Текст книги "Улеб Твердая Рука(др. изд)"

Автор книги: Игорь Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Глава XVI

От Большого дворца василевсов к Медным воротам Палатия неторопливой походкой имущего, окруженный слугами, с высоко поднятой головой шествовал всем известный динат из Фессалии Калокир, сын стратига Херсона в Крыму.

Тяжелые его сандалии гулко и уверенно ступали по плитам аллеи, в то время как шаги многих встречных почтительно замедлялись. Иные вельможи и вовсе останавливались, чтобы поклониться одному из самых частых посетителей Священной Обители.

Так, погруженный в мысли или просто напустив на себя благородную задумчивость, он приблизился к стене крепости, где когорта стражников избранной императорской гвардии отдала ему честь.

Шагая впереди слуг и телохранителей по коридору, образованному выстроившимися воинами с длинными, до земли, щитами и поднятыми торчком копьями, Калокир с удовольствием слушал, как кричали стражники с башен тем, кто находился с наружной стороны ворот:

– Дорогу патрикию!

– Коней!

– Благословен гость владыки нашего!

– С богом!

«Слыхала бы гордячка Мария, как прославляют ее господина здесь, смягчилась бы, может… – размышлял Калокир, полезая в седло своего вороного. – Но знаю, ни славой моей, ни богатством строптивую не сломить. Брату требует воли, росичу этому, а где его взять, если сам Анит не знает? Ох-хо-хо…»

Не будь сердечных забот, Калокир был бы жизнью доволен сполна. Он начинал привыкать к почестям и вниманию, которые выказывались ему не только низшими, но и знатными людьми столицы.

Ходили про него всевозможные слухи и догадки. Калокира боялись, завидовали ему, льстили в глаза, а за спиной, как водится, презирали, глумились, ненавидели и в тайных разговорах называли не иначе, как «этот длинноносый выскочка».

Калокир слеп и глух в своем честолюбии, он и не подозревал о презрительных насмешках и скрытой неприязни окружающих, принимал показное за чистую монету. И обольщался без меры, наполняясь сознанием собственной значимости, втайне надеялся достичь даже трона.

День начался очень удачно. Сам всемогущий правитель пожелал его видеть и выслушать. Он, Калокир, был принят Романом Вторым, и услаждали его слух слова похвалы из святейших уст Божественного.

Обернувшись к громаде крепости, на массивных стенах и башнях которой лежало раскаленное небо, динат мысленно воскликнул: «Будет день, вознесусь в Крепость Власти!»

Витая мысленно в облаках, динат не сразу заметил группу всадников, неотступно следовавшую за ним и его свитой от самой кипарисовой рощи, что разделяла Палатий и городские кварталы. Когда же обнаружил преследователей, удивился, затем встревожился. Остановился. Вгляделся внимательно. Скромная одежда мирных граждан, в какую были облачены подозрительные наездники, не могла скрыть от наметанного глаза их воинскую выправку.

Калокир почувствовал неладное. Выхватил меч, взмахнул им несколько раз в воздухе, точно рассекал воображаемые фишки в излюбленном упражнении, чтобы придать себе храбрости. Опасная неожиданность страшней, чем просто опасность. Противный холодок пополз от затылка к спине.

– Заклевали б их вороны!.. Похоже, эти четверо пронюхали о драгоценностях василевса в моих сумах. Или же… Нет, охрану негласную высылать не станут вослед. А может… подосланные убийцы? Но кем? Невероятно. Средь бела дня, на виду у толпы… Это воры.

Между тем преследователи, посовещавшись, свернули в проулок, всем своим видом выражая досаду, поскольку поведение Калокира и его всполошившихся телохранителей привлекло внимание горожан. Даже нищие потянулись от углов и папертей в предвкушении схватки.

Представление не состоялось, и разочарованные зеваки разбрелись. Все еще взволнованный динат поспешил прочь.

Как ни гнал своего вороного осмотрительный Калокир, лошади незнакомцев оказались проворнее. Он глазам не поверил, когда обнаружил всех четверых, уже поджидавших его у ворот дома по улице Меса.

– Спрячь свой меч, достойнейший, мы безоружны, – дружелюбно и негромко сказал один из них. – Меня зовут Евсевий Благоликий. Не слыхал? Я не обижусь, суть не в этом. Мы посланы к тебе с добрым делом. Пославший нас наказал избегать любопытства посторонних.

– Кто он, пославший? Что нужно вам, христиане? – несколько успокоившись, тоже вполголоса спросил Калокир.

– Это узнаешь. Да озарит и тебя, как нас, сияние его немеркнущей доблести!

Калокир поспешно изрек:

– Нет большего сияния, чем сияние диадемы наместника божьего! Я уже созерцал его сегодня, слышал Богоподобного, стало быть, не его волею вы гнались за мной.

Приблизившись к оторопевшему динату, Евсевий принялся нашептывать тому что-то на ухо.

Когда он кончил, Калокир нахмурился, забегал глазами по сторонам, заерзал в седле, отослал слуг, потер лоб в лихорадочном раздумье, вымолвил:

– Я могу, я готов… соберусь только с духом…

Евсевий и трое других всадников, спокойные, самоуверенные, двинулись шагом к площади Константина.

Калокир же, полный смятения и неведомых нам сомнений, спешившись, одиноко зашагал в противоположную сторону через весь город по мощеному спуску. Добрался до нужного места на берегу пролива, бормоча, как во сне: «Либо все потеряю, либо приобрету неизмеримое на новом пути».

Обычную хаотическую и живописную картину являла собой пристань. Шум и гам в торговых рядах и под полотнищами навесов, где укрывались от зноя моряки, их подруги, продавцы сладостей и пресной воды, игорные мошенники, прихлебатели, наниматели, работодатели, попрошайки и прочий разношерстный люд.

На обособленной стоянке малых суденышек динат отыскал челн с желтым парусом величиною не больше столовой скатерки и груженый охапками свежих роз, на корме которого, точно на краю плавучей клумбы, кроткой птичкой примостился божий человечек в монашеской рясе.

Непостижимое существо этот Дроктон. Всякий раз, когда происходили важные повороты в жизни дината, непременно и необъяснимо, как вещее видение, возникал монах-карлик, о котором, сколько Калокир ни пытался, ничего толком не мог разузнать. Какая же роль отведена власть имущими этому недоростку в сложной и часто трагичной суете сует? Символ рока в подобии человечьем?

Так или иначе, устами Евсевия полководец Фока повелел Калокиру немедленно явиться в Халкедон, и этот монах, уже в который раз снова именно он, молча и загадочно увлекал за собой дината в новую авантюру. Вдвоем на утлой лодчонке они пересекли Босфор.

«Хитро придумано, – успокаивал себя Калокир, – конечно, мы везем цветы. А обернись их хитрость лукавее моей, рассеку карлика, как подброшенную деревяшку».

Калокира не назовешь простачком. Он умел извлечь выгоду из любых ситуаций, гордился собственной дальновидностью, мирился с мыслью, что в великих играх не без риска, не знал роковых ошибок и надеялся не угнать их и впредь.

Признаться, он давно уже пронюхал кое-что о скрытном соперничестве между слабовольным Романом и суровым воином Фокой, хотя первый всячески и во всеуслышанье возносил второго. Чуял, чуял динат-пресвевт, что главная сила в стане последнего.

Все в Халкедоне напоминало военный лагерь. Подавляющая часть населения – войска. Лишь у самой воды в неказистых домишках-склепах, прилепившихся к берегу, влачили существование мелкие торговцы, ремесленники и рыбаки, подвизавшиеся около армии. Издали плоские крыши этих домишек напоминали выщербленные ступени широкой лестницы.

Добротные казармы с вклинившимися в их ряды церквами и скромными жилищами военачальников тянулись бесконечной спиралью. Мостовые грохотали под колесами тяжелых обозов и копытами катафрактарной конницы [30]Note 30
  Катафракта– тяжелая бронированная кавалерия.


[Закрыть], которой особенно славился Восток империи.

Дроктон привел Калокира к высокому увенчанному белым куполом зданию с далеко выдвинутым портиком. Внутрь они не вошли, а направились к ротонде в глубине неухоженного виноградника. Монах безмолвно указал динату на скамью и удалился.

Калокир долго ждал в одиночестве, прислушиваясь к топоту марширующих где-то солдат и зычным командам, долетавшим к ротонде, из которой хорошо просматривалась лишь тропа между пыльными виноградными шпалерами. Ждал, когда позовут.

Но Никифор Фока пришел к нему сам. Без охраны. Он прошагал по тропе и очутился в ротонде так стремительно, что никак не предполагавший увидеть великого доместика именно здесь, среди неприглядных лоз, над которыми роились мухи, динат растерялся и не успел отвесить достойный поклон. Сообразив, что стоит с таким человеком лицом к лицу, динат похолодел от ужаса.

И потом, спустя много времени после этой встречи, он будет мучительно вспоминать короткий их разговор, ибо протекал он столь же стремительно, как и само появление Фоки, и оборвался внезапно, почти не запечатлевшись в памяти.

– Для чего был в Палатии сегодня? – быстро, с ходу спросил некрупный плечистый воитель.

– Велено плыть в Округ Харовоя! Пора Куре собираться на Киев!

– Ответ воина. – Поощрительная улыбка тронула мужественное лицо доместика.

– Ходил на булгар, твоя милось, когда-то.

– Немного прожил, а уже исходил полсвета.

– Истинно так, наилучший! – Калокир молодцевато втянул пузцо и выпятил грудь. – В Руссию ходил дважды до твоей благосклонной воли.

– Уплывешь туда, но не теперь, а когда велю. Возвращайся в Фессалию, замкнись там и жди моего наказа. Моего. Ты расслышал?

– Ох… да, наилюбимейший.

Фока саркастически усмехнулся:

– Вот бы поучился у тебя любви ко мне вздорный племянник мой Варда. У стратига в Херсоне были еще дети?

– Нет, обожаемый. Нет у меня брата.

– Отныне будет. И, гляди, не забудь возлюбить его тоже. Имя ему – Блуд, тебе знакомое. С ним заодно возлюбишь и еще два десятка верных мне воинов. А чтобы любовь твоя была надежнее, получишь награду похлеще Романовой. И еще запомни. Блуд и все, кого отправляю с ним, возлюбят тебя всей душой, уж присмотрят за тобой в Фессалии, будь спокоен.

Сказал Никифор Фока, как отрезал, и ушел.

Калокиру казалось, что его ударили чем-то тяжелым по голове. Снова оставленный наедине с мухами и пыльным виноградником, он ухватился за колонну ротонды, чтобы не упасть. Страх, унижение, гнев и смятение исказили и без того неприглядный его лик.

– Что? Что он сказал? – бормотал динат, скребя ногтями ослизлый мрамор колонны. – Изгоняет меня в кастрон под стражу? За что? Понимаю! Не понимаю… Нет! Скорее отсюда! Скорее к василевсу!

Но динат никуда не бросился, а бессильно опустился на корточки, сжимая свой череп.

– Блуда, этого безродного проходимца Блуда, приставит ко мне соглядатаем! Я для Фоки ничтожная тля. Как мне быть? Подчиняюсь и запомню унижение от Фоки. Меня, Калокира, сына стратига… А сам он, боже, на кого похож! Топчет пыль собственными сапогами, заклевали б его вороны!

– Грех прерывать молитву ближнего, да время не терпит, – внезапно раздался голос.

Калокир вздрогнул, поднял глаза и увидел стройного улыбающегося юношу с необычайно красивым лицом. В жгучей своей обиде динат не заметил, как возник Блуд, за спиной которого стояли дюжие воины в легких желтого цвета плащах.

– Слава непревзойденному нашему повелителю! – стараясь взять себя в руки, ответил динат, нажимая на слово «нашему», и тоже изобразил улыбку. – Всемилостивейшему угодно, чтобы я принял тебя, как брата, в своем имении. Дорога в Фессалию с тобой, брат, мне в радость. – А про себя добавил: «Нет худа без добра, скоро увижу Марию».

День спустя завершили показные сборы, сели на корабли дината и отплыли на глазах у столицы. Однако, едва Константинополь скрылся из виду, пристали к берегу. Люди Блуда, оставшиеся на борту, увели суда на полных парусах куда-то. Сам же Блуд вместе с Калокиром и двадцатью воинами, сойдя на сушу, пересели на ожидавших их коней, чтобы двинуться на запад, где веют ветры с моря Эгейского.

Ни Одноглазый, ни остальные надсмотрщики, боясь расплаты за беспечность, так и не признались господину о похищенном мидийском огне и сбежавшем гребце-булгарине. Они были несказанно рады, узнав, что хозяин покидает их. Безудержная радость моряков удручила Калокира, ибо он расценил ее как проявление черной неблагодарности.

Но настоящим оскорблением для Калокира явился поступок Блуда, который обезоружил дината с издевательской ухмылкой и со словами: «Брат мой, ты доверен моим заботам, и я уже сейчас хочу проявить их. Не обременяй высокородное тело тяжестью излишней ноши, прошу, передай мне свой меч».

Глава XVII

Наконец Лис сказал:

– Довольно спорить. Никто из обитателей кастрона-крепости, кроме самого дината, ни разу меня не видел. Я проникну туда. Жди меня или вестей ровно три дня. Я управлюсь.

Велко задумался, опустился на тростниковый жгут, заменявший скамью, и сидел некоторое время, сжимая виски ладонями. Затем поднял на приятеля карие, доверчивые, как у младенца, полные надежды и страдания глаза, кивнул согласно и произнес короткое напутствие:

– Будь осторожен.

Высунувшись из шалаша, Велко наблюдал, как Лис, босой и обросший, в грубошерстной и драной пастушьей рубахе, перехваченной на бедрах веревкой, с длинной крючковатой палкой в руке, отбирал вместе с подпасками тех овец, на которых указывал пальцем старик.

Старший пастух был угрюм и сдержан. С того самого момента, когда Велко и Лис избрали пристанищем его шалаш, молодой булгарин не мог отделаться от сомнения и тревоги. Велко не раз уже делился своими опасениями с Лисом, но последний лишь улыбался в ответ, как всегда, загадочно и самонадеянно, успокаивал:

– Он не выдаст, верь мне.

И Велко старался верить Лису, как доверял ему в течение всего долгого, изнурительного, невероятно трудного пути от моря до Фессалоники. Лис поражал простодушного юнака умением легко и ловко выпутываться из самых сложных положений, в какие им приходилось попадать довольно часто.

Когда они достигли владений Калокира, Лис каким-то чудом сошелся и поладил с пастухом, вел с ним секретные переговоры, завершившиеся, к немалому удивлению Велко, тем, что неприветливый с виду мистий [31]Note 31
  Мистий(или мистот) – наемный работник феодала.


[Закрыть], укрыв их коней в каштановой роще, не только кормил и поил пришельцев, но и взялся помочь Лису пробраться в кастрон, который каменной твердыней виднелся вдали, опоясанный полями и глинобитными жилищами земледельцев.

Овец, отобранных на убой, погнали по пыльной дороге к укреплению. Блея и толкаясь, удалились они. Стихли и крики погонщиков.

В отсутствие Лиса пастух запретил Велко покидать шалаш, сам же подолгу бродил с козами и овцами в лугах. Его широкополое подобие шляпы из листьев каштана можно было разглядеть то над высокими травами пастбища, то у придорожного колодца, то в группе крестьян, останавливавшихся, чтобы посудачить с мудрым.

Поначалу Велко обижался на почтенного мистия, явно избегавшего общения с ним, однако вскоре догадался, отчего старик умышленно уходит от шалаша подальше. Каждый, кому вздумалось бы заглянуть к пастуху в гости, сразу бы понял, кого он прячет. Вот и кружил старик, не щадя слабых ног, до самого вечера в отдалении, точно птица, отвлекающая опасность от своего гнезда. Порой юноша горячо сожалел о том, что послушно остался, но нарушить уговор не мог.

Третий день настал, протянулся тишиной, завершился.

Таяли бледные языки костра. Пастух сидел на бревне. Плоский лик его был спокоен и задумчив. Из ворота шерстяной рубахи выглядывала такая же коричневая и морщинистая, как лицо, иссохшая шея, обвитая чернеющими набухшими жилами, словно змейками. Старик жевал не спеша, как всякий знающий цену хлебу насущному.

Велко взволнованно мял кусок сыра, напряженно прислушивался к предвечерним шорохам.

Вдруг мистий заговорил. Впервые заговорил многословно и доверительно:

– Я человек мирный, тружусь по найму, лишь бы пропитаться. Но если всевышний немилостив к твоему напарнику, я не откажусь от помощи тебе. Все равно выкрадем твою деву, не пощажу и старости своей ради доброго деяния. Не падай духом, сынок.

– Ты все знаешь? – воскликнул юноша. – Отец, твой народ зол и несправедлив к нам. Я тоже, как ты, жил в мире когда-то. Я обижен на твой народ. А у тебя сердце из доброты и сострадания.

– Нет злых народов, есть злые люди.

– Как же ты сможешь помочь мне, если это не удастся Лису, самому хитроумному из всех, кого я встречал?

– Я еще думаю.

– Нет, отец, я не стану подвергать тебя…

– Не перечь, скажи лучше, зачем связался с родственником нечестивого Калокира?

– Не понимаю, о чем ты?

– Не хитри со мной, сынок, – глухо сказал старец. – Блекнет твой помысел в союзе с одним из их рода. Для чего тебе пачкаться прикосновением к склоке господ? Я хоть и неможный годами, а не слепой. Вижу, что оба они единоутробны, оба две капли воды и лицом и телом. Хоть и одет твой поскромней Калокира. Жаль мне, что во имя спасения своей девы ты прибегнул к его содействию. Я их породу знаю, не отпустит тебя без отплаты, и увязнешь в их неведомой распре.

Велко уразумел заблуждение собеседника, рассмеялся:

– Успокойся, добрый человек. Лис не родня Калокиру. Внешнее сходство их действительно поражает без меры. Только Калокир – негодяй, Лис же друг моего побратима.

– Нехорошо, значит, вышло. Согрешил я, думаючи так о человеке. Ты уж, сынок, не рассказывай ему, если вернется.

– Лис вернется, я верю.

Велко встал и отвернулся от костра, жадно вглядываясь туда, где еще различалась в сиреневых сумерках кривая утоптанная дорога, петлявшая от укрепления на холме до ближних пастбищ, разделенных темной рощицей, в которой спрятаны были верные кони и оружие.

Юноша не ошибся в своих ожиданиях. Едва ночь опустилась на землю, послышались торопливые шаги. Лис почти бежал, постукивая палкой.

– На колени, булгарин! – издали крикнул он и захихикал, завидев юношу в свете костра. – Я несу прекрасные вести!

– О Лис! – Велко бросился обнимать его. – Она в безопасности? Ты видел ее?

– Дай отдышаться и жажду утолить. – С притворным ворчанием Лис отстранил Велко и, приняв из рук старика миску с водой, сделал несколько больших глотков, утер губы, возбужденно поглядывая то на юношу, то на пастуха, сидевшего с крайне заинтересованным видом.

– Отвечай же! – Велко нетерпеливо тормошил его. – Где она?

– Жива и здорова твоя милая, трепещет небось, ожидаючи скорой встречи с ненаглядным. Тебе нужна Мария – ты ее получишь, строптивую затворницу дината. Мне же нужен сам динат, да только не повезло мне, нет его тут, нету. – Лис огорченно шлепнул себя по ляжке. – Опять упустил я лютого врага.

– Могу ли я в чем понадобиться? – послышался голос пастуха.

Лис глянул на старца и сказал:

– Сейчас мы уйдем оба, но, возможно, поутру снова заявимся. Уже втроем. Заготовь нам харчи в долгий путь, если можешь. А сам язык проглоти, пока не простынет наш след.

– Не беспокойся, – сказал пастух, – мы с теми, кто против наших притеснителей, чтоб им пропасть, господам ненасытным! – И он затряс седой головой, забормотал что-то невнятное, то ли проклятие, то ли молитву.

В роще, где были их лошади, Лис и Велко сменили пастушьи рубахи на воинскую одежду. Затем двинулись в сторону кастрона, придерживаясь полоски редкого кустарника.

Осторожно и осмотрительно ковыляя впереди, Лис тихонько бросил спутнику через плечо:

– Времени нет порассказать тебе все подробно, да и нужды в том тоже нет. Дева будет с тобой, положись на меня, не зря я истратил три страшных дня в гнездовище Калокира. Ох, булгарин, чего только не наслышался я за то время.

Они добрались до стожка сена на краю поля, что доставало своим краем до самого берега крошечного и вытянутого озера. Взошла луна, и свет ее засеребрился на полоске воды у подножия холма, на котором возвышалось спящее укрепление феодала. Словно страж на часах, изредка окликала кого-то выпь. А уж где-то за множеством стадий и верст вечерняя заря сплетала объятия с утренней.

– Что еще удалось узнать тебе, Лис?

– Калокир далеко, он отправился к печенегам с подачкой Палатия.

– Что же мешкаем? Поспешим к ней!

Лис удержал Велко за руку, сердито молвил:

– Тсс!.. Сядь! Так, горячий, недолго испортить все мои хлопоты. Сказано: жди, значит, жди. Мне видней, коли взялся тебе помогать. – Он настороженно высунул нос из стожка, задержался взглядом на запертых воротах кастрона и, успокоившись, нырнул обратно в душистое сено. – Зорька твоя ясная, голубка… А ведь, булгарин, дружку твою динат перед отъездом из заточения выпустил. Сказывают, и впрямь голубкой заворковала с ним всем на удивление.

– Что? Повтори, что сказал!

– Сказал, что слышал. Калокир будто бы побожился ей братца вызволить из каганского плена. Для того, дескать, и снарядил корабли в Степь. Вот она и помягчела, недотрога.

– Лис! Убью тебя!

– Стой! Да она ж тебя, неистовый, одного-то и любит пуще жизни! Как услышала про тебя – залилась слезами, дуреха, от радости. Потерпи еще малость, доставят ее тебе прямо в руки. И крови-то лить не придется. А кто позаботился? Я.

Внезапный порыв ветерка прошелестел травой, словно оповещал о близком рассвете. Но, как ни коротка летняя ночь, она еще не уступила землю свету. Еще не пробудились птицы, и сон людской в этот час особенно крепок. Тишина.

Но что это? Безмолвие уходящей ночи нарушил вкрадчивый лязг отодвигаемых запоров. Две тени пробирались вдоль стены. Спустились к подножию холма, исчезли, словно погрузились в воду. Вот крошечный плот с едва уловимыми всплесками пересек рябь лунной дорожки.

Лис жестом велел юноше оставаться на месте, сам поспешил к плоту. Велко видел, как Лис не то пожал обе руки приземистому оглядывающемуся человеку, не то сунул ему что-то, после чего последний кинулся наутек и мигом растворился в сумраке.

Лис бежал с девушкой по тропинке через пастбище к роще, размахивал руками, приглашая юношу следовать за ними.

Беглянка путалась в полах длинного тяжелого хитона с чужого плеча, глаза ее закрыты, прерывистое дыхание срывалось с уст, и даже в темноте была различима мертвенная бледность девичьего лица. Поравнявшись с любимой, Велко поймал трепетную и прохладную ее руку.

– Мария!..

– О ладо, долгожданный мой, я чуть жива…

Развесистые кроны деревьев роняли глубокую тень, укрывшую их. Расступились каштаны, открывая полянку, и призывно заржали застоявшиеся кони, почуяв людей.

Противоречивые чувства, презрение и зависть, охватили Лиса при виде столь откровенных проявлений торжества со стороны молодых людей. Но чем дольше поглядывал он на них искоса, тем явственней просыпалось в его душе нечто совершенно неведомое прежде. Оно, это незнакомое, непонятное, одновременно сладкое и щемящее чувство росло, пугая своей новизной.

Лис, убийца и лжец, впервые в жизни испытывал удовлетворение, наблюдая чужое счастье.

Велко и девушка стояли рядышком на обломке упавшего дряхлого дерева, держась за руки. Ласковые их слова нежной песней вплетались в тихий шелест листвы. Казалось, не будет конца умильным их речам.

– Ну будет ластиться-то, надо готовиться в путь, – сказал Лис. – Стало быть, так: я на своей кобыле с основным грузом, а вас Жар легко вынесет и двоих. Пора. А еще завернем к пастушьему шалашу. Прихватить бы полтеи баранчика. Как достигнем первого города, распрощаемся. Ты хоть имя открой напоследок, красавица.

– Улия, – ответил за девушку Велко. И повторил благоговейно: – Улия.

– А сама-то онемела? – рассмеялся Лис ободряюще. – Что невесела?

Девушка встала, стройна и печальна, полными слез глазами неотрывно смотрела на Велко. Сказала чуть слышно:

– Прощайте… Я остаюсь.

Велко с Лисом отшатнулись, разом вскрикнув от изумления.

– Я остаться должна, – повторила тверже.

Вот уж кто онемел, так это Велко.

Лис же в гневе встряхнул ее за плечи, воскликнул, срываясь на визг:

– Как смеешь глумиться! Мы добирались сюда вечность! Я отдал стражнику последнее, что сберегал на черный день! Я не динат, капризов бабьих не потерплю!

Струились слезы по щекам, плакала Улия и шептала:

– Должна я остаться, должна, должна… дождусь его, родимого…

– Калокира, что ли?! – Лис даже подпрыгнул. – Ах, такая-сякая, он родню твою погубил, а ты же по нем рыдать?! Опомнись! Или правду молва гласит о твоем сговоре с динатом?

– Он тут ни при чем, – отвечала бедняжка, – не о постылом печаль моя…

Велко, словно очнулся от страшного удара, спросил:

– Неужто, Улия… Ох, Мария, я немил тебе больше?

– Ладо, милый, что же делать мне, коли обещал грек воротиться с Улебом, братцем моим младшеньким, беззащитным, из заморских степей. Как же можно мне не дождаться Улеба?

– Улеб, сказала ты? – взволнованно переспросил ее Велко.

– Улебом звать твоего братца? – словно эхом отозвался голос Лиса. – Уж не тот ли Улеб, что пленен был печенегами на Днестре, в земле уличей?

Девушка охнула и опустилась на траву, как скошенный цветок. Лис и Велко ошеломленно обменялись взглядами.

– Нет, не может быть, – бормотал Лис. Припадая на нездоровую ногу, он сделал несколько шагов по полянке, затем вдруг резко обернулся, в два прыжка очутился рядом с девушкой, которая, казалось, вот-вот лишится сознания, и, отчетливо выговаривая каждое слово, спросил:

– Как звалось сельцо, откуда ты родом?

– Радогощ, – обронили остывшие губы.

И тут Велко, сорвавшись с места, подхватил ее на руки, целуя и крича, точно безумный, так, что слетели с веток и закружились в светлом небе над проснувшейся рощей птицы.

– Это он! Мой славный Улеб! Он! Ах, твой братец, Улия, брат и мне! Утешься, голубка, наш Улеб вовсе не беззащитный, он свободный воин! Люди нарекли его Твердой Рукой! Тебя он помнит, ничего, никого не забыл! И мне и ему, – юноша указал на Лиса, – Твердая Рука в разное время поведал о несчастной доле Радогоща, и все рвался он в приморские степи, чтобы спасти тебя и отомстить ненавистным.

– Месть, месть, месть… – неожиданно вырвалось у Лиса. – Люди волками рыщут по миру с местью на острие меча. Видно, нет ни конца, ни начала у злобы нашей.

– Не слушай, милая, не слушай! Нет, Лис не прав, люди добры повсюду, злы только нелюди. Сам Улеб сердцем мягок ко всякому чистому, – пылко продолжал юноша, – рука его тверда лишь против подлых!

Улия жадно ловила слова возлюбленного, бедняжке казалось, что все это сон: и встреча с Велко, и вести о братце, и рассвет с громким пением птиц. Канула ночь, солнце вышло к лугам и перелескам, осушило слезы-росу, и засверкали девичьи глаза, будто солнце своим светом озарило не только землю, но и саму жизнь.

– Где он теперь?

– Нам известно главное, – отвечал Велко, – он уплыл в Рось-страну. Взгляни, вот его конь! Узнаешь? Да, это верный его Жар! Он унесет нас в земли славян, где, клянусь, мы отыщем Улеба! В дорогу!

– А как же мясцо пастуха? – подал голос Лис.

– Сколько можно тянуть с неимущего! – возмутился булгарин. – Сам-то он одним сыром питается. Надо совесть иметь. Пожелаем ему добра, и в путь!

– Я баранчиков печеных страсть как…

– Вперед! – Велко вскочил в седло и, наклонясь с нетерпеливо гарцующего Жара, подхватил девушку с земли, усадил за своей спиной.

Счастливая и слегка встревоженная грядущей неизвестностью, Улия обняла своего избранника так, что маленькие ее ладошки скрестились на его груди, и прижалась щекой к его затылку.

Лис тоже, отвязав свою кобылку, вскарабкался в седло, тронул поводья, поцеловав при этом воздух, и все трое покинули каштановую рощу и выехали на дорогу.

Вскоре очертания кастрона скрылись из виду, наши герои спустились в низину и облегченно вздохнули: теперь никто из слуг Калокира не мог приметить беглянку и ее спутников. Ну а встречных крестьян можно было не опасаться, они не враги.

– Унеси меня, сокол ясный, унеси в родимую сторонушку, – ласково шептала Улия в шелковистый затылок чеканщика.

Велко млел от блаженства. Лис ехидно и завистливо бубнил в кулак:

– Ну, бабы! Горазды ластиться да мурлыкать! А он-то распустил слюнки. А и то сказать, хороши они, наши девицы. Эта, пожалуй, покраше Кифы. И не одна-то еще не склонялась на мою грудь… Тьфу!

Мертвая, каменистая равнина простиралась вокруг. Вид ее был бы совсем удручающим, если бы за валунами, похожими на надгробия, не лежало небольшое и круглое, как голубая миска, новое озерцо. По берегам рос густой и высокий тростник. Дорога изгибалась у озера, подступая к прибрежным зарослям, а дальше вновь тянулась к горизонту прямая как нить.

Лис пристально вглядывался в даль. Его внимание привлекло подозрительное облачко пыли на дороге. Внезапное волнение Лиса передалось остальным. Спешившись и ведя лошадей на поводу, они на всякий случай углубились в заросли. Уложили коней неподалеку, сами принялись наблюдать.

– Целый отряд, – тревожно заговорил Лис, отличавшийся необыкновенной зоркостью, – не менее двух десятков. Кажется, акриты [32]Note 32
  Акриты– солдаты пограничных византийских войск.


[Закрыть]… Желтый цвет?.. Азиаты?..

– Что нам до них, – отозвался Велко, – пусть себе скачут стороной.

– Однако далеченько забрались от своей границы, – продолжал Лис, – у ромеев не принято, чтобы акриты одной фемы шатались по дорогам другой. Что-то неладно. Судя по нарядам и снаряжению двоих… Конечно, те двое патрикии. Но почему… похоже, того господина на вороном жеребце охраняют как пленника.

И вдруг Лис умолк и побелел. Пальцы его рук судорожно впились в плечо Велко. Приближавшийся отряд уже оглашал окрестность дробным стуком копыт.

– Калокир! Гляди, булгарин, там Калокир под стражей. Или я не в своем уме?

Лис и впрямь, казалось, лишился рассудка. Немалых усилий стоило Велко удержать его на месте. Юноша обернулся к Улии, кивком головы указал на послушно лежащих коней, и она, поняв немую его просьбу, отползла к животным и приложила ладони к их ноздрям, чтобы не заржали, почуяв кавалькаду, не выдали.

Запыленные, свирепые от усталости воины ехали, не соблюдая строя. Породистые, отменно обученные лошади тоже выглядели утомленными, ступали, низко опустив шеи и чуть приседая ногами.

Калокир что-то коротко произнес, обращаясь к конвоирам, вероятно, предложил воспользоваться удобным местом для водопоя. Все стали слезать с коней.

– Мы пропали, – в отчаянии прошептала Улия, – схватят нас.

Велко глянул на Лиса и взялся за рукоять меча, готовый к смертельной схватке. Лис приложил палец к губам и сморщился, как бы показывая молодым людям помалкивать и не шевелиться, сам же, обронив уже вслух: «Чему бывать, того не миновать, коль сам он ко мне явился», – внезапно поднялся во весь рост и решительно заковылял навстречу отряду.

– Привет тебе, Блуд! И тебя я узнал! – воскликнул он, видя, что воины вытаращили на него глаза, будто выскочил к ним водяной из болота. – Я одинокий путник, избегаю встреч с разбойными людьми, оттого и прятался, заметив вас издали.

Солдаты окружили его плотным кольцом, ибо так повелел им жест командира, который, надо отметить, весьма оживился, будто какая-то сила смахнула печать усталости с красивого, как у девушки, его лица.

Динат же крестился и лепетал:

– Сгинь!.. Сгинь!..

– Оставь, Калокирушка, оставь свои замечания, – сказал Лис, болезненно улыбаясь, – не оборотнем, а собственной плотью предстал перед тобой. Я жив и не помню коварства. Забудем прошлое. С миром пришел в твои земли, с миром и уйду, если вознаградишь меня за все былые заслуги и страдания. – И, понизив голос, чтобы не расслышали в своей засаде Велко и Улия, продолжил, доверительно подмигивая: – Если поладим добром, я тоже в долгу не останусь. Так услужу тебе тут же, на месте, что сам удвоишь награду. А тебя-то, любезный Блуд, никак не предполагал встретить в этих краях. Эхе-хе, сколько воды утекло с тех пор, как виделись в последний раз. Ну и денек выдался! Вовек не забуду! Дай обниму!