Текст книги "Социализм как явление мировой истории"
Автор книги: Игорь Шафаревич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
«Долой и духовное угнетение, насилие наукою, обманом, лжеубеждением!»
«Долой науку – духовное государство и ее логическую власть и армию, логическое насилие…»
(130, с. 144).
«Он (анархист – авт.) первым делом объявляет террор науке»
(130,с.137).
Вся книга посвящена сопоставлению и разоблачению двух суеверий – религии и науки. Так, авторы считают партию – церковью науки (с. 142), университет – ее синагогой (с. 202), философа – юродивым интеллекта (с. 194).
«История культуры – это история нашего суеверия»
(130, с. 226).
«История культуры однажды исполнила свою высокопочтенную роль могилыцицы религии, служа ей и гробницей. Она должна будет это исполнить и по отношению к науке. После краха науки, после разочарования в ней как в истине, после ее угашения как „цивилизации“ она должна стать „культурой“, отправиться на покой в архив человеческого суеверия»
(130, с. 226–227).
Вот их идеал:
«Так ныне истинный анархист, пананархист, перерастает свой мелкоотрицательный анархизм и, отрицая науку и социальную науку, он тем самым отрицает и свои собственные божки, свои аскетические мелкие идеалики, заменяя их одним большим разрушительно-отрицательным стремлением и разрушительно-отрицательно истиной, лежащей в самой основе его иннатуризма-афизизма, противонаучности»
(130, с. 137).
Ссылаясь на марксизм, к еще дальше идущим выводам приходит Э. Энчмен в своей «Теории новой биологии» (131). Его работа, по духу очень напоминающая Фурье, содержит грандиозный план биологического перерождения людей путем изменения структуры их сознания через серию «органических катаклизмов».
«Революционно-Научный Совет Мировой Коммуны осуществит органические катаклизмы и в массах восставших и, последовательно, средствами насилия в консервативных организмах недавних угнетателей и их приспешников…»
(131, с. 43).
В результате этих катаклизмов в сознании людей исчезают почти все понятия:
«полностью гибнут все теории логики, теории познания, научной методологии, все вообще теории социальные и социологические, фигурирующие еще под именем гуманитарных, все вообще старобиологические теории и т. д. и т. д.»
и заменяются всего пятнадцатью понятиями (автор называет их «анализаторами»). Дальше он рассказывает,
«как прошлое человечество, расчлененное на тысячи групп различно реагирующих людей, – групп больше и меньше „образованных“ и „культурных“ и совсем „необразованных и некультурных“, – при коммунистическом хозяйстве объединится, совершенно уравнится проникновением во все человеческие организмы нового, одного и того же сочетания 15 анализаторов… как эпоха коммунизма будет рассматриваться коммунистическим человечеством не по современной художественной формуле: „с каждого по его способностям, каждому по его потребностям“, а как эпоха полного уравнения всех человеческих организмов в напряжении „непрерывной радости“… как коммунистическое хозяйство будет основано на системе „физиологических паспортов“ для всех человеческих организмов…как такой „физиологический паспорт“ будет служить для организма, выражаясь современным языком, „карточкой“* одновременно и на труд и на потребление, в широком смысле этих слов…»
(131, с. 34).
Бухарин посвятил критике «энчменизма» статью в сборнике «Атака». Другой автор, также нападавший на Энчмена, объясняет это так:
«Разумеется, Энчмен не заслуживал бы внимания, если бы энч менизм не собрал вокруг себя части учащейся молодежи».
«Одно время среди нашей учащейся и, в частности, партийной молодежи получило довольно значительное распространение ученье некоего Эммануила Энчмена»
(132, с. 19).
Если в отношении всей культуры подобные призывы были эпизодическими, то в отношении искусства и философии они составляли систему. Одно из самых влиятельных течений – «ЛЕФ»
(«Левый фронт искусств») прокламировало превращение искусства в отрасль материального производства. Виднейший теоретик этого направления Б. Арватов писал:
«…цель лефов превратить все искусство в строительство материальной культуры общества в тесном контакте с инженерией»,
(133,с.90).
«Базируясь на общей со всеми прочими областями жизни технике, художник проникается идеей целесообразности, будет обрабатывать материал не в угоду субъективным вкусам, а согласно объективным задачам производства»
(133, с. 100).
«При такой структуре художественного труда, отдельные художники становятся сотрудниками инженеров, ученых, администраторов, организуя общий продукт, руководствуясь не личными побуждениями, а объективными потребностями общественного производства, выполняя задания класса в лице его организационных центров»
(133, с. 104).
В итоге видится такой результат:
«Согласно предыдущему, можно утверждать, что в организованном, целостном социалистическом строе изобразительное искусство как особая специальная профессия отомрет»
(133, с. 129).
В духе той же тенденции враждебно воспринималось отражение в литературе человеческой личности, «психологизм» стандартно считался «буржуазным». Вот несколько типичных суждений (по статье 134). О. Брик в статье «Разгром Фадеева»:
«Нужно поставить перед литературой задачу: давать не людей, а дело, заинтересованность не людьми, а делами. Мы ценим человека не по тому, что он переживает, а по той роли, которую он играет в нашем деле. Поэтому интерес к делу для нас основной, а интерес к человеку – производный»
(134, с. 79).
Б. Кушнир в статье «Причины отставания»:
«При всех трансформациях лозунг „живого человека“ всегда сохранял неизменной свою классовую сущность». «Согласно этому учению, автор должен не только продумать психологию и систему своих персонажей, но и поставить себя на место каждого из них, как бы в них „перевоплотиться“. Дело это, очевидно, тяжелое, длительное и очень вредное. Такое перевоплощение в природу своих персонажей едва ли может содействовать обострению классовой бдительности и классовой зоркости автора. Персонажи-то ведь разные бывают. Попадаются среди них и прямые враги рабочего класса»
(134, с. 85).
И. Нусинов:
«Чем писатель был правее, тем больше у него было стремления психологизировать явления»
(134, с. 88).
И. Альтман в статье «Из биографии живого человека»:
«…разоблачить до конца оппортунистическое содержание лозунгов психологизма, „живого человека“, мешающих решительному и победоносному продвижению вперед пролетарской литературы»
(134, с. 91).
Отрицательное отношение к философии поддерживалось сверх того ссылками на классиков марксизма. Так, еще Каутский писал:
«Маркс не провозгласил никакой философии, а конец всякой философии»
(135, с. 452).
У нас взгляд на философию как на «продукт буржуазии», «полурелигию», «интеллектуальный атавизм» развивали С. Минин, в частности, в статье «Философию за борт»
(136), и П. П. Блонский (137).
д) Религия
Судьба религии в те годы пестрит чертами, не имеющими параллелей ни в нашей, ни в мировой истории. Изучение этой стороны жизни, безусловно, пролило бы свет на многие, еще не ясные аспекты эпохи военного коммунизма. Здесь очень нужны систематические исследования.
Тогда была предпринята самая решительная попытка полного уничтожения Русской Православной Церкви (в связи с так называемой «кампанией по изъятию церковных ценностей»). В то время собирались суды над Богом, и Он приговаривался к смерти всеобщим голосованием. На Пасху организовывались демонстрации с кощунственными изображениями и лозунгами…
Этот крайне фрагментарный обзор «военного коммунизма» все же дает, быть может, некоторое представление о том интересном времени. Мы встречаем там цельную систему взглядов и государственных мероприятий, гораздо более радикальных, чем можно обнаружить в любом известном нам социалистическом государстве.
Если это и самый яркий, то все же не единственный пример подъема радикальных тенденций в социалистическом государстве.
Только продолжающийся голод и разруха в условиях «капиталистического окружения» заставили отказаться от этой системы. Новая экономическая политика была отступлением, и нельзя не поверить искренности тогдашних заявлений о том, что это отступление планировалось как временное. Оно и оказалось временным. Сталин издал закон, угрожающий тюремным заключением рабочим и служащим за неявку и даже за опоздание на работу: они были «милитаризованы». В последние годы жизни Сталина все большая часть науки и техники реорганизовывалась в форме «шарашек» – министерство безопасности владело многочисленными заводами, научными институтами. В уме Сталина вставало видение еще более коренных изменений жизни.
В написанном в последний год его жизни произведении «Экономические проблемы социализма» Сталин высказывает мысль, что товарное производство и деньги противоречат тенденциям социалистического государства. Он считал также, что и собранные в колхозы крестьяне не достаточно зависимы от государства. Сталин видел это, например, в том, что колхозы владеют семенами, а свою продукцию продают государству (хотя бы и в установленном им размере и по назначенным им ценам).
«Но было бы непростительной слепотой не видеть, что эти явления вместе с тем теперь уже начинают тормозить мощное развитие наших производительных сил, поскольку они создают препятствия для полного охвата всего народного хозяйства, особенно сельского хозяйства, государственным планированием»
(138, с. 68).
Он предлагает новую систему организации хозяйства, при которой торговля была бы заменена «системой продуктообмена», а вся экономическая жизнь еще больше поставлена под контроль государства.
«Но вводить ее нужно неуклонно, без колебаний, шаг за шагом сокращая сферу действия товарного обращения и расширяя сферу действия продуктообмена»
(138, с. 94).
Эта программа тоже не могла быть осуществлена по чисто практическим соображениям: она грозила, в частности, слишком большим отставанием от США.
В качестве еще одного примера можно указать на политику «Большого скачка» в Китае в конце 50-х годов, когда был прокламирован переход к коммунизму за 3–5 лет:
«Три года упорного труда и 10.000 лет счастья!»
«Народные коммуны» охватили за несколько месяцев 1958 года всю деревню. Коммуны вводились и в городах, по плану они должны были стать основной формой организации сельского хозяйства, промышленности, управления, школы, армии. Создавались милитаризованное трудовые армии. На работу ходили строем. Обобществлялся быт: в коммуне объединялся инвентарь, домашняя обстановка и т. д…, вводилось бесплатное нормированное снабжение.
Ту же картину мы видим в отношении социалистических государств к религии. Все они в принципе враждебны религии, но возможности для проявления этой враждебности различны. Итальянский фашизм начал с конфликта с католической церковью, но вынужден был пойти на конкордат и воздержаться от серьезных притеснений религии. И в других отношениях это было самое слабое социалистическое государство нашего века, которое обладало наименьшими возможностями для осуществления своих социалистических тенденций. Китай же, например, мог позволить себе вообще поставить христианскую религию вне закона. Между этими крайностями находится целый спектр различных подходов социалистических государств к религии – все в основе враждебные, но лишь настолько жесткие, насколько это может допустить конкретное государство.
Уничтожение семьи или общность жен не были осуществлены ни в одном из известных нам социалистических государств, но зачатки таких тенденций, намеки на них можно обнаружить. Например, в национал-социалистической Германии существовало движение за создание расово-полноценных внебрачных детей. Основанная Гиммлером организация «Лебенсборн» подбирала незамужним женщинам арийских производителей. Официально инспирировались идеи о желательности института побочных жен для расово высокоценных мужчин. Например, жена Бормана пропагандировала эти идеи и сама санкционировала наличие побочной жены у своего мужа.
Во всех приведенных здесь примерах эти начинания не получили развития по вполне конкретным внешним причинам, которые каждый раз можно указать, – но не из-за идеологической непоследовательности. По-видимому, для совершения этих преобразований жизни необходим определенный уровень возбуждения, мобилизации какого-то вида духовной энергии, а возможность этого, в свою очередь, зависит от глубины кризиса, через который в данный момент проходит человечество. В частности, разрушение традиционной семьи и государственный контроль над семейными отношениями, которые мы в начале этого параграфа привели как пример черты, специфичной лишь для учений хилиастического социализма, может оказаться вполне реальным в условиях надвигающегося кризиса перенаселения. (Так полагает, например, А. Тойнби. См. его книгу – 139).
Нам представляется, таким образом, что невозможно указать принципиальную границу, отделяющую учения хилиастического социализма от практики социалистических государств. Разница между ними заключается в том, что в первом случае мы имеем четко сформулированный идеал, во втором же – ряд разбросанных по истории вариантов, в которых можно лишь пытаться подметить некоторую тенденцию. Но эта тенденция в пределе, в качестве идеальной цели, указывает на тот же идеал, который провозглашают социалистические учения.
Зато можно обнаружить вполне определенные различия в том, как хилиастический и государственный социализм реализуются во времени. Прежде всего мы встречаемся с государствами социалистического типа на тысячелетия раньше, чем с развернутым социалистическим учением. Во-вторых, социалистические государства возникают в истории в двух совершенно различных ситуациях: на примитивной культурной базе, в самом начале государственного периода истории (в Средиземноморье – в III–II тысячелетиях до Р. Х.), – и на базе индустриального общества, в XX в. после Р. Х. Развитие же социалистических учений происходит как раз в промежутке между этими двумя эпохами. Наконец, и в хилиастическом социализме можно различить две тенденции: одна порождает академические, кабинетные системы, разработанные планы будущего общества, другая же – призывы к разрушению окружающего мира, идеи «освобождения», мщения и власти избранных. И обе эти тенденции тоже проявляются в разные эпохи. Началом первого течения, безусловно, является «Государство» Платона: под его очевидным влиянием находятся Мор, Кампанелла, Дешан; и даже Маркузе, привлекая для иллюстрации своей концепции мифы о Нарциссе и Орфее, явно пытается подражать Платону. Второе течение складывается в Средние века, в еретических сектах. Но если проследить историю этих сект, то все они (и катары, и братья свободного духа) ведут к гностическим сектам первых веков после Р. Х., причем там можно обнаружить, правда, еще в очень неразвитом виде, основные черты, которые позже проявятся в социалистических учениях.
Прежде всего обратим внимание на то, что социалистические учения возникли тысячелетиями позже социалистических государств. Это заставляет обратить привычную аксиому социалистической идеологии: учения хилиастического социализма не могут рассматриваться как предсказание (научное, мистическое или рационалистическое) будущего общественного строя, они гораздо больше похожи на реакцию, стремление вернуть человечество в более примитивное, архаическое состояние.
Однако это и не простая реакция, стремящаяся лишь восстановить то, что уже было: учения хилиастического социализма далеко выходят за рамки практики ранних социалистических государств. Характер этого процесса станет яснее, если сопоставить его с одним историческим наблюдением, которое было сделано различными авторами, в том числе К. Ясперсом. Ясперс же предложил и название для подмеченного явления:
«осевое время истории»
(140).
Речь идет о тех сдвигах, которые произошли в человечестве в течение периода, охватывающего примерно 1 тысячелетие до Р. Х. В предшествующие два тысячелетия основным фактором, определявшим то, как развертывалась история, были мощные государства, построенные по типу восточной деспотии, способные, благодаря подчинению всего населения бюрократическому контролю, осуществлять грандиозные строительные работы и оперировать громадными армиями. Впервые после долгого перерыва, в 1 тысячелетии до Р. Х., другие, духовные, силы вновь начинают оказывать решающее влияние на течение исторического процесса. От Греции до Китая возникают учения, аппелирующие к душе каждого человека, к его ответственности перед своим разумом, совестью или высшими силами. Это: греческая философия, проповедь израильских пророков, буддизм, конфуцианство. Не всесильную государственную машину, а человеческую личность объявляют они той силой, которая может определить судьбу человечества. Богоподобный деспот, которому можно лишь поклоняться и повиноваться, теряет свое монопольное положение творца истории: неменьшую роль начинает играть учитель, зовущий поверить его учению и подражать его жизни. Как бы ни смотреть на возникновение христианства – Слово ли стало плотию, или же человечество своими силами пришло к новому пониманию своей судьбы – в любом случае здесь мы имеем вершину и итог всего этого процесса. Ясперс полагает, что именно в «осевом времени» и возникла концепция истории, что мы считаем имеющими историю те народы, которые либо непосредственно соприкоснулись с этим процессом, либо впоследствии приобщились к созданным тогда ценностям (как, например, германцы и славяне).
Нам нет необходимости обсуждать здесь это грандиозное и сложное историческое явление – мы сопоставим лишь его с отмеченными выше моментами развития хилиастического социализма. В пределах средиземноморского культурного круга «осевое время» проявилось в двух основных явлениях: в «греческом чуде», особенно ярко воплощенном в личности Сократа, – и возникновении христианства. Хронологически оба эти явления весьма близки к тем двум моментам, которые мы указали как начальные точки развития двух тенденций хилиастического социализма: социалистическая утопия Платона была создана через несколько десятилетий после смерти Сократа, а первые гностические секты возникли уже в 1 в. после Р. Х. Правдоподобно предположить здесь не только временную, но и причинную связь, то есть рассматривать «утопический» хилиастический социализм Платона – Мора – Кампанеллы – Фурье как реакцию на восприятие мира, выработанное в греческой культуре, а «революционный», «эсхатологический» социализм гностических и средневековых ересей, Мюнцера и Маркса – как реакцию на возникновение христианства. Такой взгляд в принципе согласуется с теми выводами, к которым мы пришли по поводу общего характера социализма. Если социализм есть проявление некоторой фундаментальной и постоянно активной силы, то естественно, что всякое препятствие к ее действию должно вызывать изменения в форме ее проявления, имеющие тенденцию преодолеть это препятствие. А глубоко духовное понимание человеческой личности, центральная роль, которую она занимает в греческой культуре и в особенности в христианстве – это и были факторы, пошатнувшие монолитную устойчивость государств, основанных на социалистических принципах, показавшие человечеству возможность иного пути.
Вопрос о взаимоотношении примитивных восточных государств социалистического типа и социалистических государств XX века рассматривается в последней главе книги К. Виттфогеля (89). Точка зрения автора заключается в том, что это – два варианта одного общественного уклада: Примитивный аграрный деспотизм, по его мнению, «существовал тысячелетиями, – до тех пор, пока ему не нанес удар рост индустриального и коммерческого Запада». В последних параграфах: «Куда идет Азия?», «Куда идет Западное общество – куда идет мир?» он рассматривает появление социалистических государств XX века как возврат азиатских стран к тысячелетиями существовавшему у них примитивному строю. С другой стороны, Виттфогель констатирует, что социалистические государства современности отличаются от их древних предшественников тем, что они осуществляют не только экономический, но и социальный и интеллектуальный контроль над своими гражданами, и что современный социализм – это «гораздо больше, чем „азиатская реставрация“». Несогласованность этих двух точек зрения объясняется, как нам кажется, тем, что автор рассматривает социализм исключительно как экономическую категорию, определенную форму организации государства. Поэтому развитие хилиастического социализма, потребовавшее 2,5 тысячелетия, остается вне поля его зрения, а именно оно и является мостом, который соединяет два типа социалистических обществ. Особенность социалистических государств ХХ века заключается как раз в их идеологичности, в том, что они основываются на разработанной, выковывавшейся тысячелетиями идеологии (и тем устойчивее, чем глубже разработана их идеология). Именно этого не хватало древним восточным деспотам, чтобы сохранить власть над миром в духовной атмосфере, созданной «осевым временем». Создание этой идеологии было почти исключительно делом Запада – уже поэтому невозможно рассматривать социализм XX в. как «азиатскую реставрацию».
Существование современных социалистических государств было бы невозможно без идеологии, созданной хилиастическим социализмом. Мы уже описали основные элементы этой идеологии: уничтожение частной собственности, враждебность религии, разрушение семьи, общность. Она связывается с концепцией мифологического характера (хотя и формулируемой на современном, наукообразном языке): о «золотом веке», «пленении» и «освобождении», «избранном народе», которому предназначено быть орудием освобождения, для чего потребуется уничтожение лежащего во зле мира, и наконец, о новом мире, который возникнет в результате этой катастрофы и где будут осуществлены идеалы хилиастического социализма. Именно эту систему взглядов и следует, по-видимому, изучать, чтобы выяснить историческую роль социализма.
