Текст книги "Полдень 23 век. Возвращение Тойво (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Игорь Горячев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

15 мая, 228 года, утро

Окрестности Свердловска

Глайдер бесшумно скользил над лесом и рекой. Внизу проплывали уютные полянки, заросшие травой и лесными цветами, ажурные конструкции ретрансляторов, небольшие поселки с уютными разноцветными домиками с конусами энергоустановок. Весь день меня не покидало состояние эйфории, близкое к блаженству. Посещение Института Чудаков в одночасье полностью перевернуло мою жизнь: «т-зубец» в ментограмме, этот потрясающий пси-опыт, которое подарила мне Аико, и сама Аико, ее сияющие глаза, в которые погружаешься как в Любящую Вечность. Стоило промучиться еще тридцать лет, чтобы дожить до такого момента.

Почти весь день я парил над лесом на глайдере, – садился в пустынных местах, купался в лесных озерах и речках, валялся на берегу, на теплом песочке и подолгу, ни о чем не думая, смотрел на проплывающие белоснежные облака в голубом небе, затем снова садился в глайдер, взмывал в небо и скользил над лесом. Словно неимоверно тяжелый груз вдруг упал с моих плеч, который я тащил на себе все эти годы. Что-то произошло с Максимом Каммерером, бывшим прогрессором, после этой встречи в Институте Чудаков. Исчез старик, тащивший на себе бремя почти столетней жизни и тридцать лет страдающий от СБО. Снова я был молод душою, весел, бодр и готов был прожить еще сто. Жизнь вдруг снова обрела краски и наполнилась смыслом, распахнув передо мной новые, пока еще неведомые и немыслимые перспективы и я с улыбкой смотрел в будущее.

И тут вдруг я вспомнил Асю и просьбу Нехожина. И боль снова сжала мне сердце. Я должен был немедленно ей позвонить. Я набрал ее номер. На экране появилось ее милое, грустное лицо. Асе уже за шестьдесят. Тридцать лет прошло со времени ухода Тойво.

– Максим? Что-то случилось? У тебя такое лицо…

– Ася, – сказал я, – ты можешь не спрашивать меня ни о чем, а просто сделать одну вещь, о которой я тебя попрошу.

– Но…

– Я потом тебе все объясню. Поверь мне, что это очень важно для тебя и для… Тойво…

– Для Тойво?!!! О чем ты говоришь?

– Понимаешь, Асенька, я не могу тебе сейчас ничего сказать… Потому что сам еще ни в чем не уверен… И мне не хочется причинять тебе лишнюю боль. Тебе нужно съездить в Институт Метапсихических Исследований, в Харьков, и пройти там ментоскопирование. Ступай сейчас же к ближайшей Нуль-Т и отправляйся туда. Найди Ростислава Нехожина, это директор филиала или Аико, это его дочь. Они уже знают, что ты должна приехать… Я тебе потом все объясню. Сделай это сейчас же, не откладывая. Сейчас же, слышишь меня?

Ася растерянно кивнула и отключилась.

Я думал об Асе, пока летел домой. После ухода Тойво, она пережила тяжелый душевный надлом, и некоторое время мы с Аленой всерьез опасались за ее душевное здоровье и боялись самого страшного. Слишком большое место занимал Тойво в ее жизни. Слишком пусто стало в ее жизни без него. Она не находила себе места, и никак не могла справиться со своей тоской. Она напоминала мне жен «декабристов» из далекого девятнадцатого, которые бросив все, отправились за своими мужьями в Сибирь, по тем временам почти на край света. Ася была готова отправиться за Тойво куда угодно, хоть за край света, но только не знала, как это сделать.

Она бросила свою профессию гастронома-дегустатора и своего Магистра. Её перестали интересовать все эти «вкусовые пупырышки» и прочие гастрономические прелести жизни. Целыми днями она просиживала на смотровой площадке Тополя-21 и смотрела куда-то вдаль, за горизонт, невидящими от слез глазами. Родных у нее не было и в то время мы с Аленой просто заставили ее переехать к нам, стараясь всеми силами удержать ее от страшного шага. Я хотел свозить ее в Швейцарию, к доктору Протосу, но Ася не хотела обращаться к психотерапевтами и психологам, она не хотела никак облегчить свою боль и не пыталась убежать от нее, она вообще ничего больше не хотела. Два года продолжался для нее и для нас этот кошмар.

Но вот однажды ей каким-то образом попал в руки кристалл с копией книги древнего японского поэта Мацуо Басё «Путевые дневники». Я впоследствии тоже прочитал ее, и до сих пор помню начало:

«Отправляясь за тысячу ри, не запасайся едой, а входи в Деревню, Которой Нет Нигде, в Пустыню Беспредельного Простора под луной третьей ночной стражи» – так, кажется, говаривали в старину, и, на посох сих слов опираясь, осенью на восьмую луну в год Мыши эры Дзёкё я покинул свою ветхую лачугу у реки и пустился в путь: пронизывающе-холодный ветер свистел в ушах.

Пусть горсткой костей

Лягу в открытом поле…

Пронзает холодом ветер…»

На Асю эта книжечка произвела огромное впечатление. Наверное, что-то в ней было созвучно ее тогдашнему состоянию. Вся она пронизана пронзительной грустью, духом странничества и сиротливой покинутостью человека в этом мире, и, в то же время, глубоким состраданием ко всему живому и тонким умением автора подмечать красоту в самых простых вещах. (Написал эти строчки и усмехнулся. Да, такие строчки вряд ли мог написать Максим Каммерер-начальник отдела Комкона-2 образца 99 года прошлого века. Слишком толстокож он был тогда, слишком медноголов. Такие строчки мог написать только Максим Каммерер тридцать лет спустя. Время меняется, мы меняемся. Никто и ничто в этом мире не остается тем же самым. Долгие годы душевных мук смягчили мое сердце. Я начал тоньше и глубже чувствовать и любить красоту и поэзию жизни. И надо сказать, что Ася сыграла в этом немаловажную роль).

Так вот, эта книжечка произвела в душе Аси некий переворот. Неожиданно она увлеклась японской философией, культурой, каллиграфией и поэзией и, что самое удивительное, стрельбой из лука. Она стала потихоньку выходить из своего отчаянного состояния. Прожила довольно долго в Японии, обучаясь у местных мастеров. Она говорила, что каллиграфия, стрельба из лука и философия дзен помогают ей обрести душевное равновесие. Я всячески приветствовал эти ее увлечения и мы, встречаясь, вместе упражнялись в искусстве лучников. Надо сказать, что стрелять из лука она наловчилась неподражаемо. Практически все ее стрелы ложились точно в цель. Я ни разу не сумел даже приблизиться к ее результату. Я пытался понять, как ей это удается? А она смеялась и повторяла слова одного древнего японского мудреца: «Спускай стрелу в тот момент, когда почувствуешь, что ты и цель – это одно целое, что цель – это часть тебя, как твоя рука или нога. Тогда просто невозможно промахнуться». Она же приобщила меня к тонкостям искусства написания иероглифов, к японской литературе и поэзии, я научился понимать и ценить хайку. Догадываюсь, что нам обоим это помогало не вспоминать прошлое. Мы не говорили о Тойво. Это было запретной темой. Слишком больно это было для нас обоих.

И вот теперь забрезжила Надежда и для нее.

И, сажая глайдер на посадочную площадку Тополя-11, бывший когда-то материалист до мозга костей, Максим Каммерер вдруг взмолился неведомому Богу: «Господи, пусть у нее в ментограмме будет этот треклятый «т-зубец»!

15 мая 228 года

Вечер

Максиму Каммереру от

Бернара и Мари Клермон,

Группа «Людены».

Дорогой Максим,

Анастасия Глумова (Стасова) сегодня прошла глубокое ментоскопирование в ИМИ.

Мы обнаружили «т-зубец» в ее ментограмме!!! Для нас всех это сюрприз и большая радость.

Привет вам обоим от Ростислава и Аико.

Когда я прочитал это сообщение, «возликовала душа моя» и с сердца моего спало еще одно тяжкое бремя. Наверное, есть все же Бог на свете, что бы там не твердил упрямо наш материалистический век. Меня переполняла радость за Асю. Я начал набирать ее номер, но вызов видеофона опередил меня. На экране показалось ее счастливое лицо. Хотя глаза у нее были припухшие. Наверное, плакала от радости, бедная моя…

– Максим, у меня в ментограмме обнаружили «т-зубец»!

– Да, Асенька, я уже знаю, мне только что сообщили, я сам собирался тебе звонить…

– Максим, но это значит…

– Да, да, Асенька, есть надежда, что мы сможем с ним встретиться. Правда, пока мы не знаем, как инициировать «третью импульсную». Но мы обязательно это узнаем… Ты слышишь меня?!

Я смотрел на ее лицо, по которому снова градом катились слезы, и у меня самого ком подкатил к горлу и защипало глаза и все мое бывшее прогрессорство и натренированное хладнокровие не могло уже тут ничем помочь.

– Максим, – сказала она, – помнишь?..

Скоро ли друг мой придет?

Слышу шаги в отдаленье.

Палый лист зашуршал.

– Да… – сказал я и прокашлялся, прочищая ком в горле.

№ 05 «Кельтский крест»

В двенадцать тридцать по планетарному времени на пульте аварийной службы заповедника «Тысяча Болот» сработала сигнализация. Дежурный сдернул ноги с журнального столика – свежие номера «Человека Космического» пестрым водопадом обрушились на пол, – подскочил к пульту. Бездушные приборы бодро известили сонного аварийщика, что тревога не ложная. В районе Драконовой поймы совершил вынужденную посадку глайдер типа «Кондор», автоматика которого не преминула возвестить об этом на весь честной эфир.

Шепотом проклиная всю автоматику на свете, дежурный нажал на тревожную кнопку. В коттеджах аварийщиков включилась система побудки. Дежурный хорошо знал, что это такое. Он невольно поежился, вспоминая вкрадчиво-беспощадную панику, которую рождает в подсознании спящего аварийщика эта система.

«Уйду, – в который раз подумал дежурный. – Не моё это…»

Он не успел додумать уже вполне привычную мысль, как вдруг входная дверь бесшумно скользнула в сторону, и в расположении центрального аварийного поста появился сам глава АС планеты Яйла Герман Рашке. При виде начальства сонливость мигом слетела с дежурного. Он вытянулся в струнку, доложил:

– Дежурный Панкратов! Три минуты назад получено сообщение о вынужденной посадке в Драконовой пойме. Поднял по тревоге аварийную группу.

Рашке окинул орлиным взором пульт и проговорил:

– Все верно, Панкратов… Продолжайте дежурство!

– Есть!

В присутствии командира дежурный не рискнул вернуться в уютное кресло рядом с журнальным столиком, а опустился на жесткий вертлявый табурет у пульта.

– И, кстати, попытайтесь все-таки выйти на связь с… потерпевшим, – негромко добавил глава АС.

Кляня себя за нерасторопность, Панкратов немедля вцепился в кремальеры настройки. Он почти сразу нащупал частоту, на которой автомат «Кондора» подавал свои позывные. Одним касанием к сенсорной панели подключился в динамику оповещения на борту глайдера.

– Внимание! – преувеличенно громко заговорил Панкратов. – Говорит дежурный центрального поста аварийной службы. Сообщите, требуется ли вам медицинская помощь?

В динамиках затрещало, как будто пассажир глайдера пользовался допотопной радиосвязью, и звучный баритон произнес:

– Со мною все в порядке, дежурный… Не беспокойтесь!

– Оставайтесь на месте! – велел Панкратов. – Аварийная группа пребудет к вам… – он покосился на циферблат универсальных часов, – через тринадцать минут.

– Нет нужды, – отозвался «потерпевший». – Моя птичка просто проголодалась… Сейчас найду ей подходящий корм и продолжу путь…

Глава АС решительно шагнул к пульту. Рявкнул:

– Не вздумайте взлетать! Над Драконовой поймой зона пониженного давления… Вы рискуете со своей птичкой вляпаться в тайфун!

– Э-э, простите, с кем имею честь? – поинтересовался баритон.

– Говорит Герман Рашке, начальник аварийной службы планета Яйла, – отрекомендовался глава АС. – Не покидайте кабины. Дождитесь аварийную группу.

– Так и сделаю, герр Рашке, – сказал «потерпевший». – При условии, что вы лично прилетите за мною.

– Вот нахал! – простецки восхитился Панкратов.

– Хорошо, – согласился глава АС. – Кстати, вы не представились.

– Entschuldigen Sie mich, – пробормотал баритон. – Меня зовут Александр Дымок… У меня к вам важное дело, герр Рашке.

– Ждите, я скоро буду.

Рашке кивнул Панкратову, тот немедленно переключился на частоту аварийной группы.

– Говорит дежурный… «Мистраль», сообщите готовность!

– К старту готов! – отозвался пилот аварийного псевдограва класса «Мистраль».

– Стартуешь через минуту, Гога, – сказал Панкратов и пояснил: – Шеф летит с вами.

– Понял тебя! – откликнулся пилот.

– Спасибо, Вадим! – сказал Рашке и вышел из пультовой.

Безлунная ночь Яйлы встретила его завыванием ветра и колючей моросью, бьющей в лицо. Тайфун набирал силу, но городок аварийной службы оставался пока на периферии гигантского урагана. «Мистраль» сверкал габаритными огнями посреди посадочной площадки, словно именинный пирог. У открытого люка маялся аварийщик.

– Поторопитесь, шеф! – крикнул он.

Придерживая шляпу, пригибаясь под ветром, Рашке бросился к люку. Едва он оказался внутри комфортабельного салона с мягкой бежевого цвета мебелью и скрытыми лампами, излучающими сиреневый свет, псевдограв наискосок ринулся навстречу непогоде. Глава АС Яйлы плюхнулся в кресло, окинул колючим взором подчиненных.

Аварийщики в уютных куртках с множеством специальных карманов, с гнездами для баллонов, регуляторов, гасителей, воспламенителей и прочих предметов, необходимых для исправного несения аварийной службы, под взглядом начальства подобрались, перестали перебрасываться сомнительной свежести остротами, принялись что-то подтягивать и подкручивать в своей экипировке. Заметив их рвение, начальство погасило пламень во взоре, взяло с круглого, с приподнятыми закраинами столика карту района, где чья-то рука уже отметила точку вынужденной посадки строптивого Александра Дымка.

«Скверное место, – подумал Рашке. – Драконовая пойма вообще скверное место, семь из десяти аварийных случаев на Яйле приходится на этот район, а сейчас еще и стихии разыгрались…»

Герман Рашке шестьдесят лет проработал аварийщиком, из них – сорок пять посвятил Яйле – планете на редкость дурного нрава. Он хорошо знал, что такое тайфун в стране Тысячи Болот. Свирепый ураган поднимает в примыкающем к болотам мелководном море огромные волны, которые захлестывают мангровые заросли, сметая все на своем пути. Мириады животных погибают в этой мясорубке, выживают лишь легендарные драконы Яйлы. Наутро они выползают из донного ила и начинают многодневное пиршество.

Рашке не однажды приходилось быть свидетелем оного. Палящее солнце простреливает искореженные ураганом заросли навылет, царит мертвая тишина, не считая мерного, почти механического хрупанья. Это драконы, словно ожившие танки, ползают среди мангров, пожирая все, что попадется: рубиновых угрей, двухордовых лягушек, перемалывая даже панцири многостворчатых моллюсков. Квазиживым глайдером драконы тоже не побрезгуют. И не посмотрят, что внутри него вполне живой человек.

Впрочем, все это будет, в лучшем случае, завтра. А сейчас даже драконы изо всех сил вжимаются в обмелевшее болото, намертво вцепившись в илистое дно саблевидными когтями. Судя по показаниям метеоспутников, в Драконовой пойме пока затишье – «глаз бури», как говорили в старину, но через десять-пятнадцать минут тайфун сдвинется к северо-востоку и затишье сменится оглушительным ревом бешено мчащегося урагана.

«Ничего… обойдется, – думал Рашке. – Только бы этот Дымок не вздумал геройствовать… Не люблю героев… Да и на «Кондоре» ему не преодолеть стены глаза…»

– Шеф, мы на месте! – доложил пилот.

– Видите глайдер?

– Вижу! Он почти под нами.

– Начинаем операцию, – распорядился Рашке. – Костя, – обратился он к веснушчатому здоровяку. – Дай мне свою… э-э, штормовку, я пойду вниз.

– А я?

– А ты останешься на подхвате.

– Есть, шеф, – буркнул Костя, с неохотой расстегивая куртку.

Шестеро аварийщиков во главе с Рашке, десантировались в ночную тьму. В Драконовой пойме и впрямь стояла тишина – сквозь прореху в куполе циклона заглядывали звезды. Прожектора «Мистраля» слепящими пятнами отражались в черном глянце болота. Чуть поодаль, среди кустов, покрывающих небольшой островок, поблескивал корпус потерпевшего крушение «Кондора».

На блистере кабины сидел человек. Он был сосредоточен на том, что держал в руке. Его словно бы не интересовали ни буря, в любое мгновение готовая превратить это тихое болото в кромешный ад, ни дракон, который высунул из воды узкую морду и шумно втягивал крокодильими ноздрями влажный воздух, ни праздничная иллюминация аварийного псевдограва, ни сами аварийщики, бредущие по пояс в трясине.

Рашке показал своим ребятам на дракона, а сам двинулся к «потерпевшему». Александр Дымок поднял голову.

– А-а, это вы, герр Рашке! – как ни в чем не бывало воскликнул он. – Полюбуйтесь-ка на этого красавца! – Он протянул старейшему аварийщику Яйлы многостворчатого моллюска, раскрытого как цветок и сияющего голубой россыпью биолюминесцентных глазков на внутренней стороне щупалец. – В сущности, он напоминает нас с вами, герр Рашке…

– Чем же? – осведомился глава АС планеты, незаметно вынимая из кармана пистолет-инъектор.

– Мы также коротаем дни в панцире одиночества, – сказал Дымок, – но когда грянет буря, будем готовы раскрыться навстречу судьбе.

17 мая 228

Швейцария

На встречу с доктором Протосом мне пришлось отправиться в Швейцарию, о чем я, впрочем, совершенно не жалел. Санаториум «Les Quatre Sommets», где он жил и работал, располагался между небольшими деревушками Венген и Лаутербрюннен.

Я вышел из Нуль-Т кабинки в Венгене и не отказал себя в удовольствии пройти пешком километра два вниз по дороге до санаториума среди живопийснейших альпийских лугов, с деревянными домиками «шале» на склонах, над огромной долиной «гремящих водопадов», созерцая горные вершины высочайших пиков Европы и дыша чистейшим горным воздухом.

Доктор Протос встретил меня как всегда приветливо, улыбаясь, в своей неподражаемой старомодной манере: «Нуте-с, как у нас дела, дорогой мой. Давненько, давненько я вас не видел, батенька. Рад, рад. Да я смотрю, вы улыбаетесь, голуба моя, аки невинное дитя. Похоже, от нашей депрессии и следа не осталось! Чем же это мы обязаны такому чудесному выздоровлению?» Мы сидели на просторной террасе санаториума, тоже построенном в традиционном здесь стиле «шале», наслаждались живописными видами – заснеженными горными вершинами и зеленым покровом альпийский лугов с пасущимися коровами и разбросанными повсюду уютными деревянными домиками. Прогулка по горной дороге несколько возбудила мой аппетит, и доктор Протос угостил меня закуской по-бернски – блюдом из квашеной капусты с бобами и жареным картофелем. Конечно же, на столе присутствовали и традиционные швейцарские сыры и даже шоколад, от которого я, впрочем, отказался. Отдавши дань десерту в виде фруктовых пирожков и напившись горячего чаю, мы заговорили, наконец, о цели моего визита.

Я вкратце рассказал ему о своем посещении Института Чудаков и сразу взял быка за рога, посвятив его в суть предложения Нехожина. Он был крайне удивлен и заинтересован. Да среди его пациентов достаточно тех, кто страдает СБО. И он готов убедить этих пациентов пройти ментоскопирование, так как считает, что если в моем случае результат привел к такому чудесному исцелению, у него есть все основания подозревать, что возможно у нас в руках оказалась настоящая «панацея» и для всех остальных. Более того, он готов связаться со своими коллегами по всему миру и убедить их также провести ментоскопирование своих пациентов с СБО, естественно с их согласия. Это дало бы нам возможность получить достаточно представительную выборку и выяснить насколько верно наше предположение по поводу корреляции СБО и «т-зубца» в ментограмме. Он так же согласен с тем, (и постарается убедить в этом своих коллег), что пока, до конца данного обследования, нет необходимости посвящать Мировой Совет в это дело. Во-первых, результат подобного обследования еще не ясен. Кроме того существует такое понятие как «врачебная этика», предписывающая врачу сохранять «врачебную тайну» в интересах больного и нарушать ее не позволено никому, даже Мировому Совету. Мы также понимаем с вами, что последствия этого шага (т. е. обращение в Мировой Совет) могут быть непредсказуемыми, и удастся ли нам тогда вообще провести данное обследование – это большой вопрос. Так что в лице доктора Протоса, я нашел нашего самого горячего союзника. Он был, в самом деле, очень рад моему «выздоровлению» и перспектива облегчить состояние сотням тысячам других пациентов, страдающих СБО, очень окрылила его. Мы расстались, полные самых теплых чувств друг к другу и я бы сказал «радужных» надежд на будущее.

20 июля 228 года

Тополь-11, около 5 часов утра

Я сидел в эти ранние часы на смотровой площадке нашего уровня и с тихой радостью наблюдал, как из-за линии горизонта выкатывается огромный красный шар солнца и его первые лучи озаряют мягким красновато-розовым светом еще спящий город, как отступают утренние тени, резче и четче становятся очертания небоскребов. Черные стрижи стремительными дротиками проносились мимо, приветствуя восход солнца восторженным писком. С этой высоты открывался прекрасный вид на весь Свердловск. Слева поднимался золотистый от утреннего солнца ячеистый купол Форума, чуть поодаль справа двумя огромными распахнутыми белыми крыльями устремлялось ввысь здание Управления Космофлота, рядом был виден светло-серый куб Музея Внеземных Культур, а еще дальше виднелось все составленное из сверкающих параллелепипедов, увенчанных полусферами с козырьками посадочных площадок для глайдеров, здание КОМКОНа-1. «Империя» Геннадия Комова.

Свердловск внизу утопал в зелени. Сами небоскребы Свердловска представляли собой квази-живые организмы, достижения эмбриомеханики XXIII века. Они умели расти, образовывать по заданной программе новые жилые помещения и целые комплексы и убирать ненужные. Жизненные процессы в них напоминали процессы, протекающие внутри деревьев. Они поглощали все виды энергии из окружающей среды и очищали окружающее пространство, насыщая атмосферу вокруг кристально чистым воздухом.

На столике передо мной стоял стакан с соком, который я время от времени пригубливал.

– Максим…

Я повернул голову. Рядом со мной стояла Аико и, улыбаясь, смотрела на меня. Я совершенно не заметил, как она подошла.

– Не помешаю?

– Нет, нет, что вы, Аико! – засуетился я, поднимаясь. – Прошу вас садитесь, – указал я ей на кресло с другой стороны столика. – Может быть, хотите что-нибудь съесть или попить. Вы еще не завтракали?

– Нет, нет, спасибо, Максим, – сказала она, опускаясь в кресло. – Если можно только стакан чистой воды.

Я поколдовал над табло заказов и спустя пару секунд из недр столика выдвинулась подставка со стаканом воды. Аико взяла стакан и сделала маленький глоток.

– Ничего, что я так рано? – спросила Аико.

– Конечно, конечно. Но как вы меня нашли?

– Я псионик, Максим. Я очень хорошо чувствую вас на расстоянии… Почувствовала, что вы не спите и поняла, что это лучшее время для того, чтобы с вами поговорить. Я должна кое-что вам рассказать…

– Ich mit beiden Ohren hinhöre^[15] или, как говорят англичане, я весь превратился в одни большие уши.

Аико улыбнулась моей плосковатой шутке, помолчала некоторое время, глядя чуть прищуренными глазами на восходящее солнце, вероятно собираясь с мыслями. Было очень приятно смотреть на нее, чувствовать ее рядом.

– Этой история началась еще во времена Большого Откровения … – так начала она свой рассказ.

И Аико поведала мне удивительную историю.

Женой Ростислава и мамой Аико была японка по имени Амайя Ито. По словам Аико, Ростислав и Амайя очень любили друг друга. Амайя была художницей и, оказывается, именно ее картины я видел на стенах комнаты, где меня принимали Нехожин и Аико во время моего первого посещения харьковского филиала ИМИ. В том самом памятном 199 году Амайя исчезла при невыясненных обстоятельствах. Она оставила после себя странную записку следующего содержания: «Прости меня, мой родной. Я должна уйти. Береги и расти нашу дочку. Когда-нибудь она поможет нам встретиться». Содержание записки звучало загадочно. На предсмертное послание это не было похоже. Поиски ни к чему не привели и долгое время все полагали, что это все же было самоубийство. Хотя Ростислав отказывался в это верить. Видимых причин для этого не было никаких. Правда, оставалось еще одно предположение, что Амайя стала люденом. Но Ростислав тоже отбрасывал эту мысль, потому что Амайя никогда ни о чем подобном с ним не говорила и даже, похоже, была совершенно равнодушна и к люденам, и к событиям Большого Откровения.

«Странно, что это исчезновение прошло тогда мимо КОМКОНа-2, – подумал я. – Наша недоработка».

Ростислав, тогда еще молодой, подающий большие надежды нуль-физик, остался с маленькой двухлетней Аико на руках. Конечно же, для него и для Аико это была личная трагедия.

Аико была еще совсем маленькой, когда у нее спонтанно проявились невероятные пси-способности.

– Мне было лет пять или шесть, – рассказывала она. – Мы жили с отцом тогда за городом, в поселке с поэтичным названием «Березки», в уютном домике на берегу реки посреди леса. Отец, часто работал дома, но иногда он улетал в свой институт, и я оставалась одна. Тогда я забиралась в кресло в его кабинете и подолгу сидела молча и смотрела в окно, из которого открывался прекрасный вид на реку и лес. Мне было очень уютно и спокойно. И вдруг я оказывалась в неком чудесном пространстве, таком тихом, таком спокойном, таком светлом. Это было похоже на величавый поток, который течет и течет беспрестанно, пронизывает, и наполняет собой все вещи. И хотелось плыть, и плыть вместе с этим потоком вечно… Казалось странным, что люди этого не замечают. Мне хотелось остаться там навсегда… И вот однажды, находясь в таком состоянии, я вдруг почувствовала, как мое тело поднимается в воздух без всякого усилия с моей стороны. И нисколько не удивилась этому. Это было так просто и естественно. Я, медленно кружась, парила по комнате и вдруг поняла, что все предметы в комнате подчиняются мне. Я позвала розы из вазы и розы поднялись в воздух и закружились вокруг меня в радостном хороводе. И в это время вернулся домой отец. Он мне рассказывал потом, что зажал себе рот, чтобы не вскрикнуть от неожиданности, увидев меня, парящую по комнате с закрытыми глазами в окружении роз. Ему хватило выдержки подождать, пока я сама опущусь на пол. Тогда он подошел ко мне и сказал просто: «Доченька, как ты это делаешь? Научи меня, пожалуйста?» И я стала учить его. Помню, несколько месяцев учила. Но взрослые такие непонятливые. Мне самой это казалось проще простого, но я не находила слов, чтобы объяснить эту простоту. Долго у него ничего не получалось, потому что нужно было добиться этой чистой, легкой прозрачности, почувствовать этот Поток. Но вот однажды у него получилось. Мы, взявшись за руки, поднялись в воздух и кружились, кружились по комнате, словно танцевали вальс. И хохотали, хохотали как сумасшедшие. Это было так чудесно. Отец говорит, что именно тогда в нем родился псионик.

Ростислав не стал отдавать Аико в школу-интернат, здраво рассудив, что это может повредить ее необычному дару. Он сам занялся ее образованием, но лучше сказать, просто позволил свободно развиваться ее чудесным способностям. Он ненавязчиво, играючи, обучал ее основам разных наук, а она помогала ему раскрывать его внутренние пси-способности.

Аико подрастала, и все больше и больше овладевала искусством управлять этим Великим Потоком Сознания.

– Я все время играла с этим Потоком. Когда сливаешься с ним, все становится возможным: можно видеть за тысячи километров, лечить болезни, свободно читать мысли, да что угодно…

А вместе с Аико учился овладевать и жить в этом Потоке Нехожин. Примерно к тому же периоду относиться и его «отлучение от физики», о котором я рассказывал в Экскурсе. Именно тогда в нем произошел перелом, который, в конечном счете, сделал из него основателя новой фундаментальной науки. Воистину, «в каждом несчастье кроются семена будущих достижений», как хорошо кто-то сказал. Нехожин видел, что этот поток Сознания обладает Силой, и КАКОЙ СИЛОЙ, если он способен преодолеть даже гравитацию. Он все больше осознавал, что эта Сознательная Сила является фундаментальной сущностью Мироздания, которая пронизывает собою все вещи и является всеми вещами. Она могла принимать мириады форм и состояний. В камне, например, она как бы засыпала и принимала форму внешней «неодушевленной» плотности и твердости, в растении она уже пробивалась на поверхность и тянулась к солнцу и свету; она раскрывалась безудержной радостью жизни в животном. В человеке она обретала форму творческой мысли или эмоции, или любого другого ощущения и состояния.

Когда этот Поток нисходил, то вместе с ощущением свежести, покоя и света, он приносил с собой понимание, не требующее мыслей и слов, а вместе с пониманием приходила и Сила совершать невозможные с обычной точки зрения вещи. «Вот истинный творец и движитель миров, – восклицал Нехожин, гуляя с уже повзрослевшей Аико в лесу неподалеку от их дома. – Это Сознательная Сила порождает и пронизывает собою всю вселенную, закручивает спирали галактики, направляет орбиты звезд и планет. На Земле и на других планетах она распускается великим Древом Жизни, великолепием неисчерпаемых эволюционирующих форм, проявляет себя в человеке, носителе Разума. Но и в нем она еще не реализует себя в полную силу. Она идет выше и дальше, за самые последние пределы. И на смену человеку приходит люден».

Смысл странной записки, оставленной Амайей, стал ясен только много позже, когда Аико уже выросла.

В одном из своих пси-погружений, около десяти лет назад, Аико вдруг совершенно неожиданно увидела мир люденов. Самое интересное, как утверждала она, этот мир находится не где-то за тридевять земель, а здесь на Земле, но только в другом измерении. Перед ней раскрывались удивительные картины, которые было очень трудно описать обычным языком. Например, она говорила, что в их мире, «Земля как бы стала всей Вселенной или расширилась до размеров Вселенной». Что ее поразило больше всего – это невероятная пластичность этого мира, т. е. материя этого мира была живой и очень пластичной. И в то же время создавалось впечатление, что она была невероятно прочной. Она видела и самих люденов. Их тела были золотистого цвета и словно бы не имели скелета, свободно меняя форму. Она видела великолепные миры, грандиозные архитектурные сооружения и города почти космических масштабов, которые почти невозможно описать словами. И все это состояло из той же материи, что и тела люденов. Неожиданно к ней приблизилось несколько существ из этого мира. Они излучали радость, нежность и любовь. Сначала формы этих существ, была словно размыты, но вот одно из них стало обретать форму, становиться отчетливей и вдруг Аико узнала в этом существе свою мать. Это была Амайя. Амайя улыбалась и махала ей рукой, как бы приглашая к себе. В этот момент Аико пережила сильный шок, и ее погружение прервалось.