Текст книги "Правда о «Зените»"

Автор книги: Игорь Рабинер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Я тогда уже пользовался определенными возможностями – и после матчей мог находиться около раздевалок. А потому видел игроков «Зенита» буквально с метра, слышал их диалоги, шутки, даже перекинулся с кем-то парой фраз. И по результатам наблюдений возникло ощущение психологической устойчивости этой команды. Того, что она – на подъеме, и это не на один день.

Я почувствовал, что сила этой команды – в ее молодости и хватке. Почему? Когда ты молодой и голоден до побед, у тебя есть мощный стимул выигрывать. Позже, когда победы к тебе уже пришли и ты, скажем, выиграл три чемпионата страны, эти здоровые жадность и хватка ослабевают – такова особенность человеческой психологии. Но те парни… Помню, как выбегал на поле Казаченок. И остальные тоже. Видно было, что ребята вылетают с желанием разорвать соперника. Такое, с одной стороны, не скроешь, а с другой – не изобразишь. В других командных видах спорта – к примеру, в баскетболе – то же самое.

Желудков, Мельников, Степанов, Бирюков… Мне как болельщику следить за этой командой было одно удовольствие. Еще и потому, что тот «Зенит» показывал зрелищный футбол, постоянно стремился атаковать и забивать. Такая игра зрителям и нравится, она – магнит для болельщиков. Матч 1984 года, который, мне кажется, психологически все и решил, был выигран «Зенитом» именно так – у «Спартака» в Лужниках. Я тогда как раз вернулся из своей первой долгосрочной загранкомандировки, был в Москве и пошел на стадион. И до сих пор помню, как Желудков дважды со штрафных ударов забил самому Дасаеву в один и тот же угол!

Вспоминая о голах-близнецах Желудкова, один из самых влиятельных государственных чиновников России счастливо рассмеялся. Фамилии кумиров молодости он произносил нараспев, как будто читал стихотворение. Вот какие эмоции вызывал тот «Зенит» даже у людей, жизнь которых одним футболом, мягко говоря, не ограничивалась.

* * *

Полузащитник чемпионского состава «Зенита» 1984 года Дмитрий Баранник рассказывает:

– В своем доверии молодым Юрий Андреевич был велик и уникален. Но надо сделать оговорку: с одной стороны, он доверял, а с другой – смотрел, кто выживает. Он никого не щадил. Те, кто чего-то добился в карьере, поработав с Морозовым, прошли хорошую школу, которая дисциплинировала и закаляла на всю жизнь. Чтобы выиграть серьезные турниры, ему не хватало гибкости, психологического взаимопонимания с игроками – но в тактике и в остальных компонентах футбольной науки это был один из величайших людей футбола того времени.

Никогда не забуду историю на сборе в Сочи, где мы жили в пансионате «Нева», принадлежавшем ЛОМО. Должны были ехать на зарядку, выходим из гостиницы – и прямо перед носом у нас, молодых, закрываются двери автобуса, и он уезжает. По нашим часам, оставалось еще минуты две до отъезда, но, по часам Юрия Андреевича, мы опоздали на 15 секунд. Нам пришлось бежать сломя голову через весь город за этим автобусом – и мы успели добежать в срок. Морозов это отметил, сказал, что мы молодцы – но если в следующий раз опоздаем к автобусу, то будем оштрафованы, и нас вообще не возьмут на сборы. После того случая я уже никуда не опаздывал, и вообще опозданий не приемлю.

А тренировочный процесс был такой, что до сих пор не понимаю, – как я мог его выдержать. Подъем в семь утра. Никакого завтрака. У тебя мерили давление, проводили еще какие-то тесты. Тут же – часовая тренировка на пляже или в парке. И какая тренировка – «от ножа»! Скажем, камни здоровенные друг другу кидаешь – и попробуй не поймай. Вприсядку даже плясали – как только тренеры ни изгалялись. Но прыгучесть и сила, которые тогда были во мне заложены, сыграли свою роль. Уже когда я приехал играть в Норвегию, все тесты показали, что в 30-летнем возрасте я подготовлен намного лучше, чем молодые местные игроки. Хотя вроде бы все уже изучали физиологию и знают, что если утром встаешь и идешь работать без завтрака – это измочаливание организма. Но о восстановлении тогда никто не думал.

Завтрак был после первой тренировки. И сразу мы ехали на вторую. Было такое гаревое поле без разметки. И там мы полтора часа в безумном темпе отрабатывали прессинг. Если на этой тренировке не было крови, значит, она была неудачной. Ты должен был носиться без остановки, врезаться в человека, даже когда видел, что он уже успел отдать передачу. Или ты – его, или Юрий Андреевич – тебя. Отсюда и кровь. Но парадоксально, что травм на таких тренировках не было, все ни на секунду не теряли концентрации. В команде было 25 человек, которые в равной мере претендовали на десять мест в составе и адским трудом доказывали свою состоятельность, и только позиции вратаря Миши Бирюкова были непоколебимы. Конечно, в такой обстановке были неизбежны конфликты между игроками, доходившие и до драк. Более того, они где-то даже сознательно подогревались и провоцировались. Это был своего рода дарвинизм – кто сильнее, тот и выживет.

– А была какая-то ревность со стороны ветеранов команды по отношению к молодежи, стучавшейся в основной состав, – Сергею Дмитриеву, вам?

– Думаю, всех молодых проверяли на характер. Просто так авторитет заработать было нельзя. Старики били по ногам молодых – и смотрели. Если ты с криком упал и сделал вместо одного переворота три – к тебе одно отношение. Если стерпел, быстро встал, снова пошел в борьбу, опять получил по ногам, вновь встал – совсем другое. Тогда ты становился одним из них. Не каждый способен был через такое пройти и не сломаться – но оставались действительно самые сильные.

– Какими были отношения игроков с Морозовым за пределами поля?

– Я в ту пору был совсем молодым, но и об опытных ребятах могу сказать – он был им не друг и не брат. Не дай Господь было встретить его на базе в Удельной в коридоре или на лестнице. Только слышали, что открывается его дверь на втором этаже, все прятались по комнатам или в любые углы – лишь бы не попасться на глаза. Причем касалось это не только футболистов, но и обслуги базы. Была такая примета: встретил Морозова – хорошего не жди. Такие были времена, что считалось: тренер должен быть Наполеоном.

Намного позже, в 1999 году, я не раз общался с Морозовым уже после того, как провел много лет в Норвегии, а он вернулся в «Зенит». И вот тогда увидел, что это по своей сути очень добрый и ранимый человек. Мне немножко жалко его и других подобных людей. Потому что всю свою жизнь они работали под небывалым, нечеловеческим прессом. Вообще, работа тренера очень сложная – и нередко приводит к проблемам с алкоголем. Особенно в то время. Не секрет, что и у Юрия Андреевича было подобное, и у его учителя Валерия Лобановского. У них – так же, как у игроков советских времен – отсутствовала другая возможность расслабиться, переключиться. Тренер – это была своего рода роль, и она, как тогда считалось, требовала определенной модели поведения. Вот Юрию Андреевичу и нашли роль деспота, которую ему нужно было постоянно играть. А это, мне кажется, противоречило его человеческой сути. И в этом была его драма, которая, возможно, не позволила ему до конца реализоваться профессионально и быть оцененным по-человечески.

Эту мысль Баранника в нашем разговоре в Санкт-Петербурге 14 лет назад по большому счету подтвердил сам Морозов:

– Игроки знают, что, несмотря на мою жесткость, я их люблю – без этого в футболе делать нечего. Просто у нас профессия такая – суровая. 330 дней в году ты один на один с игроком. Ты должен и потренировать его, и машину с квартирой выбить, и ребенку детский сад… У тренера накапливается огромное напряжение, и, если он чувствует, что ему отвечают неблагодарностью – может последовать срыв. Если начать сюсюкать с игроками, они сядут тебе на шею, станут диктовать свои условия – тут всякая работа прекратится.

В беседе с совсем юным тогда корреспондентом 61-летний на тот момент тренер неожиданно раскрылся, признав, что жестким его делает не внутренняя сущность, а профессия. То есть – та же роль, о которой говорил Баранник.

Резюмировал свои размышления Баранник так:

– Естественно, Морозов – неоднозначная фигура. Но людей надо оценивать не по внешним проявлениям, а по тому, что они сделали. Одно то, что Юрий Андреевич даже в преклонном возрасте нашел в Санкт-Петербурге молодых талантливых ребят, которых сейчас почему-то никто не может найти, и те же Аршавин, Кержаков, Быстров стали лидерами не только питерского, но и всего российского футбола, дорогого стоит.

Размышляя о фантастическом умении Морозова находить и воспитывать молодых, Баранник знает, о чем говорит. В начале 80-х в роли Аршавина и Кержакова был он сам, как и многие его ровесники-ленинградцы. При Юрии Андреевиче весь город знал, что шанс попасть в «Зенит» есть у каждого питерского мальчишки. Если ты одарен, по-спортивному зол, способен переносить жуткие нагрузки и не ныть – шанс у тебя обязательно будет. Никто тебе не преподнесет место в стартовом составе на блюдечке с голубой каемочкой, подпускать будут постепенно, приглядываясь, – но дверь в любом случае открыта. И переступишь ли ты заветный порог – зависит в первую очередь от тебя.

Сейчас, при всех успехах «Зенита», такого нет. Пуповина между городским футболом и главной командой, по сути, перерезана. Когда в феврале 2009-го я беседовал с завершившим карьеру игрока Радимовым, то удивился его нежеланию проводить прощальный матч.

– По-моему, прощальные матчи приносят клубам огромную пользу. Все игроки понимают, что тех, кто много сделал для команды, ценят и не относятся к ним, как к отработанному материалу.

Радимов, только приступивший в «Зените» к исполнению обязанностей начальника команды, ответил:

– Я бы предпочел, чтобы детям в Питере, тем же школам «Смена» и «Зенит», сделали все условия, чтобы они давали петербуржцев в основной состав. Как человеку, родившемуся в этом городе, мне этого очень хочется. А то после нашего с Аршавиным ухода в составе осталось лишь двое питерцев – Малафеев да Денисов. Понимаю, что только своими воспитанниками сейчас ничего не выиграешь – времена другие. Но хотя бы в каком-то количестве они появляться должны. А последними были Денисов, Быстров и Власов, и произошло это в 2003 году. Очень хочу поговорить с руководством на эту тему – чтобы улучшить ситуацию в питерском футболе. И это не красивые слова, а то, что давно у меня в душе. У любого питерского мальчишки есть мечта играть в «Зените», и надо сделать так, чтобы она была осуществима.

Слова Радимова заставляют вспоминать о Морозове. О непростом человеке, поступки и характер которого мы не можем оценивать вне контекста его времени. Однако стремление не пользоваться плодами чужого труда, а лепить мастеров из способных, но еще мало что умеющих мальчишек, – это бесценное качество не привязано к XX или XXI веку, к социализму или постсоветской эре. Оно именуется педагогикой.

И если игрок московского «Динамо» Кержаков не забывает принести букет цветов к мемориальной доске этого человека, если старый тренер смог внушить Аршавину понимание роли труда в футболе, если весь Питер говорит о нем как об отце современного «Зенита», – значит, Морозов был выдающимся педагогом. И какой была бы эта команда, если бы во второй половине 70-х не он унаследовал ее от маститого специалиста Германа Зонина – неизвестно никому. В любом случае – совсем другой.

* * *

Мне довелось подробно побеседовать с Морозовым лишь однажды. Но и это, с учетом нашей с ним разницы в возрасте, было подарком судьбы. Мы поговорили зимой 1995 года, когда Юрий Андреевич после долгих странствий по Ближнему Востоку вернулся в роли спортивного директора возрождать «Зенит», мучившийся тогда в первой лиге. И как вы думаете – к кому?

– Предложение поработать с ним в связке сделал принявший команду Павел Садырин, – рассказал мне Морозов. – И я сделаю все, чтобы Питер занял то место в российском футболе, которого заслуживает. Город сейчас, как в лучшие времена, повернулся лицом к команде. Садырина приглашали мэр Собчак, вице-мэры Малышев и Мутко – и они гарантировали команде такие условия, которые должны позволить ей вернуться. И все футбольные люди Петербурга, включая тренеров команд, понимают – сейчас все надо делать ради «Зенита». И я буду счастлив, если нам удастся добиться цели. Даже в роли спортивного директора.

– А как же быть с тренерским творчеством?

– Вариантов нет. В «Зените» – Садырин, а в другой город ехать не хочется. Чувствую потребность в стабильности, размеренной жизни. Когда живешь не дома, чувствуешь дискомфорт, нарушаются дружеские, человеческие связи. Хватит. Да и есть желание вспомнить, что мы с Садыриным начинали делать 17 лет назад.

– Но ведь есть пословица: «Не возвращайся туда, где был счастлив».

– Но я-то счастлив был не до конца…

В оценке своей работы в «Зените» на стыке 70-х и 80-х Юрий Андреевич был объективен, а порой даже по отношению к себе беспощаден. Выводы тренера во многом совпали с теми, которые сделали его бывшие игроки.

– У вас сложился имидж человека, который умеет создать коллектив, но право пожинать плоды собственного творчества предоставляет своему наследнику. Согласны с такой оценкой? – спросил я Морозова.

– От фактов никуда не уйдешь, а они заставляют сделать именно этот вывод. Что ж, попробую объяснить причину происходившего. Когда я только начинал создавать и «Зенит», и позже ЦСКА, эти команды состояли из очень молодых ребят, с которыми надо было нянчиться, объяснять все до мелочей. Пару лет спустя мальчишки становились мужиками, созревали как игроки. И, выражаясь нашим, футбольным, языком, их надо было «отпускать»: проводить не каждую тренировку, закрывать глаза на какие-то мелкие проступки, больше доверять их самосознанию. Я же продолжал жесткую линию и в тренировках, и в быту, что в итоге приводило…

– К бунтам?

– Нет, бунтов в мою бытность тренером не было ни разу. А приводило к внутреннему неприятию игроками происходящего, к нежеланию работать. И в итоге – к моему уходу. А мой преемник попадал на благоприятную в профессиональном смысле почву и, используя свои психологические нюансы, поднимал команду на большие дела.

– В 80-м вы привели «Зенит» к бронзовым медалям, заложив основу будущего чемпионства. Что же стало причиной вашего ухода после сезона-82?

– После успехов 80-го кое-кто начал думать, что добился всего, и в результате остановился в росте. Но дело было не в этом. После чемпионата мира 1982 года сборную возглавил Валерий Лобановский, и руководство киевского «Динамо» по его рекомендации сразу предложило мне занять его место. В это время «Зенит» был на ходу, но я сделал непростительную педагогическую ошибку. Вместо того чтобы выждать паузу до конца сезона, я сразу попросил отпустить меня на Украину.

Меня попросили остаться до конца года. Я не мог не согласиться. Но вот игроки уже по-другому стали относиться к работе – кто-то в душе посчитал меня предателем, кто-то решил спокойно дождаться смены тренера. И в результате мы заняли только седьмое место.

– В Ленинграде вас заменил Павел Садырин. Почему именно он?

– Когда в конце 77-го я возглавил «Зенит», до конца сезона помощников не менял. А потом твердо решил – надо найти таких ассистентов, которые не будут смотреть тебе в рот, а смогут сказать свое слово. Узнал, что Садырин, закончив самый первый выпуск Высшей школы тренеров, приехал в Ленинград. Мы с ним встретились, поговорили, после чего проработали вместе пять лет. И когда я уходил, сказал руководству: «Команда идет правильным путем. Если хотите, чтобы он не прервался, надо оставлять главным Садырина».

После каждой беседы с такими людьми что-то оседает в памяти глубоко, на годы. Из разговора с Морозовым мне запало в душу словосочетание – «непростительная педагогическая ошибка». По отношению к себе. В разговоре с человеком, который на сорок с лишним лет моложе.

Часто ли вам такое доводилось слышать? И не тут ли кроется секрет дара Морозова? Личность, которая так бескомпромиссно относится к себе, имеет право много требовать и от других. Оттого и вырастают даже на закате жизни и карьеры этой личности Аршавины и Кержаковы.

* * *

Согласитесь: переплетение футбольных судеб Морозова и Садырина так и подталкивает к ревности, зависти, дележке славы.

А у них всего этого не было. Орлов свидетельствует:

– У них были замечательные отношения. Садырин всегда считал Морозова своим старшим товарищем и относился к нему как к отцу. Конечно, они в процессе работы высказывали друг другу всякие резкости – и Паша, и Юрий Андреевич такие люди, что говорили все, что думают. Их заносило – но они были честны по отношению друг к другу. И остались в таких отношениях до конца.

Впрочем, доброхотов, пытавшихся вбить клин между двумя тренерами, было с лихвой.

Татьяна Садырина, с которой мы несколько часов беседовали в их с Павлом Федоровичем «двушке» на «Октябрьском поле», вспоминает:

– Паша и Морозов целый год вообще не разговаривали. Это было, когда муж пришел в ЦСКА. В какой-то момент Юрий Андреевич вдруг перестал с нами общаться. Мы понять не могли – на что обиделся? А потом все выяснилось. У Морозова в Москве очень приличная квартира, он ее от ЦСКА получил. И кто-то ему нашептал, будто Садырин претендует на эту квартиру. Захотели зачем-то их столкнуть. А Павел Федорович о той квартире и не знал ничего! Лишь год спустя сели за рюмкой и выяснили отношения. И с тех пор проблем не было. Хотя и в «Зените», когда Садырин работал там второй раз, а Юрий Андреевич был спортивным директором, мужу пели в уши: «Морозов сказал то-то, обругал тебя там-то…» Муж, человек вспыльчивый, мог на минуту разозлиться – но на его отношении к Морозову это никак не сказывалось.

– А как получилось, что в 95-м Морозов с его тренерскими амбициями пришел к Садырину спортивным директором?

– Это было при мне. Юрий Андреевич после возвращения с Ближнего Востока был без работы, а Пашу как раз Собчак в «Зенит» пригласил. Пришел он как-то к нам домой. Сначала все вместе посидели, потом они между собой о чем-то пошушукались. Морозов ушел, а Паша сказал мне, что хочет видеть Юрия Андреевича спортивным директором. Потом он обговаривал это с Мутко и другими руководителями. Ему говорили: «Федорыч, ты что делаешь? Ты же под себя копаешь! Как могут два медведя в одной берлоге ужиться? Как бы должность Морозова ни называлась, он был, есть и будет тренером. И до добра это не доведет». Но Садырин никого слушать не стал.

По правилам художественных сюжетов, Морозов в какой-то момент должен был соблазниться на выгодное предложение и Садырина предать. Но жизнь – не искусство, и все произошло с точностью до наоборот.

Орлов:

– Когда после окончания сезона 1996 года руководство «Зенита» не продлило с Садыриным контракт, Морозов совершил потрясающий поступок. Меня тогда, помню, не было дома, мобильные телефоны были у единиц – и Юрий Андреевич позвонил на домашний и сказал моей жене: «Передайте Геннадию, что я отказался идти на место Садырина главным тренером». О Морозове можно говорить разное, но один только этот фантастический поступок, эта солидарность с человеком, который тебя пригласил в клуб, говорит о личности многое.

Татьяна Садырина подтверждает: Точно – Морозов отказался идти на место Паши. Сказал, что так не поступают. То есть показал себя порядочным человеком, каким мой муж его и считал.

В июне 2001 года, за полгода до смерти Павла Федоровича, два тренера встретились в матче ЦСКА – «Зенит». Игра закончилась вничью – 1:1, и на пресс-конференции Морозов и Садырин расцеловались – и это была явно не работа на телекамеры и диктофоны. Это была настоящая мужская и тренерская дружба – хоть и говорят, что конкуренты не могут быть друзьями. После этого жеста 59-летний Садырин, уже смертельно больной, задал тон настоящему ток-шоу. «Вы уже поняли, что о ничьей мы договорились?» – спросил он журналистов, и в зале грянул хохот.

Свой последний матч в жизни, 30 сентября 2001 года, тренер Садырин тоже сыграет против Морозова. Так вышло, что за всю историю взаимоотношений их команд Юрий Андреевич в девяти поединках не побеждал ни разу. А тут его «Зенит» не оставил от ЦСКА камня на камне – 6:1. Но чего стоило Павлу Федоровичу в тот день появиться на скамейке, рассказала мне Татьяна Яковлевна.

– Паша, которому в тот момент было уже очень плохо, полетел в Питер на самолете вместе с командой. А я поехала на машине с сестрой. И отправилась к мужу в гостиницу, где ЦСКА остановился. Всю ночь перед игрой у него была температура за сорок, он вообще не спал, мы постоянно выжимали его одежду и переодевали. Не надо было ему на ту игру ехать…

Потом мне сказали, что на предыгровую установку Пашу еле довели, и на ней он даже не мог говорить. И это, думаю, ребят убило, они не могли думать об игре. Хотя и забили, если мне память не изменяет, первый гол. А когда игра закончилась, его с трудом довели до раздевалки, где он долго-долго сидел и не мог встать. Два дня после этого мы не могли из Питера уехать, потому что просто не знали, как его везти. После того матча муж работать уже не мог. Раньше он говорил мне: «Танюша, я уйду, когда почувствую себя совсем плохо», и этот момент настал.

Президент ЦСКА Евгений Гинер помогал нам чем возможно, у Паши не было ощущения, что его оставили, бросили, заранее вышвырнули из жизни. Но ничего сделать было нельзя. Рак. В течение того года Паша проводил все тренировки, и Гинер ругался, говорил: сиди на стульчике, подзывай помощников, чтобы они все делали. А он посидит-посидит, потом не выдержит, встанет, мяч попинает, с палочкой по полю погуляет, задания игрокам даст. Так что толку от этого стульчика было мало – все равно большую часть времени Паша стоял…

За тем матчем с трибуны «Петровского» наблюдал едва ли не главный враг Садырина среди тренеров – Анатолий Бышовец. Как-то раз он сказал мне:

– Садырин был борец. Когда ему, уже безнадежно больному, хватило характера и воли выйти во главе ЦСКА, я смотрел с трибуны, как его команда проигрывает «Зениту» – 1:6, и глубоко ему сочувствовал. Это был волевой человек, которого можно уважать. И футболистом он был волевым, колючим, плевался… Но тренерские и человеческие принципы у нас с ним были разные. Как и с Лобановским.

В очередную годовщину смерти Садырина известный журналист Александр Горбунов сходил на Кунцевское кладбище, де похоронен его добрый приятель. И вспоминал потом в газете «Спорт день за днем»:

«1 декабря 2001 года мы с Морозовым оказались в Белграде в одном отеле. Звонки на его и мой телефоны раздались одновременно. "Умер Паша", – нам сказали, мы посмотрели друг на друга, Андреич налил по полной, заплакал и сказал: Я – следующий". Так и вышло».

А еще Горбунов написал, что на газончике перед памятником Садырину лежали два шарфа – «Зенита» и ЦСКА. Их возложили болельщики двух клубов, которые Павел Федорович делал чемпионами Союза. Идут годы, но память остается. О таком человеке невозможно забыть.

Татьяна Садырина рассказывает:

– Каждый год мы 18 сентября и 1 декабря – в день рождения и день смерти Паши – собираемся компанией его родных, друзей на кладбище. Никого специально не зовем – те, кто хочет его помянуть, приезжают сами. И всегда народу очень того, наверное, даже с каждым годом все больше. Игроков обычно Максим Боков собирает. Однажды подходит ко мне женщина из тех, кто следит за порядком на кладбище, и жалуется: «Приезжали ребята и так смеялись, что я сделала им замечание». Говорю: «Зря. Павел Федорович был большим юмористом, и он бы только порадовался. Они же не насмехались над ним, а вспоминали веселые моменты из общения с ним». И когда я вспоминаю их вместе с ними, то тоже смеюсь. Даже на кладбище…

Однажды к Татьяне Яковлевне, пришедшей на могилу к мужу, подошел мальчик, который в силу возраста не мог видеть матчи команды под руководством Садырина. Но о Павле Федоровиче он знал очень хорошо. Для его вдовы это было очень важно – понять, что память о нем передается и следующим поколениям.

– Это было где-то по весне. Идут мама с сыном, которому лет тринадцати, казалось бы, откуда он Павла Федоровича может знать? Но они остановились, и мама спрашивает: «Вы жена Садырина?» И когда я ответила «да», сын сказал, что занимается футболом и много читал о Садырине. И мой муж ему очень нравится, как человек – хотя он не является болельщиком ни ЦСКА, ни «Зенита». Получается, его помнят не только футбольные специалисты и болельщики двух его клубов, но и другие…

– «Зенит» вам выплачивает какую-то материальную помощь – как семье одного из самых выдающихся тренеров в истории клуба? – спрашиваю Садырину.

– Нет. Сама я никогда в клуб за этим не обращалась и не буду обращаться.

– А на какие-нибудь матчи команды за рубежом приглашают – на тот же финал Кубка УЕФА?

– ЦСКА – приглашает, а «Зенит» – никогда и никуда. Правда, в Питере 1 декабря проводится турнир болельщиков памяти Садырина. На нем всегда семью Денис представляет (сын Павла Федоровича от первого брака. Прим. И. Р.), поскольку я иду на кладбище. Родной по духу город для Павла Федоровича – все-таки Питер. Там пройти, чтобы его не узнали, было просто невозможно. И вся его молодость там прошла, и капитаном «Зенита» он много лет был, и как тренер к чемпионству привел. Жаль, если в клубе об этом уже забыли.

Мне удалось прикоснуться к истории – в прямом смысле этого слова. Татьяна Яковлевна принесла маленькую коробочку, раскрыла ее – и я увидел клочок искусственного газона, на котором «Зенит» проводил тот самый матч с «Металлистом». Золотой.

Я посмотрел в глаза этой женщине – и мне показалось, что ни одна самая дорогая вещь в мире не сравнится для нее с этим кусочком синтетики. И это при том, что Павел и Татьяна тогда еще не были знакомы…

На фасаде дома на Московском проспекте, где Садырин жил в Санкт-Петербурге, открыта мемориальная доска тренеру. В конце 2003-го в разговоре с нашим всенародно любимым Д'Артаньяном – актером и певцом Михаилом Боярским – я заметил:

– Знаю, Михаил Сергеевич, что вы были на открытии мемориальной доски Садырину.

– Специально меня не звали, сам приехал. Не мог не приехать – столько человек сделал для города и для команды. Мы с Павлом Федоровичем близко знакомы не были – он больше с Игорем Петровичем Владимировым дружбу водил. Но здоровались на платформе всегда, когда в Москву ездили – он на игры, а я на гастроли. Большего мне было не надо: болельщик я не приставучий. Было просто приятно – такой улыбчивый, открытый человек. И очень больно стало, когда еще за год до кончины пошли слухи о его смертельной болезни. Футбольный язык – длинный… В от и посчитал своим долгом прийти нa открытие мемориальной доски. Мы все должны оставаться людьми и помнить то хорошее, что было для нас сделано.

* * *

«Пашка – душа нараспашку», – такие слова кого-то из питерских футбольных ветеранов процитировал однажды мой коллега Александр Кузьмин. Лучше охарактеризовать Садырина, который в сегодняшние времена корпоративных этик наверняка не смог бы чувствовать себя в своей тарелке, наверное, невозможно.

История, которая лучше всего характеризует его как человека, произошла около базы «Зенита» в Удельной в 95-м оду – когда Садырин во второй раз вошел в зенитовскую реку. Вошел не только в переносном, но и в прямом смысле.

Поскольку произошло это в прямом эфире питерского ТВ, об этом тут же стало известно всей стране. Татьяна Садырина:

– Я приехала на базу, поскольку после тренировки мы с Пашей собирались ехать на дачу, которая у нас под Выборгом. Взяли и пса нашего, красавца-ризеншнауцера Лорда. Во время занятий я никогда не маячила на глазах у команды, и мы с Лордом пошли гулять к пруду, за территорию базы. Потом, смотрю, вроде все заканчивается, и направляюсь обратно к базе. Вижу, что часть игроков со вторым тренером еще работает, а Павел Федорович стоит вместе с известным тележурналистом Эрнестом Серебренниковым, и на него уже камера направлена. Мы остановились поодаль – подождать, пока он даст интервью.

И вдруг я слышу, что Лорд забеспокоился, а со стороны пруда – крики. Говорят, дно там противное, илистое, и в пруду много холодных ключей. Смотрю, рыбаки что-то показывают, а ребенок бегает по берегу и кричит: «Брат, брат утонул!» И тут прямо на моих глазах Паша, продолжая давать интервью, сначала головой крутит, пытаясь понять, что произошло. Потом отходит от камеры, мигом скидывает тренировочные брюки, ныряет в пруд и плывет. Люди бегают, кричат, рыбаки сидят и смотрят – а Павел Федорович плывет. А вслед за ним – Лорд, который бросился в воду за хозяином.

Муж нырнул раз – вынырнул. Второй – опять вынырнул. И только на третий раз Паша вытащил парня. Я за это время успела поволноваться – особенно когда он два раза нырнул, никого не вытащил, и я видела, что у него сбилось дыхание. Он сам потом признавался, что было жутко, но что делать – надо спасать парня. Рассказывал: когда нырнул, ничего не видно – ил сплошной. Глаза в воде открыл, а никого найти не может. И лишь с третьей попытки нащупал, наткнулся на него. Вылез весь черный от ила. В этом пруду уже много раз тонули – видно, судороги у людей начинались из-за холодных ключей.

Доктор команды Миша Гришин подбежал к пруду со своим чемоданчиком – и вот так они вдвоем спасли мальчишку, лет 10–11, наверное. Откачали быстро, кто-то «скорую» вывали. А мы завернули Павла Федоровича в полотенце, он перевелся – и минут через 15–20 уже стоял и продолжал давать интервью. А все это на камеру снималось – и как он парня вытаскивает, и как я мечусь в какой-то деревенской юбке, и как Лорд носится и плывет. У меня этот фильм есть… Потом Павлу Федоровичу и Мише Гришину прямо на стадионе учили по медали «За спасение утопающего».

Эта история – она как раз о Паше. Он надежный парень был. Не думая, не анализируя, броситься и сделать то, что надо – это про него. Он импульсивный был, эмоциональный – все эти рывки, броски, движения у него шли откуда-то изнутри, он над ними не размышлял, а делал первое, что приходило в голову. И говорил так же, за что и страдал…

Это был не первый случай, когда Садырин спас утопающего. Известность получил еще один случай, когда, еще будучи игроком, он вместе с двумя партнерами по «Зениту» спасли телефонистку в затопленной гостинице в Баку. Но из разговора с Татьяной Яковлевной выяснилось, что и это еще не все.

– Когда Паша первый раз тренировал «Зенит», он спас семью – мать с ребенком. На бензоколонке стояла машина – и вдруг загорелась. А Садырин как раз подъехал туда заправиться. И увидел, что машина вспыхнула, женщина мечется – ясно, что внутри ребенок. Он вытащил ребенка, чем-то погасил огонь, и тут же отогнал машину – потому что это бензоколонка, и все могло взорваться. Приехал тогда на дачу весь в копоти. Видно, судьба у него была такая – спасать людей, сам всего 59 лет прожил…