Текст книги "Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного"

Автор книги: Игорь Курукин

Первый призыв

Современники, пытавшиеся объяснить действия Ивана IV чьими-либо «наветами», считали, что мысль об опричнине была подсказана царю дурными советниками. Так, Генрих Штаден полагал, что идею создать опричный корпус подала мужу царица Мария Темрюковна. Едва ли это соответствует действительности, но во главе опричной Боярской думы Иван IV поставил чужого для московской элиты человека – брата царицы, кабардинского князя Султануко, в крещении Михаила Темрюковича. В числе опричников князь упоминался с сентября 1567 года. Он занял одно из первых мест у трона и получил город Гороховец с уездом. В те годы Михаил Темрюкович был «человек великий и временной, управы было на него добиться не мочно». Однако нет свидетельств о выполнении им тех или иных ответственных поручений, так что царский шурин, едва ли хорошо владевший языком (и уж тем более грамотой) и не имевший реального управленческого опыта, был, скорее, фигурой представительской.

В народной памяти опричный боярин «кавказской национальности» остался не то чтобы злодеем, а куражным молодцем, героем цикла песен о «Кострюке-Мастрюке» (в 1565 году в Россию приехал брат Михаила Мамстрюк, имя которого в фольклоре каким-то образом перенеслось на его более знаменитого родственника). В песне царскому шурину скучно на пиру во дворце:

 
…не пьёт да не ест
Царской гость дорогой,
Мастрюк Темрюкович,
Молодой черкашенин.
И зачем хлеба-соли не ест,
Зелена вина не кушает,
Белу лебедь не рушает?
У себя на уме держит:
Изошёл он семь городов,
Поборол он семьдесят борцов
И по себе борца не нашёл;
И только он думает —
Ему вера поборотися есть
У царя в каменной Москве,
Хочет царя потешити
Со царицею благоверною
Марьею Темрюковною.
 

Конечно, нашлись братья-борцы, «удалые Борисовичи» или «два Андрея, два Андреича», готовые потягаться с Кострюком-Мастрюком. И если поединок со старшим заканчивается вничью, то младший брат одолевает темпераментного царского шурина: «Мастрюк без памяти лежит, / Не слыхал, как платья сняли». Этот народный сюжет М. Ю. Лермонтов взял для своей «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».

Может быть, фольклор отразил вполне реальные черты лихого опричника, который в жизни не только бился на кулачках, но и воевал, и сам участвовал в расправах. Во всяком случае, Шлихтинг рассказывал, что Черкасский напал на дом казначея Хозяина Юрьевича Тютина, привёл его на площадь, где царь «приказал отрубить ему голову с женою, тремя сыновьями и дочерью в возрасте пятнадцати лет, а имущество его отдал в добычу своему зятю».

Составитель Пискарёвского летописца приписывал инициативу создания опричнины двоюродному брату первой жены царя, Анастасии Романовны, Василию Михайловичу Захарьину-Юрьеву, а также воеводе Алексею Басманову: «Взъярися царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии на все православное християнство по злых людей совету: Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких же, учиниша опришнину». Эта точка зрения кажется нам более близкой к реальности. Правда, не вполне понятно, состояли ли сами в опричнине Захарьины-Юрьевы, однако на первых порах в опричной Думе заправляли делами именно представители старых московских боярских родов.

При Иване III и Василии III на службу в Москву вольно или невольно (в случае, если деваться было некуда) перешло множество княжеских родов из новоприсоединённых земель. Лишённые прежних суверенных прав Рюриковичи и Гедиминовичи превосходили по знатности московское боярство и, естественно, претендовали на высшие командно-административные посты в новой державе. Если в Думе и дворцовом управлении старые служилые роды сохраняли свои позиции, то на военной службе «выезжая» знать стала их теснить – «княжата» всё чаще занимали посты командующих армиями и полковых воевод.

За время от смерти Василия III (1533) до второй половины 1550-х годов только один военачальник из московского боярства, Иван Васильевич Большой Шереметев, был назначен на должность командующего самостоятельным войском в походе против крымского хана в 1555 году. Царствование Ивана IV, породнившегося с боярским семейством Захарьиных-Юрьевых, отчасти облегчило положение московской знати: с конца 1540-х до середины 1560-х годов её представители занимали около трети должностей полковых воевод, но лишь единицы оказывались в роли «командармов», и то на второстепенных направлениях ^{2} . Московские бояре должны были чувствовать себя обиженными: оттеснение от ответственных и престижных военных назначений ограничивало их карьеры и местнический статус, с каждым годом закрепляло их подчинённое, по отношению к титулованной знати, положение.

В начале опричнины на первых местах мы встречаем именно старые служилые роды Плещеевых, Колычёвых, Бутурлиных. К первому принадлежали опричные бояре Алексей Данилович и его сын Фёдор Алексеевич Басмановы и Захарий Иванович Очин-Плещеев (вместе с ним в опричнине состояли и трое его братьев). Именно старшего Басманова многие исследователи считают одним из главных инициаторов введения опричнины. Д. М. Володихин даже попытался представить, какими словами боярин убеждал царя изменить порядок управления государством: «Великий государь! Видишь ли ты, как не прямят тебе ленивые богатины? Они родом чванятся, да вотчинами, да престолами, на которых сидели их деды или прадеды, а для воинского дела слабы. Один князюшка бежал, будто пёс от хозяина, другие Литве скормили большое войско, третьи затевают против тебя крамолу. В службишках же стали неприлежны и с врагом пить смертную чашу боятся. То ли дело мы, твои верные слуги, старинные бояре, что ещё предкам твоим верно служили! Правь сам, отгони княжьё, порушь нынешний обычай, а мы как собаки у твоих ног будем грызть что внешнего супротивника, что внутреннего! Все мы, холопы твои, послужим тебе лучше этих высокоумных княжат. Смилуйся, великий государь, пожалуй!» ^{3} Так ли было в действительности или государь сам высматривал и подбирал подобных слуг, мы уже никогда не узнаем, но отец и сын Басмановы играли в опричнине выдающуюся роль.

Опричными боярами стали братья Фёдор и Василий Ивановичи Колычёвы, Василий Петрович Яковля и Иван Яковлевич Чоботов. Опричным окольничим служил Дмитрий Андреевич Бутурлин. Боярин Лев Андреевич Салтыков возглавлял в 1570 году опричный приказ-«дворец», ведавший хозяйством и повседневным обиходом государя. Выкупленный из литовского плена князь Василий Иванович Тёмкин-Ростовский «отличился», собирая компромат на выступившего против опричных репрессий митрополита Филиппа Колычёва. Он вместе с суздальским епископом Пафнутием и молодцами-опричниками в мае 1568 года ездил в Соловецкий монастырь, откуда доставил «свидетелей» якобы «порочной жизни» бывшего игумена, после чего сам стал опричным боярином. В 1570 году во время массовых московских казней князь-опричник соскочил с коня и, обнажив меч, отрубил головы дьяку Григорию Шапкину, его жене и двум сыновьям; обезглавленные тела он положил в ряд перед царём ^{4} .

Смотр и отбор будущих опричников в 1565 году вместе с царём и А. Д. Басмановым производили оружничий князь Афанасий Иванович Вяземский и думный дворянин Пётр Васильевич Зайцев. Последний с детства вращался в придворной среде: его отец и дядя были воеводами и постельничими, а дальний родственник Иван Юрьевич Шигона Поджогин – дворецким и доверенным лицом великого князя Василия III по части деликатных поручений. Уже в начале карьеры Пётр Васильев сын оказался вовлечённым в политическую борьбу придворных группировок за власть. В 1542 году, выполняя задание Шуйских, он участвовал в убийстве на Белоозере князя Ивана Бельского. В следующем году на заседании Боярской думы князья Андрей Михайлович Шуйский, Михаил и Иван Ивановичи Кубенские «и их советницы изымаша Фёдора Семенова сына Воронцова за то, что его великый государь жалует и бережет». Бояре прямо в присутствии юного великого князя били Воронцова «по ланитам», «и платье на нем ободраша, и хотеша его убити». Только после заступничества митрополита Макария правители остановились: «…сведоша его с великого князя сеней с великым срамом, бьюще и пхающе на площадь и послаша его за Неглимну на Иванов двор Зайцова» (одного из родственников будущего опричника).

После «падения» Шуйских в декабре того же года о Зайцевых на несколько лет забыли; может быть, они находились в опале. Однако с 1550 года начинается взлёт карьеры Петра Зайцева. Тогда он был зачислен в тысячу «лутчих слуг» как сын боярский третьей статьи по Переславлю-Залесскому, в 1558 году получил чин ясельничего, а в 1564-м упоминался уже как думный дворянин. То ли Зайцев смог обратить на себя внимание государя, то ли сам Иван IV подбирал в опричнину людей с не очень чистой биографией, готовых на всё, чтобы выслужиться ^{5} .

А вот карьеру Вяземского можно назвать необычной. Род Вяземских – потомков смоленских князей – захудал и уже давно не принадлежал не только к политической элите, но и вообще к знати; его члены «в именных посылках» и, тем более, в думных чинах не бывали. В XVII веке «родословный» дворянин М. Вельяминов, местничаясь с князем В. Вяземским, пренебрежительно заявлял о роде соперника, что «искони… Вяземские князи люди городовые (то есть провинциальные. – И.К., А.Б.), а объявились только в опришные годы, в кою пору… князь Офонасий Долгой Вяземской посягал на крестьянскую (христианскую. – И.К., А.Б.) кровь» ^{6} .

В былые времена Вяземские имели владения на Смоленщине, в том числе и сам город Вязьму. Однако они со временем утратили родовые земли, вместе с другими местными владельцами были переселены на восточную окраину государства и стали помещиками в Костромском и Романовском уездах. Когда в 1550 году из состава двора была выбрана тысяча лучших слуг для наделения их поместьями под Москвой, в их состав попал лишь один представитель этого рода.

Сам князь Афанасий до опричнины в разрядных книгах не упоминался, поскольку сколько-нибудь ответственных назначений не получал. Однако каким-то образом он стал известен Ивану IV, вошёл в круг его доверенных лиц и в 1564 году сопровождал царя при отъезде в Александровскую слободу. В качестве оружничего он командовал в Бронном приказе мастерами-оружейниками. Шлихтинг, помощник царского врача, называл его «ближайшим советником тирана» и указывал, что только из его рук Иван Васильевич принимал лекарства. После возвращения царя в Москву, в начале 1565 года, Вяземский вместе с Алексеем Басмановым проводил «перебор» «детей боярских» из Суздаля, Вязьмы и Можайска. В следующем году он участвовал в важных переговорах с литовцами как царский оружничий, окольничий и наместник Вологды. Для захудалого «сына боярского», не принадлежавшего к московской знати, опричнина действительно открыла небывалые возможности для карьеры.

Остальное же опричное руководство представляло собой прежний круг «государева двора», хотя и не его верхушку. Монарх не стал приближать к себе наиболее почтенные княжеские и боярские роды. Он открыл путь к высоким должностям в опричнине для тех представителей знати, кто в обычной ситуации держался на вторых ролях. Они это понимали и старались оправдать доверие. Эти люди составили особую опричную Боярскую думу, которая, однако, могла по необходимости собираться вместе с земскими боярами для решения дел. Как и земская, опричная Дума являлась и судебным органом; в грамоте 1567 года, данной из опричнины Симоновскому монастырю, указывается: «А кому будет чего искати на самом архимандрите и на старцех и на их приказчике, ино их сужу яз царь и великий князь или наши бояре в опришнине» ^{7} .

К этому кругу принадлежали, например, братья Фёдор и Василий Ивановичи Колычёвы. Будучи выходцами из старого боярского рода, они, тем не менее, не могли претендовать на первые места. Их отец И. И. Умной Лобанов-Колычёв в 1537 году принял участие в мятеже удельного князя Андрея Старицкого – оказался в числе тех, кто у князя «в ызбе были и думу его ведали», был арестован и бит кнутом. Тогда два представителя рода были казнены, а двоюродный брат опричников, будущий митрополит Филипп (в миру Фёдор Степанович Лошаков-Колычёв), постригся в монахи, чтобы избежать наказания.

Фёдор и Василий от этой истории как будто не пострадали, служили в дворянах по Угличу и по Торжку. Старший, Фёдор, начал службу ещё в конце 1540-х годов царским рындой в Казанских походах, воеводой в Пронске и Терехове, ходил усмирять восставшие «Луговую сторону и Арские места», участвовал в приёмах литовских послов. В 1558 году он стал окольничим, а в Полоцкий поход зимой 1562/63 года отправился уже боярином. Во время начала конфликта царя с его окружением Фёдор Колычёв, похоже, заслужил доверие Ивана, поскольку в 1565 году был назначен на ответственный пост воеводы в Смоленске, а затем поехал послом в Литву.

Его младший брат Василий тоже начал службу рындой (в 1556 году), тоже служил воеводой (в 1557/58 году в Михайлове, в 1559/60-м – в Мценске и Ливнах). Во время Полоцкого похода он был уже окольничим, а затем вновь находился на службе в полках: вторым воеводой в Коломне и Торопце. В 1565 году Василий отправился вместе с боярином И. М. Воронцовым в Швецию сватать за царя принцессу Екатерину Ягеллонку. В опричнину он попал раньше старшего брата – уже осенью 1567 года, когда сопровождал Ивана в поход на Литву; в январе 1569-го он ходил под Изборск вторым воеводой из опричнины, а потом сопровождал царя в карательном походе на Новгород, во время которого Малюта Скуратов убил сосланного в Тверской Отроч монастырь митрополита Филиппа Колычёва. После новгородского погрома Василий был назначен в Калугу вторым воеводой большого полка в опричных войсках, оттуда послан в Ливонию наблюдать за строительством крепостей, а в 1572 году проявил себя в качестве воеводы сторожевого полка в знаменитой битве с татарами под Серпуховом. Разрыв царя с митрополитом и его гибель на карьере братьев не отразились – даже наоборот, после гибели Филиппа Ф. И. Колычёв в 1570 году заседал в Думе в качестве боярина из опричнины. Видимо, карьера в опричнине оказалась более привлекательной, чем родовая солидарность и сочувствие к пострадавшему духовному пастырю.

Ещё более характерна судьба другого известного опричника – Василия Григорьевича Грязного, любимца царя Ивана Васильевича. Десяток сохранившихся грамот XV–XVI веков позволяет узнать, что происходил он также не из «страдников», а из старого служилого рода. Его прадед Илья Борисович на рубеже 20–30-х годов XV столетия был слугой ростовских князей, а прапрадед получил от одного из них вотчину (село Никольское с деревнями «в Ростове за озером») в возмещение долга в 300 рублей. Вскоре после этого Илья Борисович поступил на службу к московскому великому князю Василию I, верно служил и ему, и его сыну Василию II, за что получил в кормление целую волость в Угличском уезде, отнятую во время большого московского междоусобия у Дмитрия Шемяки, двоюродного брата и соперника великого князя. Потом, чтобы сохранить за собой волость, он остался в угличском уделе брата Ивана III Андрея Васильевича, но вовремя перешёл на службу к великому князю и даже именовался в его грамотах боярином. Сын Ильи, Василий, отцовскими талантами не обладал, служил угличскому князю и, скорее всего, после ареста своего господина умер в опале. Его сын Григорий Грязной был служилым человеком у нового угличского князя Дмитрия, поступил на службу к великому князю Василию III, а потом почему-то оказался в уделе старицкого князя Андрея Ивановича, где получил вотчину и кормление, но карьеры не сделал: поднявший мятеж князь погиб в 1537 году.

Будущий опричник Василий Григорьевич Грязной в начале своего жизненного пути также был на службе у удельного старицкого князя Владимира Андреевича и уже оттуда неведомо как попал в число царских приближённых. Его нельзя назвать выдающимся командиром (будучи послан на южную границу, он сразу попал в плен к татарам) или палачом, но свой шанс «Васютка» Грязной не упустил и сделал стремительный карьерный рывок – из мелких служилых людей удельного княжества в думные дворяне царя Ивана Грозного ^{8} . Он повторил путь прадеда; правда, тот сразу занял достойное место при московском дворе, тогда как «закосневший» в уделах правнук сумел это сделать только благодаря опричнине: царская милость предоставила ему случай войти в окружение государя, где он и старался всеми силами удержаться.

Эти гордые царским доверием люди создавали опричный режим, проводили первые репрессии, устраняли с дороги соперников, направляя на них гнев государя. А царь с их помощью раскалывал и без того не слишком прочное единство рядов служилой московской знати, противопоставляя одни роды другим, а верных слуг – их однородцам-«изменникам».

Конечно, земщина немало пострадала в те годы. Но было бы упрощением полагать, что в реальной жизни в окружении грозного царя шла борьба злых опричников с терпеливыми земцами. Загадочное для многих далёких от двора современников разделение на опричнину и земщину на самом «верху» отнюдь не всегда соблюдалось. В числе «ближних людей» Ивана Грозного на протяжении всего времени существования опричнины мы видим известных земских бояр: князей Василия и Петра Серебряных Оболенских, Иванов Большого и Меньшого Шереметевых, Никиту Романовича Захарьина-Юрьева, казначея Никиту Фуникова, печатника Ивана Висковатого, дьяков Андрея и Василия Щелкаловых ^{9} . Шлихтинг подчёркивал, что царь «держит в своей милости князя Бельского и графа Мстиславского, хотя в один и тот же день отравил его брата и жену. И если кто обвиняет пред тираном этих двух лиц, Бельского и Мстиславского, или намеревается клеветать на них, то тиран тотчас велит такому человеку замолчать и не произносить против них ни одного слова, говоря так: „Я и эти двое составляем три московских столпа. На нас трёх стоит вся держава“» ^{10} .

В схватке за власть и влияние сталкивались группировки московской правящей элиты (в XVIII веке их будут называть придворными «партиями»), в которых рядом находились земские и опричные деятели. Так, летом 1570 года изощрёнными казнями завершилась борьба двух кланов высшей московской бюрократии. Во главе одного из них стоял талантливый дипломат, печатник и государственный деятель дьяк Иван Михайлович Висковатый; во главе другого – восходящие звёзды того же приказного мира дьяки Андрей и Василий Щелкаловы. Висковатый проиграл это противоборство, но дело было отнюдь не в его мнимом предательстве (он якобы обещал передать польскому королю Новгород и Псков, а татар и турок призывал совершать набеги на Русскую землю и послать войска на Астрахань). Когда бежавший в сентябре 1570 года из России Шлихтинг сообщил литовским политикам о казни Висковатого по обвинению в измене в пользу Литвы, Турции и Крыма, то подканцлер Великого княжества Литовского Остафий Волович написал об участи дьяка маршалку дворскому Криштофу Радзивиллу: «Не знаю об этих басурманах (татарах и турках. – И.К., А.Б.), но к государствам нашего господина (короля Сигизмунда II. – И.К., А.Б.) не был благосклонен, всегда был труден для послов его королевской светлости». Биограф Висковатого польский историк И. Граля включил в число противников Щелкаловых бояр Захарьиных, что вызывает у других исследователей сомнения, так как этот род в течение долгого времени покровительствовал Щелкаловым ^{11} .

Печатник Висковатый вместе с другими видными деятелями государственного аппарата (казначеем Никитой Фуниковым, дьяками Андреем Васильевым и Василием Степановым) и авторитетными (и в земщине, и в опричнине) боярами Захарьиными выступал в пользу некоторого ограничения опричных репрессий, в чём его поддерживали прежние руководители опричнины князь Вяземский и Басмановы. Судя по сообщению Шлихтинга, Висковатый уговаривал Ивана IV прекратить казни и «просил его подумать о том, с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей». Очень возможно, что подобные просьбы могли вызвать у царя сомнения в лояльности дьяка, чем, в свою очередь, умело воспользовались его противники.

Щелкаловы же стояли во главе целой группы придворных, объединявшей их родственников Сукиных, а также Клобуковых, Годуновых, опричников князя В. И. Тёмкина-Ростовского и Малюту Скуратова. К ним примыкал и боярин И. В. Шереметев Меньшой, состоявший с Щелкаловыми в тесной дружбе. При этом братья имели довольно враждебные отношения с опричным боярином М. Т. Черкасским, а тот даже пытался оклеветать В. Я. Щелкалова с помощью подьячего Улана Айгустова.

Ещё в 1567/68 году В. Я. Щелкалов и князь Тёмкин-Ростовский предъявили Висковатому иск о «бесчестии». Печатник тогда спор проиграл, но свои позиции в Ближней думе царя сохранил. Однако через два года его новое поражение завершилось кровавой экзекуцией. Пискарёвский летописец сообщает, что царь «повеле казнити дияка Ивана Висковатого по суставом резати, а Никиту Фуникова диака же варом (кипятком. – И.К., А.Б.) обварити». Некоторые из арестованных были убиты вместе с семьями, а в качестве палачей выступали лица из близкого окружения царя, причем не только опричники, но и земские бояре.

Сам же царь не только умело лицедействовал, но и явно обладал режиссёрским даром, который реализовывал в устраиваемых им зрелищах. Едва ли он верил в тройную измену прослужившего ему верой и правдой больше двадцати лет печатника и, возможно, сознавал, что потерял толкового помощника. Но, выдвигая против дьяка и его коллег обвинения в сговоре с враждебными государствами, он указывал подданным, по чьей вине никак не закончится Ливонская война, а русская земля подвергается набегам татар, почему происходят казни и растут подати, кто творит неправосудие и мздоимство.

И сделал он это умело, по законам жанра, на площади, в присутствии многочисленных подданных: «…приводят связанными 300 знатных московских мужей, происходивших из старинных семейств; большинство их – о жалкое зрелище! – было так ослаблено и заморено, что они едва могли дышать; у одних можно было видеть сломанные при пытке ноги, у других руки. Всех этих лиц ставят пред тираном. Он, видя, что народ оробел и отворачивается от подобной жестокости, разъезжал верхом, увещевая народ не бояться. Тиран велит народу подойти посмотреть поближе, говоря, что, правда, в душе у него было намерение погубить всех жителей города, но он сложил уже с них свой гнев. Услышав это, народ подходит ближе, а другие влезают на крыши домов. Тиран снова возвращается к черни и, стоя в середине её, спрашивает, правильно ли он делает, что хочет карать своих изменников. Народ восклицает громким голосом: „Живи, преблагий царь. Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их“».

Казалось бы, государь демократично добился народного одобрения расправы – но следуют не казни, а неожиданное, сверхзаконное прощение уже готовившихся через минуту расстаться с жизнью осуждённых. Иван Васильевич «велит вывести на средину 184 человека и говорит своим боярам, которые стояли в некотором отдалении от упомянутой толпы телохранителей: „Вот возьмите, дарю их вам, принимайте, уводите с собою; не имею никакого суда над ними“, – и они были отпущены из упомянутой толпы стоявших кругом к свите бояр». Несчастные люди валятся на колени, бьют челом, спешат к ещё не верящим в чудо родным и близким.

Но шоу ещё не закончено – не зря же собрались зрители. Теперь должна разразиться гроза. На сцену торжественно выходит дьяк Василий Щелкалов и громким голосом зачитывает «вины» преступников и, прежде всего, главного из них, Ивана Висковатого: «Иван, секретарь великого князя, вероломный, вероломно поступил. Именно, он написал королю Польскому, обещая ему предать крепость Новгородскую и Псковскую. Это – первый знак твоего вероломства и обмана». При этом он бил поверженного противника плетью по голове. «Второй знак вероломства и обмана: ты писал к царю турецкому, увещевая его послать войска к Казани и Астрахани. Это второй твой обман и вероломство. В-третьих, ты писал царю перекопскому или таврическому, чтобы он опустошил огнем и мечом владения великого князя. Тот, учинив набег с войском, причинил большой урон жителям Московской земли. И раз ты виновник столь великого бедствия, ты уличён в вероломстве и обмане, учинённом против твоего государя» ^{12} .

Начинается экзекуция: из тела Висковатого палачи вырезают куски мяса, Фуникова обливают поочерёдно кипятком и холодной водой, остальным опричники лихо рубят головы. Вместе с Фуниковым и Висковатым на площади были публично казнены дьяки, стоявшие во главе наиболее важных московских приказов: возглавлявший Поместный приказ Василий Степанов, глава Большого прихода (главного финансового ведомства России того времени) Иван Булгаков, начальник Разбойного приказа Григорий Шапкин. Жестокое представление и его главный постановщик долго не забудутся: вот это государь – что казнить, что миловать умеет! Уже не на публике, а «за сценой» происходит делёжка «наследства» виновных. Андрей Яковлевич Щелкалов получил должность Висковатого, а его брат Василий – часть владений казнённого противника; при том оба остались на службе в земщине.

Вместе с Висковатым не удержались у вершин власти и прежние руководители опричнины. Нагнетаемая атмосфера «измены» обернулась против них же: чем масштабнее представлялся очередной раскрытый «заговор», тем более высокое положение должны были занимать его виновники, ибо, как мыслили московские «верхи» того времени, «сему без науку быти не мощно».