Текст книги "Готфрид Лейбниц"

Автор книги: Игорь Нарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

III. Сочинения

Научные труды, относящиеся к 60—70-м годам XVII в., были во многом проникнуты идеями механицистской философии, навеянными Гоббсом, к образу мыслей которого Лейбниц на всю жизнь сохранил глубокое уважение. В 1671 г. Лейбниц опубликовал работу под названием «Новая физическая гипотеза», где его собственные воззрения еще не отделились от картезианских; он разбирает понятия о конкретной и абстрактной материи и высказывается в том смысле, что движение – это способ существования материи (эта же мысль проводилась им в письмах к Ольденбургу в 1670–1671 гг.). Сохранилось адресованное Каркави письмо от 17 августа 1671 г., в котором Лейбниц перечисляет приемлемые для него положения учения Гоббса и физики Декарта. Лейбниц никогда не отказывался от своих симпатий к механистическому естествознанию, хотя, как и впоследствии «критический» Кант, ограничил область действия такового явлениями.

Но в диалоге «Пацидий и Филалет» (1676) он высказывает неудовлетворенность теми противоречиями, к которым приводит последовательное проведение картезианства в теории: понятие абстрактно-геометрического движения не может дать ничего, кроме тощей абстракции от реальной неисчерпаемости движений.

Возражения Лейбница против картезианских взглядов на природу высказывались им в духе концепции универсального динамизма, изложенной в послании к Г. Фабри (1676), а одновременно в духе спиритуалистского истолкования динамичности. Еще в 1668 г. философ набросал свое «Исповедание природы против атеистов», в котором еще сохранялись некоторые идеи картезианского механицизма, но теперь уже не они определяли картину мира. В письмах 1679 г. Лейбниц резко критикует картезианство. Динамическое и одновременно идеалистическое понимание субстанциальной сущности вещей нашло очень яркое выражение в работе «Об усовершенствовании первой философии и понятии субстанции» (1694), где мыслитель пытается решить проблему взаимодействия субстанций (14, 7, S. 468–471).

Среди философских произведений Лейбница следует выделить как весьма существенные несколько статей, которые были им написаны после 1685 г., т. е. в то время, когда его оригинальное учение уже сложилось, а именно: «Новая система природы и общения между субстанциями, а также о связи, существующей между душой и телом» (1693), «О природе в самой себе, или о природной силе и деятельности творений» (1698), «Начала природы и благодати, основанные на разуме» (1714). Все эти работы имеются в переводе на русский язык в «Избранных философских сочинениях» (3). Среди них статья «Новая система природы… (Systeme nouveau de la nature… 1695)» была первым публичным изложением Лейбницевой философии, и ей сопутствовала работа «Динамический очерк (Specimen dinamicum, 1695)», уточнявшая взгляды на физическую природу.

Главными изложениями философии Лейбница по праву считаются две книги: «Новые опыты о человеческом разуме (Nouveaux essais sur l'entendement humain)» и «Теодицея». Из них первая книга, написанная в 1703 г., была полемическим сочинением против «Опыта о человеческом разуме» Д. Локка, но уже в следующем году Локк умер, и Лейбниц не стал ее публиковать: отношения с английской общественностью у него и без того были испорчены. «Новые опыты…» увидели свет только в 1755 г., т. е. почти полвека спустя после смерти Лейбница, и они не могли оказать того влияния, на которое были рассчитаны. Ценность этой книги заключалась в том, что широкий диапазон сочинения Локка позволил Лейбницу дать не очень систематическое, но весьма содержательное изложение собственных воззрений по многим вопросам теории познания. Вторая книга, снабженная подзаголовком «Рассуждение о благости божией, свободе человеческой и начале зла», вышла в свет в 1710 г. и была единственным из его крупных произведений, опубликованным при жизни (большинство изданных им самим произведений– статьи 1686–1716 гг. на страницах лейпцигского журнала «Acta eruditorum» и парижского «Journal de savants»). «Теодицея» выросла из содержания бесед и переписки с прусской королевой Софией-Шарлоттой, в которых обсуждались, в частности, деизм Толанда и статья Пьера Бейля «Рорарий», трактовавшая проблему разума у животных. Свобода и необходимость в мышлении и поведении разумных существ, границы приложения их воли и диалектика добра и зла – вот те вопросы, рассмотрение которых в «Теодицее» делает это произведение не теологическим, а собственно философским.

Резюмирующий характер присущ также его поздним сочинениям: «Критика основоположений отца Мальбранша» (1711) и «Монадология» (1714).

Переписка Лейбница чрезвычайно обширна: он оставил после себя свыше 15 300 писем к тысяче адресатов на французском, немецком и латинском языках. Наибольший философский интерес представляют его письма монаху-янсенисту А. Арно, одному из авторов знаменитой «Логики Пор-Рояля» (1686–1690 гг.), картезианцу Б. де Вольдеру (1698–1706 гг.), теологу-иезуиту Б. де Боссу (1706–1716 гг.) и ньютонианцу С. Кларку (1715–1716 гг.). Не учитывая, например, писем Лейбница к Арно, нельзя в полной мере понять его учение о «хорошо обоснованных» явлениях, а не принимая во внимание переписки с де Вольдером, – его взгляды на динамизм субстанций. Вопросы толкования аристотелевской энтелехии и материи, непрерывности и дискретности обсуждались в переписке с де Боссом, а пространства и времени – в эпистолярной полемике с Кларком. Интересны послания английскому материалисту Д. Толанду, близкому другу Локка леди Мешэм и ученому ван Гельмонту, а также переписка с С. Фуше и Ремоном.

Особый цикл составляют сочинения Лейбница по логике, которые, к сожалению, пока в переводах на русский язык отсутствуют. Программа логических исследований была им набросана в статье «О комбинаторном искусстве (Dissertatio de arte combinatoria, 1666)», а понимание им характера логики как науки изложено в небольшой работе «Об определении и доказательстве». Но подлинное представление о величии Лейбница как логика дают не его прижизненные публикации, а различные наброски, фрагменты и заметки, долгие годы остававшиеся неразобранными и никому не известными. Часть из них была опубликована (см. 19). В Ганноверском архиве Лейбница хранится около 75 тысяч рукописей отдельных работ.

Вообще до сих пор не издано полного собрания сочинений Лейбница, хотя неполных только на европейских языках около сотни. Наиболее ценное из имеющихся избранных сочинений – это четырнадцатитомное издание К. Герхардта (1875–1890 гг.), включающее семь томов философских работ. В 1923 г. Берлинская академия наук начала публикацию всех трудов философа, рассчитанную на 40 томов, но приход к власти нацистов сильно ее затормозил. Ныне в ГДР и в ФРГ предприняты усилия к продолжению этого издания.

На русском языке из крупных работ изданы «Новые опыты о человеческом разуме» (4) и «Теодицея» (6). Кроме того, имеется сборник избранных статей (3). Усилиями проф. И. И. Ягодинского в Казани, а затем в Ростове-на-Дону были опубликованы некоторые ценные философские рукописи Лейбница (8—11). Отметим также публикацию Г. Г. Майоровым рукописи «О способе отличения феноменов реальных от воображаемых (De modo distinguendi phaenomena realia ab imaginariis)» (5). Необходимость в издании избранных произведений Г. Лейбница на русском языке, безусловно, назрела давно, и в настоящее время подготовка такого издания ведется.

Зарубежная литература о Лейбнице огромна. Она освещается в специальных библиографиях (см. 22, 23, 48, 49) и в журнале «Studia Leibnitiana», издаваемом с 1969 г. Лейбницеанским обществом в Ганновере, которое было основано в 1926 г.

IV. Теоретические предпосылки учения

Учение Лейбница – чрезвычайно многопланово, и верно оценить его можно, только проследив его аспекты по отдельности. Один из них – взаимодействие категорий единогои многого, переходящее в диалектику сущностии явления(23). Обсуждаемые в этой связи вопросы были обусловлены предшествовавшей традицией, с новой остротой поставлены успехами естествознания XVII в., а ответы на них вплетены Лейбницем в его собственные построения. Найти более точные решения он завещал будущему.

Историко-философские предпосылки его философии – это прежде всего те противоречия и трудности, которые обнаружились в двух других великих системах века – Декарта и Спинозы. Они переплетались с проблематикой, рожденной столкновением двух великих физических картин мира – картезианской и ньютонианской. Этим двум картинам Лейбниц противопоставил свою оригинальную, полную порыва и жизни, которая в далекой древности смутно была угадана Анаксагором, но только теперь впервые была представлена в наброске.

Лейбниц видел, что Спинозе не удалось преодолеть дуализм Декарта: раскол мира на две субстанции – телесно-протяженную и мысляще-духовную – сменился его раздвоением на классы модусов двух атрибутов – протяжения и мышления. А в то же время спинозовский субстанциональный монизм не оставлял места реальному многообразию модусов: да, они многообразны, но источник этого – в непонятном произволе или капризе самовыражения атрибутов, ибо для «монохроматической», по выражению Л. Фейербаха, субстанции Спинозы это многообразие не нужно и излишне. Подобное же произошло у Спинозы с понятием свободы: мудрая формула свободы как познанной необходимости оказалась стиснутой железными рамками субстанции, безжалостный фатализм подавил ее.

Значит, задача состояла в том, чтобы бесконечное многообразие действительности объяснить из содержания самой ее субстанциональной основы – единой, но в то же время многоразличной. Многообразие мира – не иллюзия, а реальное проявление структуры самой его сущности. Мало того, сущность не только выражает себя в множестве явлений, но разнообразна внутри собственного единства.

Лейбниц стремится заменить разрыв мира на две субстанции или на два атрибута разграничением его сущности и явления, что, с одной стороны, не повреждало бы живую ткань глубинного единства мира и, с другой – объясняло бы, каким образом плюрализм явлений вырастает из монизма сущностей. Проблема соотношения сущностии явлениябыла унаследована от Лейбница Кантом и через него немецким идеализмом первой трети XIX в., а решение ее Лейбницем, состоявшее в том, что сам сущностный мир множествен, оставаясь в то же время единым и потому образуя бесконечную систему, по своему диалектическому глубокомыслию превосходило многие решения, выдвинутые впоследствии. Оно позволило несколько иначе подойти и к проблеме свободы.

Декартова картина мира также вызвала у Лейбница неудовлетворенность. Если Лейбниц был согласен с Декартом, что мир не содержит в себе «перерывов» в виде Ньютоновой пустоты, то он не мог принять взаиморазобщенность материи и духа, свойственную физике и метафизике Декарта: там, где, по Декарту, господствует телесная субстанция, налицо пассивные протяжения и нет места для внутренней, а тем более духовной активности; там же, где Декарт постулировал мыслящую субстанцию, дух оказывается в самоизоляции и в нем нет ступеней развития от бессознательного ко все более сознательному.

В философии Декарта Лейбниц подметил также непоследовательности, которые открывали путь к преодолению узкомеханистического горизонта Декартовой физики, начатому, но не завершенному Ньютоном. Декартовы силы инерции взломали монотонность мира «бессильных» протяжений, и уже Декарт видел в объяснении источника плотности и сопротивляемости тел проблему серьезную и фундаментальную, которую геометрией мира не разрешить. Но это значит, что физику неверно сводить только к геометрии, и Декарт был неправ, считая протяженность сущностью материальной субстанции. Протяженность не может быть субстанцией, так как не в состоянии объяснить ни сопротивления тел, ни их структуры и динамики, и даже принимаемое Декартом разнообразие размеров частиц оказывается беспричинным. К этому Лейбниц добавил типично рационалистические аргументы в духе своего века: протяженность не может быть субстанциальной уже потому, что всякая субстанция «проста», то есть неделима и в логическом и в реальном смыслах, а протяженность логически разлагается на непрерывность, множественность и сосуществование, чему соответствует ее сложность в геометрическом смысле.

Итак, в философской картине мира должны найти себе подобающее место не только пространственные протяжения, но и силы, пронизывающие ткань Вселенной в физической картине мира. Роль, отводимая силам Ньютоном, недостаточна, и она нуждается в философском обосновании и развитии. Декарт не дал его вообще, а Спиноза обосновал нечто противоположное – не активность модусов, а их пассивную зависимость от неизменной субстанции.

В противоположность Декарту и Спинозе Лейбниц определяет место сил не в явлениях мира, но в самой его сущности. Они заполняют ее всю, они и есть сама сущность. В явлениях силы обнаруживают свои действия, но здесь видимы не сами силы, но последствия их активности; в области сущностей эта активность кипит беспрестанно, но она невидима, так как «прикрыта» чувственными явлениями. Поскольку силы не чувственны, то они – и здесь Лейбниц заключает уже ошибочно – не материальны. Но в то же время они сплошь и рядом бессознательны, то есть еще необладают сознанием. Так они соединяют в себе то, что было разъединено Декартом, – духовность и бессознательность.

Но еще более важно, что Лейбницем восстанавливается единство мира и притом сразу как бы в двух измерениях:с одной стороны, в отношении сущности, поскольку ее составляет сонм сил, которые одновременно все различны в своей индивидуальности и все однородны в своей невещественности, а с другой стороны, в соотношении сфер сущностей и явлений, поскольку обе сферы соединены друг с другом так, как соединены причины с их действиями, следствиями, проявлениями. В области явлений единство их сказывается опосредованным образом, сами по себе они разнообразны и разнокачественны.

В рассуждениях Лейбница, где он отождествляет понятия «не-материя», «невещественность» и «духовность», типичная ошибка идеалиста, имеющего дело только с метафизическим понятием материи. Аналогичную ошибку мы обнаруживаем и в идущем еще от античности отождествлении сил и процессов жизни (отсюда «живая сила»), откуда возникала ложная цепочка тождеств: субстанция – сила – жизнь – дух. Акцент на безграничную индивидуализацию вещей и процессов порой приводит Лейбница на грань номинализма (см., напр., 3, с. 71; 4, с. 240, 254, 283), хотя он снова и снова отходит от этой упрощенной позиции, столь характерной для многих ученых XVII–XVIII вв. Зато Лейбниц в отличие от Спинозы поднял значение индивидуального объекта в философии на непревзойденную высоту.

В итоге вырисовывается такая картина мира: сущности просты, то есть неделимы, а значит, непротяженны; явления сложны, делимы, протяженны. Сущности – это энергия как сублимация духа и дух как источник и высшее развитие энергии; явления – это чувственные обнаружения духовной энергии и то, что в чувственности выступает под именем материальных, геометрических, кинематических и физико-динамических характеристик. Всякий дух есть сила, а всякая сила есть субстанция. Поэтому, сколько сил, столько существует и субстанций и по меньшей мере столько же и их проявлений вовне.

В этой философии мир оказывается именно системой субстанций-сил, ибо единство и неисчерпаемое многообразие сущностей и явлений может обрести свой синтез только в понятиях всепронизывающей организованности, упорядоченной структурности. Сил-субстанций как центров сосредоточения колоссальных энергий бесконечно много, ибо ограниченность их количества, а тем более единственность не могли бы обеспечить безграничной неисчерпаемости явлений и преодоления «всемирной тюрьмы» фатализма. Абсолютная противоположность субстанций-сил друг другу разрушила бы единство мира и возвратила философию вспять, к дуализму Декарта. Выход из положения в том, чтобы найти такую характеристику и структуру отношений между субстанциями, которые объясняли бы поразительную взаимосогласованность и упорядоченность их действий, о чем свидетельствуют косвенно все специальные науки о природе, обществе и мышлении.

Необходимо охарактеризовать и высший принцип единства мира, превращающий какафонию независимых друг от друга субстанций в стройный, гармоничный хор. Лейбниц стал искать решение этих проблем в представлении об изначальной, то есть предустановленной, гармонии мира и понятии бога, завершающем собой восходящий ряд субстанций.

Оригинальная философская система Лейбница сложилась не сразу. Лейбниц писал, что он «в молодости… тоже увлекался воззрением о пустоте и атомах» (12, с. 59). Его зрелая система образовалась в итоге эволюции от механицизма Т. Гоббса, физики Р. Декарта и атомистики П. Гассенди к объективному идеализму. При этом Декартов рационализм был не только сохранен и развит, но и преобразован: Лейбницев панлогизм, сохраняя свойственное Декарту недоверие к индукции, признавал в то же время необходимость вероятностных и вообще приближенных методов исследования и был сращен с динамическим миропониманием, в котором были своеобразно переплавлены «силы» Ньютона и вообще все завоевания геометризованной механики XVII столетия.

Мотив великого синтеза проникает всю систему Лейбница. За полтора столетия до Гегеля он рассматривал историю прошлой философии не как скопление ошибок и заблуждений, но как источник великих уроков и догадок. Другим учителем для новой системы была современная ему наука: ее открытия стояли у колыбели монадологии Лейбница.

V. Метод

Различие и тождество

Самое живое и непреходящее в философии Лейбница – его метод, по достоинству еще мало оцененный, проникнутый замечательными идеями. То глубокое уважение к Лейбницу как философу и ученому, которое питали Маркс, Энгельс и Ленин, связано прежде всего с диалектической душой его метода. Плодотворное применение этого метода в естествознании и математике, неоднократно продемонстрированное великим просветителем, в лучшую сторону отличает его от Гегеля, для которого естественнонаучные и математические результаты были лишь примерами «всесилия» философской спекуляции и к тому же примерами низшего сорта. Гегель истолковывал их в виде рассудочных фактов, параллельных «разумной» конструкции и в лучшем случае несущих на себе приметы неполноценной диалектики «конечного», но не способных возвыситься до полноты диалектики духовного абсолюта. Действенностью своего метода Лейбниц был обязан не только своему таланту ученого-исследователя, но прежде всего тому счастливому обстоятельству, что он был чрезвычайно близок к верному решению вопроса о соотношении формальной логики и диалектики в познании, без чего последняя не может стать эффективным оружием экспериментальной деятельности и ее теоретического осмысления.

Общей методологической основой учения немецкого просветителя был рационализм(4, с. 420). Это привело к тому, что принципы метода познания стали у философа и принципами построения онтологической системы, а законы формальной логики приобрели как общеметодологическое, так и онтологическое значение. Для большинства рационалистов XVII в. истина непременно абсолютна, полна, вечна и неизменна, она всеобща, безусловна и обязательна. Не во всех моментах разделяя это типичное для своих современников-рационалистов убеждение, извращающее и упрощающее действительный факт единства мира, Лейбниц, однако, целиком был согласен с ними (например, со Спинозой) в том, что реальные связи и отношения мира по структуре тождественны связям логическим, а причины – рациональным и умопостигаемым основаниям. Поэтому субстанция может иметь только такие свойства, которые логически вытекают из ее сущности (природы), и законы мира сводятся к законам логики, выводимым философом из глубин собственного сознания. Правда, Лейбниц воздержался от абсолютной трактовки данного тождества: он не считал, что все логические связи и отношения тем самым оказываются реальными в смысле предметного существования (на этом основано различение, проводимое им между существующим и возможными мирами). Лейбниц не отрицает того, что вероятное знание есть знание. Но как бы то ни было, рационалистические взгляды позволили ему уповать на полную онтологическую силу принципов развитого им метода.

В качестве основных принципов метода Лейбница можно выделить следующие четыре: 1) всеобщих различий, 2) тождественности неразличимых вещей, 3) всеобщей непрерывности, 4) монадной дискретности. С этими принципами, смысл которых мы раскроем ниже, сочетаются законы логики и положения, которые не являются специфическими для учения Лейбница, но свойственны всей прогрессивной философской традиции. Таковы принцип причинности, а также собственно онтологические положения его системы, как-то: принципы телеологии, всеобщего совершенства и стремления к его увеличению и другие. В результате возникает довольно сложная картина строения метода Лейбница. Не случайно вопрос о внутренней его структуре в историко-философской литературе вырос в целую проблему, так что нам не раз придется обсуждать варианты связей между его отдельными звеньями.

Принцип всеобщих различийможно считать исходным для онтологии Лейбница, велика его роль и в познании. Философ не был согласен ни с атомистической картиной мира, с ее монотонным монизмом качественно однородных частиц, ни с примитивными решениями идеалистического монизма. Он считался с фактом неисчерпаемого многообразия чувственно наблюдаемых явлений и усматривал в построениях Платона и Аристотеля, где ни одна «идея» или «форма» не повторяет какую-либо другую, нечто близкое собственному пониманию. Все существующее в мире неповторимо, любая вещь и процесс отличаются от всего прочего, уникальны.

Согласно принципу различия, не существует двух вещей, которые, оставаясь разными вещами, были бы совершенно одинаковыми во всех прочих отношениях и отличались бы друг от друга только своим номером, скажем, n и n + 1. «Решительно нигде не бывает совершенного сходства(это – подчеркивает Лейбниц – одно из новых и важнейших моих положений)» (3, с. 164). Не бывает двух одинаковых капель воды, двух одинаковых листьев на дереве, одинаковых человеческих душ и т. д. (см. 12, с. 54). Различия в способе возникновения и в истории изменения и развития вещей приводят и к различному их внутреннему состоянию, ибо их прошлое присутствует «внутри» их настоящего и его забыть, стереть нельзя. Поэтому как бы ни были они одинаковы по форме, размерам и материалу, они не тождественны и не могут быть таковыми. Они могут быть совершенно одинаковыми по качеству и количеству составляющих его частиц и структуре, но на них несмываемая печать прошлого, то есть различного их происхождения. Даже отдельная вещь претерпевает изменения и не тождественна самой себе, какой она была прежде. Лейбниц приводит пример: как бы ни были похожи друг на друга корабль Тезея до и после его постепенного обновления, это не один и тот же корабль.

Возникает вопрос, влияет ли на решение проблемы о нетождественности вещей разное их расположение в поле пространства и потоке времени? Нумерическое разнообразие обусловливается пространственными различиями, и коль скоро Лейбниц считает, что одно только нумерическое различие само по себе бессильно, то пространственные признаки оказываются, с его точки зрения, несущественными. Что касается различий во временных состояниях, то вещь во время m + n есть та же вещь, что и во время m, но она претерпела некоторые изменения, а значит, прежней вещи все-таки уже не тождественна. Она могла бы быть буквально той же самой вещью во всех отношениях, кроме временного, только если бы оставалась абсолютно неизменной. И поскольку Лейбниц отвергает возможность таких случаев, его принцип всеобщих различий необходимо предполагает всеобщую изменчивость.

Итак, что же, собственно, утверждал Лейбниц, формулируя принцип всеобщих различий? Не только то, что многообразие явлений – это эмпирический факт. Многообразность и многоразличность свойственны не только явлениям, но и сущностям,причем именно в характере сущностей коренится источник разнообразия явлений. Что отрицал он, выдвигая этот принцип? Строгую, буквальную повторяемостьвещей, сосуществующих с одной и той же вещью в разные моменты ее бытия, или жизни. Нет буквальной повторяемости и у сочетаний вещей, у ситуаций и процессов.

Если условно расположить все вещи, существующие в мире, на некоторой прямой линии так, чтобы только различные вещи занимали на ней различные места, то этот принцип утверждает, что все вещи занимают на этой линии отличное друг от друга положение.

Но ведь легко представить, что все-таки могли бы существовать совершенно одинаковые вещи (например, два круга с одним и тем же по длине радиусом), расположенные, однако, не в одном и том же месте, а потому не совпадающие? Это, казалось бы, означает нарушение указанного принципа, и отвергнуть такую ситуацию ссылкой, например, на то, что никогда невозможно абсолютно точно очертить окружность, было бы нельзя по известной нам причине: Лейбниц – рационалист, и поскольку это так, то для него логические (математические) связи должны быть равноценны реальным, причем последние оказываются даже экстраполяцией первых. Однако для Лейбница пространственно-временные и сущностно-логические связи не равноценны. И предложенная ситуация была бы, по Лейбницу, логически невозможной, что как раз важно для утверждения всеобщности принципа различия. Во-первых, чисто нумерические различия принципиально несущественны и не дают возможности различать вещи сообразно их сущностям: круг с некоторым определенным радиусом в его «чисто» геометрическом виде существует только в мышлении, т. е. в своеобразном логическом пространстве, для которого «раннее» и «позднее» не имеют значения. Различия же в пространственном положении неизбежно оказываются более чем только номинально-нумерическими, так как означают появление не одинаковых для обоих кругов качественных соотношений с близлежащими точками, плоскостями и т. д.

Во-вторых, к тому же результату, то есть к утверждению всеобщих различий, приводит и прямо противоположное (логически возможное) допущение. В самом деле, если считать, что нумерические различия существенны, то они уже не будут только нумерическими различиями, и следует признать, что они так или иначе коренятся в сущностях вещей, то есть означают их различия по сущности.

Эти две противоположные друг другу точки зрения снимаются третьей, объединяющей их воедино: нумерические различия суть явления ( проявления), обусловленные различиями в истории и судьбах сущностей. Значит, по одним лишь нумерическим характеристикам (порядку, номеру, очереди возникновения, особенности пространственного расположения) вещи не бывают никогда различными: они различаются всегда больше, чем лишь нумерически. Поэтому нельзя согласиться с И. Кантом, когда он упрекает Лейбница в том, что его положение о тождестве и различии – это не закон природы, а всего лишь правило для сравнения понятий, не учитывающее того, что разные места в пространстве могут занимать совершенно будто бы одинаковые вещи (53, 3, с. 316, 322). Что касается ссылки Канта на правило для понятия, то для Лейбница одним и тем же основным законам (принципам) его метода подчиняются как понятия, так и реальные объекты.

Итак, «сущность тождества и различия заключается не во времени и месте…» (4, с. 202). Все вещи и процессы различны, потому что их существенныесвойства не одинаковы. Это позволяет вскрыть особенности воззрения Лейбница на тождество и свидетельствует о глубине его подхода к выработке метода: ведь номинальные различия во времени, например, им не берутся в расчет как раз тогда, когда он имеет дело с грубым ньютоновским пониманием времени как находящегося будто бы «вне» изменения и развития самих вещей.

Принцип всеобщих различийуказывает на качественное многообразие мира. Действительность, которая, говоря словами Маркса, в учении Ф. Бэкона «улыбается своим поэтически-чувственным блеском всему человеку» (1, 2, с. 143), была открыта этой своей диалектической стороной и Лейбницу. Его тезис: «Две индивидуальные вещи не могут быть совершенно тождественными» (4, с. 53) – находит в наши дни широкую поддержку в науке. «Нет двух подобных частиц, так как они подобны лишь постольку, поскольку мы их выхватываем в процессе анализа из бесконечного множества параметров, в настоящее время скрытых от нас», – пишет, например, физик П. Вижье (50, с. 103). Находясь в разных связях и отношениях, любые две однородные микрочастицы в силу этого оказываются неодинаковыми. Тем более бесспорна индивидуализация в сложных системах, в особенности в явлениях жизни и социальных отношений. Никогда не бывает двух тождественных живых клеток, что хорошо показывает электронный микроскоп. Даже у вирусных молекул имеются индивидуальные различия в неодинаковой способности их к мутации, обусловленной их индивидуальной генетической информацией.

Иногда Лейбниц доводит применение своего принципа до номинализма: он советует читателям «решиться отбросить абстрактные вещи и пользоваться только конкретными терминами, не допуская в научных доказательствах никаких других слов, кроме терминов, означающих субстанциальные субъекты» (4, с. 192). Из того положения, что все индивидуально, философ склонен сделать вывод, что не существует ничего, кроме индивидуальностей, и в физике он отчасти и по этой причине отрицает гравитацию, ибо она была бы неким всеобщим свойством, а универсалии означают лишь приблизительное сходство между вещами, позволяющее сравнивать их друг с другом (эти заявления Лейбница оказали впоследствии большое влияние на позднего Ф. Брентано и Т. Котарбиньского). И все же сам Лейбниц возражал против крайностей номинализма (4, с. 284).

Диалектический характер принципа всеобщих различийвыпукло обнаруживается при взаимодействии его с другими принципами системы Лейбница, с ним, казалось бы, несовместимыми. Заметим, что впоследствии Кант, видимо, не без влияния со стороны лейбницеанских построений намечал аналогичные соединения противоположных принципов «однородности» и «спецификации» (53, 3, с. 562–563).

Принцип всеобщих различий подкрепляется и развивается противоположным ему по акценту «принципом тождества[ вещей] неразличимых(principium identitatis indiscernibilium)». Согласно этому принципу, две вещи, у которых все свойства первой присущи второй, а все свойства второй присущи первой, тождественны абсолютно, т. е. представляют собой одну и ту же вещь. Они неразличимы потому, что они суть одно и то же. Как указывает Лейбниц, «полагать две вещи неразличимыми – означает полагать одну и ту же вещь под двумя именами» (12, с. 54). Вещей, у которых тождественны все свойства, не существует, ибо бывает только самотождественность. Здесь мы получаем еще одну характеристику того гипотетически сконструированного ряда всех вещей, о котором выше шла речь. Если бы такой ряд удалось построить, то всякое отдельное место в нем было бы занято непременно только одной-единственной вещью.