Текст книги "Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного"

Автор книги: Игорь Курукин

Соавторы: Андрей Булычев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

«Опричный двор, враждою окружённый»

«…Он снёс затем несколько тысяч строений и назначает место для дворца в отдалении возле реки Неглинной, омывающей Китай-город и впадающей также в знаменитую реку Москву, от которой называется обширный город Москва; она дала это имя московитам, так как иначе они называются руссами или рутенами. Так вот в этом месте он выстраивает обширный дворец и окружает его высокой стеною, чтобы жить там пустынником. По соседству с этим дворцом он соединил особый лагерь, начал собирать опричнину, то есть убийц, и связал их с собой самыми тесными узами повиновения», – описал начало строительства нового опричного дворца приближённый царя, иноземец Шлихтинг ^{3} .

Иван Грозный взял в опричнину юго-запад Москвы, где помещались различные хозяйственные и служебные заведения царского дворца. Этот район начинался от Москвы-реки, включал Остоженку, Пречистенку, Арбат и выходил к нынешней Большой Никитской улице; если идти по ней от Кремля, левая её сторона была опричной, правая оставалась земской. Таким образом, в опричную часть Москвы входили Арбат, Знаменка и Воздвиженка. От Кремля опричную часть города отделяла река Неглинная (Неглимна, Неглинка, Самотёка), ныне текущая в трубе под Александровским садом. Кроме того, в опричнину попали три стрелецкие слободы в районе Воронцова Поля; жившие там служилые люди «по прибору», скорее всего, вошли в опричное войско.

Сначала царь хотел устроить отдельный опричный дворец в Кремле на «заднем государевом дворе» между церковью Рождества Богородицы и Троицкими воротами (там находится сейчас Дворец съездов): «На двор же свой и своей царице двор повеле место чистити, где были хоромы царицы, позади Рожества Пречистые и Лазаря святого, и погребы и ледники и поварни все и по Куретные ворота, также и княже Володимерова двора Андреевича место (где теперь стоит Царь-пушка. – И.К., А.Б.) принял, и митрополича места (возле церкви Двенадцати Апостолов. – И.К., А.Б.)». Однако перепланировка кремлёвских зданий была нарушена пожаром 1 февраля 1565 года, в котором сгорели дворы митрополита и князя Владимира Андреевича, предназначавшиеся для перестройки в опричный дворец.

После этого царь почему-то передумал строиться в Кремле. По долгом размышлении весной 1566 года он «повелел двор себе ставити за городом, за Неглинною, меж Арбацкие улицы и Никитские, от полого места, где церкви Великомученик Христов Дмитрей да храм Святых Апостол Петра и Павла, и ограду камену вокруг добру повеле сделати». Другой летописец о постройке этого опричного дворца записал: «Царь и великий князь учинил опришнину: из града и из двора своего перевезся жити за Неглинну на Воздвиженскую улицу, на княж Михайловский двор Темгрюковича, и велел на том дворе хоромы строити царския и ограду учинити, и все строение новое ставити, город (ограду. – И.К., А.Б.) и двор свой…» ^{4} Упомянутый кабардинский князь на русской службе Михаил Черкасский являлся не только шурином царя – братом его второй жены, Марии Темрюковны, но и одним из главных царских опричников.

Дворец строился срочно собранными для этой цели мастерами-плотниками из отборного леса летом и осенью 1566 года; к зиме он был готов, и 12 января 1567 года государь переселился в него. Где именно находился огороженный стеной двор размером 260*260 метров, не вполне ясно – слишком недолго он существовал. Авторитетнейший историк старой Москвы И. Е. Забелин считал, что стена опричного двора частично сохранилась до его времени в виде каменной ограды бывшей усадьбы Нарышкиных – архива Министерства иностранных дел, где теперь расположены здания Российской государственной библиотеки. Другие исследователи признавали остатками царского дворца постройки во дворе Московского университета – но строения XVI века не могли спустя 400 лет остаться на поверхности в зоне интенсивной городской застройки.

Проводившиеся в последние годы на «Романовом дворе» (принадлежавшем в XVII веке боярину Ивану Никитичу Романову, а потом его сыну боярину Никите Ивановичу) археологические раскопки не обнаружили во дворах между Романовым переулком и Моховой улицей следов каменных стен, но дали основание говорить, что там располагалась хозяйственная зона опричного двора. Сама же крепость находилась несколько ближе к Кремлю – на месте корпуса библиотеки Московского университета, трассы нынешней Моховой улицы и здания Манежа. А царские покои, видимо, были возведены в районе нынешнего дома 7 по Моховой улице, где пришлось засыпать белым песком овраг, по которому тёк ручей ^{5} .

Немец-опричник Генрих Штаден оставил подробное описание этой царской резиденции: «Великий князь велел снести к западу от крепости на высочайшем холме дворы многих князей, бояр и торговых людей, <находившихся> на расстоянии ружейного выстрела по четырехугольнику, и обнести эту площадь стенами <высотой> в сажень от земли из тёсаных камней, две же сажени были из обожжённого кирпича. Наверху <стены> были заострены, без крыши и защитных ходов вокруг, примерно в 130 саженей в длину и столько же в ширину с тремя воротами: одними – на восток, другими – на юг, а третьими – на север. Северные ворота находились напротив крепости и были окованы листами железа, покрытого оловом. Внутри – там, где ворота открывали и закрывали, – в землю были вбиты два толстых массивных дубовых бревна, в которых <были сделаны> два больших отверстия, так что через эти массивные брёвна можно было протащить или продеть бревно, укреплённое в стене – когда ворота были закрыты – до другой половины <стены> по правую руку. Эти ворота были покрыты жестью».

Главные, северные ворота вели к въезду на мост через Неглинную и далее, через Воскресенские ворота, на китайгородский посад. У ярко блестевших на солнце створок были установлены странные и пугающие фигуры. Штаден оставил их описание: «…два резных и расписных льва – на том месте, где у льва находятся глаза, были вставлены зеркала – и резной деревянный выкрашенный чёрным двуглавый орёл с распростёртыми крыльями. Один <лев> был с раскрытой пастью и смотрел в сторону земщины, другой же смотрел во двор. Между этими двумя львами находился двуглавый чёрный орёл с раскрытыми крыльями, грудью к земщине».

Входившие через эти ворота внутрь царской резиденции сначала должны были миновать «кухни, погреба, хлебни и мыльни. На погребах, где <хранился> различный мёд, а в некоторых лежал лёд, сверху были построены большие помещения из досок, укреплённых камнями, а все доски насквозь прорезаны в виде листвы. Здесь вывешивали всех зверей, рыб, большей частью происходивших из Каспийского моря, таких как белуга, averra, севрюга и стерлядь».

Хозяйственные службы, как можно понять из описания Штадена, находились за пределами замковых стен, но сообщались с собственно царским дворцом через «небольшие ворота, так, чтобы из кухонь, погребов и хлебень в правый двор можно было доставлять еду и питьё». В этом внутреннем дворе посетители могли видеть «перед избой и палатой невысокий покой с горницей вровень с землёй; стена здесь была на добрые полсажени ниже на всём протяжении, где она обрамляла этот покой и горницу, для <доступа> воздуха и солнца»; площадь перед ним «была посыпана белым песком высотой в локоть из-за сырости». Здесь находились жилые комнаты Ивана Грозного, где он «всегда по утрам или в обед имеет обыкновение есть».

Для удобства государя были устроены две лестницы, по которым можно было подняться до больших покоев: одна начиналась напротив восточных ворот, другая была по правую сторону от них (если стоять к воротам спиной). Перед лестницами стоял небольшой помост, похожий на четырёхугольный стол, на который царь вставал, садясь на коня или сходя с него. Лестницы и переходы были крытыми; опорами им «служили две колонны, на них находились крыша и деревянный свод; на колоннах и на своде была резьба в виде листвы». Далее Штаден пишет: «С лестниц шёл свод во все покои вплоть до стены, чтобы великий князь мог по этому переходу пройти из верхних покоев до стены и через неё в церковь, что находилась перед двором за окружной стеной на востоке. Эта церковь была построена в форме креста и имела фундамент высотою в восемь дубовых брёвен от земли и три года стояла непокрытой. При этой церкви висели колокола, какие великий князь награбил и забрал в Великом Новгороде». Богомольный царь, таким образом, имел возможность по крытому переходу отправиться в церковь Николы Зарайского.

Восточные ворота опричной крепости, по Штадену, были предназначены исключительно для царского проезда: «…князья и бояре не могли следовать или идти за великим князем из двора или во двор через восточные ворота, только великокняжеские лошади и сани». Выйдя из них, можно было попасть прямо на Троицкий мост Кремля.

Во внутреннем дворе постоянно находилась опричная стража: «Под этими двумя лестницами и переходами 500 стрельцов еженощно несли караул в покоях или палате, где великий князь имел обыкновение есть».

Через южные ворота (Штаден писал, что у них «ночной караул несли князья и бояре») попадали на приказный двор. Там были построены здания опричных учреждений-приказов и проходили привычные для людей XVI–XVII веков процедуры: «…Правили со всех должников и били батогами и плетьми до тех пор, пока священник не выносил даров и не ударяли в колокол. Здесь же подписывали челобитья <из> опричнины и направлялись в земщину. И что здесь было подписано, считалось правым, и в земщине против того не говорили согласно указу. Здесь во дворах и на улице княжеские и боярские слуги-малые держали всех своих лошадей во время поездок великого князя в земщину» ^{6} .

Некоторые современные исследователи склонны считать, что опричный дворец являлся не просто крепостью, а своеобразной копией эсхатологического Града Божьего, описанного библейским пророком Иезекиилем. В этом граде тоже было только трое ворот: на север, на юг и на восток Западные ворота отсутствовали, а восточные были предназначены для особого случая: «И рече Господь ко мне: сия врата заключенна будут и не отверзутся, и никтоже пройдет ими: яко Господь Бог Израилев внидет ими, и будут заключенна» (Иез. 44:1–2). Пророк указывал, что в «последние времена» Бог соединится со своим народом, войдя через восточные врата в Град Божий. Поэтому только царь Иван позволил себе входить в священные ворота, приготовленные для самого Господа. Отсутствие же западных ворот возвещало, что с приходом Судии не будет захода солнца и не наступит ночь. Церковь внутри стен тоже была не нужна, раз Бог присутствовал здесь непосредственно.

В Апокалипсисе (Откровении Иоанна Богослова) говорится: «…И вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвёртое животное подобно орлу летящему». Один из первых толкователей Апокалипсиса, епископ Андрей Кесарийский, объяснял: «Высокий полёт и стремительное падение на добычу четвёртого животного – орла – указывает на то, что язвы приходят свыше от гнева Божия в отмщение благочестивых и в наказание нечестивых…» В лицевых (иллюстрированных) Апокалипсисах XVI века орёл изображался с распростёртыми крыльями, а вслед за его появлением и открытием четвёртой печати должен явиться всадник на бледном коне, «имя ему смерть»: «…и ад идяше в след его; и дана бысть ему область на четвертой части земли» (Откр. 6, 8). Идею царя поставить у входа в свою резиденцию обращённого в сторону земщины чёрного орла с «распростёртыми крыльями» можно расценивать как желание создать образ адского наказания, которое настигает грешников в наступавшие последние времена ^{7} .

Нам трудно сейчас сказать, насколько понимали символику новой царской резиденции неискушённые в Священном Писании москвичи и «гости столицы»; возможно, их волновали более насущные проблемы. Кому-то уход государя из Кремля наверняка казался недобрым предзнаменованием. Кому-то из-за строительства дворца пришлось срочно покидать отцовский дом и усадьбу и устраиваться на новом месте, при этом невольные переселенцы едва ли рисковали требовать компенсацию за утраченное имущество. А кому-то, наоборот, поворот событий сулил выгоду: появление рядом дворцового комплекса с конюшней, кухней, придворными и слугами давало возможность заработать, ведь семью надо кормить и при опричных порядках. Грех было упускать случай, когда такие «клиенты» оказались в соседях, ведь и сами государевы слуги нуждались в еде и одежде. С противоположной стороны (от Кремля) к дворцу примыкали усадьбы людей, обслуживавших царский «обиход», о чём говорят старые и возвращённые названия переулков между Воздвиженкой, Арбатом и Большой Никитской (Кисловские, Калашный, Скатертный, Хлебный) и Поварской улицы. Происхождение этих названий обычно связывают с более поздним временем, однако, возможно, именно опричное разделение столицы способствовало их появлению.

Атмосфера новой резиденции государя едва ли располагала к благодушию. Над обычной городской застройкой возвышались шестиметровые стены; по стенам двигались и у ворот стояли стрелецкие караулы; мимо них проезжали всадники в чёрных одеждах, с притороченными собачьими головами и помельями. Внутренние постройки были плохо видны из-за высоких стен, но хорошо были заметны фигуры огромных орлов, водружённых над внутренними корпусами: по словам Штадена, во дворе замка стояли «три массивных здания, и на каждом сверху на шпиле помещался деревянный выкрашенный в чёрное двуглавый орёл с раскрытыми крыльями, грудью к земщине».

В этих помещениях, надо полагать, и размещались царские опричники; отсюда они отправлялись на караулы и выезжали в карательные рейды. Днём здесь царила обычная дворцовая суета; ночью возвышавшийся над одно– или двухэтажными деревянными постройками замок освещался светом факелов и костров расположившейся вокруг стражи. Здесь гремели пиры опричников во главе с государем; сюда же доставляли на скорый царский суд действительных и мнимых изменников… Следами тех далёких дней остались найденные московскими археологами объедки – кости боровой дичи: рябчиков, глухарей, тетеревов. После весёлых гуляний выкидывались битые стеклянные кубки с полихромной росписью – продукция венецианских мастерских и подражания ей стеклодувов Германии и Чехии (похожий кубок был найден в погребении первой жены Ивана Грозного, царицы Анастасии). Кто-то из царских опричников потерял изящную пороховницу из рога оленя с гравировкой – такие вещи заказывались мастерам профессиональными вояками из европейских армий середины XVI века.

Вызов в опричный дворец не радовал современников грозного царя. «…Тот, собираясь пойти к тирану, прощается с женой, детьми, друзьями, как бы не рассчитывая их никогда видеть. Он питает уверенность, что ему придётся погибнуть или от палок, или от секиры, хотя бы он и сознавал, что за ним нет никакой вины. Именно, московитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга пред тираном и пылать ненавистью один к другому, так что они убивают себя взаимной клеветой. А тирану всё это любо, и он никого не слушает охотнее, как доносчиков и клеветников, не заботясь, лживы они или правдивы, лишь бы только иметь удобный случай для погибели людей, хотя бы многим и в голову не приходило о взведённых на них обвинениях», – описывал Шлихтинг тогдашние настроения московской знати. Но и обитателям дворца приходилось несладко – подозрительность постоянно ожидавшего измены царя со временем только росла, а желавших выслужиться путём её искоренения всегда было достаточно: «Скажет ли кто-нибудь громко или тихо, буркнет что-нибудь, посмеётся или поморщится, станет весёлым или печальным, сейчас же возникает обвинение, что ты заодно с его врагами или замышляешь против него что-либо преступное. Но оправдать своего поступка никто не может: тиран немедленно зовёт убийц, своих опричников, чтобы они взяли такого-то и вслед затем на глазах у владыки либо рассекли на куски, либо отрубили голову, либо утопили, либо бросили на растерзание собакам или медведям» ^{8} .

Въезжавший на царский двор боярин, тайком крестясь, мог позавидовать суетившимся вокруг холопам, мастеровым и прочему обслуживающему персоналу. Какими бы страшными ни казались дела царя и его подручных, кто-то всегда должен был носить воду, кормить и чистить лошадей, стирать порты и рубахи, печь хлеб и варить щи. Слуги спускались в огромные погреба (глубиной по три с половиной метра). На хозяйственном дворе топились большие надворные печи в форме усечённого конуса (подобные восточным тандырам, на внутренних стенках которых пекут лаваш); там в котлах с тяжёлыми глиняными крышками готовилась пища для обитателей дворца. Во дворе Московского университета археологи раскопали более десятка таких печей.

Деревянный опричный замок прослужил его хозяевам недолго. 28 июля 1568 года митрополит Филипп Колычёв произнёс в Новодевичьем монастыре приуроченную к массовому крестному ходу речь против опричных злодеяний. Оскорблённый Иван IV в гневе ушёл с богослужения, отправившись на свой опричный двор. Когда он проезжал по Арбату, ему была подана челобитная от верхов посада с просьбой отменить опричнину. Челобитье вылилось в волнения горожан, и царь уже не чувствовал себя в безопасности посредине столицы.

Судя по всему, он и раньше стремился заготовить для себя более надёжное убежище, избрав для него Вологду. «Великий государь царь Иван Васильевич повелел заложить град каменной, и его, великого государя, повелением заложен град апреля 28 день, на память святых апостол Иассона и Сосипатра. Нецыи же глаголют, якобы и наречен бысть град во имя святаго апостола Иассона», – сообщал в 1566 году вологодский летописец.

В богатом северном городе начались грандиозные земляные и строительные работы. Прежний административный и духовный центр – архиерейское подворье – было перемещено на полкилометра вниз по реке Вологде. На участке, выбранном для нового кремля, началось строительство каменных стен длиной более трёх километров и высотой от двух до восьми метров; в пояс укреплений входили 23 башни, из которых семь были проездными. Ниже по реке часть города, где находились товарные склады и строились корабли, отделяется от напольной стороны рвом, известным в наше время как река Копанка. В Вологду доставили три сотни пушек, отлитых на московском Пушечном дворе, а в гарнизоне крепости, кроме дворян, состояло полтысячи стрельцов.

В 1568 году началось строительство величественного собора: «Великий государь царь Иван Васильевич повелел соборную церковь во имя Успения Пресвятыя Богородицы поставить внутри города у архиерейского дому, и сделаша в 2 года, а колико зделают, то каждого дня покрывали лубьем и другими орудии, и того ради соборная церковь крепка на разселины. Нецыи же глаголют, егда совершена бысть оная церковь, и великий государь вшед видети пространство ея, и будто нечто отторгнуся от свода и пад, повреди государя во главу, и того ради великий государь опечалился и повеле церковь разобрать. Но чрез некоторое время прошением преклонися на милость, обаче многие годы церковь была не освящена» ^{9} .

Масштабная стройка так и не была завершена – и не только по причине инцидента с куском штукатурки. Опасаясь действительных и мнимых заговоров, Иван IV не чувствовал себя в безопасности даже в возводимой вдали от Москвы крепости. Английский дипломат Джером Горсей видел в Вологде два десятка построенных кораблей – царь готовился к бегству, пытался найти прибежище в Англии и рассчитывал на союз с королевой Елизаветой. Но и этим планам не дано было осуществиться: «Лета 7079 (1571). Майя в 5 день прииде на Русь крымской царь и град Москву пожег, а царь государь Иван Васильевич был тогда на Вологде и помышляше в Поморские страны, и того ради строены лодьи и другая суды многая к путному шествию; и тогда были вологжанам великия налоги от строения града и судов. Того ж году грех ради наших бысть посещением Божиим на Вологде мор велики, и того ради великий государь изволил итти в царствующий град Москву, и тогда Вологды града строение преста и доныне закосне». Наполовину каменный, наполовину деревянный вологодский кремль, в два раза превосходивший по площади московский, простоял ещё столетие, пока не был окончательно разобран; сейчас от него остались только следы древних рвов.

В том же 1571 году погиб и московский опричный дворец. 24 мая прорвавшийся к Москве крымский хан Девлет-Гирей зажёг городские предместья. Тихая и безветренная погода внезапно сменилась настоящей бурей. Резкие порывы ветра погнали огонь с посадов в сторону Кремля. Напрасно звонили колокола опричного двора; скоро они рухнули и все строения царской резиденции были охвачены огнём. За три часа город выгорел полностью; тысячи человеческих и лошадиных трупов лежали на улицах и пепелищах домов, подвалы были забиты задохнувшимися, у Крымского брода образовалась запруда из тел. После пожара ни в одной части города внутри городских стен не осталось ни кошек, ни собак. Даже в Кремле выгорели деревянные постройки, а крепостные стены были частично разрушены взрывами пороховых погребов. Татары, испугавшись пожара, не пытались проникнуть в город. На следующий день, пограбив окрестные монастыри и слободы и согнав людской «полон», они двинулись в обратный путь.

Видимо, как раз перед этим бедствием кто-то из небогатых царских слуг закопал рядом с дворцом восемь с лишним сотен копеек. Клад, найденный в 1993 году на нынешней Большой Никитской улице у дома 9, удивил учёных тем, что большинство монет были не столичной, а новгородской чеканки. Очень может быть, что хозяин денег раздобыл их при знаменитом опричном разгроме Новгорода зимой 1570 года. Тогда верные слуги государя неплохо поживились. «Захватили они много денег, которые везли к Москве из других городов, чтобы сдать в казну. За этими делами присмотра тогда не было», – писал А. Шлихтинг. Только у одного богатого новгородца, «главного секретаря Новгорода» Федора Сыркова, Иван Грозный пытками выбил «12 тысяч серебряной монеты».

Но владелец клада, судя по количеству монет, особым достатком не отличался – спрятанная им сумма равнялась размеру годового жалованья рядового дворянина. Но и эти средства ему впрок не пошли, раз он не смог вернуться за деньгами; скорее всего, служилый погиб при пожаре. Однако он мог лишиться головы и раньше: в 1570 году после возвращения опричников из похода расследование новгородского «изменного дела» привело к казням среди их руководства, а в следующем году царь устроил экзекуцию остававшимся в Москве опричникам, не сумевшим в его отсутствие защитить город. Так что неизвестный человек, сделавший захоронку на Большой Никитской, мог сгинуть в одном из очередных «переборов людишек» ^{10} .

Пожар уничтожил все постройки на территории опричного двора. Но всё же он был восстановлен и сохранялся, как и вся окрестная планиробка, по крайней мере до 1582 года. 30 октября 1575 года Иван Грозный, назвавший себя «князем Иванцом Московским», посадил на престол крещёного татарского царевича Симеона Бекбулатовича, а сам поселился «за Неглиною… на Орбате против Каменного мосту старого»; в ноябре того же года он принимал здесь английского посланника Даниила Сильвестра. Но с возвращением в Москву в 1582 году Кремль снова стал главной резиденцией царя, а после его смерти и ликвидации особого «двора» бывший опричный дворец был окончательно заброшен. На плане города конца XVI века, известном как «Петров чертёж», этого комплекса строений нет; сооружение, сравнимое в Москве только с Кремлём, исчезло бесследно. Однако уже задолго до того дворец потерял прежнее значение главной царской резиденции. Государь предпочёл ему более изолированную Александровскую слободу.