Текст книги "Улеб Твердая Рука(др. изд)"

Автор книги: Игорь Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Красивую невольницу хозяин забрал к себе. Давным-давно присылал слугу за Марией.

– Где, где Калокир? – переспрашивали.

– Бог его знает, где-то в армии, – отвечали, – сам сюда вовсе перестал наведываться. Лишь как-то нагрянули издалека воины с его приказом, перебили тут некоторых, а главного их, Блуда, связали и уволокли.

Друзья допытывались снова и снова, отказывались верить ушам своим. Улеб проник в укрепление, все разузнал поподробнее, перепроверил – не обманули. Осунулся с горя, часами понуро сидел на поваленном дереве в каштановой роще, где Велко по старой памяти избрал постой для лошадей.

– Все толкуют… Мария, Мария… Почему Мария?

– Нашу Улию, – вздохнул Велко, – так объявил Калокир. Ладно, будем искать повсюду. Калокир – стратига, патрикий, человек видный.

Проезжая мимо обрамленного густым тростником круглого озерца посреди каменистой низменности, Велко воскресил в своем рассказе картину неудачного побега с Улией, поединка дината и Лиса. Напоминание о потерянном огненном жеребце усугубило и без того очень мрачное настроение Улеба.

Решили пробираться в столицу. Там есть дом Калокира, болтливые слуги. Опасно, конечно, да что поделаешь.

А однажды в скромной придорожной корчме довелось Твердой Руке и Меткому Лучнику услышать кой-какие новости.

Они сидели за ужином в полутемном углу, как всегда избегая общения с посторонними без нужды. Время было вечернее. За плотно заколоченными окнами противно завывал мокрый холодный ветер. Изредка раздавался скрип проезжавших мимо повозок. Зябко покрикивали погонщики, тяжело хлюпали копыта буйволов в зимней распутице.

В корчме было тепло и шумно. Кто победней, находил здесь овсяную или тыквенную кашу и горячую подслащенную воду. Кто побогаче, удовлетворялся куском дымящейся говядины и молоком. Знаменитые ромейские виноградные напитки, столь обязательные в домах империи, здесь почему-то не подавались. Вероятно, настали самые черные дни заведения.

Некоторые гости, утолив голод и жажду, тут же, не вставая из-за столов, засыпали, уронив головы на руки. Улеб и Велко намеревались последовать их примеру. Им частенько приходилось коротать ненастные ночи в таких вот малоприметных заведениях на отшибе больших дорог.

Внезапно в корчму ввалился воин. Весь его усталый вид указывал на то, что прибыл он издалека. С порога окинув равнодушным взглядом притихшую при его появлении чернь, он заметил в укромном углу двух насторожившихся юношей своего ранга и не замедлил направиться к ним с воинским приветствием.

Велко, который временами проявлял горячность, приподнялся, чтобы испытать прочность его черепа увесистой амфорой, но Улеб мигом водворил друга на место. С изысканной вежливостью ответив на приветствие вошедшего, Твердая Рука подвинулся на скамье и жестом пригласил его к столу.

– Дьявольская погода, – весело ругнулся ромей и хлопнул ладонями, призывая хозяйку. – Тащи свое пойло, ведьма!

Женщина безропотно принесла мясо, кашу, воду, хлеб и молоко – все сразу.

– Вина!

– Не прогневайся, защитник наш, – сказала она, – нет ни капли.

– Значит, все тут аквариане? Вот неудача!

Улеб этак по-свойски поинтересовался:

– В Константинополь держишь путь, приятель?

– Напротив, из Константинополя.

– Что слышно в благословенной твердыне нашей? Давненько не видывал я столицы. Мы с ним, – Улеб кивнул на Велко, – сражались с норманнами в Калабрии во имя непревзойденного отца храбрых римлян Никифора Фоки, да воссияет он вечно, незыблемый светоч Священного Пала…

– Что?! – прервал его воин, вытаращив глаза.

– А что?

– Когда прибыли из Калабрии? – удивленно спросил ромей.

– Прямо оттуда. В чем дело, приятель?

– Фоку вспомнил? – воскликнул тот, как видно, проникаясь сочувствием к несчастной братии, вынужденной служить в несусветной провинции, куда своевременно не долетают даже такие важные известия. – Хвала богоугодному повелителю христиан Иоанну Цимисхию!

– Слава Цимисхию! – гаркнул Улеб и толкнул под столом ногу Велко.

– Слава Цимисхию! – гаркнул и наш булгарин.

– Слава-а-а! – завопили присутствующие, обожженные взглядом солдата. Спавшие очумело повскакивали на ноги, решив спросонья, что вспыхнул пожар.

– Значит, ты был свидетелем большого зрелища на ипподроме? – спросил Улеб.

– Величайший праздник! – последовал восторженный ответ.

– Завидую тебе, приятель, – сказал Улеб и вновь подтолкнул Велко.

– Завидую тебе, – сказал и тот, поглаживая амфору.

– Я слышал, почему-то уже не выходят на арену бойцы главной палестры, – продолжил Твердая Рука, – их именитый наставник куда-то запропастился, это правда?

– Верно. Анит Непобедимый долго был в изгнании, но вернулся с триумфом. – Солдату явно льстила собственная осведомленность. – Сам он, Непобедимый, уже не тот. Зато заставил город восторгаться своим новым бойцом.

– Новым бойцом? – взволнованно спросил Улеб.

– О, Непобедимый всегда найдет чем удивить! – воскликнул воин. – Вам, вероятно, неизвестно, я же помню еще, как лет десять назад он потряс всех невиданным учеником. Был у него юный раб из тавроскифов. Совсем мальчишка. Этот… Тяжелая Рука. Силе-е-ен, я вам скажу, невероятно. Теперь же Непобедимый раздобыл бойца похлеще. Колосс! Кулачищи – во! Плечищи – во! Голова – литой колокол! Всех подряд валит. Анит привез его из Округа Хавороя и сразу выставил в честь нашего Цимисхия.

– Как звать? – произнес Улеб.

– Бойца? Имя его Маманий Несокрушимый.

– И он… Анит пометил его клеймом палестиры?

– Нет. Тот печенег не раб. В завидной славе.

– Вот те на… – тихо молвил Улеб и откинулся спиной к стене, отвернулся и нахмурился, повергнув собеседника в полнейшее недоумение своей неожиданной нелюбезностью и откровенным нежеланием продолжать только-только завязавшийся разговор.

«Ай да Анит, – качая головою, думал Улеб, – обзывал Мамана чудовищем, а сам в конечном счете заманил его на арену. Маманий Несокрушимый… Вот ведь что выкинул наставничек-то. Уж кто настоящее чудовище, так это сам он, Анит Непобедимый, будь он неладен».

Глава XXVI

После безрезультатного посещения столицы и скитаний по северу Византии Твердая Рука и Меткий Лучник напали наконец на след Калокира в конце лета.

Нужно оговориться, что предшествующие этому знаменательному факту путешествия можно назвать безрезультатными, подразумевая лишь поиски Улии. В остальном же передвижения наших героев по империи назвать бесплодными никак нельзя, поскольку благодаря им немало подневольных людей обрели свободу. Целый конный отряд составили эти спасенные.

В одиночку пробиться за пределы Византии в столь тревожное время было очень трудно, почти невозможно. Каждый, кого выручали Улеб и Велко, понимал это. Вместе – сила весомая и пробивная. И не только славянами пополнялся отряд, в него вливались выходцы из разных стран, а большей частью отважные угры. Уже к середине лета собралась дружина в пять десятков хорошо вооруженных всадников.

Они возникали внезапно, сея панику и страх в разбросанных вдоль границы заставах акритов, и исчезали стремительно. Имя Твердой Руки не сходило с уст ромеев.

Так, прославляемый одними и проклятый другими, появился летучий отряд в лесах под Адрианополем, в котором стоял, наращивая мощь, крупный гарнизон. Калокир подвизался в нем в качестве советника, знатока Руси.

О том, что динат в Адрианополе, Улеб узнал случайно. А произошло это так.

Однажды в лагерь, временно разбитый в глухой чащобе, прибежал один из дозорных. Обычно, если грозила опасность, дозорные оповещали о ней условным сигналом рожка. На этот раз такой сигнал не прозвучал, но воины Твердой Руки все равно бросились к оружию и лошадям, встревоженные взволнованным видом прибежавшего товарища. А он, отмахнувшись от посыпавшихся на него расспросов, кинулся прямо к шалашу, где отдыхали Улеб и Велко.

– Ромеи на дороге! – крикнул он.

– Нас окружили? – Оба вскочили на ноги. – Много их?

– Нет, всего несколько седоков и повоз. О нас не подозревают.

– Обнаружил горстку путников, – рассердился Улеб, – важная ли причина, чтобы самовольно покинуть дозор!

– С ними пленники, вот и поспешил сообщить, – оправдывался дозорный.

– Пленники, говоришь… Это меняет дело. – Твердая Рука вышел на просеку, где сгрудились воины, ожидая его приказа. – Братья, мы с Метким Лучником отлучимся ненадолго, вы же будьте готовы к возможной перемене стоянки.

Велко уже отвязал коней. Вскочив в седла, оба скрылись в густых зарослях и через несколько минут выбрались из прохладной тени на большую дорогу.

Над неровной щетиной леса поднималось палящее византийское солнце. Оно било в глаза, слепило, и от яркого встречного его света лес по обе стороны дороги казался плоским и серым.

По дороге двигалась процессия.

Впереди, опустив поводья, изредка подбадривая коня похлопыванием по холке, ехал шагом уже пожилой, но еще сохранивший горделивую осанку воина господин. Ехал он налегке, оружие лежало среди тюков и бочонков в скрипучей повозке, которую тащили два запряженных мула.

Сзади господина ехали слуги. Четверо вооруженных копьями и саблями латинян-наемников.

Когда под колеса повозки попадала ветка или камень, погонщик вздрагивал, косился по сторонам, шевелил палкой, которой, судя по всему, мулы не боялись, и, мельком оглянувшись на бредущих сзади невольников, снова погружался в дремоту.

Невольники представляли собой жалкое, гнетущее зрелище. Оба, видно, уже смирились с горькой своей участью, уныло ступали босыми окровавленными ногами по неровному грунту усеянной щепками и обломками ветвей лесной дороги. Грязные лохмотья едва прикрывали изможденные, истерзанные ранами и ссадинами тела. Вытянутые вперед руки туго стягивали веревки, кожа стерлась под узлами, кисти кровоточили. Однако на их отрешенных лицах не отражалась физическая боль, они, казалось, уже не способны были ощущать собственные страдания.

Солнце припекало все сильнее, поднимаясь выше и выше в безоблачном белесом небе. Низко парили птицы у края леса, где витало зыбкое марево над болотцем, за которым начиналась равнина, а дальше, если взобраться на самый высокий из холмов, опоясывающих равнину, можно уже различить дымы и отблески куполов Адрианополя, раскинувшегося вокруг места слияния двух рек.

Когда кавалькада приблизилась к месту, откуда наблюдали за ней Улеб и Велко, на расстояние примерно в две стадии, они открыто выехали на средину дороги и застыли, как изваяния, внезапно выросшие на пути.

– Увидели нас, – молвил Улеб, – остановились.

– Снова двинулись, – немного погодя заметил Велко. – Похоже, что пленники-то из наших.

– Да, – произнес Твердая Рука. Он извлек из-за пояса платок, подарок Кифы, повязал им нижнюю часть лица. – Укройся в тени и держи их на острие стрелы.

– Хорошо, – кивнул Меткий Лучник и отъехал на обочину, под деревья. Вынул стрелу из заплечного колчана, положил ее на тетиву.

– Кто эти люди и в чем их вина? – громко обратился Улеб к напыщенному старцу и указал на невольников, привязанных к повозке.

– Я вижу перед собой благородного рыцаря, – последовало в ответ. – Я угадал в нем благородство, хотя не вижу лица. И я не спрашиваю, зачем понадобилось благородному рыцарю скрывать лицо. А ведь имею право знать…

– Сейчас спрашиваю я! Отвечай!

Вдруг один из латинян-охранников визгливо вскричал:

– Мы под рукой досточтимого хилиарха Гекателия! И ты, дерзкий чужестранец, на его земле!

– Я спрашиваю: кто эти люди? – повторил Улеб.

Старик, названный хилиархом Гекателием, молча глянул на слуг. Пращник выхватил рог, намереваясь протрубить то ли для храбрости, то ли для того, чтобы призвать на помощь, но в это мгновение его руку поразила стрела, пущенная Метким Лучником, и рог шлепнулся в пыль.

Один из латинян ринулся на Улеба, угрожая копьем. Юноша легко уклонился, даже не сдвинулся с места, и, едва нападавший проскочил мимо него, к изумлению остальных, метнул нож. Ох, стоять бы незадачливому латинянину, не лезть а рожон, а так… грохнулся оземь с коротким хрипом. Благо прочим, что опомнился Гекателий, уберег их от верной гибели, понял умудренный жизнью, что силою тут не возьмешь, крикнул слугам:

– Торна! (Назад!) – Этак лучше, – сказал Улеб. Спешился, выдернул свой клинок из поверженного врага, сел опять на коня, приговаривая: – Мало учил вас Святослав, князь великий.

Гекателий зашипел зло:

– Если тебе нужны беглые твари, можешь спасти их от виселицы тридцатью златниками. Золото мне – и посторонись!

– Кто эти люди? Булгары?

– Да.

Улеб почувствовал, как хлынула кровь к лицу, взглянул на Велко, поодаль державшего лук наготове, обернулся к надменному халиарху и сказал, с трудом сдерживая себя:

– Ты добыл их в бою?

Внезапно сквозь стон связанных невольников просочилась славянская речь одного из них:

– Обманом! Убей их! Убей! Убей нелюдов! Убей их, юнак!

Он, этот несчастный, упал на колени в отчаянной мольбе. Второй пытался его поднять. Улеб обрубил их путы, затем приблизился к хилиарху вплотную.

– Я Улеб, росс по прозвищу Твердая Рука. Эти люди свободны, иначе, ромей, клянусь Перуном, ты падешь! Вот мой меч – мое слово. Беги же прочь со своими холопами!

Известное повсюду имя юноши произвело на Гекателия сильное впечатление. Он растерянно озирался, соображая, как быть. Наконец собрался с духом и заговорил:

– Я не сержусь на тебя, юный странник, ты слишком храбр для своих лет. В молодости и мне случалось резвиться и шалить на дорогах. Однако ты достаточно умен и знаешь, что за иные развлечения платят. Возмести убыток и разойдемся с миром. Двадцать солидов за убитого, десять за руку пращника и по двадцать номисм за этих полудохлых рабов. Конь и оружие побежденного по закону поединков твои!

– Убирайся, если жизнь дорога! Спасайся и молись, чтобы я тебе больше не встретился!

Делать нечего. Хилиарх потоптался немного, швырнул копье на повозку, щит снова на спину, стегнул коня и отступил, бормоча бессильные проклятия. Вслед за ним удалились и наемники его. Посрамленные и взбешенные, ускакали в город.

Прервав благодарные излияния спасенных, которые все еще не могли прийти в себя, Улеб и Велко уступили им коней, помогли взобраться в седла, ибо самостоятельно они не в силах были проделать это.

В лагере их встретили радостными приветствиями. Шумной гурьбой посыпались из кустов на поляну, где торчал единственный стяг. Все в кольчужной чешуе, загорелые, крепкие, белозубые удальцы. А ведь в самих-то едва теплилась душа когда-то. До чего же, однако, преображается человек на волюшке!

– Братья, вот нам два новых товарища, – сказал Твердая Рука соратникам, обступившим прибывших, – позаботимся о них. Накормите досыта, обмойте раны этим снадобьем. – Он вынул из сумы деревянную флягу с горькой настойкой ирного корня. – Приоденьте их и пускай отдохнут в шалаше. А мы с Метким Лучником опять отлучимся. Нужно добыть им лошадей и ратное снаряжение.

– Где? – спросил Велко.

– Неужто думаешь, что гордец Гекателий не поспешит в погоню за обидчиками, прихватив из городища подмогу?

– Не в своем уме, братец! – воскликнул Велко. – Ты да я против стольких! Либо жизнь тебе надоела, либо вовсе позабыл про Улию.

– Не станем драться с тучей, – сказал Улеб, – я такого не говорил, чтобы выйти один на сто. То молва нас с тобой вознесла до небес, а по правде мы из костей и мяса, как всякий.

– Все это шуточки.

– Экий ты бестолковый сегодня! Ишь нахохлился! – Улеб хлопнул дружка по плечу. – Сразу двух молодцов у ромеев отняли, а ты бухтишь!

– Да ну тебя, вечно баешь загадками.

– Что тут хитрого! Хилиарху на ум не взбредет, что мы схоронились поблизости. Он, премудрый, решил, будто мы сломя голову удираем подальше от города. Понесутся они в погоню мимо нашего места, изловчимся сзади… Словом, там разберемся.

– Едем, – оживился Велко. – Скорей, не то прозеваем!

Спустились к самому краю леса и спрятались в зарослях папоротника как раз против болотца, на заплесневелой воде которого плескались дикие утки. Отсюда хорошо просматривалась дорога, петлявшая от холмов в низине до лесной чащи.

Деревья, могучие, стройные, как колонны, высоко устремляли замшелые стволы, зарывались раскидистыми кронами в яркую голубизну неба. Молодые побеги подступали к самым папоротникам, оберегаемым влажной непроницаемой тенью вековых исполинов.

– Светлый день… – Улеб покусывал сорванную травинку. – Светлый и длинный, как день Белого бога. В долгий день и короткую ночь Купалы на Днестре жгут огни, жарко празднуют уличи. А мечи на гвоздях да в чуланах. Любо дома. Кифа с батюшкой тоже скучают, наверно… Затерялась сестрица…

Велко отвел пристальный взгляд от дороги, повернулся к Улебу, подперев щеку ладонью. Было слышно, как щиплют листья кони, привязанные в чаще. Солнцу не под силу осушить землю, исходила она испариной. Душно. Улеб то и дело утирался своим огромным платком.

– Ты зачем повязал лицо перед греком? – спросил Велко. – Устыдился рубца?

– Борозды от клинка не стыдятся.

– Так чего же?

– Тому, кто не видел нас прежде, теперь и вовсе незачем знать наши лица. Мало ли что. Неопознанному вольготней.

– Тоже правильно, – согласился булгарин. – А признайся, каешься, что сразу не…

– Вот они, – вдруг прервал его Улеб.

От города катилось по дороге серое облако. Сплошной лавиной отблескивали панцири. Мелькали ноги прикрытых броней лошадей. Эхом доносился и увязал в лесных стенах стремительно приближавшийся топот. Утки испуганно взмыли над болотом.

– Сотня копий, не меньше, – шепнул Велко, нащупывая свой лук. – Ну и честь нам! Катафрактов придали обиженному!

Все произошло, как и предвидел Твердая Рука. Гекателий промчался впереди воинов, даже не взглянув на то место, где недавно посрамил его витязь в маске. Безусловно, грозный отряд рассчитывал настичь обидчиков хилиарха лишь в значительном отдалении.

– Пристроимся следом! – призвал Велко, когда тяжелые воины прогрохотали мимо.

– Нет, – возразил Улеб, – дождемся их возвращения.

– Снова ждать?

– Пусть поскачут в мыле. На обратном пути у них поубавится прыти после бессмысленной скачки. – Улеб опять задумчиво прикусил стебелек. Потом сказал: – С ними один малый в мирском хитоне. Круг веревки приторочен к его седлу. Приотстал от всех. Мне сдается, что я его где-то встречал. Ну а ты не признал его, заднего-то?

– Разве разглядишь кого толком в пыли? По мне, все они одинаковые.

– Ну уж нет, этот малый мне сразу приметился. Как увидел его, враз не стало покоя.

– Что в нем особенного?

– Вроде припоминаю, – не очень уверенно молвил Улеб, – если не померещилось… он слуга того пресвевта.

– Калокира?! – Глаза Велко округлились, он вскочил как безумный. – Не может быть! Мне его прислужники известны наперечет! Ты готов поручиться?

– Не знаю… Вообще-то я памятливый на лица. Проверим. Они должны воротиться засветло.

– Ладно.

Солнце скрылось за лесом. На дорогу упала сплошная тяжелая тень от гигантских деревьев. Стали явственней и острей запахи трав на опушке, воздух словно подернулся призрачной пеленой. Жужжали пчелы, слетаясь в дикие борти с медовой данью.

– Этот малый, слуга дината, не охоч до седла: сидит как мешок. Да и кляча под ним. И зачем он за воями увязался? – обронил Велко.

– Сейчас не об этом забота. Главное, захватить этого прислужника половчее, – сказал Улеб.

Беспрестанно и возбужденно переговариваясь, то вздыхая, то подбадривая друг друга, просидели они в папоротниках до сумерек. Но помаялись не зря.

Гекателий и кавалеристы возвращались тем же путем. Проницательность Улеба подтвердилась. Ромеи едва плелись, озлобленные, разочарованные, с лоснящимися от грязного пота лицами, на взмыленных лошадях. Не судилось хилиарху прославиться поимкой дерзких возмутителей спокойствия.

А к нашим героям судьба явно благоволила. Чуть ли не на версту позади всех тащился тот, с кем жаждали встретиться Улеб и Велко. Кобыла его хромала, сам он дремал от усталости.

Трудно было поверить, что все получилось настолько удачно. Улеб и Велко вышли из укрытия, когда он поравнялся с ними, остановили кобылу, взяв ее под уздцы.

– Ну здравствуй, Акакий Молчун, – сказал Велко.

Слуга дината вздрогнул, открыл глаза, затем выпучил их, потом распахнул рот, чтобы завопить на всю округу, но Улеб подпрыгнул и легонько стукнул его по лбу, и он без чувств упал на вовремя подставленные руки Велко, как падает счастливая обморочная барышня в объятия кавалера.

Улеб позволил кобыле ковылять дальше, предварительно сняв с ее седла веревку.

Акакий не приходил в себя. Пришлось взвалить его поперек коня и везти в лагерь. А там уже заждались пропавших с полудня Твердую Руку и Меткого Лучника. Запрудили просеку, обступили – не протолкнешься, загалдели все разом:

– Наконец-то!

– Не знали, что и думать!

– Собрались уж на поиски!

– Кого привезли?

– Еще одного отбили?

– Живой?

Улеб рассмеялся, поднял ладонь, чтобы угомонились, сказал:

– Встретили старого знакомого, да он что-то не шибко обрадовался. Ну я его и удручил разок, пусть не воротит нос от давних друзей. Живой он, живой, уснул только малость, видно, слишком заморился, охотясь за нами с веревкой.

В лесной глуши было темно и сыро. Неподалеку от шалаша торчал старый и гнилой пень. В центре утоптанной площадки тлели головешки очага, там устраивались на ночлег ратники. Тихо похрапывали лошади в стороне, перебирая копытами в мелком хрустящем валежнике, настораживались, заслышав пугающие стоны горлиц и утробное уханье сипух.

Улеб принес из шалаша огарок свечи, зажег и увидел вдруг, как блеснули глаза пленника.

– Эй, да ты притворяешься! Вот я тебе!

– Сначала нет, сначала не притворялся, – затараторил Акакий. – Где я? Кто вы? У меня ничего нет, так и знайте. Ведь ежели, к примеру, имел бы что-нибудь, сам бы отдал. Я никому ничего худого не сделал.

– Цыть! Будет полоумным прикидываться! – оборвал его Велко. – Узнал меня или нет?

– Как же, как же, не забыл, наипрекраснейший, ты чеканщик. Тебе Марию? Получишь, ей-богу. Сейчас к тебе приведу. Я пошел. Где тут выход?

– Сядь! Экий быстрый. Значит, она в Адриановом граде?

– Ведь ежели, к примеру, хозяин мой в армии, так и хозяйка при нем.

– В темнице?! – Улеб тряхнул его что есть силы. – Куда ее заточили?

– Ой, пусти! Ее не обижают, а холят, вот те крест! А ты кто?

– Приглядись-ка, – уже мягче произнес Улеб. Он настолько обрадовался сообщению о сестрице, что готов был расцеловать болтливого плута. – Приглядись, приглядись, не робей.

– Не помню, да воздастся тебе необъятное благо.

– А золотишко, что когда-то вымогал у меня на стольном дворе Калокира, помнишь?

– Нет. Монеты твои помню, а тебя нет. Смилуйся.

– Про бежавшего с ипподрома бойца Анита Непобедимого слыхал? Про Твердую Руку?

– Еще бы! Чтоб ему…

– Я и есть Твердая Рука.

– Чтоб ему бесконечно сиять в вечной славе! Тебе! – не моргнув, воскликнул Акакий.

Велко между тем ломал голову: для чего понадобилось Улебу тратить время на разговоры? Он привык доверять побратиму и не раз убеждался прежде, что тот не любит бросать слов не ветер, а если и ведет с виду пустую беседу, значит что-то за нею кроется, неспроста она затеяна.

Однако сейчас в перепалке с Акакием не было никакого скрытого смысла, просто Улеб невольно, как говорится, развязал язык на радостях, что нашел на чужбине сестрицу, что настал долгожданный час, что близок конец мытарствам и горестям ее и его. Велко все-таки догадался об этом и немедленно вмешался:

– Хватит вам, пустомели. Если, Акакий, не скажешь точно, где Мария, пеняй на себя. Отвечай коротко, не то пожалеешь.

Тот мгновенно вскочил, вытянул руки по швам и ответил четко, как на воинском смотре, громко и достоверно:

– Во дворце Калокира на окраине Адрианополя.

– Точнее!

– В Орлином гнезде, что на самой верхушке круглого холма.

– Где Калокир?

– Хозяин обходит казармы.

– Почему?

– Он советник, глаза и уши повелителя.

– Велика стража дворца?

– Десять оплитов и шестеро слуг, не считая поваров, виночерпиев, массажиста, музыкантов, садовника, нахлебников, прихлеба…

– Стой! Стой! – резко одернул его Улеб. – Где горница Улии?

– Какой Улии?

– Тебя спрашивают про Марию, – пояснил Велко.

– Мария наверху. Двери покоев выходят на стык лестниц.

– Кто ее сторожит?

– Я… – Вздохнул Акакий и почесал подбородок.

Улеб молвил:

– Вот что, малый, спасибо за сведения. Нам пора к ней. А тебя, не обессудь, привяжем вот к этому дереву той самой веревкой, которую ты предусмотрительно приберег. Если в чем обманул, тут и схороним красиво. Если нет, отпустим на все четыре стороны, как вернемся из города.

– Отпустили бы сразу, а? Здесь сыро и страшно, никто меня тут не любит.

– А за что же любить тебя, ненаглядный, – рассмеялся Улеб, – не за то ли, что вместе с хилиархом кинулся нас ловить?

– Я не хотел, – фальшиво захныкал Акакий, – Калокир приказал. О! Я вам, великодушные, поведаю такое о хозяине – подивитесь!

– Ну?

– Я с ним ездил в Константинополь. Что вы думаете? Он ликовал там, как подобает обласканному? Пел хвалу Иоанну, как все? Ничуть не бывало! – Акакий посмотрел по сторонам, словно опасался, что их подслушивают, и, понизив голос, доверительно продолжал: – Калокир лелеет недоброе. Да, да, поверьте, справедливейшие. В Студийском монастыре настоятелем стал Дроктон, бывший соглядатай Палатия. Только прибыл динат в столицу, сразу к иноку. Этот карлик исчадие ада. Говорят, что он якшается с Дьяволом – с красавицей Феофано. Так вот. Смертный заговор будет, ей-богу! Ведь ежели, к примеру, тайно шепчутся с Дроктоном и с бывшей торговкой Феофано – быть крови. Ох, погубят они василевса Цимисхия…

– Молодец, умница, – похвалил его Улеб и затянул потуже последний узел веревки, приковавшей Акакия к дереву, – обязательно поделись этой сказкой со своим охранником, чтобы он не уснул. Но негромко рассказывай, не тревожь сон остальных дружинников. Будешь послушным, завтра поутру побежишь к своему Калокиру.

– Мне теперь к нему путь заказан, – сокрушался Акакий. – Уберусь куда глаза глядят.

– Дело твое. Стой только смирно, покуда не развяжем.

– Давайте я проведу вас в Адрианополь, – льстиво просил Молчун, которому никак не хотелось ночевать в крепких объятиях с дуплистым, шершавым и сучковатым деревом. – Возьмите с собой, обожаемые, не пожалеете. Проведу. Меня там каждая собака знает.

– Будет тебе похваляться знакомствами, – буркнул Велко, унося свечу в шалаш, – помалкивай лучше, Молчун.

Прежде чем покинуть лагерь, Твердая Рука и Меткий Лучник коротко посовещались в своем тесном жилище, порешили пробираться в город пешком.