Текст книги "Ностальгия"

Автор книги: Игорь Поль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ладно, – отвечаю я, – Ты тоже береги себя. Передавай привет своему Генри. У меня времени мало, зови Мари.

– Сейчас. Удачи тебе… – она исчезает.

Пару минут сижу и разглядываю в кадре потолок ее квартиры.

– Привет, па! – изображение дергается и фокусируется на веселой мордашке дочери.

– Привет, солнышко! Опять перекрасила волосы?

– Фу, папа… Мне уже пятнадцать – ты не забыл? Я уже большая!

– Да уж вижу. Поди, и мальчика себе уже завела?

– А чего? У всех есть, пусть и у меня будет! Не хуже, чем у других! У него отец – шишка в “Дюпоне”, между прочим!

– Класс! – говорю я, – А его счет в банке проверяла? Мужики такие лгуны, так и норовят пустить пыль в глаза. А у самих – карманы дырявые!

Мы смеемся. Мари здорово подтянулась за полгода, что мы не виделись. Настоящая женщина. Даже не знаю, что ей сказать. Вот так скучаешь по человеку, а увидишь – и сказать-то нечего. Остается глупо улыбаться да натужно вспоминать какие-нибудь новости.

– Не грузись, па. Все нормально у нас. Ты сам-то как? Говорили, тебя фараоны упекли.

– Солнце, что за выражение!

– Ой, да ладно, па…

– Мари, ты уже не пацанка в песочнице. Ты красивая молодая женщина. Веди себя соответственно.

– Ладно, па. Извини. Я соскучилась. Ты что, снова в армии?

– Да, котенок. Так вышло. У меня все хорошо. Знаешь, я тоже соскучился. Даже не знаю, о чем говорить-то с тобой. Большая ты стала. Взрослая совсем…

– А ты не можешь ко мне вырваться? – с надеждой спрашивает меня дочь, – Я тебя с Вацлавом познакомлю. Он клевый, честно!

– Нет, котенок. Ты же видишь, что творится. А с Вацлавом – в другой раз. Будет приставать – скажи, что папа у тебя в Морской пехоте. Придет и оторвет все лишнее.

– Ух ты! Ты морпех? Отпад! Па, а это вы черных уделали?! Круто вы их!

– Все, котенок, мне пора, – меня слегка коробит от того, как легко моя дочь говорит о смерти десятков человек, я воровато оглядываюсь – нет ли начальства, – Я и так заболтался… Я просто увидеть тебя хотел. И не болтай там попусту. Я люблю тебя, милая.

– Па, я тоже тебя люблю! Па, ты отпросись ко мне, ладно? – она шмыгает носом совсем по-детски. Слезы у нее лежат недалеко, как у матери.

– Я постараюсь, милая. Пока!

– Пока! – Мари шлет мне воздушный поцелуй.

Несколько минут я тихо сижу, зажав коммуникатор между колен. Что ж я за перекати-поле такое? Моя крошка Мари стала просто леди. Скоро выскочит замуж, а я так и буду представлять ее карапузом, что любил прыгать на моих коленях и задавать глупые вопросы.

Номер Ники долго не отвечает. Я сам не знаю, зачем звоню. Может быть, чтобы просто успокоить свою совесть? Наконец, когда я уже отчаялся дозвониться, мужское лицо появляется в кадре.

– Да, офицер? – говорит импозантная короткая бородка.

Я недоуменно смотрю на незнакомого человека. Панель коммуникатора подтверждает правильность соединения.

– Нику Шкловски, пожалуйста, – говорю я, когда вежливое ожидание собеседника становится невыносимым.

– Офицер, я юрист. Зачем вам понадобилась госпожа Шкловски?

“Вот гнида!” – думаю я. Не могла она нормального мужика подцепить, не этого слизняка?

– Послушайте, юрист, вас не учили в детстве, что отвечать на звонок чужого коммуникатора невежливо? – интересуюсь я неприязненно. С чего бы это мне растекаться перед этим козлом в любезности?

– Ваш звонок носит официальный характер? – никак не сдается бородка. Бумажная сила закона впаяна в него насмерть, она заменяет таким, как он, подкожный жир. Меня прикалывает его уверенность в силе печатного слова. Уж я-то знаю цену этим параграфам. Сутки назад мы навылет прострелили сразу десяток статей.

– Дай мне Нику, и быстро. Не заставляй меня приехать и отбить тебе внутренности.

Не дожидаясь, пока лицо адвокатишки примет официально-безразличное выражение, добавляю негромким “сержантским” говорком:

– У нас в Морской пехоте не принято пугать. Уж если чего сказали – сделаем. Так вот, гнида – пять секунд тебе – или ты зовешь Нику, или я сейчас приеду и ты сорок раз поскользнешься и упадешь головой в унитаз.

Говорок действует. Он и не таких как ты, червяк, пронимает. Бородка исчезает.

– Дорогая, с тобой хотят поговорить. Представитель военных властей. Не говори ничего, не посоветовавшись со мной, – слышу я далекий голос. Мысленно чертыхаюсь. Уж этот-то сможет защитить мою кошку, даже не сомневайтесь. Любого, кто сдуру взломает его дверь, он до смерти заговорит, зачитывая статьи Уголовного и Гражданского кодексов.

– Ты? – удивленно говорит Ника. При виде ее остро щемит в груди.

– Конечно я, кошка. А ты кого ждала? – отвечаю как можно более непринужденно.

Она немного нервно сглатывает. Справляется с собой.

– Как ты? – наконец, произносит она дежурную формулу, что обычно наговаривают при встрече, не ожидая, в общем-то ответа, знакомые люди.

– Если тебя не затруднит, попроси своего бой-френда выйти и прикрыть за собой дверь. Разговор в его присутствии напоминает мне разговор на свидании в тюрьме.

– Это не бой-френд, – тихо отвечает Ника, – Это мой жених, Серж. Он адвокат.

– Я догадался. И все же.

– Серж, милый, это личный звонок. Позволь, я поговорю с ним наедине.

Недовольное бурчание бородки глохнет вдали.

– Итак, – поворачивается ко мне Ника, – что ты хотел мне сообщить?

– Да брось ты этот тон, – досадливо говорю я. Меня злит, что я не могу начать разговор, злит то, что Ника так отстранена, злит, что я не могу найти в ее лице ни одной знакомой черточки, – Я просто волновался за тебя. В городе было неспокойно.

– Неспокойно? – ехидно говорит Ника, – Теперь это так называют? Да тут просто черт знает что творилось! Трупы на улицах убрать было некому!

– Ты не пострадала?

– Я – нет. Благодаря Сержу. А ты, я вижу, снова в форме?

– Да. Призвали вот.

– Зачем ты звонишь, Ивен?

– Сам не знаю. Я очень волновался за тебя. Рад, что у тебя все хорошо. Теперь город под контролем, можно не бояться.

– Да уж, я видела. Вчера по визору была любопытная трансляция. Меня чуть не стошнило от вашего контроля, – неожиданно резко говорит Ника.

– Ника, это не тема для разговора. Скажи, у тебя действительно серьезно с этим… адвокатом? – я говорю, и слова звучат до ужаса неубедительно. Фальшиво, что ли? Замечание Ники больно царапнуло внутри.

– Поздновато ты спохватился, не находишь? – иронизирует она. Смотрит в сторону.

– Ника, у меня стандартный призывной контракт. Всего на год. Он освобождает меня от уголовной ответственности. Все мои неприятности кончились. Мы можем начать все сначала.

Она молча смотрит мне в глаза. Задумчиво так.

– Ты изменился, Ивен. Помолодел. Ты на своем месте, верно?

– Ника, я серьезно.

– Я тоже. Не нужно было мне звонить, Ивен. В одну реку дважды не входят.

– Ника, не говори глупостей. Я люблю тебя! – слова мои падают в пустоту.

– Не звони мне больше, Ивен.

Изображение сворачивается. Вот так все просто. Стоит отпустить на минуту что-то свое, близкое и родное, как его тут же подхватывают жадные влажные ручонки таких вот заботливых успешных Сержей. Пока ты таскаешься с кучей железа на горбу и жрешь всякую калорийную гадость из жестянки, они моют в лимонной воде пальцы, испачканные соком морских деликатесов.

Мою меланхолию тревожит Трак.

– Садж, если ты закончил, дай игрушку, – просит он.

Надеюсь, он ничего не слышал. Отдаю ему коммуникатор. Возвращаюсь к своим. Укладываюсь на спину под пальмой, подложив вещмешок под голову. Бормотание визора над стойкой смешивается с ленивым говорком парней. По одному они потихоньку уходят потрепаться с семьями. Надеюсь, они там не сболтнут лишнего, а то особисты из меня душу вынут. Лежу, успокаивая себя, что, по крайней мере, у моих все в порядке. Как странно – я продолжаю относить Нику к “своим”. Крамер возвращается последним. Чернее тучи. Молча протягивает мне коммуникатор.

– Херово, старик? – спрашиваю я.

Генрих кивает. Желваки его закаменели.

– Сдюжишь?

– Да хрена мне сделается, – он понимает мой жест, приборчик крошится в его лапах, сыплется в зев утилизатора. Вот так бы и все наши трудности – раз – и в порошок…

30

Через неделю любые, даже хорошо организованные и массовые митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи из разных рот словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи и мы с лихвой оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью – все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности – просто цели. Психи сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар – только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает – отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать – дымовую завесу из слезоточивого газа, да осветительные люстры ночью, что в темноте смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.

И вот мы уходим из Зеркального. Восседаем на броне, оглядываем с высоты вновь оживленные улицы, разбитые машины уже убраны с тротуаров, пулевые щербины в стенах домов спешно заделываются. Нацики все еще патрулируют улицы, и беспилотников в небе между башнями хватает, но мы уже не нужны. Теперь тут справятся и без нас. Прохожие оглядываются нам вслед, провожают машины долгими взглядами. То ли от них мне неуютно, то ли просто настроение такое, но мне хорошо от того, что лицевая пластина опущена и мое лицо невозможно разглядеть. Мы сделали все, что от нас требовалось, хотя ощущение внутри, словно мы трахнули собственный город. По крайней мере, “они теперь свое место знают”, как выразился сегодня Паркер. Кого он имел ввиду – латино, или местное правительство, или еще кого, я так и не понял. Мы все теперь избегаем говорить о том, что происходило в Зеркальном в последние дни. Порядок навели, и точка. Кому надо, пусть выясняет подробности. Мне ни к чему. Моим, судя по их лицам – тоже. Только взводный катит на головной машине с видом победителя без страха и упрека – забрало поднято, гордый, несокрушимый, чисто выбритый, литой – словом – кровь с коньяком. В принципе, неплохой мужик, хоть и мудак – думаю я. Немного сдвинут на традициях, резьба у него крутая, но кто в Корпусе не режется? Или это на меня так действуют скорый отдых и картины будущих оргий в Марве?

“Томми” рычит подо мной уверенно и привычно, все молчат, даже бормотание наушника по ротному каналу стихло, благодушие постепенно охватывает меня и Зеркальный уплывает назад огромным сияющим кораблем, оставляя в себе наши страхи и сомнения.

Марв встречает нас, как родных. Целую неделю нас готовят к чему-то, о чем и думать-то неохота. Иначе как объяснить семь дней бесшабашного загула, перемежаемого короткими пересыпами в казарме? Увеселительные заведения военного городка работают на всю катушку, комендантские службы сбиваются с ног, растаскивая драки и собирая пьяных. Жены военных неодобрительно косятся из окон на вакханалию пьяной радости, захлестнувшую обычно тихие чинные улицы и стараются не отпускать детей без сопровождения. Мы стремительно избавляемся от излишков средств, скопившихся на наших счетах. Армейские питейные заведения и учреждения красных фонарей лопатами гребут нехилые комиссионные, словно чувствуя, что после нас им долгие месяцы сидеть на голодном пайке голых окладов.

– Где были-то? – спрашиваю у Гуса.

– А, на побережье. Помогали нацикам лагеря охранять. Патрули по берегу, прочесывание лесов, то-се… А вы, рассказывают, Зеркальный на уши ставили?

Молча киваю. Мы сидим в баре “Цапля”. Пьем легкое винцо, чтобы растянуть совместный процесс накачивания до бровей. Виски, или там джин – пойло для молодых, что все делают в темпе. Быстро пьют, как будто опаздывают куда, быстро ввязываются в драки с пехотными, что стекаются в Марв из окрестных полевых лагерей, быстро цепляют девок и не успевают оглянуться, как увольнение закончилось, а всех воспоминаний – краткий миг, пока ты был трезвый, да занавески в номере массажного салона поутру. Мы с Гусом – старая гвардия, мы уже можем позволить себе проделывать все вышеназванное и еще много чего кроме этого, с расстановкой, смакуя детали. Мы и проделываем.

“Цапля” – заведение для сержантского и подофицерского состава. Ходят сюда все, кому не лень, но в основном его облюбовали технари из авиакрыла дивизии. Ребята они все мирные, и хоть посматривают на нас, полевых просоленых сусликов, слегка свысока – как же, специалисты, мать их, но все же мы их не трогаем. Да и вообще, сержанты в драку лезут не так часто, как рядовые. Положение обязывает соблюдать солидность. Разве что повод шикарный выпадет – ну, там, какой-нибудь техник-оружейник спьяну стул заденет, или пальцем в грудь ткнет, перепутав с кем-нибудь, или просто сдуру, не в силах ни взгляд сфокусировать, ни выматерить как следует. Тогда конечно. Тогда на спектакль сбегаются посмотреть, кому не лень, даже коменданты не всегда спешат вмешаться, ожидая конца представления. Если бы зубы, выбитые здесь у летунов за многие годы, могли прорастать, то сквер за баром представлял бы собой непроходимые бамбуковые заросли. И еще далеко не все сержанты-морпехи такие мирные, как я. Поэтому нас оглядывают свысока только тогда, когда мы отвернулись, а так все больше норовят мимо проскочить, опустив глаза. Иногда репутация отморозков – полезная штука, и помогает общаться с другом без помех.

– Много на счет записал? – интересуется Гус.

– Да нет, парочку всего, – отвечаю, прихлебывая терпкую жидкость.

– Маловато, – сомневается Гус, – Говорили, вы там чуть ли не в капусту черных крошили.

– Так то черных, – говорю я, – Их начальство за людей не считает. На счет они не идут. Разве что если с бомбой на поясе или с пушкой. А таких мало попадалось – нацики таких и без нас пачками отстреливали.

– А мы вот в патрулях настреляли дичи, – задумчиво говорит Гус, – Парни мои огребли халявы.

– Потерь нет?

– Куда ж без них, – усмехается Эрнесто, – Без потерь народ расслабляться начинает. Потери нам мотивацию обеспечивают. Одного моего снайпер подстрелил в ногу, еще один ловушку проворонил.

– Выжил?

– Ему ни хрена, ни царапины, а второй номер его с контузией валяется. Все ничего, да заикается, сволочь. Теперь, пока доклад сделает, партизаны уже кофе дома попивают. “З-з-десь Т-т-т-р-е-н-т. Им-м-м-мели к-к-к-он-т-а-кт…” – передразнивает Гус невезучего.

Невольно улыбаюсь. Гус – тот еще комик, хотя и повод он выбрал для шутки – закачаешься. Вино пробуждает во мне аппетит.

– Кэтти, нам бы горячего, – прошу пробегающую мимо официантку.

– Есть тушеные в сметане овощи, есть телячьи отбивные, есть свинина в горшочках, – отвечает она, выставляя пиво на соседний столик.

Смотрю на Гуса. “Отбивные?”. Эрнесто пожимает плечами – все равно, мол.

– Давайте отбивные, милая. И еще вина.

– Хорошо, сержант, – деловитая крепкотелая девушка мчится дальше.

– Ну и как тебе тут? Освоился? – спрашивает Гус.

– Да будто и не уходил вовсе. Все такое же. Взводный только мудак резьбовой, ну да это пройдет – мы у него первый опыт. Сам знаешь – хорошего начальства не бывает.

– Это точно. Я сам такой, – смеется Гус.

– А тебе как, не надоело еще?

– Надоело, не надоело. Какая разница? Выбора-то все равно нет. К тому же немного осталось – еще пара лет, и я пенсионер. Хочу вот омолаживание пройти. Пока служу – половина – за счет Корпуса.

– На молоденьких потянуло? – ехидничаю я.

– Да пошел ты, – беззлобно огрызается Гус.

– Жениться-то не думаешь?

Гус не спеша допивает стакан. Облизывает губы. Склоняется ко мне.

– Тут такое дело. Вроде как женат уже я. Неофициально, правда…

– Сила! И давно?

– Года три будет. Она администратор в нашем супермаркете. Классная деваха. Что-то такое в ней… – Гус шевелит в воздухе пальцами, – Ну, не передать. Я даже пить почти бросил. Не нужно стало.

– Зовут-то как?

– Ильза. Если ухмыльнешься – зубы выбью. Любит она меня, хотя смотрю на себя со стороны – за что вроде?

– С чего мне ухмыляться? – серьезно отвечаю я, – Ты мужик солидный, не пацан, с деньгами. Таких бабы любят. Просто мы все кобелиться привыкли, а как остановишься – только выбирай.

– Нет, я тебе точно зубы выбью, – вздыхает Гус, вертя в пальцах пустой стакан, – Как был ты циник, так и остался. Жизни радоваться надо.

От удивления я чуть не поперхнулся вином.

– Гус, ты ли это? Мы в Корпусе, не забыл? Тут все циники. У нас ведь все просто – нажал курок – за Императора, и дела нет ни до чего. Ты меня просто поражаешь!

– Да херня все это. Жизни радоваться надо. Я это с Ильзой понимать начал. Приходишь домой, измудоханый весь, грязный, а она тебя встречает, целует, стол накрыт, и смотрит, как ем, и сама без меня не ужинает. А потом болтаем с ней ни о чем, и так легко, что словами не передать. Мне с ней без всякого траха в кайф.

Он замолкает, ждет, пока официантка выставляет на стол тарелки. Благодарит ее кивком. Разливает нам вина.

– Она ребенка от меня хочет. А я все оттягиваю. Боюсь чего-то. Вот так… – признается Эрнесто.

– Дела… – только и могу сказать я.

– А ты сам? Как твоя подруга? Ника, кажется? Видишься с ней?

– Да нет. После того, как обложили меня, поссорился с ней. У нее теперь жених есть. Настоящий, мне не чета. Адвокат. Сытый такой, с бородкой.

– Жалко. Клевая деваха. Высший класс. Слушай, дурень, а пошли ко мне, а? Я тебя с Ильзой познакомлю. Что мы, у меня не выпьем? – он презрительно качает бокалом.

– Да нет, старик, извини. Не хочется что-то. Давай уж тут посидим, – меньше всего мне сейчас хочется видеть чужое счастливое гнездышко.

– Ну, как знаешь, – легко соглашается Гус.

И весь вечер мы накачиваемся с ним вином, травим друг другу сальные анекдоты и громко хохочем, не обращая внимания на косые взгляды за спиной.

31

В одиночестве брести по Цветочному бульвару ночью – только нервы себе тревожить. Среди ярких разноцветных огней льется сплошной людской поток, словно где-нибудь в увеселительном районе Зеркального в ночь на воскресенье, людей так много, что их смех и разговоры сливаются в ровный гул, смешиваясь с шелестом листвы на деревьях. Повсюду довольные лица, беззаботные женщины в вызывающих одеждах, лица вспыхивают улыбками. Если присмотреться – отличия от увеселительного района все же есть – не меньше половины присутствующих носят ту или иную форму, а вдоль тротуара туда-сюда фланируют моторизованные патрули с хмурыми военными копами. Такая их судьба – службу свою поганую тащить, когда все веселятся. Вечер хорош удивительно, легкий теплый ветерок шевелит ветви, небо, чистое от туч, играет переливами Спирального созвездия. И все бы хорошо, да вот не знаю я, куда податься после того, как с Гусом попрощался, а толкаться среди веселой толпы одному – не в кайф. Грустинка какая-то завязла глубоко внутри, хочется посидеть где-нибудь в тихом месте, или поговорить с кем неспешно, по душам, да нет такого места сегодня в Марве. Все заведения забиты до отказа, гул и гомон там такой, что собеседнику кричать приходится, даже в массажные салоны очередь и девочки расписаны на часы вперед. Форт-Марв отрывается напоследок, словно последние дни живет, гудит голосами, наперебой обсуждая недавние перестрелки и зачистки местности.

Потихоньку схожу с ума. Потому как, несмотря на поздний час мне так не терпится позвонить единственному человеку, кого я сейчас хочу видеть. Госпоже лейтенанту. Господи прости, свинство какое! Я совсем мозги растерял. Так я думаю про себя, а руки, тем временем, достают коммуникатор и набирают необходимый код. Почти полночь! Сердце колотится, грозя продолбить туннель наружу. Что я ей скажу? Каким идиотом буду выглядеть?

– Лейтенант О’Хара, слушаю вас. – лицо Шар вовсе не сонное, чего я сильно опасался. Она внимательно смотрит на меня. Глаза чуть прищурены. Узнает. – Трюдо? Что случилось? Тревога?

– Добрый вечер, мэм. То есть, доброй ночи… – я совсем смешался. “Доброй ночи” – вроде как пожелание спокойного сна. – Мэм, ничего не случилось. Простите, что разбудил вас. Черт под руку толкнул. Я уже жалею, что позвонил.

– Ага, значит, все-таки, ничего не случилось… – она заметно расслабляется, – Тогда в чем дело? Давайте без предисловий, Трюдо. Я уже поняла – вам неловко за поздний звонок, и вы обычно более воспитаны. Так что можете перейти прямо к делу.

– Черт возьми вашу прямолинейность, лейтенант, мэм! – я совсем смешался и уже не соображаю, что несу. Была не была! – Дело у меня простое, мэм. Я решил воспользоваться вашим приглашением в бассейн. Помните, в Зеркальном?

– Вы большой оригинал, Ивен… – она даже игнорирует то, что я только что послал ее к черту. Или делает вид, что игнорирует. – Бассейн? Ночью? На вас спиртное плохо действует. Не пейте больше.

Раз решившись, я иду до конца. Теперь меня танком не остановить. Я почти успокоился – самое страшное позади. Набираю воздуха.

– Мэм, я не пьян. Немного легкого вина – не в счет. Не в моих правилах звонить даме спьяну, да еще ночью. Я прошу вас составить мне компанию. Ночью в бассейне здорово. Вы не пожалеете, мэм. – видя ее удивление, но вовсе не гнев, продолжаю: – Мэм, я понимаю, вы можете быть заняты. У вас могут быть личные причины для отказа. В конце концов, вы можете сослаться на нарушение субординации. Но, если это мне поможет – я очень боюсь, что вы пошлете меня подальше, и молюсь про себя, чтобы этого не произошло. Прошу вас, Шармила!

О’Хара мотает головой. Ее удивленные глаза – как чайные блюдца. Она тихо смеется.

– Ивен, вы талантливый командир.

– Почему, мэм?

– Вы умеете добиваться своего. Как, по-вашему, после такой речи, я могу отказаться? Кем я буду выглядеть?

– Так ваш ответ – да? – я не верю такой удаче.

Она снова смеется, наблюдая за мной.

– Ивен, вы ведете себя неприлично. У вас на лице все написано. Если мы встретим комбата с такой физиономией, я окажусь в вашем отделении рядовым.

Тщетно стараюсь сдержать улыбку. Рот у меня сейчас точно до ушей. Представляю, как глупо сейчас выгляжу, и все равно улыбаюсь, словно миллион выиграл в Военную лотерею.

– Извините, мэм… Шармила. Я сделаю самую постную рожу, на какую способен. За вами заехать?

– Нет уж. Дайте даме собраться. Не могу же я в таком виде выйти в свет.

– Осмелюсь напомнить, Шар, для бассейна косметика – лишнее.

– Отставить пререкания, сержант!

– Есть, мэм! – дурашливо отвечаю я.

– Ждите меня там, где стоите. Вы на Цветочном, кажется?

– Точно, мэм. На перекрестке с Ватерлоо.

– Ну вот там и ждите. Постараюсь вас не задержать.

– Буду ждать, даже если вы к утру явитесь, – заверяю я.

– Постараюсь до этого не доводить, – она улыбается мне открытой улыбкой, совсем простой, абсолютно не эротичной, но от этого она только ближе становится, будто знакомы с нею давным-давно.

32

В ожидании О’Хара с комфортом устраиваюсь на резной лавочке. Мне хорошо виден перекресток, так что ее такси я не пропущу, точно. От скуки разглядываю веселящихся прохожих, стараясь не слишком демонстрировать свое внимание – драка и разборки с военной полицией мне сейчас ни к чему. Встречаются любопытные экземпляры. Вот молодой пехотный лейтенант, очевидно, судя по полевому комбинезону, из одного из лагерей в округе, знакомится с планетой, вожделенно дефилируя под руку с шикарной полногрудой блондинкой. Все его устремления написаны на простоватом лице, он натужно шутит, блондинка с готовность смеется, вот только облом у него после выйдет – факт, потому что мест в гостиницах сегодня нет как нет, а грудастая – кукла для выхода из категории “для господ офицеров”, она не проститутка, хотя за определенную мзду все они не прочь, но апартаментов у нее нету, а для случки в кустах у нее слишком высока самооценка. Так сказать, категория не та. Так что все у них кончится парой бокалов вина в простеньком ресторанчике. Или вот этот пьяненький бравый морпех, что шарит глазами по толпе, выискивая пару. С этим тоже все ясно. Нет тут для него свободной половинки, и с минуты на минуту кого-нибудь ревнивого зацепит его взгляд, направленный на спутницу, и вот уже перепалка, да еще при даме, а там и до кулаков недалеко, потом женский визг, топот патруля, и баиньки на гауптвахте, да еще минус половина оклада. А вот дамочка, стройная, изящная, на шпильках, звонко цокает себе по брусчатке, оглядываясь по сторонам, то ли пару потеряла, то ли ищет кого. Чудо из чудес – одна! Жена какого-нибудь офицера, наверное, стать не чета служебным девочкам. На нее оглядываются. Одинокая красивая женщина в такой вечер – нонсенс, и долго ей быть одной не придется. Скучающий морпех сразу делает на нее стойку, устремляется вперед сквозь поток прохожих. Взгляд дамочки, меж тем, падает на меня и она машет мне рукой. Мне? Я удивленно оглядываюсь. Рядом никого. Внезапно приходит понимание происходящего. Бог ты мой, это же моя лейтенантша! Вскакиваю, проклиная свою невнимательность. С чего я взял, что она приедет на такси?

– Добрый вечер, мэм. Я вас не узнал, – говорю я смущенно. И тут же – подошедшему морпеху-одиночке: – Извини, дружище. Это за мной.

Морпех, хоть и пьяненький, все же врубается. Смотрит на О’Хара, на меня. На мои петлицы. Разводит руками сожалеюще. Поворачивается кругом и шлепает себе дальше.

– Ивен, мы не на службе. Давайте без формальностей, ладно? – улыбается лейтенант.

– Есть мэм! – козыряю я шутливо, – Мы договорились, что ваш интерес к плаванию – чисто профессиональный.

– А что, зерно в этом есть. Я всегда могу сказать, что брала у вас уроки плавания. Морскому пехотинцу не к лицу плохо плавать, верно? – смеясь, она берет меня под руку и увлекает за собой.

Мы лавируем в толпе гуляющих и мне изрядно надоедает уворачиваться от встречных-поперечных, только ощущение тепла ее тела рядом искупает все неудобства. В такой обстановке и поговорить-то не получается. Она буксирует меня на параллельную улицу, чудо, какой классный буксир, энергии у нее – через край. Тут народу поменьше. Идем, не спеша, дружно решив не брать такси. Только сейчас до меня доходит, что я, черт меня подери, осмелился пригласить женщину-офицера на свидание. Ибо, если это не свидание – я съем свою шляпу. Ощущение очень необычно для меня. Похоже, О’Хара тоже слегка не в своей тарелке.

– Шар, вы действительно не сердитесь за поздний звонок?

– Ой, да ладно вам, Ивен! Сколько можно, – улыбается она, – Если бы я хотела отказаться – я бы сделала это с легкостью, не сомневайтесь.

– Позвольте считать ваше заявление комплиментом, – шучу в ответ.

– Ночь – просто сказка, – говорит О’Хара, – Как будто и нет войны совсем.

– Ночь великолепна, согласен. Только вот война всюду ощущается – и веселье это истеричное, и толпа чужих пехотных невесть откуда. Да и вот те игрушки в мирный пейзаж не вписываются, – я киваю на тусклые стволы зенитного артавтомата, что матово блестят в свете фонарей.

– Давайте больше не будем о войне, – просит она, – Мне так беззаботно сейчас. Не хочу настроение портить. А вы правда поучите меня плавать?

– Чудес не обещаю. Но сделаю, что смогу. Надеюсь, вы послушная ученица.

– О, я очень старательна! Не люблю учиться, но когда приходится этим заниматься, делаю это просто отлично. Думаю, вы не слишком устанете от меня.

– Ну что вы, Шар. Не кокетничайте. Разве от вас можно устать? – возражаю я.

Она смотрит на меня немного искоса. Снизу вверх. Испытующе так. Молчит и улыбается мягко. Рука ее крепка и невесома одновременно. Так бы и бродил с ней всю ночь.

Шар рассказывает мне, как училась в университете. Как потешно к ней клеился моложавый преподаватель математики. Как с группой сокурсников ходили в походы в карстовые пещеры и как однажды она отбилась от группы и целый день блуждала одна в подземных лабиринтах, а потом выбралась на поверхность в незнакомом месте. Она говорит и говорит, постепенно забывая, где находится, глаза ее блестят, она улыбается восторженно, словно девчонка, потом она отпускает мою руку и начинает увлеченно жестикулировать. Она теряет постепенно плавную, выверенную, корректную речь, она сыплет совершенно необидными и не пошлыми жаргонизмами, студенческо-корпоративный слэнг из ее уст звучит, словно стихи. Я слушаю, боясь вставить хоть слово, чтобы не прервать ее откровения, не спугнуть ненароком. Раскрепостившись, сняв невидимую броню женщины-офицера, она превращается в живое, очаровательно-непосредственное существо. В восхитительную женщину, к которой так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться – она настоящая. “Ей всего-то тридцать. Совсем молодая еще” – думаю я. Кажется, с сожалением думаю, потому что мои тридцать – я уж и забыл, что чувствовал тогда, как жил, и все равно – мои тридцать уже давно позади и на женщин теперь я смотрю все больше созерцательно. И злюсь на себя за это, потому как кобелизм – моя неотъемлемая черта, но вот нет чего-то в башке – хоть убей, и все больше говорить хочется, хотя иногда глазами тайком по привычке ощупываю ее фигуру, цепляюсь за ее выпуклости, и глушу в себе мальчишеский порыв – развернуть ее лицом к себе, прижать грубо, пробежать ладонями по всему ее гибкому телу, измять, как цветок.

К бассейну приходим незаметно, словно и не прошли полгорода. В этом районе пусто, заведений в округе нет, и город шумит где-то за поворотом, просвечивая разноцветными огнями сквозь кроны деревьев. Сонный дежурный в холле, сразу видно, тут не аншлаг. Быстро переодеваемся, встречаемся у входа в зал. Сторона для рядовых ярко освещена, у бара гуляет какая-то веселая компания, пользуется пустотой, отрывается по полной. Многоголосый смех, я бы даже сказал – гогот, отражается от воды.

– Может быть, лучше пойдем на нашу сторону? – неуверенно интересуется О’Хара. – Там никого.