Текст книги "Готфрид Лейбниц"

Автор книги: Игорь Нарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Логические модальности

Что есть необходимое и что случайное, по Лейбницу, и почему? Как соотносятся они друг с другом, а также с возможностью и действительностью? Возможное (логически мыслимое и допустимое) и действительное (фактическое) – это две категории, составляющие костяк философской системы Лейбница, но переплетающиеся друг с другом очень не однозначным образом. Как бы то ни было, тезис о переходе возможного в действительное, уточняемый Лейбницем на основании его системы модальностей, можно считать принципом его метода.

С одной стороны, возможное есть все то, что в себе логически непротиворечиво, и область его чрезвычайно велика, но в то же время недоступна для всего опровергаемого, сомнительного и смутного. Это область всех вечных истин, так что возможное – это то, что истинно всегда, для любой предметной области, а «истинная идея та, понятие которой возможно» (3, с. 44). Ложные же идеи представляют собой логические контрадикции, так что отрицание истины «невозможно». Область возможного составляют тождественно-истинные утверждения – логические тавтологии и их производные. Подобно идеям у Платона и божественным мыслям у Августина, логически возможные утверждения у Лейбница составляют высший, идеальный сущностный слой бытия (3, с. 255). Приведем в этой связи характерное для Лейбница высказывание: «Сущность есть на самом деле не что иное, как возможность того, что полагают» (4, с. 256). При таком понимании возможности действительность противоречит ей как существование, то есть как лишь «частичная реализация сущности» (3, с. 322) и нечто низшее.

С другой стороны, все вещи стремятся перейти из возможного в действительное состояние, ибо это есть переход к более высокой ступени совершенства, когда «осуществлена наибольшая часть возможных вещей» (3, с. 135). При такой оценке перехода из возможности в действительность последняя выше первой: все мыслимое возможно, но далеко не все мыслимое уже реально. Таким образом, возникает противоречие: существование ниже сущности и совершеннее, выше ее, а логическое бытие в сфере возможного более реально, чем бытие фактическое, ибо оно заведомо непротиворечиво и вечно и вместе с тем менее реально, поскольку ему еще не хватает фактического существования. Так, в системе Лейбница наложились друг на друга два различных мотива – Платона (вечные идеи обладают большей реальностью, чем действительный мир вещей) и Аристотеля (у которого спор о том, чему присуща большая реальность – родовым сущностям или индивидуальным вещам, оказывается не разрешенным до конца).

Опишем теперь всю схему модальностей. Если «возможное», согласно философу, есть то, что логически непротиворечиво, то «невозможное» равносильно логически противоречивому. Соответственно, невозможному полярно противостоит «необходимое»: это то, отрицание чего ведет к логическому противоречию, то есть было бы логически невозможным. «Случайное» же есть то, противоположное чему не ведет к логическому противоречию, то есть непротиворечиво, или возможно (17, sect. 16–27, 1–3).

Эта система модальностей действует в рамках Лейбницева рационализма и обладает поэтому как гносеологическим, так и непосредственно онтологическим значением. Поэтому «необходимое» есть не только то, что неизбежно вытекает из законов логики и вечных истин и само представляет собой вечные истины (3, с. 66), но и «метафизически достоверное» (5, с. 146), «необходимость метафизическая» (3, с. 258, ср. 9, с. 31). «Случайное» же отнюдь не есть нечто беспричинное, но просто-напросто все то, что происходит не фатально, а как бы с «косвенной» необходимостью (3, с. 66). В письме Косту от 19 декабря 1707 г. Лейбниц указывал на случайное как на синоним фактически происходящего в реальном, то есть окружающем нас мире (7, с. 33) [6]6
  Рационалистическое отождествление реальных причин с логическими основаниями от Лейбница перешло к Канту. Последний заявлял в «Критике чистого разума», обращая внимание на то, что все действительное возможно, но далеко не все возможное действительно, что «прибавление чего-то» к возможному превратило бы его не в действительное, а только в невозможное (53, 3, с. 292–293). Кант отличал эмпирическую случайность от умопостигаемой (там же, с. 430), но не смог провести в силу своего идеалистического априоризма это различие достаточно определенно при изучении явлений природы: ведь эмпирическая случайность растворена им в категориальной.
  Более строго это различие проводил Лейбниц, от которого и в этом вопросе линия преемственности идет к Фихте и Гегелю.


[Закрыть].

Лейбницу, считавшему логические основания реальными причинами, как только идеалистическая схема сталкивалась с реальными фактами действительности, приходилось уступать напору последних. Если всякое реальное отношение интерпретировалось им как логическое, то при обратной ситуации дело обстояло иначе. И он был согласен с тем, что далеко не всякое отношение, будучи логически возможным, тем самым оказывается уже реально действительным. Поэтому «случайность» в особой логической трактовке (случайно то, что логически возможно [7]7
  В этом смысле полная совокупность «возможностей» необходима.


[Закрыть], т. е. логическое отрицание чего не ведет к формальному противоречию) и в трактовке фактуальной (то, противоположное чему возможно, т. е. не ведет к противоречию) не могут совпадать абсолютно. Значит, понимание соотношения сущности и существования как перехода из возможности в действительность требует уточнений и дополнений, поскольку встают вопросы: чем логически отличается действительное от возможного? Можно ли считать, что все действительное есть только случайное? Не состоит ли действительное из случайного и необходимого?

Лейбниц пришел к следующим результатам. Все логически возможное уже существует в логике независимо от того, построили ли ныне живущие логики то или иное логически истинное утверждение, исчисление и т. д. или же еще не построили его. Для некоторого абсолютного разума (называемого Лейбницем «богом») все в прошлом, настоящем и будущем открываемые логические структуры уже существуют как данные, как некая абсолютная истина. Поэтому логически возможное совпадает с логически действительным.Ведь как логическая модальность «возможность» в логике столь же действительна, как и «действительность». Отсюда вытекает определение истинности как соответствия предложения возможной или актуальной действительности. Мало того, именно в двузначной логике возможное совпадает с необходимым, потому что логическое отрицание непротиворечивого (возможного) неуклонно ведет к логически противоречивому утверждению (невозможному) и мы получаем тем самым определение необходимого (3, с. 42 и 87). Соответственно случайное совпадает в самой логике с невозможным: внутри ее невозможного быть не может и оно исключается, а случайности факта в ней не выводимы.

Что же касается действительного мира, то в нем существуют случайности, однако в нем не может быть ничего невозможного. Но это не значит, что случайное в действительном мире совпадает с возможным. Во-первых, наш мир не возможен, но действителен. Во-вторых, не все возможное, то есть логически непротиворечивое, реализовано в эмпирической реальности как нечто необходимое или же в виде случайных фактов. В-третьих, по Лейбницу, можно даже сказать, что мир, если брать его в целостном виде, «случаен», ибо возможен какой-либо иной мир (и даже иные миры), иначе физически (фактически) устроенные, чем наш мир, хотя и подчиняющиеся тем же самым логическим законам (в том числе и «антимир», построенный на основе отрицания фактов нашего мира). Но тут же надо добавить, что неверно, будто фактические содержание и структура нашего мира «только» случайны с логической точки зрения: ведь, согласно Лейбницу, наш мир в целом необходим, но в особом, моральном смысле (из всех возможностей высшая творящая сила не могла бы избрать к реальному существованию какой-либо иной мир, менее полный и совершенный, ибо это было бы с моральной точки зрения недопустимо).

Таким образом, три поставленные выше вопроса получают у Лейбница не совсем ясный ответ. Действительное от логически возможного отличается наличием чего-то такого, что неопределимо и что испаряется в логике, но наличествует в реальном мире. Некоторые стороны действительности случайны (их фактическая структура присуща нашему миру, но могла бы не быть у иных миров или же могла бы не быть у нашего мира, если бы он стал «иным»), но в действительности реализованы и черты логически непротиворечивого (возможного и логически необходимого), а значит, в действительности есть нечто и от необходимости. Кроме того, в целом не случайно, но необходимо то, что реализован именно наш мир. Но большая ясность ответов и не могла быть достигнута на почве идеалистического рационализма иначе, как ценой полного разрыва с «упрямыми» фактами материальной действительности.

Само выделение Лейбницем «случайного» по чисто логическим основаниям неизбежно проводило грань между логическим ratio (основанием) и физическим causa (причиной), и «там, где не доказана логическая необходимость, может быть физическая» (4, с. 442). Физическая необходимость, не будучи необходимостью логической, попадает в рубрику логически случайного, но, спрашивается, откуда в нашем мире может взяться «случайное» в Лейбницевом смысле, если весь этот мир есть продукт перехода логически возможного в реально действительное? Далее мы увидим, что Лейбницу пришлось в конечном счете отвергнуть существование случайных фактов и постулировать опосредованное выведение того, что представляется нам эмпирически случайным, из логически необходимого. Это наложило глубокий отпечаток на его учение об истине и привело к феноменалистскому отождествлению вещи с конъюнкцией ее свойств (предикатов).

Методологическая роль законов логики

Но прежде выясним, какую методологическую роль в учении об истине играют, по Лейбницу, законы формальной логики. Мы уже видели, что закон противоречия выступает у Лейбница как средство построения схемы модальностей, из которой вытекают определенные характеристики мира. Соответственно этот закон действует и при построении характеристик истины.

Отрицание истины означает логическое противоречие, т. е. нарушение закона противоречия, обладающего онтологической и гносеологической силой. Поскольку отрицание истины невозможно, а истине присуща необходимость, то всякоеистинное суждение должно быть логически необходимым. Это условие не может быть полностью и безоговорочно выполнено тогда, когда содержание предиката добавляется к содержанию субъекта извне: ведь такое происхождение предиката не дает гарантии того, что при дальнейшем исследовании окажется, что он не противоречит субъекту. Указанное условие выполняется только тогда, когда предикат содержится в субъекте, иными словами, утверждение предиката логически непременно вытекает из субъекта (praedicatum inest subjecto). Таким образом, необходимо истинным, а значит, полной истиной будет такое предложение, которое аналитично.

Это положение разворачивается таким образом: (1) не только всякое конечное аналитическое предложение, но и предложение, которое посредством конечного числа преобразований сводимо к аналитическому, необходимо истинно; (2) и наоборот, всякое необходимое истинное предложение непременно является аналитическим (19, с. 440). Первая из этих двух формулировок основана на действии законов противоречия и тождества, ибо в полном аналитическом предложении S = P, то есть А=А,и это необходимо истинно потому, что А = Не-Аозначало бы ложь, поскольку А=Аутверждается соответствующим законом как истина. Следовательно, отрицание истинного предложения не только ложно, но и противоречиво. Вторая формулировка исходит из того, что содержание субъекта есть достаточное основание для утверждения предиката, если последний вытекает из субъекта. Впрочем, и первое положение опирается на закон достаточного основания, поскольку основывает истинность предложения на факте его аналитичности.

Лейбниц объединил формальнологические законы противоречия, тождества и исключенного третьегов один закон. Это произошло посредством двух этапов, на первом из которых были соединены воедино законы противоречия и тождества, в результате чего возник «принцип противоречия или тождества,т. е. положение о том, что суждение не может быть истинным и ложным одновременно, что, следовательно, Аесть Аи не может быть Не-А»(12, с. 40).

Таким образом, закон противоречия оказывается как бы другой стороной закона тождества. Уже в этой формулировке видно и онтологическое значение закона, или принципа, тождества и противоречия. Собственно гносеологически он может быть прочитан так: истинное предложение не может быть ложным, и оно только истинно, а ложное предложение не может быть истинным, и оно только ложно. Встречается у Лейбница и такая редакция: все, противоречащее себе, ложно, а все, противоречащее ложному, истинно. Второй этап включает в обобщенную формулировку также и закон исключенного третьего( Аесть либо А, либо Не-А, где «либо» есть сильная дизъюнкция). В результате получается следующее утверждение: «Всякое предложение одно из двух – либо истинно, либо ложно, а отрицание его соответственно либо ложно, либо истинно». Эти «либо» использованы Лейбницем так, что оказываются чрезвычайно емкими, а полученное утверждение разворачивается следующим образом: «(а) невозможно, чтобы предложение было и не истинно, и не ложно, (в) истинное предложение истинно, а ложное ложно, (с) предложение не может быть истинным и ложным одновременно, причем отрицание ложности есть истинность, а отрицание истинности есть „ложность“». В этой конъюнкции (в) соответствует закону тождества, (с) – закону противоречия, (а) – закону исключенного третьего (14, 7, S. 198–203; ср. 55, с. 400–402).

К этой логической «троице», играющей для метода роль еще одного принципа, должен быть добавлен четвертый закон, или принцип, – достаточного основания(principium rationis sufficientis), также имеющий у Лейбница как онтологическое, так и логическое (гносеологическое) значение. Всякая вещь имеет достаточное основание своего существования и изменения, также и в человеческой жизни «нельзя ничего изменять без оснований» (4, с. 459). Всякое утверждение или отрицание могут быть истинными или ложными только на определенном основании.

Методологическое значение законов логики у Лейбница велико, и оно определяется его рационализмом и характером остальных принципов его метода. Закон тождества непосредственно перерастает в принцип тождества неразличимых вещей, роль которого мы уже рассмотрели, а без закона противоречия ни этот принцип, ни принцип всеобщих различий не были бы действенными и определенными (ведь различное не тождественно). Закон исключенного третьего отнюдь не противоречит принципу непрерывных переходов, но косвенно указывает на наличие четкого отмежевания одной вещи от всех остальных, как бы качественно близкими к ней они ни были.

Что касается закона достаточного основания, то функции его в особенности значительны, поскольку под достаточным основанием следует понимать все условия (основания) бытия, совокупно взятые и действующие. Рационалистически широкое толкование этого закона нередко уводит в сторону спекулятивной телеологии от поисков конкретной детерминации того или иного события и явления; тем не менее Лейбниц определенно основывает на этом законе все остальные законы логики, и с его помощью он лишает бога свободы в его действиях и разрушает всевозможные схоластические фикции (12, с. 80), доказывает непреложность принципа тождества неразличимых вещей (12, с. 71–72) и всеобщего детерминизма.

Закон достаточного основания помог Лейбницу указать в духе рационалистического монизма путь к полному совмещению тезисов «каждое аналитическое предложение истинно» и «каждое истинное предложение аналитично», для чего потребовалось второй тезис объяснить тем, что первичные основания всех истин коренятся в некоем едином мировом разуме в качестве логических возможностей, или изначальных определений, что не следует, разумеется, понимать так, будто, по Лейбницу, всякое определение есть изначальная истина. И тогда можно будет признать, что «всякий предикат содержится (inest) в природе субъекта» (15, с. 147). Лейбниц приходит к выводу, что прав был Николай из Кузы, что модальность «случайное» значима только для конечного человеческого рассудка, имеющего деле с окружающими его единичными вещами, но не видящего их корней, бесконечно глубоко уходящих во всеобщее, между тем как на самом деле то, что фактически случайно с точки зрения относительной истины, в плане абсолютной истины оказывается необходимым.

Для того чтобы в принципе указать способ анализа, при посредстве которого относительное могло бы сомкнуться с абсолютным, следовало решить некоторые проблемы онтологии, в том числе проблему развития вещей и соотношения сущности и явления как в гносеологии, так и в онтологии. Кроме того, одного лишь закона достаточного основания для утверждения аналитического характера высказываний о случайном, то есть об эмпирических фактах, оказывается недостаточно. На помощь приходит принцип совершенства(principium melioris), требующий единства, полноты и достоверности знания, изгоняющий случайное и утверждающий необходимое. Но тем самым этот принцип, возводя случайное (и случайные истины) к необходимому (и необходимым истинам), обосновывает категорию «случайность». Последняя не сливается с «необходимостью», так как, по мысли Лейбница, опосредованное возведение ее к необходимости не растворяет ее все же в логической, геометрической или строго абсолютной «метафизической» необходимости. Почему? Всему причиной бесконечность,и Лейбниц с его замечательным диалектическим чутьем видит в ней источник как тайн и чудес континуума, так и происхождения свободы и случайности.

Л. Кутюра среди извлечений, сделанных им из рукописей Лейбница, приводит следующее: «Поистине есть два лабиринта в человеческом духе – один в том, что касается строения континуума, и другой в том, что относится к природе свободы, и оба они проистекают из одного и того же источника – бесконечности» (37, р. 210). Случайности фактов возводятся Лейбницем к «моральной необходимости» высшего разумного строя действительности, а точнее – к тому переходуот логически возможного к фактически действительному, который так трудно уловить, объяснить и обосновать в его конкретности и специфичности, но который отнюдь не происходит с фатальной неуклонностью (если бы он так происходил, то все логически возможное уже было бы действительным, не было бы ни развития, ни изменений, и фатализм Спинозовой субстанции заставил бы все окаменеть в неподвижной вневременной вечности).

Здесь принцип совершенства выступает в несколько новом свете. Если принцип достаточного основания просто-напросто требует, чтобы всякое, казалось бы, синтетическое знание было в своей основе аналитическим, то принцип совершенства указывает путь к различению способов, которым это достигается в случае необходимых или же случайных фактов и истин, и в конце концов препятствует полному отождествлению случайности с необходимостью, которое привело бы к фаталистическому, а значит, несовершенному миру. Поэтому Б. Рассел даже считает принцип полноты и совершенства всего лишь конкретизацией, уточнением и развитием принципа достаточного основания.

Есть резон и в том, чтобы рассматривать принцип достаточного основания либо как обобщение, либо как источник двух принципов – противоречия и совершенства, из которых первый утверждает истинность конечных аналитических суждений, а второй – истинность бесконечных [8]8
  При теологической трактовке принципа совершенства такую же трактовку приобретает и принцип достаточного основания.


[Закрыть]. При том и другом рассмотрении законы логики и принципы полноты и совершенства все же не совпадают ни по характеру, ни по своим последствиям. Первое обстоятельство очевидно, а второе связано с усилиями Лейбница избежать фатализма и указать хотя бы тенденцию, ведущую к обнаружению специфики случайности.

Связывая, как мы уже отметили, эту специфику со свойствами бесконечности, мыслитель приходит к понятию бесконечных цепочек логической (а значит, и онтологической) связи, которую человеческий ум, осуществляя анализ, никогда не сможет проследить до конца. Отсюда, с одной стороны, складывается предварительное понимание случайного как того, обоснование чего находится вне пределов человеческих познавательных возможностей. С другой стороны, Лейбниц формулирует принцип всеобщей связи(liaison universelle), который носит в своей основе логический характер: в чувственных явлениях эта связь не подлинна, а в субстанциональной сущности открывается мышлению, так что разные науки раскрываются друг через друга (4, с. 464). По Лейбницу, вещи не столько детерминируют друг друга, сколько как бы «сговариваются» друг с другом.

Наличие принципа всеобщей связи в системе метода Лейбница в некоторой мере было уже предрешено принципом непрерывности, то есть всеобщей упорядоченности. Проявления взаимосвязей Лейбниц видит всюду – ив единообразии изучаемой науками природы, и в единстве наук о ней, и в широком распространении аналогий (14, 3, S. 52), и в универсальности научных законов. Но сами взаимосвязи – это лишь явления, ибо в сущности вещей имеет место не взаимосвязь, но взаимосогласованность, выражаемая понятием изначальной, предустановленной гармонии. Взаимосогласованность – это нечто большее, чем совместимость вещей. Проявляясь во всевозможных аналогиях, она коренится в логическом единстве мира, и в этом смысле предустановленная гармония есть только следствие универсального действия законов тождества и противоречия. Кроме того, принцип всеобщей связи указывает на взаимосвязь всех принципов метода Лейбница.

Можно ли считать принцип всеобщей связи диалектическим по духу или же он метафизичен? Вопрос этот не прост, так как зависит не только от контекста философской системы, но и от обстановки в науке данного времени и характера эпохи вообще.

У Лейбница он играл в целом, безусловно, диалектическую роль, хотя и был связан с метафизическим и идеалистическим понятием предустановленной гармонии.

Уточнение понятия «случайность» привело Лейбница к затруднениям, ибо он не мог удовлетвориться гносеологическим его объяснением при посредстве потенциальной бесконечности. Он искал онтологическое обоснование с помощью бесконечности актуальной, которая коренилась бы в сущности вещей. То, что случайно, не имеет непосредственного обоснования в более глубоких сущностях. Следовательно, из собственных сущностей случайных вещей и событий их существование не вытекает. Откуда же оно вытекает? Ответить, что оно вытекает из глубинных изначальных сущностей через долгую цепочку обоснований (причинений), значит возвратиться к фатализму, подобно тому как это произошло у Спинозы. Лейбниц прибегает к иному ответу и ссылается на то, что высшая сила «свободно» избрала к существованию те вещи и факты, которые соответствуют максимальному совершенству мира. Опасность встать на путь фатализма заставила Лейбница сослаться на божественное всемогущество – обычный для философов и ученых XVII в. прием. Но это привело к мистификации случайности и обнажило парадоксы религиозной веры.

Мистификация же случайности заставила считать сам принцип совершенства «случайным» уже не в том смысле, что если бы мир был несовершенным, то это не повело бы к логическому противоречию, а в том, что этот принцип введен будто бы строго мотивированным, но «свободным решением» высшей силы, реализовавшей «случайную необходимость». Но здесь есть и отзвук Спинозовой «свободной необходимости», присущей бесконечной во всех отношениях субстанции: в бесконечности свобода и необходимость, необходимость и случайность, случайность и возможность, возможность и действительность совпадают. И мы увидим, что Лейбниц еще не раз столкнется с таким результатом, пытаясь стать арбитром в «соперничестве» между богом и логикой познания мира.