Текст книги "Аун Сан"

Автор книги: Игорь Можейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Семья и хозяйство оставались полностью на попечении До Су, его жены. А семья была немалой: четверо сыновей и двое дочерей. Причем старший уже кончал школу, а младший – младший только что родился. Это событие отпраздновали 13 февраля 1915 года. Сына назвали Тейн Лином, что значит пo-бирманскн «яркий». Но случилось так, что имя Тейн Лин придумал отец, посоветовавшись с приезжим астрологом. В сочетании с положением звезд на 13 февраля это имя обещало наибольший успех в жизни самому молодому члену семейства У Хпа.

До Су плохо себя чувствовала после родов и не знала о том, что отец придумал имя, не посоветовавшись с ней. И как только она поднялась, то, пользуясь своей неограниченной властью в доме, немедленно переименовала сына. Назвала его Аун Саном, «получающим миллион» – миллион не в материальном смысле, не миллион рупий, а миллион благодеяний, миллион удач или миллион друзей. До Су двигало не упрямство. Имя она придумала сыну давно, еще полгода назад, и главной причиной, почему она хотела назвать его Аун Сан, было то, что такое имя рифмовалось с именем ее старшего сына – Аун Тана.

Так и получилось, что в первые дни некоторые гости называли ребенка Тейн Лином, а некоторые, которые знали о давнишнем желании До Су, спрашивали с порога:

– Ну, как маленький Аун Сан?

Аун Саном назвала его и бабушка До Тин Шве, вдова Золотого Яуна. Она жила теперь в Натмауке, выдала дочерей замуж и часто гостила у До Су, любила ее, любила ее сыновей. А про младшего сказала: «Вылитый мой муж, вылитый Мин Яун».

Может, она так и не сказала, но люди говорят: было такое. До Су передала ее слова мужу, тот старому монаху. А монах – человек разговорчивый, и скоро весь город знал о словах бабушки До Тин Шве.

Нельзя сказать, что семья У Хпа бедная – нет, голодать никогда не приходилось, и в доме хватало места не только детям, но и гостям. А в каком бирманском доме нет гостей?

Конечно, если бы не До Су, хозяйство давно бы развалилось, но мать находила время и смотреть за детьми и заниматься торговлей.

Впоследствии Аун Сан говорил, что он многое перенял от матери. И ее неуемную энергию и сильный характер. Тем более Аун Сан был последышем, и баловали его больше, чем других сыновей.

Мальчик часто болел, никак не мог вырасти, все казался на год, на два младше своих сверстников. Правда, соседские мальчишки его не обижали – побаивались братьев. Ведь и Аун Тан и Ба Вин говорили, что уши оборвут каждому, кто побьет Аун Сана.

Если и случалось, перепадало Аун Сану, то он, надо сказать, братьям не жаловался – очень ему хотелось попасть в компанию, не бродить за ребятами по улицам.

Когда Аун Сану было шесть лет, ему удалось все-таки доказать свою смелость. Один из ребят сказал:

– Хочешь, чтобы тебя приняли в отряд Золотого Яуна, соверши подвиг.

Аун Сану очень хотелось в отряд своего деда.

– Какой подвиг?

– Пойди ночью на кладбище и зажги свечу на могиле Тин Со.

Идти ночью на кладбище страшно, но зажечь свечу на могиле Тин Со, которого убили разбойники – дакойты, и потому он после смерти стал злым духом – натом, – этого еще никто из ребят делать не осмеливался.

Ребята ждали, что скажет Аун Сан. Тот подумал и сказал:

– А где мне достать свечу?

– Принесем.

Вечером все ребята с улицы ждали на холме у кладбища, загорится ли свеча. Свеча долго не загоралась. Уже Аун Сан должен был бы дойти до могилы, давно должен был бы.

А потом вспыхнул огонек. И еще через минуту они услыхали, как гулко стучат по пыли пятки Аун Сана.

– Я никак не мог спичку зажечь, – сказал он.

До Су хотела, чтобы ее дети выросли честными людьми. «Самое плохое на свете – лгать», – говорила она Аун Сану. Да и Ба Вин, старший брат, который скоро станет учителем, рассказывал, что дедушки Яун никогда никому не говорил неправды. За это его уважали даже англичане. И однажды матери пришлось покраснеть из-за честности Аун Сана.

Пришел во двор торговец купить риса у матери из амбара. Аун Сан играл рядом: строили королевский дворец из песка и травы. И слушал, о чем говорят взрослые, – взрослые ведь часто говорят об очень интересных вещах между собой и не замечают, что Аун Сан рядом.

– Извините, – говорит мать, – не могу уступить ни пья. Сколько я платила за корзину, за столько и отдаю. Не хотите, найду другого покупателя.

– Неправда, мама, – вскочил вдруг Аун Сан, – ты этот рис только вчера купила, тебе крестьяне привезли. А ты им меньше заплатила. А сама мне велела не говорить неправды.

И он опрометью бросился со двора. Пришел домой вечером, когда проголодался до смерти. Тихонько пробрался в комнату, где уже спали братья.

Ба Вин услышал, как окрипнула половица, поднял голову и сказал сонным голосом:

– А, борец за правду пришел. Мама просила тебе передать, что она ошиблась и ты был прав.

Дома было много книг. Книги на бирманском языке, комментарии буддийским питакам, священные книги – это книги отца. И книги на английском языке – книги старших братьев Аун Сана.

Мать хотела, чтобы сыновья получили образование. Старшие учились в соседнем городе Енанджауне на нефтепромыслах, где была средняя школа. В ней преподавали даже английский язык и географию.

Но Аун Сана сначала отдали в монастырь, к другу отца, к саядо У Тобита. Саядо учил натмаукских ребят читать на языке пали, заставлял учить наизусть буддийские притчи – джатаки и бил по ладоням бамбуковой палкой. Но редко. Он был добрым стариком. Еще Аун Сан научился в монастыре читать по-бирмански и постиг четыре правила арифметики.

А дома старшие братья читали английские книги, извлекали квадратные корни и даже иногда говорили между собой на английском языке. Братья жили в своем сложном мире, мире, из которого приходил паровоз, что раз в два дня останавливался на минуту на станции на окраине Натмаука, в мире пароходов, нефтяных вышок, рабочих, измазанных нефтью, книжного магазина в Енанджауне и университетского бойкота. Аун Сан еще не знал, что значит бойкот, но один раз Ба Вин брал его в Енанджаун, и он видел своими глазами нефтяные вышки и белый пароход на Иравади.

Мать считала, что Аун Сан еше мал и слаб, чтобы одному жить в Енанджауне (Ба Вин уже кончил школу, а другие братья собирались уехать из Енанджауна в Рангун и там искать себе счастья). И неизвестно, как бы сложилась дальнейшая жизнь Аун Сана, если бы ему не помог университетский бойкот.

Но прежде чем говорить о бойкоте, стоит вкратце рассказать, что же происходило в Бирме за годы, миновавшие со дня казни Золотого Яуна.

5

У Мин Яун и другие вожди Сопротивления потерпели поражение. И это понятно. Популярность их в народе была ограниченна. Они призывали вернуться к старому, к королевской Бирме, к строю, который не приносил крестьянам ничего, кроме горя.

Сопротивление на первом его этапе возглавлялось феодалами. Англичане отлично знали, что таких, как Золотой Яун, таких, кто искренне боролся за свободу страны, за независимость, среди них немного. Многих можно было купить – и их купили. Остальных уничтожили. Обещать же народу свободу от угнетения, обещать создать новую Бирму феодалы не могли, движение вперед не укладывалось в их сознании. Они боролись за погибший, старый мир, ждали наследника престола – он приведет с собой войска из Таиланда, и вместе с ним можно будет выгнать англичан. Да и объединиться феодалы не смогли. Каждый из них боролся в одиночку.

Лет через десять после падения Мандалая в собственно Бирме и следа не осталось от феодалов. Кто занялся сельским хозяйством, кто пошел служить англичанам, кто погиб. Это не значит, что англичане были заинтересованы в полной ликвидации феодальной системы. Там, где можно было, – в горных, окраинных районах – они сохранили и князей и вождей. Но собственно Бирма нужна была англичанам в первую очередь как громадная рисовая плантация. Суэцкий канал укоротил путь в Европу, и перевозка риса обходилась теперь значительно дешевле, чем пятьдесят лет назад.

Бирма становилась страной монокультуры, поставщиком риса для Британской империи, и в этих условиях сохранение старой феодальной системы с ее раздробленностью, косностью только мешало бы быстрому развитию рисоводства.

С 1855 по 1914 год площади под рисом в Бирме выросли в десять раз, а экспорт риса увеличился в пятнадцать раз. Началась рисовая лихорадка. Английское правительство поощряло занятие пустых земель, посевы риса, но наживались на этом не крестьяне, а помещики и ростовщики. Много их приехало из Индии, провинцией которой стала Бирма.

Крестьяне сеяли рис, а налоги с них взыскивались в конце года, когда крестьянин уже залез в долги, а продать рис еще не успел. Чтобы расплатиться с налогами, он отдавал рис по дешевке скупщикам, и после продажи обнаруживалось, что на жизнь-то ничего не осталось. Тут на помощь приходил помещик или ростовщик – четтьяр. Он давал в долг деньги, семенной рис, а в заклад брал крестьянскую землю. Так и получилось, что к 1925 году треть всей крестьянской земли в Бирме была в закладе или арендовалась крестьянами у помещиков. В Бирме появился сельский пролетариат, почти неизвестный в королевские времена.

С ростом производства риса появлялось все больше рисорушек. На них и на нефтепромыслах в Енанджауне и Чауке (а добыча нефти выросла за пятнадцать лет этого века в пятьдесят раз) складывается бирманский рабочий класс. Бирманские рабочие – вчерашние крестьяне еще не объединены, не организованы, малочисленны.

С падением остатков феодализма появляется и бирманская буржуазия. Это была на первых порах буржуазия слабая, поле деятельности которой было ограничено мелкими рисорушками и лесопилками, лавками и агентствами. Все командные посты в экономике страны занимали английские компании, на ступеньку ниже стояли индийские купцы и капиталисты, а бирманцам оставались только самые крохи.

Среди буржуазии росло недовольство, правда поначалу робкое, – торговцы просили, а не требовали, и просили в общем немногого.

И вот в этом формирующемся капиталистическом обществе, где классы только еще обретают форму, только еще начинают осознавать свои собственные стремления, первые попытки протеста принимают форму борьбы за национальную культуру, за буддийскую религию.

В 1906 году появляются первые буддийские ассоциации молодежи. Они выступали за сохранение бирманской письменности, литературы, в защиту буддизма и были так робки и нерешительны, что на первых порах открывали свои собрания пением «Боже, храни короля» – английского гимна, дабы показать свою благонадежность. Правда, впоследствии первую фразу гимна переделали на «Будда, храни короля», что больше отвечало сущности ассоциаций, но не меняло сути дела.

Но политическое развитие страны шло быстро. Дети бирманцев побогаче, тех, кто успешно сотрудничал с англичанами, уезжали в Англию учиться. Некоторые из них прочитывали там книги, которые им читать не следовало, узнавали о мире, о других странах. Когда они возвращались домой, им уже казались наивными собрания ассоциаций и верноподданнические речи.

Во время первой мировой войны несколько бирманских батальонов служили на Ближнем Востоке, и солдаты принесли домой рассказы о других странах и жизни и борьбе их.

А потом до Бирмы докатилась весть о великой революции в России, стране, «имеющей, как писал русский путешественник Пашино, странное очарование для Бирмы, стране, с которой связываются надежды на освобождение». Впоследствии бирманский писатель Такин Кодо Хмайн напишет, что «после Октябрьской революции в России борьба бирманцев за независимость разгорелась с новой силой».

И вот одним из проявлений нового в борьбе против английских хозяев стал университетский бойкот 1920 года. Это был протест против «западного просвещения, вызывающего рабский склад ума», против превращения детей в послушных слуг англичан. Бирманцы перестали отдавать детей в английские школы и университет, где преподавание велось на английском языке.

Во время этого бойкота были организованы первые бирманские национальные школы. Школы создавались на общественные средства и учили в них добровольцы – выпускники средних школ, студенты. Каждая из таких школ была весьма ненадежным предприятием с финансовой точки зрения, и они перебивались, так сказать, с хлеба на воду. Учителя в них часто по многу месяцев не получали зарплаты, крыши протекали, несколько классов занималось в одной комнате, но все-таки школы работали, и учили в них на бирманском языке. Эти школы просуществовали до самой независимости Бирмы, и именно из них вышли почти все будущие лидеры бирманского освободительного движения.

6

Вот в такую школу, основанную на частные средства в городе нефтяников Енанджауне, и попал Аун Сан. Может, До Су и не согласилась бы послать Аун Сана в Енанджаун, если бы не старший брат Ба Вин, который стал в этой школе учителем. Теперь основное возражение матери отпадало. Аун Сану было с кем жить в Енанджауне, было кому за ним посмотреть. Ба Вин уже несколько лет как заменил Аун Сану отца. Отец все реже бывал дома, все больше времени тратил на размышления над комментариями к буддийскому канону.

Аун Сану было восемь лет, когда он приехал в Енанджаун, а кончил он школу в 1932 году, когда ему было уже семнадцать лет.

Годы эти, о которых Аун Сан впоследствии вспоминал коротко: «Окончил национальную среднюю школу в Енанджауие», были школой не только в учебном смысле этого слова. За десять лет Аун Сан из обыкновенного натмаукского мальчишки, который и отличался от других ребят только тем, что двоюродный дедушка его был известным во всей Бирме героем, стал тем Аун Саном, который займет одно из ведущих мест в бирманском студенческом движении, удивительно быстро вырастет в политического деятеля. Причиной этому и обстановка, в которой он прожил эти годы, и положение и события в Бирме, с которыми теперь, в Енанджауне, он непосредственно сталкивается, в гуще которых живет.

Аун Сан выучил английский язык. Он не раз говорил, что благодарен английскому языку за то, что тот открыл ему широкие горизонты, за то, что дал ему возможность прочесть книги, которые тогда некому было перевести на бирманский, за то, что познакомил его с жизнью других народов, с суждениями великих людей других стран. Аун Сану всегда был чужд узкий национализм, и он не раз подчеркивал необходимость использовании всего лучшего, что создала цивилизация других народов. Но в то же время он с некоторым, вполне понятным презрением относился к воспитанникам английских школ и даже сказал как-то университетскому другу: «Удивительно, ты патриот, а обучался в английской школе. Там ведь все мысли о свободе, о Бирме высушивают».

В енанджаунской школе этого не было. Она, как и другие подобные ей, с точки зрения английских чиновников была «рассадником смутьянства». И эта точка зрения была вполне оправдана. По литературе школьники проходили поэмы и рассказы бирманских писателей и понимали, что бирманская литература, первые памятники которой насчитывают восемьсот лет, не уступает любой другой литературе. В английских школах этому не учили. По истории школьникам рассказывали о Пагане, великой столице первого бирманского государства, чудесные храмы которого и по сей день стоят на берегах Иравади, об Анорате, который объединил Бирму, о генерале Бандуле, погибшем в войне с англичанами, о Золотом Яуне. В английских школах этому тоже не учили.

А брат Аун Сана Ба Вин, которого теперь называли У Ба Вином и даже Сая Ба Вином (что значит «ученый Ба Вин»), несмотря на его молодость, учил брата и тому, как бороться против англичан сегодня. Он был активным участником университетского бойкота и одним из тех, кто принимал горячее участие в создании Генерального совета бирманских ассоциаций, организации, которая заменила ассоциации буддистов. И своим появлением доказала, что стадия борьбы за культуру кончилась. Подрастали силы, готовые возглавить политическую борьбу.

Увязавшись за братом, Аун Сан пробирался на первые собрания молодых революционеров, вернее не революционеров еще, а реформистов.

Часто в 'комнате брата появлялись книжки, которых не было в городской книжной лавке. Книги нельзя было никому показывать, они были зачитанны и растрепанны. На одной из книжек стояла фамилия автора – Ленин.

А когда Аун Сану стало лет пятнадцать, то его так привыкли видеть на собраниях, что считали за своего, давали ему поручения, посылали к нефтяникам договориться о встрече, пускали на самые секретные совещания. Правда, никто из друзей брата – учителей, клерков, сыновей торговцев – не помышлял еще об открытой борьбе против англичан, о независимой Бирме. Путь к независимости, как казалось им, лежал через постепенное достижение статуса доминиона.

Шли дебаты: оставаться ли Бирме в составе Индии или отделиться? Не поставит ли это Бирму в невыгодное положение, не оторвет ли от более сильных и опытных индийских революционеров, принимать или нет учение Ганди, участвовать ли в послушном англичанам игрушечном парламенте, где адвокаты с хорошим английским произношением упражнялись в риторике, надеясь на место районного комиссара?

А тем временем росло недовольство среди крестьян, потерявших землю или теряющих ее, недовольство налогами, ростовщиками, помещиками, недовольство закупочными ценами на рис, которые все падали, несмотря на то, что рис дорожал на мировом рынке.

Все тяжелее приходилось рабочим на нефтепромыслах. Со многими из них Аун Сан познакомился в Енанджауне, с их сыновьями он учился в школе. Среди рабочих было много индийцев – они приезжали на заработки из Индии, и им платили даже меньше, чем бирманцам, – куда денешься, если дома и за эти деньги работы не найдешь. Нефтяники работали по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, жили в хибарах, ни профсоюзов, ни других организаций у них не было. Если кого подозревали в том, что он занимается политикой, – гнали немедленно. А кроме того, хозяева компании отлично владели искусством вносить рознь – бирманцы не доверяли индийцам, которые сбивали зарплату, индийцы боялись бирманцев, и те и другие боялись потерять место.

Совет бирманских ассоциаций был слишком разношерстной и либеральной организацией, чтобы полностью связать свою судьбу с рабочими и крестьянами. А У Ба Вин и его друзья ограничивались в основном просветительской деятельностью и не решались пойти на разрыв с руководством Совета бирманских ассоциаций.

Убедившись, что с советом каши не сваришь, один из его членов, Сая Сан, врач, автор книги по бирманской медицине «Признаки болезней», вышел из него. Он больше года ездил по стране, организовывая отделения совета, и знал поэтому жизнь и настроения крестьянства куда лучше руководителем, сидевших в Рангуне.

Сая Сан знал, что разоренные крестьяне Бирмы близки к восстанию и восстание их, лишенное руководства, будет обречено на поражение. Но не в силах убедить в своей правоте руководителей совета, решил возглавить это восстание, организовать его насколько было возможно.

Аун Сан встречал Сая Сана, когда Сая Сан приезжал в Енанджаун во время одной из своих поездок по стране и выступал перед ассоциацией Енанджауна. Но много в те годы приезжало организаторов из Рангуна, и Аун Сан с трудом вспомнил доктора, когда У Ба Вин разбудил его декабрьской ночью и сказал:

– В Таравади восстание.

– Восстание? Уже? А кто во главе?

– Сая Сан. Помнишь, он приезжал к нам весной?

7

Сая Сана до сих пор ругают английские учебники истории. Он и мятежник, и деспот, и самозванец, и убийца. А тогда в 1930-м от него поспешил отречься совет, дабы власть имущие не заподозрили в нелояльности, его клеймили в Рангуне послушные адвокаты, его ругали последними словами газеты.

В Енанджауне Сая Сана не ругали. Восстание не докатилось до тех мест, но к каждому пароходу снизу приходили толпами нефтяники, школьники, клерки, крестьяне: какие новости? Где сейчас Сая Сан?

Всматривались в лица вернувшихся из Рангуна английских инженеров. Может, Сая Сан уже у Рангуна?

Восстание началось стихийно, неожиданно, на несколько месяцев раньше, чем рассчитывал Сая Сан.

В середине тридцатого года английский губернатор Бирмы уехал в отпуск и оставил за себя бирманца с полубирманским-полуанглийским именем Джо. А Маун Джо. Случилось такое впервые в истории Британской Бирмы, но англичане не волновались. Маун Джо – проверенный лакей, либерализм и мягкость ему чужды. Больше того, ему очень хотелось отличиться, показать, что он полностью достоин оказанной чести. И он немедленно отправился в поездку по стране.

В округе Таравади к нему подошла делегация крестьян с просьбой отсрочить налоги этого года – урожай пропал в наводнении, крестьяне голодали, платить было нечем. И Маун Джо перестарался. Он так грубо выгнал крестьян, так оскорбил стариков, что на следующий день весь округ восстал. Губернатору пришлось бежать в Рангун, под охрану английских пушек.

Повстанцы объявили войну Англии и начали набор крестьян в армию, которую назвали армией галонов. Галон – легендарная бирманская птица, победившая в схватке дракона Нага. Под «Нага» подразумевались англичане. Повстанцы выдвинули лозунг: «Отдать жизнь за религию, нацию и страну».

Сая Сан прибыл в Таравади с организованным им ранее первым отрядом галонов и принял командование восстанием.

Теперь трудно сказать, знал ли он, насколько малы шансы на успех, возможно, и понимал, а может, надеялся, что поднимется вся Бирма. Этого не случилось. Города не поддержали восставших, даже не все округа Нижней Бирмы поднялись по примеру Таравади.

Восстание было неподготовлено, вести о нем слишком поздно доходили до других районов, и англичане успевали подготовиться к подавлению.

Сая Сан объявил себя королем Бирмы, устроил торжественную коронацию в джунглях, созвав для этого астрологов со всей Нижней Бирмы. Он объявил о том, что борется за возвращение к старому – к тому старому, что не смогло поднять Бирму на борьбу уже сорок лет назад. Идея «Старой Бирмы» не могла привлечь на его сторону бирманские города, где молодежь читала Маркса и обсуждала на сходках проблемы национально-освободительного движения, где бирманская буржуазия боролась за место в современном, а не вчерашнем мире.

Сая Сан был бирманским Пугачевым, и восстание его во многих чертах напоминало пугачевское восстание, перенесенное в XX век.

Да и что говорить, Сая Сан часто рассчитывал на самые отсталые слои крестьянства – его солдаты, например, татуировали на груди птицу Галон, потому что верили, что тогда их не возьмет никакая пуля.

А своих ружей, своих пуль у восставших не было. Несколько винтовок и пистолетов было захвачено у убитых полицейских и лесников, да и с ними восставшие порой не умели обращаться. В лесных мастерских ковали мечи и наконечники стрел. А еще чаще приходилось выходить в бой с бамбуковой палкой в руках.

И все-таки, несмотря на все это, в восстании приняли участие десятки тысяч человек, оно охватило чуть ли не половину Бирмы.

Два года продолжались бои. Восставшие, оттесненные с долин в горы, вели партизанскую войну, и каждый месяц в рангунском порту с кораблей выгружались новые батальоны сипаев и уходили в джунгли и в горы в погоне за неуловимыми, отчаявшимися повстанцами.

В 1931 году Сая Сан попал в плен. Процесс его получил широкую огласку. Никто не сомневался, что англичане казнят его – с крестьянами не вели переговоров. 274 пленных повстанца были казнены, и головы их, как в свое время голова Золотого Яуна, на шестах выставлялись на базарных площадях. Видел их и Аун Сан – несколько повстанцев были родом из Енанджауна и окрестных деревень. Но 274 человека – это официальная цифра, представленная в английских документах. Бирманцы считают, что казнено было более двух тысяч человек.

На процессе защищать Сая Сана вызвались два адвоката. Один из них был к тому времени уже известен как политик, не очень разборчивый в средствах, но стремящийся сделать карьеру; второй был совсем никому не известным стряпчим из Таравади. Первого звали Ба Mo, второго – У Со. С этими людьми мы еще неоднократно встретимся. Впоследствии обоим придется играть большую роль и в жизни Бирмы и в жизни Аун Сана.

Процесс был безнадежным с юридической точки зрения. Оба адвоката отлично знали, что проиграют его, но зато какое начало карьеры! Люди будут знать обоих как людей, которые защищали Сая Сана.

На процессе Сая Сан сказал в последнем слове: «Я не боюсь умереть. Я знал, что если буду арестован, то меня рано или поздно приговорят к смерти, но я исполнил свой долг и верю, что мои революционные последователи будут сражаться до победного конца».

На этом можно бы кончить рассказ о Сая Сане, но у него есть знаменательное завершение. Перед смертью Сая Сан узнал, что его книга «Признаки болезней» издана в Рангуне и ему за нее положен гонорар. Тогда, уже приговоренный к смерти, Сая Сан завещал все свои деньги на покупку марксистской литературы, на организацию библиотеки для революционеров.

Известно, что в числе книг, купленных на деньги Сая Сана, были «Капитал» Маркса и «Впечатления о России» Джавахарлала Неру.

Перед смертью Сая Сан понял, что его путем нельзя добиться победы, но он уже видел путь, по которому пойдут его последователи.