемуся ввести его в этот замкнутый мирок и тем самым давшему новый толчок партийной карьере Максима Куликова.
За столом почти никого не было, большинство гостей не вернулись из парилки, только напротив Максима два взлохмаченных партийца активно обсуждали какие-то свои дела, не забывая дегустировать отменный армянский коньячок. Точнее, лишь один из них отдавал должное коньячку. Второй же, сославшись на застарелую язву, потягивал минералку, правда, не абы какую, а и в помине неизвестный в Советском Союзе «Эвиан».
Отдавшись своим мечтам, Максим до поры до времени не прислушивался к их беседе, как вдруг звук собственного имени заставил его навострить уши.
– Слушай, я все же не могу понять, какого черта ты позволил своему Пашке работать на Сушко. Безнадежный дурак, и все его конструкторское бюро на ладан дышит. Со дня на день закроют. Пристроил бы его в какую-нибудь солидную контору. Вот, – говоривший кивнул в сторону Максима, – попроси Куликова, чтобы перед Александром Николаевичем за твоего сына похлопотал. Иванов – это фирма: премии, зарубежные командировки…
Максим сделал вид, что не слышит, о чем говорят на другом конце стола, но его щеки невольно зарделись от удовольствия. Приятно было сознавать, что эти высокопоставленные товарищи считают его человеком, способным оказать услугу,а значит, и сам он, став со временем своим в их кругу, сможет обращаться к ним с просьбами и небрежно сказать знакомым: «Да, я поговорю о вас с Петром Михайловичем…»
Тем временем любитель коньяка приговорил очередную стопочку и, видимо, уже не без влияния Бахуса, начал изливать собеседнику душу. Причем делал он это настолько искренне и эмоционально, что у Максима невольно возникло подозрение, не придумал ли любитель минералки себе язву лишь для того, чтобы, не пьянея, выслушивать хмельные откровения приятелей и использовать их в своих целях. Эта мысль так поразила воображение Максима, что он тут же дал себе слово воздерживаться от водки и чего-либо более крепкого, чем уже пригубленное пиво.
– Понимаешь, – слова из уст любителя ереванской спирто-водочной промышленности текли рекой, – если бы мой балбес хоть немного меня слушал! Но ты же знаешь эти глупости – мол, я все сделаю сам, без помощи отца. Можно подумать, что никто не догадывается, чей он сын! (На этой фразе мужчина с фужером минералки невольно крякнул – фамилия у его собеседника была на редкость запоминающаяся и необычная.) Сын пошел к Сушко, потому что решил искать свое место в развивающейся конторе. Мол, Иванов тиран и деспот, у него все раз и навсегда схвачено и определено, и молодому таланту просто некуда расти. А Сушко стоит в начале больших перемен и ему еще только предстоит стать лидером новой промышленной империи.
– А что, у него есть на это шансы? – Максим хоть и старался не смотреть на беседующих, но все же боковым зрением уловил неподдельный интерес, блеснувший в глазах «язвенника».
– А черт его знает, – дрожащая рука говорившего не сразу нашла на столе место для коньячной рюмки, и Куликов понял, что тот уже изрядно набрался. – Знаешь, я, конечно, не спец, но все же до партийной карьеры университет по нужному профилю заканчивал. Так вот, идея, которую Сушко собирается реализовать в своем проекте «Зевс», представляется мне более чем интересной. Идея Завьялова при условии использования новых пластиковых материалов, да еще оригинальная конструкция двухуровневого оповещения… Нет, в этом безусловно что-то есть…
Максим ухмыльнулся, поняв, что хоть и в тесном, почти «семейном» кругу, но мужчина уже начал выбалтывать государственные секреты людям, явно не обладающим доступом к этой информации. Очередной раз пообещав себе не напиваться, он скользнул взглядом по собеседникам, и его глаза столкнулись с острыми зрачками любителя «Эвиана».
Куликов сразу отвел глаза, но даже этого короткого пересечения взглядов оказалось достаточно для того, чтобы понять: его внимание к разговору не осталось незамеченным. Более того, его собственная реакция тоже уже давно является объектом пристального наблюдения сотрапезников. Точнее, лишь одного из них, поскольку второй был настолько пьян, что совсем не обращал на Максима внимания.
«Интересно, зачем я ему нужен? – подумал Максим, разглядывая подтаявшие мартовские сугробы за окном. – Интересуется моим мнением о Сушко? Ждет, хватит ли у меня бестактности вклиниться в беседу? Или же просто собирает информацию о новом человеке?»
Додумать эту мысль до конца Максиму так и не удалось. Хлопнувшая в предбаннике дверь возвестила о приходе новых претендентов на угощение, и Максим дружелюбно заулыбался огромному, красному как вареный рак, но явно очень довольному жизнью Олегу. И все же, раскладывая по тарелкам ароматную селедочку, он мысленно напомнил себе: вечером надо еще раз обмозговать услышанный разговор. Было в нем что-то важное, что-то, о чем он не успел подумать, наткнувшись на острые глаза наблюдавшего за ним партийца.
Иванов спятил. Таково было общее мнение сотрудников. До сдачи проекта осталось совсем мало времени, а явившийся с утра в лабораторию шеф повелел прекратить работу. Инженерный состав с десяти утра трудился над созданием чертежа, отличавшегося от первой версии, как помидор от ананаса, и никто не понимал, зачем это нужно, если предыдущая идея была не только блестящей, но и очень близкой к практической реализации. Сегодняшняя дурь начальства определенно превзошла все, что было раньше.
Конечно, коллеги академика не сомневались в том, что он гений, а гениям, как известно, свойственна определенная бесшабашность и неразумность, которую им следует снисходительно прощать. Легко можно было предположить, что академику во сне явилась светлая мысль, которую он захотел как можно скорее воплотить в жизнь. И его сотрудники совсем не возражали бы против этого, если бы не предстоящий конкурс. Как бы ни была хороша идея Александра Николаевича, ее надо было еще отшлифовать, обкатать, превратить в сотни чертежей и десятки моделей, которые, в свою очередь, требовали многочисленных корректур и экспериментальных проверок. Неумение доводить идею до конца было известным недостатком академика. В молодости он немало от этого страдал, да и теперь его заместителям было не всегда просто укрощать полет творческой фантазии шефа в угоду текущим финансово-хозяйственным делам учреждения. Иванов был готов до бесконечности генерировать идеи, совершенно не согласуясь с тем, что периодически надо отвлекаться от творческого процесса, превращая интеллектуальные конструкции в конкретное финансирование подразделений. В институте ходила шутка, что работа над любым проектом состоит из двух стадий. Первая стадия – академик Иванов в одиночку делает проект. Вторая стадия – десять тысяч сотрудников с большим трудом отдирают академика Иванова от проекта, чтобы сдать принимающей комиссии.
Как только утром стало известно, что академик за ночь изменил концепцию «Олимпии», к нему тут же выстроилась на прием очередь сотрудников, традиционно исполняющих роль «укротителей» бурной деятельности шефа. Представительная делегация во главе с Семеном Семеновичем Степниным ворвалась в кабинет, преисполненная решимости во что бы то ни стало охладить творческий пыл начальника и убедить его спокойно завершить работу над «Олимпией» согласно избранному проекту.
Семен Семеныч был в коллективе фигурой особенной. Бывший партийный начальник, формально он играл при Иванове роль зама, а неформально – роль идеологического куратора. Ни черта не понимая в том, что происходит на заводе, не зная даже элементарного курса школьной физики, закостенелый аппаратчик был изначально обречен на роль всеобщего пугала. Тем не менее этого не произошло. Более того, между директором и замом сложились вполне дружеские отношения. Степнин обладал редким талантом трезвой самооценки и не претендовал на компетентность в незнакомых ему областях. Он тихо и мирно ограничивал свою деятельность тем, что обеспечивал контакт между империей Иванова и внешним миром. В 70-х годах никто и в помине не слышал о «паблик релейшенз», но, по сути, Семен Семенович занимался именно этим. Памятуя, что в министерстве сидят лица, отнюдь не настолько компетентные, как сотрудники Иванова, он изводил весь институт, заставляя по сто раз переписывать годовые отчеты. Когда он сам начинал понимать, о чем идет речь, отчет считался готовым к публичному оглашению. Такая практика немало способствовала процветанию ивановской империи. В отличие от многих других учреждений, возглавляемый Александром Николаевичем комплекс казался верховному руководству деятельным и полезным. Он не проводил исследования «по поводу непонятно чего в контексте чего-то неизвестного», а делал, согласно отчету, ясные и полезные вещи. Как говорил по этому поводу сам Степнин: «С точки зрения министра, открытие каких-то там альфа-бета лучей ничто по сравнению с производством кофемолок».
Когда стало известно, что Иванов ни с того ни с сего решил изменить концепцию «Олимпии», половина института бросилась искать Степнина. Семен Семенович, мирно разгадывавший кроссворд в каморке за своим кабинетом, был вытащен под белы рученьки на свет и сподвигнут на визит к сошедшему с катушек начальнику. Всю дорогу до кабинета Иванова два десятка начальников отделов наперебой излагали ему нюансы сложившейся ситуации, в красках живописуя возможные последствия. А именно: бессонные ночи, недовольство коллектива и в конечном итоге срыв проекта.
Когда «зам по идеологии» в окружении многочисленной свиты показался в дверях, академик не только не удивился, но и иронично хмыкнул, демонстративно глядя на часы: мол, давно тебя жду. В свою очередь, Семен Семенович суетиться не стал. Деловито прошел к столу, сел, не произнося ни слова. С его точки зрения, причина визита в директорский кабинет была столь же очевидной, как и тот факт, что пришел Семен Семенович не по собственному капризу, а по многочисленным настояниям общественности.
Пока начальники молча разглядывали друг друга – Степнин в ожидании объяснений, а Иванов – наблюдая за ним, вокруг них образовалось настоящее вавилонское столпотворение. Обнадеженные своим численным преимуществом сотрудники, перебивая друг друга, уже начали напрямую выкладывать Иванову то, чего они почему-то не решались сказать до появления Семена Семеновича.
Иванов дождался, когда гомон голосов на секунду затих, и воспользовался этой паузой, чтобы расставить все по своим местам. При первых же словах академика наступила полнейшая тишина.
– Если позволите, я хотел бы обсудить сложившуюся ситуацию с Семеном Семеновичем. Мне нужен его совет. А потом, если не возражаете, мы встретимся все вместе и примем окончательное решение.
Опасливо поглядывая на обоих монстров, начальники отделов покинули кабинет. Как только дверь за последним из них закрылась, слово взял Степнин:
– Меня тут с утра убеждают, что тебя ночью укусила муха це-це, и ты с перепугу передумал побеждать в конкурсе проектов. – Семен Семенович по возрасту и заслугам не уступал Иванову, а потому один на один они общались довольно фамильярно и исключительно на «ты».
– А ты что по этому поводу думаешь? – не приминул поинтересоваться Александр Николаевич.
– Я думаю, Саша, что ты, конечно, гениальный псих, но не настолько, чтобы срывать готовый проект. Что случилось?
Иванов устало потер лоб, и Степнин понял, что попал в точку. Академика явно терзала какая-то тревога…
– А ты, Сеня, прав… – Александр Николаевич устремил на приятеля задумчивый взгляд. – Муха це-це действительно была. Только укусила она не меня, а Максима Куликова. Позвонил мне этот вьюнош в два часа ночи и ошарашил вопросом, не использую ли я в работе над «Олимпией» старую концепцию Завьялова. Я сказал, что использую. А он мне еще пару вопросиков – да не в бровь, а в глаз. Я спрашиваю, откуда такая осведомленность о проекте?
– А он что?
– А он мне рассказал трогательную историю про пьянку в бане. Лирику опустим, но суть в том, что все вышеперечисленное будет использовать в своем проекте Сушко…
– Совпадения возможны?
– Совпадения? Чтобы и материалы, и топливо, и принцип запуска, и система защиты, и уровни извещения одинаковые? Нет, Сень, такого не бывает. Уж скорее я поверю в существование жизни на Луне. Максим специалист, он быстро суть разговора ухватил. А потом вспомнил, что что-то похожее слышал у меня в кабинете. Вот подозрение и закралось.
– Саш, я, конечно, не специалист,– мягко отразил невольный выпад приятеля Степнин, – но, если все это так, у нас, говоря военным языком, «крот» завелся.
– Завелся… – подтвердил предположение коллеги Иванов. – Причем не абы какой, а тот, кто имеет доступ к чертежам на самом высоком уровне.
– Почему ты так думаешь? – удивился Степнин. – Куликов-то доступа не имеет, а сумел информацию запомнить.
– Одно дело запомнить, – улыбнулся академик, – и совсем другое – реализовать. Развить концепцию из случайно оброненной идеи? Для Сушко это слабовато. Такое мог бы сделать только я.
При этом в словах академика прозвучала такая наивная детская похвальба, что в глазах Семена Семеновича заплясали озорные искорки.
– Скромен ты, академик, слов нет…
– Я не скромен, я адекватен. Как и ты, кстати, – отрезал Александр Николаевич.
– Ладно, «кротом» язаймусь. Но делать-то что? Проект ведь был почти готов… Может, все же продолжим? Авось Сушко лучше не сделает?
– Сделает… – покачал головой Иванов. Вот именно, сделает мой проект лучше меня, потому что он дурак. Но дотошный дурак.А это немало.
– И что теперь? Новая идея? Неужели ты собираешься за два месяца сделать все с нуля? – удивился Семен Семенович.
– Я не собираюсь, я сделаю! – Уверенность академика была заразительной. – Есть у меня кое-что про запас… Придется, правда, народу повкалывать, но тут ничего не попишешь…
– Чем могу помочь?
– Сам знаешь…
За оставшуюся часть дня Семен Семенович выпил десять маленьких чашек кофе и двадцать одну стопку минералки, объясняя начальникам отделов, причем каждому по-своему, зачем им всем нужен новый проект… К вечеру все сотрудники работали в нужном режиме и с полной самоотдачей. Претензий к директору больше не возникало.
Москва, июль 1970 года.
Проект «Олимпия» был успешно принят государственной комиссией в конце первого полугодия 1970 года. Оригинальность и простота идеи явно превосходили тщательно выверенный, но более мудреный проект «Зевс», представленный конструкторским бюро Сушко. И пока коллеги Иванова радостно предвкушали все возможные моральные и финансовые блага, Михаил Никитич старательно паковал чемоданы. Существование его конструкторского бюро подходило к концу. Главный конструктор Сушко не состоялся…
Он с тоской вспоминал прошедшие месяцы и никак не мог понять, что же в их тщательно продуманном плане не сработало. Ведь сумели же они заставить Егора Иванова передать им чертежи отца буквально за пару месяцев до сдачи проекта. Почему же Иванов представил государственной комиссии совсем другой вариант?
Первые дни после конкурса Сушко подозревал в подвохе Егора. Не иначе как он, желая выкрутиться из щекотливой ситуации, подсунул старые чертежи. Сушко уже начал строить планы мести нерадивому доносчику, как из верных источников стало известно: Иванов изменил проект в самый последний момент. Похоже, ему каким-то образом стало известно о краже, не иначе как в собственной конторе Сушко завелся предатель… Поначалу Михаил Никитич предполагал выяснить, кто это, предположив, что после закрытия его бюро изменник перейдет на работу к Иванову. Но оказалось, что крыс на корабле много. Не успела новость о закрытии прокатиться по кабинетам, как больше половины сотрудников Сушко заняли очередь в кабинет Александра Николаевича. И хотя Иванов, не жалующий перебежчиков, принял далеко не всех, новоиспеченных «ивановцев» все равно оказалось больше чем достаточно. Если среди них и затесался тот, кто «слил» академику информацию, его персона так и осталась неузнанной.
По инерции или же из желания отомстить Сушко продолжал внимательно следить за всем, что делается в конторе академика. Он знал, что Семен Семенович начал крестовый поход по поиску «крота», но так и не достиг на этом поприще успеха. Сушко даже знал причину такого невезения старого чекиста. Тот совершил классическую следственную ошибку, исключив из круга поиска особо доверенных людей, среди которых был и Егор.
«И ты, Брут», – подумал Михаил Никитич, кладя трубку на рычаг. Телефон не желал отвечать. С тех пор, как стало ясно, что его проекту пришел конец, Сушко ежедневно названивал Григорию, но всякий раз безуспешно… Дома никто не снимал трубку, а на работе сказали, что он взял отпуск…
Неприятность с проектом оказалась для Сушко совершенно неожиданной. Пока он приходил на работу, видел своих сотрудников, общался в свободное время с Гришей, ему казалось, что все еще можно исправить… Оставшись в одиночестве, он не знал, что делать. Люди, работавшие с ним, не были «его командой», готовой отстаивать своего лидера. Они были с ним, пока он платил им зарплату, и ушли от него, когда он перестал быть начальником.
«Предатели, жалкие предатели, – кипятился Михаил Никитич, – так легко разбежались! Вы думаете, Иванов – это сила? Нет, сила – это Сушко! Вы еще узнаете Сушко! Сушко еще вам покажет! Случайно, что ли, Гришка со мной все планы прорабатывал? Не случайно! Потому что Гриша у нас кто? Гриша у нас КГБ! Стало бы КГБ моими делами интересоваться, если бы Иванов им поперек горла не встал! Нет, Иванов им не нужен, им нужен я! И они помогут мне избавиться от этого придурка!»
Отчаяние почти дошло до точки кипения, когда в его голову вдруг пришла спасительная мысль:
«Стоп! А чего я, собственно, волнуюсь? Может, все так и было задумано? Может, меня просто проверяли в деле? Ну конечно же, никто не хотел разваливать контору Иванова – отличный, хорошо работающий механизм. Нет, им нужно было убрать только его, его самого. А контора останется, и возглавлять ее будет кто? Тот, кто хорошо знает дело, кто работал над большинством ивановских проектов, кого уважают в этом коллективе… То есть я?! Ну конечно! Все именно так, все должно быть именно так! Гриша потому и не звонил, что готовил дело… А отпуск? Любой человек, зная, что сделал что-то важное и полезное, имеет право отдохнуть! Гриша думает, что я в порядке, и потому не звонит мне… Господи! Да как же я раньше не догадался, что все так просто!» От безумных мыслей у Сушко даже закружилась голова… Он совсем не удивился, когда зазвонил телефон и в трубке прозвучал голос Гриши:
