Текст книги "Полдень 23 век. Возвращение Тойво (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Игорь Горячев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Итак, на протяжении почти целого года, до осени 229 года, я проходил, так сказать, «курс молодого людена» под чутким руководством Нехожина и Аико. Особенно заботливо меня опекала Аико. Ах, как ей хотелось помочь мне поскорее пройти эту первую стадию «психофизиологического восхождения», с каким терпением и любовью она помогала мне находить наиболее подходящие для меня методы на каждом этапе этой нелегкой работы, или втолковывала мне основы псионики.

Казалось бы, что проще, – все успокоить. Но вы когда-нибудь пробовали хотя бы на минуту заставить замолчать свой ум? Попробуйте, и вы поймете, о чем я говорю. Проще тахорга заставить отплясывать гопак или голована научить пользоваться японскими хаси^[24]. Ум оказался на редкость упрямой штукой. Воистину не мы «владеем» умом, но ум владеет нами.

Аико и Нехожин посоветовали мне выбрать такие методы для успокоения ума, которые подходят лично мне. Наиболее эффективным, как они утверждали, является тот, с помощью которого остановить ум получается проще всего.

Для начала они предложили мне попробовать несколько простых способов и посоветовали относиться к этим упражнениям, как к игре, «без этого, знаете ли… фанатизма», как выразился Нехожин. Тогда процесс успокоения ума проходит гораздо эффективнее. Среди этих методов были, например, такие:

1. Надо удобно сесть, закрыть глаза, расслабиться, и всякий раз, когда через ваш ум проходит мысль мягко спрашивать себя: «Откуда возникает эта мысль?» и попытаться обратить внимание на то внутреннее пространство в уме, откуда возникает мысль. Затем, когда мысль исчезает, спрашивать себя: «Куда исчезает эта мысль?», и опять же заметить это внутреннее пространство, в котором исчезает мысль.

2. Стараться очень чутко подмечать момент между мыслями, т. е. когда одна мысль исчезла, а другая еще не появилась. Этот переход между мыслями обычно очень быстрый и тонкий. Надо ухватить это пространство, свободное от мыслей и удерживать на нем свое внимание.

Комментарий: Как утверждал Нехожин, когда мы входим в это пространство между мыслями, мы оказываемся в том самом Изначальном Сознании Ноокосма или Универсальном Информационном Поле, давшем рождение нашей Вселенной. При первом столкновении с ним, оно выглядит как абсолютная Пустота, как Ничто. Все наши мысли, эмоции, реакции и все остальное возникают из него, и в него же возвращаются. Человек, по сути, представляет собой постоянные флюктуации этой сознательной Пустоты. Это, по словам Нехожина, пожалуй лучшее экспериментальное подтверждение одного из основных положения псионики.

3. Когда появляется мысль, спрашивать себя мысленно: «Для кого появляется эта мысль?». Вы отвечаете себе: «Для меня». Затем вы задаете себе вопрос: «А кто это я?» и стараетесь удержать внимание на этом ощущении «я» в вашем сознании. Этот метод, по утверждению Аико и Нехожина ведет к растворению «эго» и непосредственному переживанию нашей истинной пси-индивидуальности».

4. Очень эффективным методом является так же метод, позаимствованный псионикой из традиции дзен: метод слежения за дыханием. Вы просто садитесь в удобную позу, закрываете глаза и концентрируете внутренне внимание на каждом вдохе и выдохе, не отвлекаясь на мысли. Ничего делать больше не надо. Этот метод хорош тем, что он незаметно и очень мягко очищает все уровни ума, включая подсознание.

Но мне, например, наиболее эффективным показался метод отстраненного наблюдения. Суть его в том, что вы наблюдаете за всем, что происходит внутри вас совершенно отстраненным взором, как будто это все не ваше…

«Самое главное, Максим, – говорила мне Аико, – не делать никаких оценок. Это наблюдение должно быть абсолютно беспристрастным. Что бы ни возникало внутри вас, вам не следует оценивать это с позиций «хорошо», «плохо», «должно быть», «не должно быть». Представьте, что вы сидите на берегу спокойной реки, а мимо вас проплывают какие-то листики, сучки, возникают круги на воде, рыбка вдруг плеснет… Вы на все просто смотрите совершенно безмятежным взором стороннего наблюдателя. Любая оценка сразу же фиксирует мысль, чувство, ощущение и растворить их будет трудно. Но если вы добьетесь этого бесстрастного взгляда на все, что происходит внутри вас, вы очень быстро добьетесь успеха».

Над успокоением ума следовало работать не только тогда, когда сидишь в спокойной обстановке в собственной комнате, но в любых обстоятельствах, во время выполнения какой-либо работы, ходьбы, езды и т. п. Я скоро обнаружил, что многие действия можно выполнять очень эффективно без всякого вмешательства ума, «на автомате», ум в этом случае остается просто безмолвным «наблюдателем». Я, например, практиковал успокоение ума во время полетов на глайдере, во время пробежек, прогулок по парку, когда делал зарядку, практически постоянно.

Существует, конечно, множество других методов. При желании искренний кандидат в людены всегда сможет найти для себя самый подходящий.

Надо сказать, что почти одновременно со мной начала процесс восхождения по психофизиологическим уровням и Ася Стасова-Глумова. Вот у кого можно было бы поучиться «эволюционной искренности». С какой радостью, с каким вдохновением она взялась за эту работу над собой. Ведь каждое даже самое маленькое продвижение по спирали психофизиологического восхождения приближало ее к Тойво. Наконец-то у нее появилось средство, с помощью которого она получила надежду достичь его мира. Сколько жертвенной, преданной любви было в этой маленькой женщине. Аико и Нехожин очень полюбили Асю и уделяли ей очень много внимания, пожалуй, даже больше, чем мне.

В то время мы с Асей часто посещали Институт Чудаков и познакомились почти со всеми членами группы «Людены». Сакурай Дзодзи и Таня Икаи-Като, маленькие, смешливые японцы, как и полагается в традиционном кимоно и с бесконечными поклонами, учили нас своем целительскому искусству. Меня они называли на японский манер: «Максима-сан». Искусство состояло в том, чтобы делать болезни «нереальными». Сначала я, как неопытный неофит, никак не мог взять в толк, как им это удается, но после долгих выяснений и объяснений, наконец понял, что они неким особым образом входят в контакт с этой новой эволюционной силой Ноокосма, действующей сейчас на Земле. Я на себе ощутил действие этой силы, когда буквально в течение нескольких секунд исчезли все мои шрамы от того давнего «расстрела» на Саракше. Причем у меня возникло неотразимое, совершенно телесное ощущение, что никакого расстрела и не было никогда. Как-будто в теле стерлась сама память об этом.

Оказалось, что невозмутимый, немногословный и могучий как викинг Кай Сигбан, тоже использует эту Силу, нейтрализуя катастрофы и прочие неприятности. Мне он был очень симпатичен. Я чувствовал, что ему в полной мере удалось реализовать в себе этот фундаментальный покой, к которому я еще только стремился и что он был «на ты» с этой новой силой.

Однажды он взял меня с собой в Америку, в штат Индиана, куда его срочно вызвали, чтобы утихомирить разбушевавшееся там торнадо. Мне очень хотелось посмотреть на то, как он это будет делать. Мы выбросились из кабины Нуль-Т в ближайшем населенном пункте (не помню названия), и Кай настоял на том, чтобы я надел защитный костюм, отчасти напоминающий легкий скафандр. Сам он надевать костюм не стал, заявив, что ему костюм не нужен. Еще несколько минут мы неслись к месту бедствия на глайдере. Надо сказать это было незабываемое зрелище. Мы стояли буквально в километрах двух от надвигающегося от нас смерча. Хлестал невообразимый дождь, сверкали молнии, грохотал гром, мимо нас неслись кучи обломков и мусора. Ветер почти сбивал меня с ног. Я взглянул на Кая. Он был спокоен и невозмутим, как древний скандинавский бог Один. Создавалось впечатление, что стихия его никак не затрагивала, словно он был окружен каким-то защитным полем. Даже волосы у него не шевелились, а на лице я не видел ни одной капли дождя, что было уже совсем удивительно. Да, вот из кого мог бы получиться настоящий прогрессор, прогрессор супер. Он просто стоял и смотрел на бешено вращающееся смертоносное чудовище, неотвратимо надвигающееся на нас. И вдруг, прямо на глазах, торнадо стал уменьшаться в размерах, как бы съеживаться и терять силу. Спустя несколько минут, его узкий хвост оторвался от земли, втянулся куда-то вверх, в темно-серое облако, и исчез. Дождь прекратился, ветер утих. И неожиданно проглянуло солнце.

Почти все сотрудники группы «Людены» в той или иной степени научились работать с этой силой. Я допытывался у Аико и Нехожина, в чем же тут главный секрет. И они мне повторяли снова и снова. Необходим этот фундаментальный внутренний покой на всех уровнях. Именно это условие позволяет силе Ноокосма действовать и материально менять условия нашего мира.

«Внутренний покой – фундаментальная основа всего, Максим, – говорили они. – Найдите в себе этот фундаментальный покой, и Ноокосм начнет действовать через вас автоматически».

Итак, можно сказать без натяжки, что весь первый этап для меня был посвящен поиску этого внутреннего фундаментального покоя, чтобы научиться входить в контакт с силой Сверхразума и запустить инициализацию «третьей импульсной».

Как-то Ростислав посетил меня на моей даче под Свердловском. Напившись чаю, мы решили прогуляться вместе в березовой роще неподалеку от дачи. Гуляя по зеленым лужайкам среди берез, сквозь кроны которых пробивалось утреннее солнце, мы говорили о трудностях первого этапа, и я честно говоря, плакался ему в жилетку, по поводу того как трудно утихомирить ум, эмоции и прочее…

Что касается эмоций, Нехожин посоветовал мне, прежде всего, убрать все ярлыки, которые мы (опять же с помощью ума) вешаем на те или иные эмоции, считая одни эмоции «плохими», а другие «хорошими». Тогда успокоить и растворить их становится гораздо легче. Например «гнев», «депрессию», «раздражение» мы считаем плохими эмоциями и полагаем, что мы «не должны их переживать» и что «от них надо непременно избавиться», т. е. сопротивляемся им, а «счастье», «радость» это хорошие эмоции, которые надо всячески приветствовать. «Нет на самом деле плохих или хороших эмоций, – говорил Нехожин, – все это проявление одной и той же Энергии Ноокосма, принимающей различные формы в нашем существе». Поэтому он посоветовал мне, при возникновении той или иной эмоции, наблюдать ее просто как энергию, никак ее не называя, не оценивая, т. е. как бы лишая ее смысла, «обессмысливая», так сказать. Я попробовал этот метод, и он оказался на удивление эффективным. Когда ум становится достаточно спокойным, работа с эмоциями оказывается достаточно легким делом.

Ну что же, я снова оказался в роли стажера в 90 с лишним лет. Я упорно тренировался, и результаты не заставили себя ждать. Уже через несколько месяцев мне удалось добиться относительного умственного, эмоционального и чувственного покоя. Подозреваю, что мой возраст, опыт прогрессора и, конечно, умение соблюдать дисциплину помогли мне. Молодому человеку, на моем месте, полагаю, было бы гораздо сложнее.

Далее я помещаю для заинтересованного читателя некоторые значимые, на мой взгляд, страницы моего дневника, который я вел в тот период.

20 августа 228 года

Смотровая площадка, Тополь-11

Я сижу на смотровой площадке Тополя-11 и созерцаю свой ум. Мой ум чист и прозрачен, как родниковая вода. Малейшие мыслительные флюктуации гаснут, не успев обрести осмысленную форму в моем сознании. Я закрываю глаза и слежу за всеми звуками снаружи. Я слышу пение птиц, голоса в отдалении, плеск фонтанов, смех детей, шелест пролетающих глайдеров. Но кто это «я»? Кто слышит все эти звуки? Можно ли услышать того, кто слышит их? Я пытаюсь найти его и, странно, я не могу его обнаружить. Есть восприятие звуков как таковое, процесс слышания, но как можно услышать сам процесс слышания? Вдруг возникает удивительное переживание-постижение. Существует поток звуков и этот поток не разделен на того кто «слышит», а на те объекты, которые «слышаться». Я, слышащий, растворяюсь в слышании, «я» сливаюсь со всеми воспринимаемыми «внешними звуками». Когда я пытаюсь найти слышащего, я нахожу только слышимое. Мое «я» исчезает в процессе поиска.

Я открываю глаза и вижу перед собой голубое небо, город в мягких предвечерних сумерках, узоры света и теней на листве висячих садов, людей на смотровой площадке, пролетающие глайдеры, тысячи вещей наполняют мой взгляд. Но кто это «я», кто видит все это? Можно ли увидеть «видящего»? И снова я пытаюсь найти видящего и не нахожу его. Я не могу увидеть «видящего». Его нет. Есть процесс видения, но нет того кто видит. Когда я пытаюсь найти «видящего», я нахожу только «видимое». Снова «видящий» сливается с «видимым» – это снова одно и то же. Я являюсь всем тем, что я вижу.

Но все равно в сознании остается это тонкое ощущение «я».

Но снова: кто это «я»? Я некоторое время созерцаю это тонкое ощущение «я» в своем сознании. И вдруг замечаю, что вместе с этим одновременно присутствует и ощущение внешнего мира. Я созерцаю эту первую фундаментальная границу, которую мы проводим в уме, чтобы определить себя. Эту кажущуюся непроходимой пропасть между тем, что я считаю «собой», и тем, что я считаю «не-собой», между мною, который здесь, и окружающим миром, который там. Где проходит эта граница? Является ли этой границей поверхность моей кожи? Значит, за пределами моей кожи уже начинаюсь не «я»? Но кто проводит эту границу? Несомненно мой ум. Мы все имеем это глубинное ощущение себя обособленным «я», отделенным от того, что мы переживаем и от окружающего нас мира. У всех нас имеется ощущение «себя», с одной стороны, и ощущение внешнего мира, с другой. Итак, еще раз: присутствует это внутреннее ощущение «себя» и это ощущение «внешнего мира»… Одновременно… И вдруг Озарение… как вспышка! Это же одно и то же ощущение! То, что я ощущаю как внешний мир – это то же самое, что я ощущаю как свое внутреннее «я». Между ними нет границы. Это одно и то же ощущение. «Я» и есть внешний мир. Вон то облачко на горизонте – это я, и солнце, сияющее в небе, и вон та маленькая девочка, играющая в мячик, и весь этот огромный город со всеми его тысячеэтажниками и весь этот огромный мир со всеми его звездными скоплениями и галактиками. Я не только это маленькое «тело». Я – это все, что меня окружает. Я – сознание, вмещающее в себя всю Вселенную. «Максим Каммерер» лопнул как воздушный шарик и исчез… Есть только присутствие…, есть этот бесконечный мир, которым я стал, вернее который всегда был мной… Удивительное ощущение свободы и радости… Постижение иллюзорности границы между «я» и «не я»… Мое я расширяется до размеров Вселенной.

Вызов видеофона. На экране появляется улыбающееся лицо Аико.

– Поздравляю, Максим. Тебе удалось преодолеть первую границу. Ты прикоснулся к своей пси-индивидуальности.

– Моя пси-индивидуальность оказалась размером с Вселенную, – отвечаю я тоже с улыбкой.

– Это только начало, Максим. Только начало…

Позволю себе некоторые комментарии. Если вы помните, Нехожин в своей лекции говорил о том, что в нашем уме существуют некие незримые границы, которые мы неосознанно проводим между собой и окружающим миром, которые заставляют нас ощущать себя обособленными существами и чувствовать свою отделенность. Так вот на первом этапе инициализации происходит частичное, а иногда и полное растворение этих границ, что позволяет выйти за пределы «ложной личности» и на опыте пережить фундаментальный уровень, где сохраняется неделимое единство мироздания. Только что прочитанные вами сроки как раз демонстрируют то, как мне самому удалось в некоторой степени избавиться от этого Космического Гипноза.

№ 08 «Руна Одал»

Прошло двести сорок лет, и кроме старинного памятника в конце аллеи венерианских кленов мало что напоминало теперь о легендарной эпохе покорения Урановой Голконды. Опаленный природным атомным взрывом, наполовину погруженный в оплавившийся камень вездеход, и скромная, но точная надпись на постаменте. Вот, пожалуй, и все. Да и сама Голконда давно выработана до дна и тщательно обезврежена. И теперь на ее месте плещется море. По ночам в нем отражаются огни Венусборга, а днем – белые облака и ослепительно желтое солнце.

У памятника назначали свидания влюбленные. Поэтому никто не удивлялся высокому, стройному, на вид тридцатилетнему мужчине, который маялся у постамента с букетом солнечников. Над кронами кленов прошел флаер. Налетевший ветер рванул темные волосы мужчины, цветы в его руках укоризненно покачали рыжими вихрастыми головками. Флаер выпустил шасси, коснулся ими стекломассовой плитки, устилавшей аллею, взвизгнул шинами и замер. Спектролитовый колпак раскрылся, как бутон, и на землю сошла немолодая, но хорошо сложенная черноволосая женщина в светлом открытом платье. Мужчина поспешил ей навстречу.

Церемонный поклон. Без кокетства, как должное, принятый букет. И они медленно двинулись вдоль аллеи, удаляясь от темной громады памятника к набережной. Человек посторонний, провожая взглядом эту пару, мог решить, что ее манит морской зеленый простор, далекие черные горы и белый город в окаймлении оранжевых пальм, полукольцом охватывающих залив. Человек внимательный мог заметить некоторое сходство между мужчиной и женщиной. А человек, склонный к праздному фантазированию, вообразил бы, что стал свидетелем трогательного свидания пожилой матери с молодым сыном. Но даже человек, обладающий самой буйной фантазией, не мог бы представить, что эти люди – близнецы, родившиеся в один день, почти девяносто лет назад.

Нильсон осторожно взял правую руку женщины младенчески нежными пальцами, показал на родинку на локтевом сгибе.

– Руна Одал, – сообщил он. – А у меня – Косая звезда… Не правда ли, уникальные отметины, Светлана?

– Уникальные, Томас, – согласилась она. – Как и та история, которую ты мне вчера рассказал… Похожую на страшную сказку.

– Но ведь ты мне веришь?

– Не тебе, а данным генетического анализа, – отозвалась Светлана. – Прости, но я исследовала твой волос у себя в лаборатории… И как бы дико это ни звучало, мы и в самом деле близнецы. Родные брат и сестра.

Нильсон улыбнулся.

– Это ты хорошо придумала, сестричка, – сказал он. – К чему долгие разговоры, призывы поверить в несусветное, когда есть надежные, веками проверенные методы…

– И что нам со всем этим делать, братец?

– Сейчас я не могу тебе сказать, – помедлив, ответил Нильсон. – Уверен, нас объединяет не только родство, но и некая общая цель. И она требует, чтобы все мы собрались на Земле. Быть может, тогда мы поймем, в чем она заключается…

– Звучит весьма торжественно, Томас, – откликнулась Светлана. – А если без патетики?

– Если без патетики… – сказал он. – Не нужно питать иллюзий, сестричка. Нас воспитали люди. Мы выглядим, как люди, едим, пьем, спим… Думаем… Но это лишь маска. На самом деле, мы – не они.

– А кто же? Инопланетяне? Агенты Странников?

Нильсон усмехнулся.

– Это было бы слишком просто, – проговорил он. – Мне кажется, что мы персонификация некого природного процесса… функция… флуктуация… Не знаю… Бессмысленно размышлять об этом, используя обычный человеческий мозг… Да и мучительно…

– Ты побледнел, Томас, – встревожилась Светлана. – Оставим эту тему… Функция не функция, цель не цель, в одном ты прав: нам следует собраться вместе и все обсудить. Не обязательно – на Земле. Можно и здесь, на Венере. Например, на южной полярной биостанции. Там хорошо. Красные леса, зеленые озера. Странное, но совершенно безобидное зверье. И там нам никто не помешает.

– На Земле! – отрезал Нильсон. – ОНИ! – Он показал туда, где прибой разбивался о волноломы набережной белого города. – Они приложили столько усилий, чтобы мы никогда не собрались именно на Земле! Следовательно, наш долг поступить так, как они НЕ ХОТЯТ!

– Хорошо, хорошо… Не волнуйся, – тоном психотерапевта проговорила Светлана. – Так и поступим… Правда, в твоих словах есть противоречие. Если мы не люди, как ты утверждаешь, то какой смысл что-то доказывать существам, нам решительно чуждым?

Нильсон понурился.

– Я не знаю, Светлана… – пробормотал он сквозь зубы, будто испытывал сильную боль. – Нет ответов.

– В таком случае, не следует себя мучить понапрасну. Уверена, все не так страшно, как тебе представляется. Встретимся, обсудим, придем к какому-нибудь решению… В конце концов, мы прожили среди людей большую часть жизни и никогда не чувствовали ни малейшего притеснения… Во всяком случае, я ни разу не сталкивалась ни с чем подобным…

– Возможно, что ты и не чувствовала, – отозвался Нильсон. – Но не забывай об убийстве Льва Абалкина, о гибели Эдны Ласко, о моей гибели, наконец… Прямо или косвенно, но в этих смертях виноваты ОНИ!

– Да, да, ты прав… – задумчиво проговорила Светлана и добавила решительно: – Знаешь что?! Полетим к нам!

– Куда это «к вам»?

– В университет.

– И что я там буду делать?

– Я тебя исследую.

– Я не подопытный кролик, и не больной, чтобы меня исследовать, – хмуро отозвался Нильсон.

– Не говори ерунды! – сказала она. – Сфера моих профессиональных интересов антропология. И если ты и в самом деле неоантроп в чистом виде, мне не помешает снять твои параметры, братец.

– Сними эти параметры, с себя самой, сестричка, – парировал Нильсон. – Ведь ты убедилась, что генетически мы идентичны…

– В том-то и дело, что себя я давно изучила, – откликнулась Светлана. – Кто я в антропологическом смысле, мне известно. Поэтому я так легко поверила в твою страшную сказку. А вот полных биопараметров мужской особи неоантропа мне видеть не приходилось… Не артачься, братец, помоги сестрице в работе.

– Хорошо, – нехотя согласился Нильсон. – Летим.

Светлана улыбнулась ему и направилась к флаеру. Нильсон последовал за ней. Едва они устроились в двухместной кабине, Светлана запустила двигатели. Чуть приседая на амортизаторах, флаер покатил вдоль аллеи, набирая скорость. Мягкий толчок – и земля резко ушла вниз. Мелькнула опаленная броня героического вездехода. Ярко-красные кроны кленов слились в две алых полоски. Прибрежные кварталы Венусборга, утопающие в тропической зелени, легли под крыло.

Одной рукой удерживая штурвал, другой Светлана подобрала с пульта гарнитуру.

– Алло, Семен! – заговорила она в микрофон. – Постникова говорит… Готовь свою бандуру… Да, полный комплект. Везу совершенно уникальный экземпляр… – Она подмигнула отражению вытянувшейся физиономии Нильсона в зеркале заднего вида. – Зачем тебе знать, где я его раздобыла, Сеня?.. Мой хороший знакомый. Весьма отзывчивый человек… В общем, я рассчитываю на твою расторопность, дружок…

Светлана положила гарнитуру на место.

– Не сердись, Томас, – сказала она. – Семен, мой младший научный сотрудник, обожает четкость формулировок. Ударься я в подробности, он бы засыпал меня уточняющими вопросами.

Нильсон отмолчался. Светлана попыталась уловить его взгляд в зеркале. Ей почудилось, что в кабине появилось какое-то марево, отчего отражение получалось нечетким, колеблющимся.

– С тобой все в порядке, братец?! – встревожилась Светлана. – Томас! Ты меня слышишь?!

Вместо ответа раздался негромкий хлопок, и невесть откуда взявшийся в герметичной кабине горячий ветер рванул черные, без единого проблеска седины, волосы Светланы Постниковой.

31 декабря 228 года

Нечто потрясающее произошло со мной сегодня в эту Новогоднюю Ночь.

Я сидел у окна и смотрел на новогодний, сверкающий огнями Свердловск. Мой ум безмятежно скользил по «образам быстротекущей реальности». За окном мягко падал снег. Рядом возлежал Калям, похожий на маленького сфинкса. Он уже получил свою порцию новогоднего кошачьего ужина, и был посему в очень благодушном расположении духа. В воздухе над городом висели огромные сияющие всеми цветами радуги буквы: «С новым 2229 годом!». На смотровой площадке внизу, которая была теперь прикрыта прозрачным обогревающим куполом на зимнее время, сверкали разноцветными огнями елочки, за столиками сидели люди, некоторые танцевали, пели, играли дети, – люди встречали Новый Год.

И вдруг какое-то глубокое, космическое сострадание ко всем живым существам охватило меня. Я вспомнил планету Саракш, лица всех тех, кого я встретил там, вставали передо моим внутренним взором, многие из них погибли там. Я видел Раду и Гая, которых я любил. Алу Зефа, Вепря, Генерала и других подпольщиков и, конечно, снова передо мной вставало лицо моего незабвенного шефа Рудольфа Сикорски, Странника. Наша историческая встреча на том шоссе… «Dummkopf! Rotznase!»… А ведь он любил меня, как сына… Он гордился мной… Он никогда не позволял себе со мной никаких сантиментов, но я помню его лицо, когда я вернулся тогда на базу после операции «Вирус» из Островной Империи. «Ну, вот и ты», – только и сказал он, обнял меня и сразу же отвернулся и буркнул: «Ну, давай, что там у тебя, выкладывай». Но я заметил, как он прижал пальцы глазам и потер их. И у меня есть все основания полагать, что это были слезы… «Ледяная глыба» Сикорски, как называли его в КОМКОНе-2.

Самое интересное, что я переживал сострадание даже к ротмистру Чачу, который расстреливал меня в далеком сто пятьдесят восьмом и к некоторым другим, мягко говоря, не самым приятным людям, которых мне пришлось встретить там. Я испытывал глубокое сострадание и к тем, кого мне приходилось убивать, хотя я понимал, что иначе было нельзя. Или даже нечего было и думать о какой-то прогрессорской деятельности на такой планете, как Саракш. Но можно ли было их винить в чем-либо, ведь «они не ведали, что творили», одурманенные лучевыми башнями и обманутые Неизвестными Отцами. Это удивительное Сверхсострадание охватывало всех: и «палачей», и «жертв». Это было так, словно перевернулись все мои представление о добре и зле, и я с огромным удивлением осознал, что все вокруг – это Ноокосм, что все это Его действие, его Сознание. И что некоторые люди такие маленькие, ограниченные и слабые в этой Его Необъятности, что они ВЫНУЖДЕНЫ быть злыми, жестокими, вынуждены ненавидеть, желать зла именно в силу этой своей малости и ограниченности, им просто не хватает широты сознания и силы, чтобы творить благо.

И вдруг я почувствовал, что по щекам у меня текут слезы. Они текли и текли и не было никакой возможности остановить их …

И в это время раздался вызов видеофона. Я кое-как вытер слезы и сказал охрипшим голосом: «Ответить!». На экране появилась Аико и мое сердце радостно встрепенулось, как всегда при виде Аико.

– Синнэн акэмаситэ омэдэто годзаимас! – сказала она, сияя своей чудесной улыбкой. – С Новым Годом, Максим.

Я прокашлялся и сказал:

– Аригато годзаимас, Аико. Glückliches Neujahr^[25]!

– Danke Schön^[26], Максим.

Аико молчала и с улыбкой смотрела на меня. Конечно же, она знала, что со мной происходит. Она чувствовала меня на расстоянии так, словно бы мы были в одной комнате, и всегда звонила, когда со мной происходило что-то важное.

– Я почувствовала, как открылось твое сердце, Максим, – сказал она. – Ты плакал…

– Да вот… Сам удивляюсь… Бывшему прогрессору это уже как-то совсем не к лицу.

– Не надо стыдиться слез, Максим… Когда рушится броня, сковывающая наши сердца, мы часто плачем, проникаясь состраданием к миру. Боль других живых существ становится нашей болью. Мы начинаем понимать, что никто не отделен от нас, и что мы несем боль всего мира в своем огромном сердце. Я помню, что плакала три дня, когда открылось мое сердце.

После этого переживания, по всей видимости, все полнее начала проявляться мое «истинное я», моя пси-индивидуальность. У меня все чаще стали возникать состояния безмолвной безмятежной радости и беспричинной любви ко всему, когда я мог часами сидеть у окна, созерцая, например, заход солнца над вечерним Свердловском, наблюдая за проплывающими облаками, глядя на игру детей в парке, или на идущий за окном дождь. Странное ощущение, что я был всегда и пребуду вечно все чаще посещало меня. Сменяют друг друга эпохи, меняются сцены и люди перед глазами, а этот Взгляд остается всегда и его не может затронуть даже смерть. «Великое Будущее, подготавливаемое просто Взглядом», как хорошо кто-то сказал.

№ 09 «Трезубец»

Водопад низвергался с немыслимой высоты. Разбиваясь о множество уступов, он достигал реки широким веером мельчайших брызг. Не удивительно, что над каньоном стояла вечная радуга: солнечная – днем и лунная – ночью. Точнее – трехлунная. Ради такого зрелища стоило проплыть на каноэ четыре километра, лавируя между отвесными извилистыми стенами, разукрашенными цветными напластованиями семимиллиардной каменной летописи. Тем более что экскурсовод в надвинутой на глаза поношенной ковбойской шляпе знал эту летопись назубок.

Исидор Тяжельников, неутомимо работая веслом, сыпал названиями геологических эпох, перечислял редкие ископаемые, не забывая упомянуть имена первооткрывателей. А экскурсанты, сидевшие тише воды ниже травы, почтительно внимали его речам да разевали рты, когда Тяжельников небрежным хозяйским жестом указывал на завиток исполинской раковины, проглядывающий сквозь монолитную толщу.

Только один экскурсант оставался равнодушен к сказаниям геологического аэда. Рослый, длинноволосый мужчина с узким лицом североамериканского индейца не вертел послушно головой, не ахал восхищенно – потупив взор, сидел он на кормовой банке, опустив мосластую длань в красноватую воду, просеивая ее между пальцами.

– Обратите внимание на этот пласт, – вещал Тяжельников. – Характер его трансгрессии свидетельствует о катастрофическом происхождения данного залегания. Образовалось оно на верхней границе так называемой эпохи Маренго, любопытнейшего периода в геологической, и не только, истории Редута. Как вам должно быть известно, именно в эпоху Маренго появились предки бицефалов… – Он коротко хохотнул. – Прошу не путать со знаменитым Буцефалом… Бицефалы – вторая разумная форма жизни на Редуте. Просуществовала около миллиона лет, наибольшего расцвета достигла примерно за две тысячи лет до своего исчезновения… Впрочем, о бицефалах вам гораздо более квалифицированно расскажет профессор Бауэр, когда мы вернемся на базу… А теперь, друзья, прошу обратить внимание на эту великолепную окаменелость…

Тяжельников вцепился могучими руками в каменный выступ и затормозил каноэ, несколько экскурсантов принялись ему помогать – течение реки в каньоне было не быстрым, но упорным. Индеец присоединился к помощникам. Экскурсовод поблагодарил и приступил к рассказу о причудливом образовании, напоминающем скелет колоссальной радиолярии.

На закате, когда погасла солнечная радуга в водопаде, каноэ причалило к пристани научной колонии. Зажглись желтые фонари вдоль набережной. Из кафе долетала музыка. Гуськом взбирались на небосвод луны. Экскурсанты цепочкой потянулись к белым домикам, ласточкиными гнездами примостившимся на широких уступах скалистого берега. Экскурсовод задержался на пристани, любуясь тройной лунной дорожкой на маслянистой глади реки.