Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Игорь Поль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Трюдо, ты единственный сержант во взводе не из кадровых.

– Сэр, я отслужил в Корпусе десять лет. Из них три – сержантом.

– Это было пятнадцать лет назад, Трюдо.

– Так точно, сэр!

– Твои навыки утрачены.

– Возможно, сэр!

– Понимаешь, Трюдо, я хочу, чтобы мой взвод состоял из профессионалов, а не из пузатых пенсионеров.

Усмехаюсь про себя. Ишь, куда тебя понесло. Хотелось попасть в кадровую роту и делать карьеру, а вместо этого тебя сунули воспитывать кучку резервистов? Да еще и война вот-вот? Хрен тебе тут, а не карьера, дружок. Вслух же бесстрастно говорю:

– Не сомневаюсь в этом, сэр!

– Не хочешь подать рапорт о переводе?

– Никак нет, сэр!

– А если я тебе прикажу?

– Сэр, я выполню любой приказ, сэр!

– Трюдо, я читал твой файл. Ты хорошо характеризуешься по прежнему месту службы. Ничего личного. Я просто хочу, чтобы командиры отделений во взводе были профессионалами.

– Так точно, сэр!

– Садись, пиши рапорт о переводе в другое подразделение. На имя командира роты. Это приказ.

– Есть, сэр!

Пристраиваюсь на уголке лейтенантского столика. Старательно вожу световым пером по глянцевому листку электронного планшета:

“Командиру роты “Джульет” Второго полка Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Согласно приказу лейтенанта Бауэра подаю данный рапорт с просьбой о моем переводе в другое подразделение… “

Взводный заглядывает мне через плечо. Вырывает у меня планшет и двумя росчерками пера стирает рапорт. Один-ноль, я веду.

– Ненавижу французов, Трюдо, – говорит лейтенант сквозь зубы.

– Так точно, сэр, – я вскакиваю и вытягиваю руки по швам. Гадаю про себя, за какие грехи я награжден таким придурком?

14

Внешне база Форт-Марв за пятнадцать лет совсем не изменилась. Интересно, а чего я ждал? Бомбовых воронок посреди плаца? Чистые бетонные аллеи, густо обсаженные каким-то невысоким подобием пальм. Между пальмами часто натыканы яркие стенды, с которых на меня, как и раньше, с радостными улыбками пялятся розовощекие здоровяки с закатанными рукавами. “Корпус заботится о тебе!”. Все те же “типовые строения номер шесть” вокруг. Невзрачные двухэтажные бараки из грязно-бурого армированного пенобетона. Чего-чего, а уюта в них нет ни внутри, ни снаружи. Самим видом они олицетворяют свое предназначение – держать морского пехотинца в постоянном напряжении. Морскому пехотинцу ни к чему уют и расслабленность.

Батальонный психолог – “псих” в простонародье, офицер, капитан из кадровых. Психи всегда из кадровых. В этом корпус тоже не изменился ни на йоту. Никаких временных контрактов. Наши мозги промываются на высочайшем уровне и с восхитительным профессионализмом. Психи всегда в количестве, всегда оснащены по последнему слову и всегда вовремя замещают выбывших. Что изменилось, так это нагрузка на них. Теперь уже один псих не справляется с потоком и у него есть два помощника, оба лейтенанты. Да это и не удивительно. Ведь если пятнадцать лет назад нас водили на сеансы “психологической профилактики” ежемесячно, то теперь – каждый день. Без всяких исключений. Выглядит все достаточно безобидно, как ежедневный медосмотр. Взвод сдает оружие, снимает броню и раздевается донага. Все, и мужчины и женщины. Тут нет полов. Все мы одинаковы, пока на нас петлицы. Офицеров с нами нет. Им моют мозги в отдельном помещении. Видимо, у них другая программа. Что поделать – белая кость, не то что мы, мякина. Они так от нас отличаются, что даже дерьмо у них наверняка ароматизировано. Нас по одному вызывают в комнату с низким потолком и мягким приглушенным светом. Рядами мы укладываемся на низкие теплые кушетки, нам прилаживают на головы легкие обручи. “Готовы, орлы?” – задает офицер риторический вопрос и поворачивает ключ на небольшом пульте. “Полетели” – говорит псих и наступает миг острого, ни с чем ни сравнимого кайфа, и калейдоскоп цветных кадров в ураганном темпе прокручивается перед нашими глазами. Я, сколько не старался, ни разу не смог вспомнить, что именно мне там показывают. Судя по тому, что меня не тянет после этого к маленьким мальчикам и вид дождевых червей не вызывает обильного слюноотделения – ничего страшного. Когда мы просыпаемся через десять минут, именно столько длится этот миг, мы бодры и свежи, словно только что проспали целую ночь. “Доброе утро” – издевается псих, и подгоняет нас: “Встали, в темпе. Первый ряд, пошел”. Мы, строго по одному, поочередно, ряд за рядом, вскакиваем с кушеток, кладем на них свои обручи и выбегаем вон, навстречу следующему взводу, который уже раздевается в предбаннике.

– Ну как кино? – встречают нас смешки, – Баб показывали?

– А то, – отвечаем мы, быстро напяливая на себя, слой за слоем, свою скорлупу.

– Ну и как, никто не кончил?

– Кончил, кончил, как же без этого.

– Да ну? И кто везунчик?

– Псих, кто же еще.

Предбанник гремит гоготом здоровых откормленных мужиков, у которых в жизни нет других проблем, кроме как вырваться в очередное увольнение и с ходу нырнуть в массажный салон, но вот беда, по случаю повышенной готовности увольнения отменены. Наши женщины смеются едва ли не громче нас.

Гот в Корпусе всего год, в моем отделении он единственный служит по контракту, а не по призыву резервистов. Может оттого, что он еще форменный салага, он и задает иногда глупые вопросы.

– Садж, а на кой хрен нас сюда каждый день водят?

– А тебе что за дело? Денежки на счет капают, знай себе служи.

– Да нет, я просто беспокоюсь, если часто в мозгах часто копаться, долго не протянешь, – отвечает Гот, влезая в панцирь бронекостюма.

На нас начинают удивленно оглядываться из раздевалки соседнего взвода.

– С чего ты решил, что это вредно? – спрашиваю я негромко.

– Садж, я… – начинает Гот, но, наткнувшись на мой взляд, тут же поправляется, – Сэр, я просто так спросил, без задней мысли, сэр!

– Тебе что, плохо после сеанса? – наступаю я на растерявшегося салагу, – Аппетита нет? На девок не стоит? Видишь плохо? Слышишь голоса?

– Сэр, никак нет, сэр! – вытягивается и делает оловянные глаза Гот.

– От тебя не требуют “долго тянуть”. От тебя требуют исполнять свои обязанности. Тебе ПЛАТЯТ за выполнение обязанностей. Не хило платят, заметь. И этот сеанс – тоже часть твоих обязанностей. И еще тебе платят за то, чтобы ты их выполнял и не задавал вопросов. Прикажут – и вовсе сдохнешь. И не пикнешь при этом! – в полной тишине отчитываю я Кола. Вспоминаю старую присказку Гуса, – Бесплатное тепло бывает только в крематории, салага, понял?!

– Так точно, сэр!

– Пятьсот приседаний после отбоя. Трак, проконтролируй.

– Есть, сэр! – синхронно отвечают оба.

Капрал Трак, мой заместитель, отбухал в Корпусе четыре срока. Его загребли обратно всего через три недели после увольнения. Как раз тогда, когда он, пройдя курс омоложения, собрался рвануть на курортную планетку, оторваться как следует с экзотическими женщинами. Авторитет у Трака – как у гаубичного снаряда с плазменной боевой частью. Я часто гадаю, почему командиром отделения назначили меня, а не его, с его-то опытом? Но Трак не стремиться делать карьеру. Он не держит на меня зла и мы прекрасно ладим.

Вопрос Кола не идет из головы. Правда, не совсем то, что он имел ввиду. Меня занимает, какого хрена перед нами разыгрывается этот ежедневный спектакль? Ведь каждый салага знает, то, что с нами тут происходит – обычное гипновнушение. Его можно провести за полминуты через боевой чип – биоэлектронный имплантат, что присутствует в загривке каждого из нас. То есть достаточно остановить взвод на занятиях у обочины, нажать кнопку – и готово. Никаких хлопот. И еще мне интересно, – что нам так упорно в башку закладывают?

15

Принцип “займи бойца делом” исповедуется в любых войсках любых армий мира. Главный его проводник – мы, сержанты. И мы проводим его в жизнь с непревзойденной тщательностью и изощренной жестокостью. Мы заставляем бойца жить по законам Корпуса. Мы добиваемся своего не мытьем, так катаньем. От нас невозможно укрыться. Мы все время рядом. Мы знаем, чем дышит боец. Чем он живет. Что любит. Чего боится. Кто его мать и какие женщины ему по вкусу. Какое упражнение на стрельбище дается ему лучше всего. В какого бога верит. На что копит деньги и куда их тратит. И мы используем каждую крупицу своих знаний для того, чтобы надавить побольнее, прижать, заставить солдата сделать по-нашему. И мы всегда добиваемся своего. Всегда. В этой игре нет запрещенных приемов. Каждый из нас в своем подразделении – безраздельно могущественен. В свое время я овладел этой жестокой наукой в совершенстве.

Мое отделение сплошь из мужиков. Уж так вышло. Не то, чтобы я был шовинистом – у нас этого нет, но все же командовать морпехами в юбках мне тяжелее. Хотя о чем это я? Какие юбки? Бой-бабу в бронекостюме отличить от мужика можно разве что по табличке с именем на груди. Остальное нивелируется броней до полной неузнаваемости. По стати и росту женщины-рядовые не слишком уступают мужчинам – сказывается программа единых стандартов при подготовке личного состава.

Мое отделение, это девять лбов, я десятый. Упертый, непробиваемо упрямый Крамер, пулеметчик. Жилистый салага Гот, его второй номер. Мой заместитель Трак, капрал. Молчаливый и малоподвижный, как все снайперы, Кол. Белобрысый Чавес, с языком без костей. Рот его не закрывается ни на минуту и я частенько с трудом сдерживаюсь, чтобы не убавить ему зубов. Паркер. Старший второй огневой группы. Такой же кряжистый бык, как и Крамер. Паркер таскается со здоровенной дурой, словно в насмешку именуемой базукой. И восемью зарядами к ней. На самом деле, его базука калибром и весом скорее напоминает безоткатное орудие. Его помощник – Калина. Рыжий, как медь, с огромными залысинами над высоким лбом. Крепыш Нгава – единственный чернокожий в отделении. Наш санинструктор – док в просторечии, по кличке Мышь. Кроме обязательных в поле лекарств и набора первой помощи, он таскает с собой заправки к аптечкам. В том числе стимы – боевые коктейли, или попросту дурь. Что автоматически делает его уважаемым человеком. Все, кроме Гота, в разное время отмотали в Корпусе по два-три срока.

Нас приводят в кондицию такими темпами, что впору сдохнуть. Словно хотят за несколько недель наверстать то, что мы пропустили за годы гражданской расслабухи. На штабном языке этот процесс называется слаживанием подразделения. Такое невинное определение, от которого на ум непосвященному приходит разве что тесты на психологическую совместимость. Говоря же простым солдатским языком – нас дрючат минута за минутой, днем и ночью. Испытывают на излом и на разрыв. Сегодня мы совершаем очередной пеший марш-бросок в составе батальона. Часто оглядываясь, я бегу в голове отделения. За мной топает тяжело груженый Крамер. Позади него с хрипом хватает воздух Гот. Трак замыкающим. На занятиях нам не разрешают использовать мускульные усилители, и мы старательно изображаем бег, тяжело переставляя ноги, шаг за шагом, километр за километром. В полной боевой нагрузке мы больше похожи на передвижные скобяные лавки, чем на солдат, столько всего на нас понавешано. Походные ранцы, лопатки, подсумки с магазинами, подсумки для гранат, подсумки для кассет к подствольнику, мягкие фляги с водой, штык-ножи, рулоны пончо, дымовые шашки, одноразовые сигнальные ракеты, фонарики, свернутые пластиковые мешки для создания укреплений… Мы топаем и топаем в едином ритме полушага-полубега, колени подгибаются от тяжести, и тонны барахла на нас поскрипывают, позвякивают, побулькивают, трещит под сотнями подошв валежник, и все это в такт шагам, и от этого звук от батальона на марше такой, словно древний паровоз тяжело катится по просеке, пыхая паром и ломая кусты. Чтобы не давать нам скучать, комбат то и дело подбрасывает вводные. То организовывает нападение на фланговый дозор, то обнаруживает засаду “противника”. И тогда, с матами проваливаясь в кротовые норы и цепляя ранцами за колючий кустарник, мы с ходу разворачиваемся в боевые порядки, и цепью контратакуем сквозь частокол подлеска. Демонстрируя тактику огневого превосходства, мы часто стреляем на бегу, и от наших очередей густой кустарник впереди разлетается зелеными брызгами, а путь наш отмечают сотни трупиков отстрелянных магазинов. А потом мы сближаемся настолько, что бой переходит в фазу ближнего подавления, и мы одно за одним зашвыриваем в заросли увесистые металлические яйца, с облегчением избавляясь от лишнего груза. И тут же, примкнув штыки, с яростными воплями, от которых нам самим становится страшно, и которые никто, кроме нас, не слышит за закрытыми наглухо шлемами, стремимся сойтись с невидимым врагом в рукопашную. Но врага почему-то нигде нет, видимо, он в страхе удрал еще при первых выстрелах нашей огневой разведки, и тогда, тяжело дыша, мы останавливается среди переломанных, иссеченных пулями кустов, и пользуясь нечаянной передышкой, жадно хлебаем подсоленую воду из фляг. Бормотание наушников снова выгоняет нас на просеку, где мы пополняем у старшин истраченный боекомплект, и колонной по три двигаем дальше, обгоняя взводы тяжелого оружия, упаковывающие свои бабахалки.

Мои ребята держатся неплохо. Я бы сказал, получше, чем я сам. Несмотря на ежедневные ударные дозы химии и сброшенные четыре килограмма, я тяжело втягиваюсь в ритм. Видимо, возраст сказывается. Или сладкая гражданская жизнь с ежедневными дозами пива или спиртного. Но мне нельзя показывать вида, я сержант, как-никак, и под пристальным взглядом взводного я топаю и топаю, с улыбкой ему и себе назло, похожей на оскал, и даже умудряюсь на ходу покрикивать на Кола. Если бы не взгляды отделения, которые сверлят мне спину, да не подозрительное подглядывание Бауэра, я бы, наверное, так и сел на подкосившихся ногах под грудой своих тряпок-железок. Упал на спину и лежа балдел бы, бесцельно разглядывая пушистые облака и ощущая, как по ногам перебегают обнаглевшие сороконожки. А так я раз за разом переставляю одеревеневшие ноги, сдуваю с глаз капли соленого пота, проклиная свою слабость, колючие кусты, грязь, змей, тяжелую винтовку, неожиданную мобилизацию, крикливых латиносов, жуликоватых политиков, насквозь коррумпированных чиновников всех мастей, и даже его величество Генриха… хотя при мысли об императоре голове становится тепло и плохие эмоции куда-то испаряются. Я даже немного удивляюсь этому странному фокусу, на мгновенье забыв про усталость.

А вечером, перед ужином, нас опять выстроят в санчасти, и наши битые-перебитые тела будут ширять нейтрализаторами жировой ткани, и стимуляторами мышц, и витаминами, и специальными препаратами для роста биочипов и еще черт-те какой дрянью, от которой появляется шум в голове и предметы в глазах теряют четкость. И медичка неопределенного возраста, безучастная, как йог, в халате поверх пятнистого комбинезона, будет равнодушно трогать рукой в холодной печатке мой съежившийся отросток, заглядывать мне под мышки и поднимать мои веки, прикладывать к груди жало автоматического диагноста, а потом прикоснется сверкающим пистолетом к моему заду, или к бедру, и – пшик-пшик, – всадит в меня очередной заряд какой-то химии. И после скорого ужина, где мы проглотим по два обязательных брикета стандартного рациона и запьем их кто соком из концентратов, кто молоком, мы наскоро почистим броню и оружие, и шатаясь, попадаем на узкие шконки. Чтобы через пару-тройку часов подняться по тревоге и бегом совершить увлекательную двухкилометровую экскурсию по ночному росистому лесу, и выдолбить в мокрой земле пополам с корнями стрелковые ячейки. И пострелять по условному противнику в черных зарослях из всего, что у нас есть. И вернуться в койки и спать аж до самого утра – до пяти часов. Не забыв перед этим почистить оружие, естественно.

16

Рев тревожного баззера вырывает меня из предутреннего сна. Они там что, озверели – вторая тревога за ночь? Толком не проснувшись, наощупь просовываю ноги в штанины комбинезона. Скача на одной ноге, выпрыгиваю в коридор, на ходу застегивая второй ботинок. Баззер стихает и сразу становится слышно, как где-то неподалеку бьет минометная батарея. Частое буханье автоматических минометов перекрывает многоэтажные проклятия, изрыгаемые сержантами. Злобными демонами они мечутся по казарме, пинками и тычками подгоняя полуодетых бойцов. Одеваясь на ходу, по очереди обегаю отсеки отделения. Норма. Мои уже поднялись. “Боевая тревога. Действие по ситуации номер пять” – шелестит бестелесный голос где-то в районе затылка. На бегу нахлобучиваю шлем и щелчком фиксирую разъем питания. Тактический блок тут же включается и диктует мне данные о количестве подчиненных, состоянии их здоровья и статусе вооружения. Слушаю в пол уха. Беглого взгляда на череду зеленых точек с отметками комментариев достаточно, что понять – все идет как надо. Расталкивая очередь у оружейной, догоняю своих. Мы двигаемся четко и быстро, выдрессированные многочисленными тренировками, семеним быстрыми мелкими шажками слева направо вдоль ряда распахнутых пирамид. Подбежать к своей пирамиде. Встать к ней спиной, просунуть руки в ремни разгрузки – раз. Руки вместе – два, щелчки карабинов, на груди и на животе – сбруя зафиксирована – три. Переступить влево. Упереться спиной в походный ранец. Руки вверх и назад, ухватить ремни, верхние крючки в плечевые пазы – четыре. Руки назад и вниз. Ухватить ремни, нижние крючки в поясничные пазы – пять. Поворот. Шажок вправо. Двумя руками ухватить нагрудный подсумок с магазинами. Рывок на себя, щелчок, фиксация – шесть. Затем левая рука – поднять клапан кобуры, правая – за кольт в пирамиде. Рывок, клапан кобуры на место – семь. Левая рука – за ствол винтовки, рывок, перехват правой за основание приклада – и М160 в руках поперек груди – восемь. Я могу выполнить все эти движения с закрытыми глазами и не разу не ошибусь. Еще два шага, и из оружейной – долой. Встаю у противоположной стены, лицом к выходу. Пропускаю мимо себя своих бойцов. Пристраиваюсь замыкающим. С момента подачи сигнала тревоги прошло сорок секунд. Норма.

Ботинки глухо топают по обрезиненным ступеням. В колонну по два быстрым шагом спускаемся в подземный лабиринт, находящийся тут же, под зданием казармы. Тяжелая стальная плита за нашими спинами скользит с потолка и с сочным клацаньем закупоривает проход. Все напряжены и немного на взводе. Ситуация номер пять – отражение наземной атаки базы. Это вам не игрульки с учебными стрельбами. Не успеваем добежать до конца лестницы, как автоматика гасит освещение. Бетонные подземелья, густо раскинувшиеся под всей базой, погружаются в чернильную тьму. Нам она не помеха, а противнику облегчать жизнь никто не намерен. Прицельная панорама превращает всех вокруг в мертвенно-зеленых призраков. Подсветка зеленым контуром вокруг силуэта – признак дружественной цели, только усиливает жутковатое ощущение. Добегаем до отметки, указанной такблоком и по одному падаем на жесткие лавки в бетонных выемках, оружие между ног. Что-то среднее между капониром-укрытием и огневой точкой. От нас тут ни черта не зависит, мы – последний рубеж, мы просто хоронимся тут от огня до времени. За нас все делает автоматика. Где-то над нашими головами, над многометровым слоем почвы и бетона шевелят сейчас длинными стволами автоматические турели и излучатели, беря на прицел свои сектора огня.

– Здесь Француз, три-два, жду доклада, – на бегу бормочу я в ларингофон. Сердчишко мое усиленно трепыхается, колотится о броню. Волнуюсь.

Мои отзываются один за одним. Все на месте. В последний раз выглядываю в изгибающийся дугой темный коридор, с редкими, исчезающими в стенных выемках фигурами. Влетаю в свою ячейку. Сел. Зафиксировался. Винтовка между колен.

– Француз – Сото. Мы на исходной. Прием, – делаю доклад взводному сержанту.

– Принято. Ждать. Отбой, – отзывается Сото.

Через несколько секунд все затихает. Приходят в движение скрытые за бронированными задвижками турели оборонительной системы. Пучки коротких стволов щупают бетонные стены. Как всегда, ощущаю себя лишним под взглядами их черных зрачков. Только и остается, что разглядывать картинки, что транслируют “мошки” из пустых коридоров. Гадаем, что происходит. Мы ждем десять минут. Еще десять. И еще полчаса. Кто-то кашлянул по ротному каналу, прочищая горло.

– Я – морской пехотинец… – начинает неуверенный голос.

– Я – оружие… – подхватывают десятки голосов.

– Я не рассуждаю и не сомневаюсь… – мы сидим в чернильной темноте, тихо, как мыши, и негромко читаем хором свое волшебное заклинание, отгоняющее от нас злых духов неизвестности. И кажется, что автоматические турели внимательно слушают нас, шевеля акустическими датчиками.

Потом снова ждем, напряженно вслушиваясь в едва доносящееся сквозь слои бетона далекое буханье.

Через час свет в убежище включается и нам сообщают об отбое тревоги. Все возбужденно переговариваются на ходу, обмениваясь догадками и впечатлениями. Еще бы, сегодня мы как бы побывали на войне. Так романтично и совсем не страшно. Как в голофильме. Еще через полчаса, по дороге на завтрак, узнаем, что ночью один из постов периметра обстреляли неизвестные снайперы. Трое наших из второго полка ранены. Дежурный взвод тяжелого оружия накрыл перелесок, откуда велся обстрел, из минометов и сжег его плазменными зарядами дотла, а Флот прислал звено штурмовиков, и те проутюжили окрестности на пару миль от зоны столкновения. Война словно напоминает нам: “Не расслабляйтесь, ребятки, я рядом”.

17

Колониальная политика императора строится на четком разграничении полномочий и обязанностей сторон. Обязанности Империи – найти пригодную для заселения планету, провести ее терраформирование, организовать тендер на право освоения недр и промышленное строительство, осуществить набор и транспортировку колонистов, обеспечить связь, строительство космодромов, и последующую охрану планеты силами Имперских вооруженных сил. Обязанности корпораций, выигравших тендер – построить населенные пункты и обеспечить промышленное и социальное развитие новых территорий. И платить налоги Императору, начиная через тридцать лет после начала освоения. Корпорации полномочны создавать местные органы власти и полицию, принимать законы, в целом не идущие вразрез с законами империи, и обеспечивать заселение колонии за счет мигрантов с других миров. Они проводники экономической политики Императора. Они определяют форму правления и учреждают собственные уголовные уложения. Они – безраздельные хозяева планеты в рамках границ, установленных Императором. Единственные, кого не касаются местные законы – это имперские служащие и обитатели зон имперского правления, таких как военные городки и космопорты. Мы, то есть Корпус – главная опора императора на Шеридане и других планетах, гарант незыблемости его власти и спокойствия граждан. Обо всем этом нам рассказывает на занятиях по имперскому устройству офицер из штаба батальона. Дамочка-лейтенант с пронзительно-голубыми глазами. В Корпусе все, как на подбор, крепкие и увесистые, даже офицеры. Лейтенант О’Хара – нетипичный экземпляр. Среднего роста, тонкая в кости. Ее женственность пробивается даже сквозь бесформенную скорлупу брони. Какая-то особая стать, пружинка, заставляющая мужчин в ее поле зрения невольно поджимать животы и расправлять плечи. Коротко стриженные русые волосы. Шлем на сгибе руки. Крепкая, но все же изящная длинная шея. А может, все дело в ее голосе? Он не похож на хриплые и низкие голоса наших женщин, перенакачанных гормональными стимуляторами. Ее высокий чистый голос едва ощутимо вибрирует, что в соединении с безупречной дикцией и плавной речью производит на роту гипнотическое воздействие. Усиленный динамиком брони, он долетает до всех концов плаца. О’Хара расхаживает взад-вперед перед бойцами, что рядами расселись на бетонной палубе, подложив под зады свои свернутые пончо, и говорит, говорит… Рота слушает ее, практически не шевелясь, и рядовые, и стоящие тут же, у своих взводов, офицеры, и только десятки глаз движутся вслед за ее изящной фигурой. Позади нее коробочка компьютера-демонстратора сплетает из воздуха трехметровую картину – голографическую проекцию карты Шеридана. Иногда лейтенант останавливается и тычет в зеленовато-коричнево-голубые разводы лазерной указкой, иллюстрируя сказанное.

– Наша планета базирования – Шеридан, это землеподобный мир в системе Бета Стрельца. Первый колониальный транспорт приземлился здесь более полутора сотен лет назад – в две тысячи двести восемнадцатом году по Имперскому летоисчислению. Произошло это на юге материка Британика, вот тут. Еще через полсотни лет началась вторая волна колонизации. На этот раз точкой приземления был выбран материк Тринидад, в другом полушарии планеты, – продолжает рассказывать офицер из отдела по работе с личным составом и обводит светящимися кругами указанные места, – Материки Британика и Никель, вместе с архипелагами Восточного океана, отданы для освоения “Дюпон Шеридан” – дочернему подразделению трансгалактической корпорации “Группа предприятий Дюпон”. Материк Тринидад взяла в долгосрочную аренду “Тринидад Стил”, дочерняя от “Вайо Кемикал Груп”. Впоследствии, зоны влияния корпораций стихийно получили название Английской и Латинской. Население Английской зоны этнически неоднородно, но состоит преимущественно из выходцев с Центральных миров – европейской части Земли, Новой Калифорнии, Йорка. Население Латинской зоны на девяносто пять процентов состоит из потомков латиноамериканцев с Земли. Экологическая, демографическая и экономическая ситуация на Земле в то время была такой, что в беднейших регионах корпорации вербовали колонистов просто за гарантию пропитания и минимального жизнеобеспечения, получая взамен фантастически дешевую рабочую силу. Вследствие этого, колонисты Латинской зоны в основном представляли собой малограмотную, низкоквалифицированную массу с чрезвычайно низкой социальной мотивацией. К моменту основания Латинской зоны, “Дюпон” уже построила столицу – город Зеркальный, а также несколько крупных промышленных центров, и приступила…

Все это я уже слышал десятки раз. И все равно, действуя по привычке (положено – делай), продолжаю слушать лейтенанта, обращая внимание скорее на ее губы, чем на то, что из них вылетает. Ее слова порождают в моей черепушке какой-то параллельный сознанию, фоновый поток полуосознанных образов. Я снова вижу на тротуарах Латинских кварталов попрошаек, оборванных и истощенных донельзя, тянущих к прохожим грязные руки, просящих, проклинающих и гнусаво благословляющих. Вижу угрюмых сантехников, водителей мусороуборочных машин и разнорабочих со смуглыми лицами, вкалывающих за гроши. Сияющие лимузины адвокатов и высших администраторов корпораций с зеркальными пуленепробиваемыми стеклами. Слышу ругань толстых крикливых женщин и шамканье почерневших набожных старух в черных платках. Передо мной – наглые и уверенные в себе и силе своего кошелька лоснящиеся рожи бандитов, назойливые мальчишки, пытающиеся задорого всучить мне синтетический бутерброд или поддельный хронометр, неприметные уличные продавцы смертельно опасной дури, одетые в аляповатые тряпки молоденькие проститутки с глазами старух, продажные патрульные копы с цепкими взглядами, стертые лица безработных, делающих вид, что ищут работу и пропивающих талоны на бесплатное питание, лавочки, набитые подержанной одеждой и неизвестно из чего сделанным спиртным. Меня передергивает от зловония заваленных гниющим мусором и изрисованных похабщиной лестничных клеток. От немытых стекол, обшарпанных стен и разбитых уличных фонарей. От застарелого запаха мочи в переулках. От мутных личностей с серебряными нательными крестиками, негромко и проникновенно рассказывающих о национальных традициях, о народных корнях, о пути в демократическое будущее, где не будет ни богатых, ни бедных, ни императора. У которых на все вопросы есть универсальный штампованный ответ, а для желающих присоединиться – кусок хлеба. От городских партизан с горящими глазами, сжигающих себя на алтаре Свободы во имя великих идей, рожденных в отделах маркетинга сталелитейных корпораций. Я наблюдаю из окна машины за ярким карнавалом с самозабвенно танцующими под обжигающую музыку курчавыми людьми, за сияющими глазами, белозубыми улыбками, колыханием роскошных бедер и обнаженных грудей, я вижу тысячи счастливых лиц и знаю, что завтра увижу их снова, но уже потухшими, озабоченными, озлобленными или сосредоточенными в поисках пропитания. И тут же передо мной образуется длинный ряд скрюченных от огня тел, накрытых чехлами для транспортировки. Детские трупы с переломанными, как у игрушек, ногами. Сгоревшие остовы машин. Разбитая витрина бара “Треска” и растерянная физиономия Самуила. Сообщения о похищениях, премиях за любую информацию о сыне или жене. Крикливые демонстрации. Листовки с идиотически-возвышенными призывами, уродливыми плевками пятнающие зеркальные грани городских башен. Я вдыхаю запах горелого пластика на останках моего склада. Я целую Нику в тоненькую пульсирующую жилку на нежной шее. Кулаки мои сжимаются до боли.

– … в результате усиливающейся конкуренции, борьбы за монопольный контроль над обособленными колониальными территориями, возникает противостояние Корпораций. Усиливаются коррупционные процессы. Под лозунгами о смене государственного строя обостряются межнациональные и межрелигиозные конфликты, в которые вовлекается все больше и больше граждан обеих территорий. В итоге нарушается стабильность общества и массовые противоправные действия угрожают существованию Шеридана, как неотъемлемой части Земной империи… – продолжает размеренно диктовать О’Хара. Я внимательно вслушиваюсь. Кажется, я пропустил что-то важное.

– … война является политической борьбой, борьбой не только за экономический, но и за полный политический контроль над государством. Эта война уже объявлена. Убийства, похищения, диверсии уносят жизни тысяч граждан. В городах Латинской зоны саботируются решения имперских властей. Нападения на имперские вооруженные силы приобрели массовый и организованный характер. Именно эта ситуация явилась причиной мобилизации резервистов. Император принимает вызов…

Я осторожно кошусь по сторонам. Лица вокруг уже утратили дежурное выражение внимания. Люди ловят каждое слово лейтенанта. Многие из присутствующих, как и я, испытали эти самые “процессы” и “конфликты” на своей шкуре. Им есть, что сказать для протокола.

– … Вооруженные силы должны быть надежны, дисциплинированны и лояльны. Именно такими вооруженными силами располагает Империя. Они – последний аргумент для убеждения тех, кто не желает прислушаться к голосу разума…