Текст книги "Аун Сан"

Автор книги: Игорь Можейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТАКИН АУН САН

1

Аун Сан стал такином в «год революции», в год, наполненный событиями, волнениями, стачками, демонстрациями, расстрелами и яростной политической борьбой.

Приход студенческих лидеров в «Добама» влил новые силы в партию, и получилось так, что с первых же дней студенты заняли там руководящие посты. Аун Сана избрали генеральным секретарем.

Теперь он живет в штабе партии, одевается только в домотканые лоунджи, не выпускает изо рта шерута – бирманской сигары.

Аун Сану в новой его должности предстояло много работы по организации партии, превращению ее из разрозненной федерации, без строгих правил членства, без дисциплины в боевой кулак. Предстояло очистить партию от сомнительных попутчиков, организовать боевые дружины «Добама».

Аун Сан уже не тот провинциальный юноша, что робко шел по аллеям университета с мешком за плечами. Ему двадцать три года, но из них четыре почти полностью отданы политической борьбе. И по части организаторского опыта он может дать несколько очков вперед старшим политикам из «Добама» – ведь могучий Всебирманский союз студентов, решениям которого подчиняется молодежь в любом уголке Бирмы, в большой степени его детище.

Аун Сан любил повторять в те дни: «Настоящая политика не грязная игра». Он хотел добиться того, чтобы грязь, которой замазали себя бирманские политики из Законодательного совета, не приставала к такинам. И признанием честности Аун Сана могут служить слова одного из первых профсоюзников Енанджауна, сказанные после того, как он встретился с Такин Аун Саном во время забастовки нефтяников в 1938 году.

«Я годами искал настоящего лидера – освободителя, но напрасно. И теперь, когда я почти потерял надежду, внезапно встретился с ним. Этот человек, этот лидер – не кто иной, как всем нам известный Такин Аун Сан».

Что бы ни говорили об Аун Сане враги его и друзья, которые в словоохотливости своей иногда становились хуже врагов, никто никогда не смог поставить под сомнение исключительную честность и искренность Аун Сана. Эта черта его, проявившаяся с детства, не изменявшая во время всей его короткой жизни, привлекала к нему друзей, смущала и пугала врагов. Нет ни единого человека, который мог бы похвастаться, что подкупил Аун Сана, соблазнил его обещаниями легкой, богатой жизни, заставил его хоть на минуту свернуть с пути, который тот выбрал для себя, – пути к освобождению Бирмы.

Аун Сан – тот редкий пример человека, находящегося во власти единой благородной идеи, идеи, которой он посвятил свою жизнь и во имя которой пожертвовал жизнью.

В штабе партии Аун Сану отгородили небольшую комнату, вернее келью, и он немедленно загромоздил ее книгами и рукописями, которые он читал по нескольку сразу, а потому они были везде – на кровати, на полу, на стульях. В штабе всегда было полно посетителей. Приезжали делегаты из деревень, заходили просто любопытные, тут же проходили летучие совещания, планировались демонстрации и забастовки. Голодать ни Аун Сану, ни другим членам ЦК уже не приходилось – каждый гость привозил с собой что-нибудь поесть. Кто курицу, кто мешочек рису, кто рыбного паштета – нгапи. И каждый хотел встретиться с самим Такин Аун Саном. Еще бы, все знали, что партией руководит бакалавр искусств, который мог бы стать и магистром, если бы захотел. Образованный, ученый человек, знает больше многих монахов и даже не уступит англичанину, самому образованному англичанину.

Но генеральный секретарь разочаровывал посетителей. Сколько раз случалось, наседали на него крестьяне, думая, что перед ними мальчик на посылках, и требовали: проведи нас к Такин Аун Сану. А тот уже знал, что разочарует гостей, и отвечал, что генерального секретаря нету, уехал на совещание. Одна дама из женской организации прочитала ему длинную нотацию о том, что нельзя служащему штаба такинов быть таким невежливым, невоспитанным мальчиком. Он должен встать и найти Аун Сана, раз уж его сюда допустили. Зашедший в комнату такин, надрываясь от смеха, объяснил ей, что этот невежливый мальчик, который не хочет поднять носа от газеты, и есть генсек. Пока пораженная дама оправдывалась, Аун Сан потихоньку выскользнул из комнаты и был таков. Женщин он побаивался.

Как-то получилось, что несколько дней никто не приносил еды, не было гостей из деревень. Жалованья такины не получали, так что когда подъели последние крохи, наиболее предприимчивый и практичный Тан Тун повел голодных членов ЦК в ресторанчик, где обе официантки питали к нему нежные чувства. Но через несколько минут Аун Сан прибежал обратно в штаб. «Что случилось?» – спросил Хла Пе, который надеялся поужинать у родственников, а потому не присоединился к друзьям. Оказывается, когда такины управились с супом, Тан Тун объявил девушкам, что платить им нечем, а потому, раз уж они начали кормить такинов, то пусть несут побольше риса и овощей, потом расплатятся за все сразу. Аун Сан не стал дожидаться, принесут ли девушки рис, обиделся на друзей и ушел из ресторана.

– Мы боремся за справедливость, а тут же сами ведем себя нечестно, – объяснил он Такин Хла Пе.

Скоро вернулись веселые, сытые такины. И принесли в банановых листьях еще теплый рассыпчатый рис.

– Это для тебя. Девушки просили передать, – сказал Тан Тун. – Они не могут допустить, чтобы из-за ложной скромности умер с голоду будущий вождь свободной Бирмы. Ешь.

Аун Сан улыбнулся и взял сверток.

И все-таки это было хорошее время. Аун Сан был окружен верными друзьями, все были молоды, ни на минуту не сомневались в победе, готовы были неделями ездить от деревни к деревне, от рисорушки к рисорушке и беседовать с рабочими и крестьянами, убеждать организовываться в союзы, начинать борьбу. Старые «адвокаты» были не страшны. Они уже достаточно разоблачили себя и так тесно связали свою судьбу с англичанами, что с каждым днем все больше их сторонников переходило в лагерь такинов.

По стране уже насчитывались сотни отделений «Добама».

Аун Сан лично знал многих студентов и усиленно привлекал их к работе в отделениях партии, среди рабочих и крестьян. И когда началась всеобщая забастовка нефтяников Чаука и Енанджауна, среди ее лидеров, среди организаторов первых профсоюзов были и студенческие лидеры. Забастовка началась еще в первой половине тридцать восьмого года, и в ней приняли участие десять тысяч рабочих. Забастовка затянулась. Хозяева нефтепромыслов ни за что не хотели идти на уступки, не хотели удовлетворить требований рабочих о сокращении рабочего дня, а он официально продолжался двенадцать часов, об улучшении условий труда, о создании профсоюзов. Осенью 1938 года нефтяники решили начать голодный поход на Рангун. И когда на полпути их лидеров арестовали, на место их встали приехавшие из Рангуна такины.

Еще не успел дойти голодный поход до Рангуна, как арестовали и такинов. В ответ на это забастовали школьники и студенты. Они решили патрулировать все входы в секретариат – центр английской Администрации и место заседания парламента.

С утра студенты перекрыли входы в секретариат и до полудня чиновники не могли добраться до своих рабочих мест. К двенадцати часам было решено, что студенты добились своего, и по цепочке был передан приказ – оставить посты у ворот и собраться на Спаркс-стрит и оттуда одной колонной вернуться к университету.

Не успела колонна построиться, как с конца улицы появился отряд полицейских. Надо сказать, что центр Рангуна распланирован правильно, улицы в нем прямые и пересекаются под прямым углом, так что полицейские видели, что студенты собираются уходить и не предпринимают никаких враждебных действий.

Часть полицейских была на конях, часть шла пешим строем, но оба отряда врезались в толпу студентов одновременно, избивая демонстрантов дубинками, сбивая конями. Ко Аун Джо, студент из колледжа Джадсона, который старался прикрыть собой девушек, был избит так, что в тот же день умер. Более двухсот студентов были ранены.

На следующий же день в стране началась всеобшая стачка. Демонстрации по всей Бирме. И из каждого города приходили вести – полиция стреляет, полиция убивает демонстрантов. Особенно много студентов погибло в Мандалае. Во главе демонстраций шли такины. И кончали свой путь или в госпитале, или в тюрьме. Для многих это было первое, но не последнее знакомство с английской тюрьмой. И все-таки, несмотря на жертвы, тридцать восьмой год показал всем, и в первую очередь самим такинам, их силу, их влияние в народе. Один из участников этой стачки говорил впоследствии: «Любой кризис – серьезное испытание, и мы с гордостью помним смелость и товарищество, которые родились в бурные дни тридцать восьмого года».

Нефтяники в эти дни достигли Рангуна. Их было вместе с присоединившимися к ним по пути крестьянами и рабочими более четырех тысяч человек, прошедших через долгие месяцы забастовки и сотни километров пути по Бирме. Из четырех тысяч, остановившихся лагерем у подножия пагоды Шведагон, около пятисот «зачинщиков» было арестовано. Но это не сломило участников похода. Теперь шефство над ними взяли такины. Они, как два года назад их старшие братья, приносили забастовщикам пищу, лекарства и помогали охранять лагерь на шведагонском холме.

Слетело, не выдержав шторма, правительство Ба Mo. Два года с лишним он держался наверху, старался угодить англичанам, надеясь на полную безопасность за их спиной. Но не учел того, что хозяевам ничего не стоило сменить его на другого, менее скомпрометированного политика, если этот шаг не угрожал их интересам.

В эти дни, в начале 1939 года, попал в тюрьму за выступление на одном из митингов Такин Аун Сан. Но новое правительство, боясь возобновления стачки, уговорило англичан выпустить генсека такинов. Аун Сан провел в тюрьме всего несколько дней и, к своему собственному удивлению, так скоро вернулся в свою келью в штабе «Дабама», что даже книги не успели запылиться.

2

И снова поездки, митинги, речи. Если нанести на карту Бирмы все маршруты поездок Аун Сана за предвоенные годы, карта покроется паутиной линий. Выступал не только в тех районах, где такинов уважали и слушали, стараясь не пропустить пи одного слова. Бывал в горячих переделках.

Раз Аун Сан приехал в Дедайе, оплот Ба Mo, городок, в котором Ба Mo родился, городок, который распирало от гордости за так далеко пошедшего земляка. Дедайе – городок маленький, и многие в нем или родственники Ба Mo, или его давнишние друзья. И Аун Сану советовали объехать Дедайе сторонам – попытка выступить там может плохо кончиться.

Когда в городке узнали, что приехал Аун Сан и хочет выступить перед жителями его, ни у кого не осталось сомнений, что этот такин и слова доброго не скажет про их идола.

К Аун Сану подошли несколько молодчиков из частной армии Ба Mo. В то время многие политические деятели нанимали себе частные, карманные армии не столько для личной охраны, сколько для обеспечения нужного настроения на собраниях и расправы с неугодными оппонентами. Была такая армия и у У Со, была частная армия и у такинов. Только армия такинов состояла из боевых дружин студентов и рабочих, и солдатам ее никто, разумеется, ничего не платил.

Молодчики Ба Mo предложили такину убираться из города подобру-поздорову. Аун Сан даже отвечать им не стал. Раздвинул стоявших перед ним и прошел дальше. И так спокойно и уверенно сделал это, что солдаты остались стоять в растерянности. Конечно, Аун Сану и нечего было мечтать выступить в Дедайе, если б и там не было такинов и людей, которые хотели послушать такинского генсека. Старейшины городка дали согласие на речь, но добавили, что за безопасность такина не отвечают.

В сумерках на футбольном поле собралось несколько сот человек. Почти все взрослое население городка. Аун Сан помолчал несколько секунд и начал без долгих предисловий:

– Вы ожидаете, что я буду говорить о правительстве доктора Ба Mo, буду говорить против этого правительства. И вы совершенно правы.

Аун Сан выступал с трибуны, покрытой цинковой крышей. Не успел он кончить первую фразу, как в него полетел град камней. Солдаты Ба Mo получили четкие инструкции. Большинство камней попадало на крышу, и гром поднялся такой, что минуты две Аун Сан не мог сказать ни слова. А потом вдруг крикнул, и так громко, что его услышали на дальнем краю поля:

– Вы, кто бросает в меня камнями! Вы оскорбляете аудиторию, своих соседей. Если вы меня не любите, подождите, пока я кончу говорить, я спущусь к вам, и вы сможете бить меня, сколько вам нравится!

И он как ни в чем не бывало продолжал речь. Больше ни одного камня не упало на крышу, а когда Аун Сан кончил, его окружили жители города и провели в дом, отведенный для ночлега. Солдаты Ба Mo даже и не попытались воспользоваться предложением такина.

Аун Сан никогда не отличался очень крепким здоровьем. А в беспрерывных поездках часто болел – дизентерией, лихорадкой. Даже заразился в одной из деревень черной оспой и пролежал несколько недель в рангунском госпитале. Из госпиталя он в конце концов убежал, потому что рангунские власти узнали о его болезни и дали приказ врачам под предлогом карантина задержать его в госпитале как можно дольше. Убежал Аун Сан в полосатой госпитальной пижаме, и такинам, которые ждали у ворот, пришлось связать больничного сторожа, чтоб тот не смог поднять тревоги.

Денег на поездки почти не было, так что приходилось многие мили отмеривать пешком по горам, и размокшим рисовым полям, и невероятно пыльным, избитым волами тропинкам Верхней Бирмы.

Однажды ночью он постучал в дверь комнаты общежития старого друга по университету. Тот зажег свет и с первого взгляда понял, что с Аун Саном что-то неладно. Аун Сан пробормотал, что плохо себя чувствует, и устало опустился на единственный стул. Друг побежал в соседнюю комнату, разбудил товарищей, а когда они вернулись, нашли Аун Сана на полу потерявшим сознание. Он очнулся через несколько минут, попросил отвезти его в центральный госпиталь, где можно было дать вымышленное имя и затеряться среди сотен больных.

Студенты разбудили хозяина студенческой столовой, у которого был старый «фордик», подогнали машину к входу и снесли в нее Аун Сана. Но повезли не в центральный госпиталь, а к университетскому врачу. Они не знали, что с Аун Саном, и боялись, как бы он не умер по дороге. Тот осмотрел Аун Сана, которого выдали на всякий случаи за гостя из провинции, и сказал, что случай серьезный. У Аун Сана была тропическая малярия. Доктор запретил везти Аун Сана в госпиталь, а поместил его в палату при медпункте. Там Аун Сан и провел несколько дней, пока не окреп настолько, что смог снова пуститься в странствия.

Он еще не раз будет пользоваться университетом как надежным убежищем. И в сороковом году, когда за ним охотилась полиция, Аун Сан несколько раз скрывался в университетской сушилке для одежды, куда его впускал знакомый сторож.

А тем временем положение в стране накалялось. Такинам приходилось все труднее, и сменяющиеся колониальные правительства вносили их в список своих врагов под номером один.

3

В Сагайне, небольшом городке Средней Бирмы, на веранде клуба собрались почти все местные англичане. Районный комиссар – старый, потрепанный дизентерией и лихорадкой, пожелтевший в тропиках служака; моложавый блондин с военной выправкой – его помощник, которого недавно перевели из Египта; судья, начальник полиции и два коммерсанта – представитель компании «Стил Бразерс» и англобирманец из банка «Чартерз».

Вечер был жаркий, и воздух казался таким густым и мокрым, что люди с трудом проплывали сквозь него. Скоро должны были начаться дожди, и над рекой, на горизонте, громоздились темные тучи и вспыхивали зарницы уже пришедшего в Рангун муссона.

Клуб стоял на холме, неподалеку от облезшей старинной пагоды. В обычные вечера здесь бывало прохладно, и ветерок, прилетавший с Иравади или с чинских холмов, будил воспоминания об июльском вечере дома, в Англии.

Под потолком поскрипывал ширококрылый фен, но и ему не удавалось разогнать духоту. Люди на веранде не спеша тянули виски – много соды, много льда и совсем мало виски. Не потому, что кто-нибудь хотел напиться, а скорее потому, что надо было чем-то заняться, если уж и бильярд и бридж опротивели, а главное, собравшиеся опротивели друг другу.

– Мне говорил Ба Шин, осведомитель, что к нам политик из Рангуна пожаловал, – сказал начальник полиции.

– Из Рангуна?

– Из Рангуна. Они что-то зачастили к нам. Вроде бы тихое место, живем спокойно…

– А они теперь всюду добираются. В Магве арестовали сразу семерых.

– А что вы собираетесь делать с этим агитатором?

– Отдал приказ арестовать. У меня есть разъяснение на этот счет из Рангуна. Такинских агитаторов изолировать.

– Простите, но это мало помогает, – сказал англобирманец. – На место каждого агитатора становятся два других. – Англобирманец старался показать, что он находится в оппозиции местному обществу, потому что чувствовал, что терпят его только за острой нехваткой партнеров для бриджа.

– Наше дело выполнять приказы, – сказал начальник полиции. – Появятся еще два – возьмем и их. Хотя я лично предпочел бы в ближайшие два-три года находиться не здесь, а за десять тысяч миль к западу.

На террасе замолчали. Внизу, на Иравади, поблескивали огоньки пароходов и барж. На ночь они подошли к берегу и бросили якоря, чтобы не сесть на мель, потеряв в темноте изменчивый фарватер. В кустах зашуршало что-то. В ночных шорохах было нечто зловещее, враждебное кучке людей, отрезанных от внешнего мира беспросветной бирманской ночью, осажденных ею в круге света мерцающих керосиновых ламп.

– Вчера я видел искателя кладов, – сказал районный комиссар. – На том берегу, в Аве. Он увидел ночью духа, и тот показал, где искать клад.

– Тема как нельзя кстати, – сказал начальник полиции. – В эту ночь…

– Вас волнует, поймают ли такинского агитатора?

– Не только в этом дело. Извините, что я перебил вас, сэр.

– На чем я остановился? Да, он мне даже показал кость этого духа.

Все присутствующие – старожилы, за исключением помощника комиссара, – согласно кивнули. Но помощник решил внести ясность в рассказ.

– Как так кость? Ведь вы же, сэр, сказали о духе.

– Сначала дух, или нат, как их здесь называют, был человеком, таким же, как я или вы, – улыбнулся комиссар. – Но в древней Бирме был обычай, не знаю, насколько правдивы рассказы о нем, закапывать рядом с сокровищем живьем человека, чтобы дух его оберегал драгоценности.

– И при освящении храмов, – сказал начальник полиции.

– Да, но, вернее всего, это чепуха. По крайней мере искатель кладов показал мне кость, очень напоминающую свиную. Я не стал спорить. Дети…

– Вы так не думаете в самом деле, комиссар, – сказал представитель «Стил Бразерс». – В глубине души каждый из нас, проживших по нескольку лет здесь, начинает верить в натов, переселение душ и всякие такие веши. В конце концов скоро как полсотни лет мы правим этой страной, а что мы знаем о бирманцах? Понимаем мы их? Вот начальник полиции говорил сегодня об агитаторе.

– Ну уж эта тема понеприятнее привидений, – перебил его начальник полиции. – Лучше я расскажу о случае, который произошел со мной лет пять назад в Аракане, на южном побережье Бирмы. Подвиньте мне, пожалуйста, сигары. Благодарю вас. Так вот, пришлось мне по долгу службы остановиться на ночь в покинутой столице араканских королей. Дом для проезжающих там расположен как раз неподалеку от того места, где, по преданию, закопано большое сокровище. Он стоит на высоких столбах и окружен верандой, на которую ведет лестница. И из моей комнаты хорошо была видна эта лестница. Я сижу в комнате, и вдруг весь дом вздрагивает. Я решил: небольшое землетрясение. И в тот же момент увидел старушку, поднимающуюся по ступеням. Я очень удивился. А она идет, не отрывая от меня взгляда, и, знаете, мне как-то стало не по себе. Потом пошла вдоль веранды и исчезла.

Начальник полиции прервал рассказ, чтобы раскурить сигару. На террасе англичане чувствовали себя неуютно. Казалось, ночь смыкается все теснее вокруг них. Враждебная ночь.

– Я крикнул слугам, чтобы пришли, но никто не появился, – продолжал полицейский. – Тогда я понял, что видел привидение. Это чувство нельзя описать… В общем остаток ночи, признаюсь, я не спал. А утром спросил у местного старейшины, кто была эта женщина. И тот подтвердил – нат, то есть дух женщины, пойманный мгновенной смертью в магическую сеть. Теперь привидение не может покинуть место, на котором погибло ее тело.

– Я не верю в духов, – слишком громко сказал молодой заместитель комиссара. – Мы стояли в Кантаре, на берегу Суэцкого канала. Как-то толпа арабов взбунтовалась и убила нашего солдата. Мы поспешили туда. Разумеется, расстреляли их, сотни две уложили на месте. Злы очень были. А ночью пришлось мне стоять с патрулем на площади, среди трупов. И ни одного привидения я не видел. А если бы привидения были, сколько бы я их за ту ночь увидал?

Помощник комиссара засмеялся. Никто не поддержал его. Тот оборвал смех.

И в этот момент на освещенной дорожке, ведущей к веранде, показалась человеческая фигура. Она двигалась совершенно бесшумно, легко. Это был молодой мужчина, почти юноша. Человек поднялся по лестнице на веранду, прошел мимо замерших англичан и исчез в комнате.

Первым пришел в себя начальник полиции.

– Бой! – крикнул он, вскакивая с кресла. – Бой!

Бой появился не сразу.

– Да, сэр?

– Тут проходил кто-нибудь?

– Нет, сэр.

– Ты врешь.

– Я никого не видел, сэр.

– Пойдем на кухню. Я переверну весь дом…

– Не надо, – перебил его комиссар. – Даже если это и не привидение, ручаюсь, вы ничего не найдете.

А внизу, у одного из сампанов, человек, которого видели на веранде, тихо свистнул. С сампана раздался ответный свист. Человек перепрыгнул через полосу воды.

– Вы Такин Аун Сан? – спросил его хозяин сампана.

– Да. Еле сбежал от полиции.

– Как вам это удалось? Ведь здесь крутой обрыв – нигде не прорвешься. А на дороге, я сам видел, стоит кордон.

– Мне друзья сказали, что к пристани ведет тропинка из кухни английского клуба.

– Да, но там же англичане…

– Я рассчитывал на внезапность. Просидел некоторое время в кустах, послушал, как они говорят о привидениях, и прошел спокойно через веранду, на которой они сидели. Они себя уже достаточно подготовили к моему появлению.

Сампан отчалил и, не зажигая огней, заскользил вниз по течению, к Магве.

Хозяин сампана несколько раз бросал рулевое весло, заглядывал под навес и, трясясь от неудержимого хохота, расталкивал дремлющего Аун Сана. Спрашивал:

– А как привидения ходят, ты знаешь?

Или:

– Они теперь под своим клубом клад искать будут!

И снова исчезал в ночи, и только с кормы доносился его приглушенный хохот.

А Аун Сан, засыпая, думал с благодарностью о бое английского клуба, который, не говоря ни слова, показал ему тропинку к реке. И не выдал потом. Ведь погони за ним не было.

4

1939 год ознаменовался несколькими важными событиями как чисто внутреннего значения, так и связанными с событиями во внешнем мире.

Правительство Ба Mo сменилось правительством У Пу, правительством безликим, полностью послушным англичанам, которое с не меньшим усердием продолжало аресты такинов и профсоюзных деятелей.

В этом правительстве министром лесов стал У Со, адвокат из Таравади, защитник Сая Сана, по воззрениям чистый фашист, а по манере действий – оппортунист и приспособленец.

А Ба Mo, обиженный на своих друзей англичан, ушел в оппозицию и стал произносить «революционные» антианглийские речи, чтобы сколоть сильную партию и вернуться к власти.

Такины же за этот год добились большего, чем за все предыдущие. В январе под их руководством была создана Всебирманская крестьянская организация. На конференции присутствовало несколько тысяч крестьян со всей Бирмы. Значение ее трудно переоценить, потому что именно созданием этого союза стихийное крестьянское недовольство было повернуто в русло организованной борьбы. Конференция приняла резолюцию, в которой призывала крестьян бороться за национальное освобождение, за ликвидацию помещичьего землевладения и национализацию земли и, наконец, за создание социалистического государства рабочих и крестьян. Даже если не знать, что конференция была организована по инициативе такинов, легко было догадаться об этом – резолюции ее звучали по-такински.

На очереди стояла организация рабочих.

За тридцать девятый год в Бирме прошло более двадцати пяти крупных забастовок – рекорд для страны. Рабочий класс вырос не только количественно, но и делался все более сознательной силой. В стране насчитывалось несколько профсоюзов, большинство которых находилось под влиянием такинов. Инициативу объединения их в единый орган взяла на себя «Добама».

В марте партия созвала национальную конференцию рабочих, на которую приехали делегаты нефтяников, шахтеров, грузчиков, текстильщиков, рабочих рисорушек и лесопилок, транспортники и табачники. Конференция постановила создать единую профсоюзную организацию в Бирме. К тому времени в Бирме насчитывалось несколько марксистских кружков – и в Рангуне и в других городах. Влияние коммунистов ширилось. В работе кружков принимал участие и Аун Сан.

В начале сорокового года Аун Сан побывал в Индии. Он возглавлял бирманскую делегацию на съезде Индийского национального конгресса.

Это была первая заграничная поездка Аун Сана, и он сам придавал ой большое значение. Он познакомился не только со многими индийскими революционерами, но и увидел, как живет Индия, как она борется за свободу.

Нельзя забывать, что отношения между индийцами и бирманцами в Бирме порой оставляли желать много лучшего. Сотни тысяч индийских иммигрантов приезжали ежегодно в Бирму и, изголодавшиеся, доведенные до отчаяния, соглашались нa любую работу, за любую плату. Они невольно становились штрейкбрехерами в конфликтах бирманских рабочих, сбивали зарплату.

Другая категория индийцев – торговцы, ростовщики, полицейские, чиновники – держалась англичан, служила им и грабила не только бирманских крестьян и рабочих, но и притесняла, не давала проходу бирманским помещикам, торговцам и чиновникам.

Что касается чиновников и ростовщиков – они были в Бирме в безопасности, за ними стояли английские солдаты. А вот индийским рабочим было хуже. Их никто не охранял, и даже, наоборот, порой англичанам было выгодно направить возмущение бирманцев не против настоящих хозяев, а против беззащитных индийцев.

Об этом говорит история, случившаяся еще в 1938 году, в которой принял непосредственное участие У Со.

За несколько лет до этого в Мандалае один из бирманских мусульман выпустил книжку, в которой нападал на буддизм – религию подавляющего большинства бирманцев. Никто тогда не обратил на нее внимания. И только в 1938 году, в году забастовок и больших неприятностей для колониальной администрации, о брошюре вдруг вспомнили. И вспомнили очень вовремя, когда народ был озлоблен, но не каждый осознавал, кто же главный виновник его бед.

Кампанию раздувала газета У Со «Сан». С нападок на автора книжки она перешла к нападкам на всех мусульман, а заодно и на индийцев, которые жили в Бирме. Ругань газеты была чисто фашистского толка, но семена ненависти упали на плодородную почву. 19 июля газета объявила начало «похода» против мусульман. Клич ее был подхвачен другими правонационалистическимн газетами. Был собран митинг «в защиту буддизма».

Правительство делало вид, что в Бирме ничего не происходит, и продолжало арестовывать профсоюзных деятелей и такинов. На митинге, на который собрались в основном не введенные толком в курс дела монахи, произносились горячие речи и агенты У Со требовали немедленного мщения. Собралась большая толпа и, как митинг кончился, направилась к индийскому базару и разгромила его.

На следующий день слухи о «походе» разнеслись по всему Рангуну. В каждом большом колониальном городе есть достаточное число подонков, которые готовы принять участие в любом погроме.

Толпы их во главе с монахами с утра бросились в индийские кварталы. Среди погромщиков были и честные бирманцы, которые решили, что именно избиением индийцев они вернут себе свободу и хорошую жизнь.

Резня индийцев и схватки между погромщиками и индийской молодежью, которая организовывала отряды самообороны, продолжались несколько дней и перекинулись из Рангуна в другие города. Погибло в эти дни более тысячи человек.

Погромы отвлекали внимание бирманцев от настоящей борьбы и, что важно, дали возможность англичанам обвинить в организации их партию такинов, и именно ту ее революционную часть, которую возглавлял Аун Сан.

В заявлении «Добама» в ответ на обвинения английского правительства говорилось: «Религиозные столкновения провоцируются агентами британского империализма, чтобы отвлечь народ от главной цели».

В составе «Добама» были и бирманские и индийские группы. И после окончания погромов Такин Аун Сан принял меры для усиления такинских дружин, для укрепления дисциплины в партии. Погромы не должны были повториться. Они и не повторялись больше. Когда наступило отрезвление, все бирманское общество, даже некоторых из зачинщиков, охватило чувство стыда. Даже самые ярые погромщики поспешили отречься от своего участия в беспорядках.

В начале сорокового года Аун Сан просидел несколько ночей над проектом манифеста «Добама». Он хотел отвезти его в Индию, показать Неру и индийским коммунистам.

Манифест получился конкретным и боевым и в целом был одобрен как коммунистами, так и всем левым крылом бирманского революционного движения. Его обсуждали в ЦК партии такинов, на собраниях профсоюзов, в марксистских кружках и приняли как программу к действию.

Манифест такинов очень важен для понимания их собственной позиции и позиции их вождя перед началом мировой войны и на первом ее этапе, пока эхо ее не докатилось до Бирмы.

«Наша политика, – говорится в манифесте, – направлена на полное освобождение трудящихся масс Бирмы и всего мира от всех видов политического, экономического и социального угнетения. Поэтому мы стоим в первую очередь за полную независимость Бирмы, включая ее горные районы, находящиеся под особым управлением губернатора, от современного империалистического господства и эксплуатации, за создание свободной, независимой народно-демократической республики, которая гарантирует следующие основные права и принципы народу: 1) полную независимость; 2) уничтожение феодализма в «особых районах»; 3) демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства…»

В области экономики такины требовали следующих реформ: «Максимальный восьмичасовой рабочий день, гарантированный минимум заработной платы, ликвидация детского труда, социальное страхование, обеспечение занятости рабочих, право рабочих контролировать свое предприятие. Ликвидация помещичьего землевладения, бесплатная раздача земель бедному и среднему крестьянству с последующей полной национализацией земли и механизацией сельского хозяйства». И еще, о чем нельзя забывать: «Национализация всех земель, лесов, водных и железнодорожных путей, шахт, предприятий тяжелой промышленности, банков и так далее».