Текст книги "Гарем Пришельца (Сборник) (СИ)"

Автор книги: Игорь Волознев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Каждая вновь прибывающая банда обращала свои бластеры и гранатомёты в первую очередь против тех, кто находился возле золотой груды, и оттого трупов тут было особенно много. К груде со всех сторон ползли раненые, которым, кажется, и жить-то оставалось считанные минуты. В порыве ненасытной алчности они из последних сил тянулись к золоту, отталкивали друг друга, вырывали друг у друга золотые монеты и драгоценности. Даже перед лицом смерти их жадность заглушала все остальные человеческие чувства.

Тело Пфаффера затекло, мучительно ныла придавленная трупами нога, гудела шея. Отвратительная слизь, сочившаяся из желудка Кречмера, норовила набиться в рот. Выплёвывая её, Пфаффер задыхался и хрипел, пытался хоть немного высвободиться, но его усилия привели лишь к тому, что труп Кречмера сместился, и вместо распоротого желудка в лицо Пфафферу уткнулась посиневшая физиономия бандита…

Пфаффер потерял сознание.

Сколько времени он так пролежал – он не знал. Очнуться его заставил оглушительный рёв полицейских сирен. Район побоища окружило несколько больших сигарообразных хрономобилей полиции времени. Под действием невидимого парализующего излучения всё вокруг застыло. Оцепенели бандиты, дравшиеся на земле. Замерли в воздухе бандитские аппараты. Их двигатели заглохли. Нельзя было не то что нырнуть в другое время, но даже сдвинуться с места.

Часть полицейских машин снизилась, другие начали подлетать к бандитским хрономобилям и захватывать их в гравитационные сети, заставляя лететь за собой. Блюстители порядка в специальных шлемах, защищавших от излучения, подходили к парализованным гангстерам и защёлкивали на их запястьях наручники. Когда в наручниках оказались все уцелевшие бандиты, излучение выключили, и полицейские принялись поднимать ошарашенных братков с земли, обыскивать их и отводить к хрономобилям-фургонам с зарешёченными иллюминаторами. Тех, кто нуждался в медицинской помощи – а таких было немало, – укладывали на носилки и относили к «сигаре» с красным крестом на корпусе.

К рассвету все оставшиеся в живых бандиты были посажены в полицейские хрономобили. Осталось убрать трупы и привести территорию в первоначальный вид, чем блюстители порядка и занялись: согласно закону о перемещениях в «запретное» прошлое, на месте посадки должны быть уничтожены все следы, которые позволили бы туземцам догадаться о том, кто здесь побывал.

Пфаффер воспрянул духом. Он не погибнет в пасти динозавра и не останется навсегда в дикой пустыне восемнадцатого века. Он вернётся в своё доброе комфортабельное время, к жене и книгам, и постарается забыть события этой ночи как кошмарный сон. Конечно, предстоят неприятности, конфискуют хрономобиль, наложат штраф. Но всё это пустяки в сравнении с опасностью, которой он избежал.

К нему постепенно приближались полицейские санитары, переносившие трупы. Ещё четверть часа – и они оторвут его от этой изумительной груды, которая так и не досталась ему…

Внезапно в его голове словно провернулась какая-то шестерёнка. Он лежит на груде древних, а, стало быть, фантастически дорогих драгоценностей и золотых монет. Он может щупать их подбородком, губами, чуть ли не глотать их… Да, глотать! Это единственное, что ему остаётся!

Пфаффер ухватил зубами конец золотой цепочки и, давясь, начал затягивать её в горло. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, они затекли и онемели, но челюсти ещё в состоянии были двигаться. И он заработал ими изо всех сил. Глотать, скорее глотать, работать челюстями и горлом, переправляя ценности в желудок. Когда он окажется в своём времени, он найдёт, как извлечь их оттуда. Медицина в двадцать третьем веке всё-таки кое-чего достигла. Проглоченные вещи извлекут без вспарывания живота, Пфаффер знал об этом из рассказов одного знакомого хирурга. Правда, по словам того же хирурга, самые неприятные ощущения испытывают пациенты именно во время вытягивания проглоченного предмета через задний проход…

Но ради золота Пфаффер готов был на всё. И пока есть возможность, надо глотать, как можно больше глотать… Острая, как зубная боль, пронзила мысль: если он обратится в клинику, то об извлечённых из него золотых вещах сразу поставят в известность полицию! Видно, придётся идти на поклон к Брауэру, этому гнусному мошеннику и шарлатану от медицины. А тот наверняка потребует для себя половину всей добычи… А то и две трети…

Осилив цепочку, Пфаффер принялся загребать ртом монеты и, содрогаясь от спазм, глотать их одну за другой.

До него долетел разговор двух полицейских, остановившихся возле золотой груды.

– Поздравляю вас, комиссар. Это самая грандиозная операция за всю историю существования полиции времени!

– Честь её разработки принадлежит профессору Хайгету, – отозвался тот, кого назвали комиссаром. – Признаться, поначалу я скептически отнёсся к его плану. Но в борьбе с хрономобильными бандитами приходится использовать все средства, даже такие экзотические, как сочинение фальшивых мемуаров.

– Я вообще не ожидал, что на эту удочку кто-то клюнет, – заметил собеседник комиссара.

– На неё клюнуло, дорогой лейтенант, по предварительным подсчётам, четырнадцать крупных хрономобильных банд, не считая мелких объединений и одиночек, орудующих на свой страх и риск. Вся банда Кречмера, за которой Интерпол и полиция времени безуспешно охотятся сразу в двух тысячелетиях, полегла тут в перестрелке. Здесь же нашли свой конец и печально знаменитые братья Дурысовы…

– Это те, которые 2415 году совершили дерзкий побег из камеры Омского централа и за информацию о которых объявлена крупная награда?

– Они самые.

– Удивительно! Вот уж не подумал бы, что эти полуграмотные головорезы читают книги, да ещё изданные в такую старину…

– Вы забыли, лейтенант, что в двадцать четвёртом веке по мемуарам Керкийона сняли отличный психофильм!

Пфаффер вслушивался в их разговор с нарастающим изумлением, но тем не менее продолжал заталкивать в горло монету за монетой…

– А вон ещё один наш старый знакомец, – продолжал комиссар. – Вон тот, видите, голова которого разбита о статую Будды.

– Ну, кто ж его не знает, – отозвался лейтенант. – Это Дик Краковский, рождённый в тридцатом веке и прозванный Неуловимым Убийцей.

– Поверьте, лейтенант, видеть этого негодяя в таком измочаленном виде доставляет мне громадное удовольствие… А вон того не узнаёте, тело которого сейчас укладывают на носилки?

– Неужели… Быть не может! Это же Хью Гарвей, тот самый парень, который ухитрился ввести свой хрономобиль точно в пространство тронного зала египетского царя в каком-то там доисторическом веке, причём вычислил момент, когда зал был пуст!

– Непревзойдённый виртуоз вождения хрономобилей, – подтвердил комиссар. – Он умыкнул у фараона его трон и переправил его в двадцать шестой век, где продал одному каучуковому тузу из Рио-де-Жанейро. Трон лет двести находился в частной коллекции в Бразилии, пока одному из наследников туза не пришло в голову выставить его на аукцион. Тут-то и всплыла вся эта история. По закону украденное полагается вернуть настоящему владельцу, и фараон получил обратно своё кресло в целости и сохранности. Оно было доставлено в его время и установлено на прежнее место ровно через десять минут после того, как было похищено. Древние египтяне, кажется, даже не заметили, что их реликвия за десять минут постарела на двести лет.

Санитары приблизились к Пфафферу.

«Надо ещё немного побыть мертвецом, – носилось у него в мыслях. – Пусть перенесут меня в хрономобиль, а уж там я как-нибудь улучу минуту, когда за мной не будут следить, и проглочу всё, что успел вобрать в рот. В желудке у меня уже есть цепочка, алмазные бусы и с полдюжины золотых монет. Если прибавить к этому те монеты, что у меня во рту, то куш получится совсем недурной. По крайней мере – не зря страдал…»

– … И наградят всех, кто был задействован в операции, – говорил комиссар, – включая агентов, которые инкогнито проникли в восемнадцатый век и издали там эту книжечку под видом душеприказчиков покойного Керкийона.

– Надо бы представить к награде и того малого, который сыграл роль француза, хоть она и заключалась только в том, что он спал, – заметил лейтенант.

– Его, разумеется, не забудут, – согласился комиссар, – тем более во время сна он подвергался серьёзному риску. Он мог попасть под шальной бластерный луч или получить осколок гранаты…

– Беднягу здорово накачали снотворным газом, – продолжал лейтенант. – Чуть ли не каждая прибывающая банда считала своим долгом прыснуть на него хорошую порцию. Боюсь, что теперь он не скоро придёт в себя!

– Он благополучно проспал весь этот сатанинский спектакль, чего не скажешь о негодяях, которые лежат здесь бездыханными, – голос комиссара посуровел. – Взгляните хотя бы на этого, с лысиной, которого сейчас перевернули санитары. На вид вроде бы человек солидный, добропорядочный, а туда же, за богатством погнался.

– У него щёки раздуты, как у хомяка, – лейтенант не мог скрыть усмешки. – Такое впечатление, что перед смертью он окончательно спятил и начал пожирать золото.

Два дюжих санитара подняли Пфаффера за ноги и за руки и уложили на носилки. Чиновник стискивал зубы изо всех сил.

– Они все спятили из-за золота, – сказал комиссар, – и хоть бы кто-нибудь успел сообразить, что оно фальшивое, а драгоценные камни – цветные стекляшки!

Не успел он договорить, как залитый кровью труп вдруг судорожно дёрнулся, и горловым спазмом, похожим на всхлип, выплюнул целую пригоршню монет.

Это было до того неожиданно, что даже видавшие виды полицейские шагнули назад, машинально схватившись за бластеры.

Пфаффер извивался, хрипел, засовывал себе в рот пальцы, пытаясь изрыгнуть проглоченное, но цепочка, бусы и с десяток металлических кругляков уже ушли в желудок. Он выл от отчаяния…

Санитары и полицейские смотрели на него в изумлении.

ДЕСЯТЬ «ДЖОКОНД»

Леонардо да Винчи обошёл яйцеобразную конструкцию из металлических прутьев и удовлетворённо погладил бок стеклянной реторты, которая была вставлена в тупой нос этого сооружения. Тёплый ветер колыхал седую бороду художника, рассыпанные по плечам космы и широкую, свободно ниспадавшую до земли белую одежду.

– Значит, ты покидаешь нас, учитель? – дрожащим голосом спросил юный Джованнино.

– Да, – взволнованно отозвался Леонардо. – Эта машина, над которой я работал почти двадцать лет, должна мгновенно перенести меня в будущее! Можете ли вы представить себе: преодолев толщу лет, она доставит меня в двадцать третий век! Я начал сооружать её ещё в Милане, одновременно работая над «Тайной Вечерей». Первый опытный макет машины погиб при вторжении в Милан войск короля Людовика. Но я продолжал работу над ней во Флоренции. Впоследствии я вернулся в Милан, где в тайнике хранились чертежи и расчёты, и создал второй макет. Я перевёз его в Рим, но там его приняли за орудие сатаны и это едва не стоило мне жизни… Лишь здесь, во Франции, под покровительством доброго короля Франциска, я наконец смог спокойно завершить свой труд…

На зелёном, залитом полуденном солнцем лугу кроме чудаковатого старика и двух мальчиков не было ни одной живой души. Глубокая тишина царила вокруг.

– Я захвачу с собой в будущее эту картину, – Леонардо достал из мешка портрет Джоконды. – Я писал её много лет и считаю одним из самых совершенных моих творений. Оставить её в настоящем – значит подвергнуть её всем превратностям, которые подстерегают произведения искусства в нашем жестоком и беспокойном мире. Сколько уже величайших произведений погибло, варварски уничтоженных руками невежд, сколько разрушено изумительных дворцов и прекраснейших статуй! А мне эта картина слишком дорога… Я глубоко убеждён, что истинное искусство не стареет и что в будущем, через семьсот лет, знатоки по достоинству оценят мой труд. Я даже готов отдать им картину безвозмездно, лишь бы быть уверенным в её благополучной судьбе…

С этими словами художник убрал картину обратно в мешок, забрался внутрь сооружения и зажёг горелку под ретортой. Чёрная жидкость в реторте забулькала, затем что-то ярко вспыхнуло, повалил чёрный дым и машина вместе со своим создателем исчезла.

– Ах, учитель взят на небо живым! – воскликнул потрясённый Джованнино.

– Нет, если чёрный дым, то его взял сатана, – возразил Бонифаччо.

И оба ничего не понявших ученика, опустившись на колени, зашептали молитву.

… Леонардо очутился на том же самом месте, в таком же солнечном летнем дне, только вместо луга вокруг простирался ухоженный парк. Художник выбрался из аппарата, взял под мышку мешок с картиной, огляделся и направился к гулявшим в отдалении людям.

Молодой человек и девушка, оба в шортах и майках, поглядели на него с любопытством.

– Вы, наверное, прибыли издалека? – спросила девушка, когда он приблизился.

– Угадали, досточтимая синьора, – церемонно раскланявшись, ответил Леонардо, – и сейчас я ищу людей, которые разбирались бы в искусстве и особенно в старинной живописи.

– В таком случае, вам надо обратиться к г-ну Тагельботу, торговцу антиквариатом, – сказал молодой человек. – Его магазин недалеко отсюда; пойдёте по аллее вдоль реки и, не доходя до города, увидите на берегу его дом.

– Приношу вам свою самую глубокую признательность, – снова поклонившись, Леонардо удобнее перехватил мешок и устремился вперёд по аллее.

Парочка с молчаливым недоумением посмотрела ему вслед.

… Г-н Тагельбот, полноватый мужчина пятидесяти лет, с аккуратными чёрными усиками на щекастом лице, в коротких штанах и в расстёгнутой на груди рубашке, сидел в качалке под навесом у дверей своего магазина и покуривал сигару, поджидая посетителей. В соседней качалке сидел его сын и компаньон г-н Тагельбот-младший, тоже полноватый и тоже с чёрными усиками.

Магазин был совсем небольшой, размещался он в одной комнате на первом этаже двухэтажного особнячка. В окне, служившем витриной, были выставлены всевозможные сувениры, способные заинтересовать туристов: резные фигурки из Полинезии времён капитана Кука, различные шкатулки, вазочки, фарфоровые статуэтки, толстые китайские мудрецы из нефрита, кораблики, клоуны, бюсты Наполеона, какие-то аляповатые поделки из проволоки и металлических опилок. В центре всего этого нагромождения красовалась большая абстрактная картина, изображавшая пятна разных цветов, как будто художник, создавая её, прыскал на холст краской из пульверизатора.

Был полдень, время, когда торговля в лавочке замирала. Папаша Тагельбот задремал; сигара выпала из его пальцев.

– Смотри-ка, – вдруг раздался голос сына. – Держу пари, что тот чудной старик с мешком направляется к нам!

– Что? – Папаша Тагельбот, просыпаясь, подхватил сигару. – А ведь правда, к нам… Наверно, хочет сбагрить какую-нибудь рухлядь, как будто мы старьёвщики… – Он аппетитно, во весь рот, зевнул. – В любом случае больше двух долларов не дадим, и так торговля ни к чёрту.

– Досточтимые синьоры, – сказал, подойдя, Леонардо. – Вижу в окне вашего мирного дома столько всего чудесного и радуюсь душой, ибо понимаю, что здесь приют муз, которым и я, грешный, являюсь служителем. Потому почитаю за честь приветствовать вас как своих собратьев. Позвольте представить на ваш суд портрет, написанный в начале шестнадцатого века…

Он замялся, не зная, признаваться ли в своём авторстве. Пожалуй, нет. Его сочтут лжецом, если он объявит себя создателем такого древнего портрета.

– … художником, имя которого, быть может, донесла до вас людская молва, а быть может, оно забылось, как забываются имена тысяч и тысяч скромных трудолюбивых мастеров… Имя его – Леонардо да Винчи.

– Как же, слыхал, – сказал Тагельбот-старший, попыхивая сигарой. – Леонардо да Винчи, итальянец, приятель Рембрандта, – он снисходительно усмехнулся, давая понять, что уж в этих вопросах он разбирается. – Художник был не ахти, среди его современников были мастера поинтереснее… Рубенс, например. А вообще сейчас в ходу абстракции. Слишком давняя старина идёт туго. Ну-ка, покажите вещь.

– Портрет Моны Лизы Джоконды, супруги славнейшего венецианского дожа, – горделиво объявил Леонардо, выставляя портрет.

– Джоконда, говорите? – Тагельбот-старший в задумчивости наморщил лоб. – Название как будто знакомое… – Тимоти, – повернулся он к сыну, – поди, глянь в интернете. Ну, давай же, подымайся! Оторви зад от кресла, а то, я смотрю, тебя совсем разморило на жаре.

Тимоти с явной неохотой выбрался из качалки и скрылся в доме. Через пару минут он вернулся.

– Оригинал картины с таким названием находится в Лувре, – доложил он.

Леонардо изумился:

– Синьоры, тут какое-то недоразумение. Я, конечно, ни в коей мере не ставлю под сомнение слова досточтимого синьора Тимоти, но готов поклясться всеми святыми и призвать в свидетели саму Богоматерь, что оригинал портрета – перед вами. В этом вы можете убедиться хотя бы по свежести красок и чёткости мазка. Вглядитесь в полотно пристальнее, и ваш художественный вкус непременно подскажет вам, что это подлинник! Да и не может картина находиться в Лувре, потому что… – Леонардо в волнении снова едва не выдал своё авторство, но вовремя сдержался. – Потому что одна и та же картина не может одновременно находиться в двух местах!

Тагельбот-старший пальцем поманил к себе сына и прошептал:

– Не исключено, что старикашка спутался с торговцами краденым и у него в самом деле оригинал… Со мной уже был один такой случай. Едва не закончился большими неприятностями… Поэтому быстро свяжись с дирекцией Лувра, узнай, на месте ли эта Джо… или как её там. А я пока постараюсь задержать его.

Тимоти опять ушёл в дом.

– Вы совершенно правы, любезнейший, – обратился к Леонардо папаша Тагельбот. – В двух местах оригинал картины находиться никак не может… Кстати, я вижу, портрет и в самом деле недурён, хотя художник мог бы выбрать модель посимпатичнее… Особенно рама хороша… Ого! – Торговец, сощурив глаз, подался вперёд. – Отличная рама! Какая искусная резьба по дереву! И ведь как умело сделано под старину…

– Столетняя умбрийская сосна, – сказал Леонардо. – Делал резчик архиепископа Феррарского по моему рисунку.

– По вашему? – живо переспросил Тагельбот и лукаво подмигнул. – Значит, всё-таки не шестнадцатый век?

Затянувшуюся неловкую паузу нарушил возникший в дверях Тагельбот-младший.

– «Джоконда» сейчас висит в Лувре, – доложил он. – Никуда она не делась. А это копия с неё, я это понял с самого начала. К сожалению, сударь, – довольно развязно обратился он к старику, – ничем не можем вам помочь. У нас самих полон чердак всяких копий, уж не знаем, куда их девать. Вот если бы вы принесли что-нибудь из русского авангарда начала двадцатого века…

– Погоди, Тимоти, – поморщился отец, – вечно ты торопишься. Вещь, принесённая старым господином, вовсе не так безнадёжна; обрати внимание на раму. Уверен, что эту картинку будут брать именно из-за рамы… Да, главным образом из-за рамы! Рама весьма оригинальна… Через месяц начинается туристский сезон, понаедут любители ретро и рама наверняка пойдёт…

– Синьоры, не сочтите меня за полного невежду, но я ничего не могу понять, – промолвил ошеломлённый художник. – Рама превосходная, согласен, но не может же она быть лучше живописи!

– Вы нас убедили, – сказал Тагельбот-старший. – Мы купим у вас копию «Джоконды» в вашей оригинальной раме за… мм… десять долларов. Это неплохая цена. Больше никто не даст за тысячу миль в округе.

– Мне не нужны деньги, – сказал художник, насупившись. – Я готов отдать картину даром, но с условием, что она займёт подобающее ей достойное место в какой-нибудь галерее.

– Впрочем, мы можем взять её у вас на копирование и последующую реализацию копий, – продолжал Тагельбот-старший. – Копирование много времени не займёт. Мы прямо при вас изготовим десять экземпляров. Больше просто нет смысла – копировальный порошок сейчас дорог, к тому же мы не знаем, как пойдут эти ваши «Джоконды». Цены нынче падают, продажи продвигаются туго…

– В десяти экземплярах? – не понял Леонардо. – То есть, вы хотите сказать, что создадите десять копий моей картины?

– Ну да, вместе с рамой! – засмеялся Тимоти.

– И как долго вы их будете создавать?

– Пятнадцать минут, и готово дело, – ответил молодой человек. – Мы недавно купили новый скоростной 6D-принтер, копирует всё за раз, только успевай подсыпать порошок…

– Давайте сюда вашу картину, – сказал папаша Тагельбот, с явным сожалением расставаясь с уютной качалкой. – Ничего с ней не случится, не беспокойтесь.

Все трое вошли в дом и, миновав прихожую, оказались в довольно просторной боковой комнате, всю середину которой занимал упомянутый 6D-принтер. У стен лежали туго набитые мешки с порошком и повсюду стояли или валялись различные предметы, имеющие отношение к сувенирной торговле, причём каждого предмета, что особенно удивило Леонардо, было по нескольку штук.

Тимоти вставил картину в открывшееся боковое отверстие, и её тотчас втянуло внутрь аппарата. Затем он снял с верхушки принтера крышку и высыпал туда целый мешок порошка. Тотчас в утробе аппарата загудело.

– Подсыпь ещё, – посоветовал папаша. – А то на десять штук может не хватить.

Не прошло и четверти часа, как из другого отверстия в принтере начали одна за другой выталкиваться «Джоконды» в абсолютно одинаковых рамах. По-видимому, аппарат мог изготовить и больше, но Тимоти после одиннадцатой картины нажал на кнопку, останавливая копирование.

Все картины расставили перед Леонардо. Тот смотрел на них остолбенело. «Джоконды» были абсолютно одинаковыми!

Художник бросился к одной из них, впился в неё глазами. Ему ли не знать детище своих рук! Ему знаком был каждый мазок, каждая мельчайшая царапина на оборотной стороне, каждая едва заметная выбоинка на раме. Воспроизвести всё это, да ещё с такой скоростью, казалось ему немыслимым.

После долгого пристального разглядывания картины он вздохнул с облегчением:

– Это она… Моя Мона Лиза… – И он обернулся к заскучавшим торговцам. – Вот моя картина! Нет, синьоры, что ни говорите, а живое дыхание творчества повторить невозможно, оно всегда первозданно в глазах своего творца.

Сказав это, он приступил к разглядыванию второй картины, от неё перешёл к третьей, затем – к четвёртой. По мере разглядывания его изумление возрастало. Через полчаса он уже вынужден был признаться, что все одиннадцать картин неотличимы одна от другой, и даже он, создатель оригинала, не в состоянии найти его среди них.

– Получите два доллара, почтеннейший, за посредничество при изготовлении копий с «Джоконды» в деревянных резных рамах, – сказал папаша Тагельбот, протягивая художнику деньги. – Если у вас появится ещё что-нибудь интересное, несите к нам, мы всегда будем рады видеть вас в своём магазине.

Леонардо, ещё не опомнившийся от потрясения, машинально взял деньги. Однако спустя мгновение в его глазах мелькнуло отчаяние.

– Отдайте мою картину, – сказал он задрожавшим голосом.

– Забирайте.

– Где она?

– Да тут, где ж ей ещё быть, – вмешался в разговор Тимоти. – Теперь отличить её от копий невозможно: принтер повторяет первоначальную вещь на молекулярном уровне. Рассматривайте их хоть с лупой, всё равно не найдёте свою. Да и зачем? Считайте, что все они принесены вами, так что берите любую. А можете оставить её у нас. Если купят, получите пятьдесят процентов комиссионных.

– Которая из них моя картина? – не слушая его, твердил Леонардо. Он переходил от одной «Джоконды» к другой и не мог остановиться на какой-то одной. – Которая из них? Которая?…

Внезапно его объял ужас.

– Отдайте мне её! – Его лицо побагровело. – Я требую, чтобы мне отдали мою картину!

– Кажется, она вон та, сбоку, – подавляя зевок, сказал старший Тагельбот.

– Оригинал всегда выходит из принтера последним, а последнюю я, мне помнится, поставил на стул, – возразил Тимоти.

– Почтеннейший, правильно вам говорят, берите любую, – обратился к художнику торговец. – Ну что вы тут поднимаете скандал. Уже никакая экспертиза не определит, где копии, а где ваш оригинал. Да и ни к чему это.

Леонардо трясущейся рукой вытер вспотевшее лицо, с яростью схватил первую подвернувшуюся «Джоконду» и бросился прочь из магазина папаши Тагельбота.

После его ухода торговец оглядел расставленные на стульях и мешках десять «Джоконд».

– Картина так себе, а вот рама хороша, – сделал он вывод. – Какая резьба, ты когда-нибудь видел такую? Рама должна пойти.

К вечеру в витрине магазинчика Тагельботов появилась «Джоконда» в резной раме. Тут же висело объявление:

Копия с «Портрета Моны Лизы Джоконды» Леонардо да Винчи, XVI век (подлинник в Лувре).

Картина в раме – 30 долларов.

Отдельно рама – 28 долларов.

Отдельно картина – 2 доллара.

… Дом Тагельботов скрылся за поворотом аллеи, а художник всё не мог успокоиться. Он то и дело останавливался, чтобы ещё раз рассмотреть картину. Но сколько бы он в неё ни всматривался, он ничего не мог найти в ней такого, что обличало бы копию. Это был подлинник, несомненно подлинник! Его, Леонардо, собственноручное творение! Но, с другой стороны, и те десять, что остались у торговца, ничем от этого изображения не отличались…

Странно и тоскливо было сознавать, что картина, на которую он затратил столько сил, бесследно затерялась среди копий, изготовленных таинственным принтером. Единственное и неповторимое авторское творение вдруг странным образом размножилось, а значит, исчезло…

Однако вскоре он успокоился. В конце концов, всё не так уж плохо. Портрет не погиб, с копий сделают ещё копии, и это даже лучше, чем если бы одна-единственная картина висела в какой-нибудь галерее. Мимолётно он даже пожалел, что не взял ещё одну копию: вернувшись в своё время, он подарил бы одну своему государю и благодетелю королю Франциску, а вторую отослал бы в Рим или в Венецию.

Возле машины времени стояла толпа, обсуждая назначение странного сооружения. Какой-то мальчишка забрался внутрь и колотил палкой по металлическому остову; Леонардо удалось выманить сорванца лишь ценой обоих своих долларов. Затем он вместе с картиной устроился в машине и зажёг под ретортой горелку. Жидкость в реторте забулькала, повалил чёрный дым, миг – и странного аппарата с его создателем не стало.

… – Учитель, ты вернулся! – наперебой закричали Джованнино и Бонифаччо, увидев появившуюся в вечерних сумерках машину времени и в ней – белую фигуру Леонардо. – Мы целый день молились, и Господь услышал нас! Ты вернулся!

Машина, едва возникнув, сразу развалилась на куски, а реторта с треском взорвалась, забрызгав чёрной жидкостью путешественника во времени. Но глаза Леонардо сияли торжеством: опыт удался блестяще и «Джоконда» всё-таки попала к потомкам!

Он радостно смеялся:

– Найдётся ли в мире хоть один знаток, который докажет, что это всего лишь копия? – И показывал удивлённым мальчуганам картину.

Впоследствии биографы Леонардо, передавая странный рассказ его учеников и отметая как вымысел чудесное исчезновение Мастера, усматривали в нём намёк на существование неких неизвестных копий с его знаменитой картины, созданных, скорее всего, им самим. И, разумеется, эти «авторские» копии обнаруживались. Однако искусствоведы неизменно признавали их подделками. Единственным и неповторимым, достоверно принадлежащим кисти Леонардо изображением Моны Лизы Джоконды оставалось лишь то, которое художник держал при себе до конца своих дней и которое впоследствии попало в Лувр.

Оно же оставалось единственным и в двадцать третьем веке, когда папаша Тагельбот в своём магазинчике торговал его совсем даже недурными отпринтованными копиями. Признать их за оригиналы никому и в голову не приходило: слишком яркой и сочной была на них краска, что, конечно, никак невозможно, будь они созданы семьсот лет назад.