Текст книги "Социализм как явление мировой истории"
Автор книги: Игорь Шафаревич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
«Черт бы побрал эти народные движения и в особенности, если они еще pacifique (мирные)… На этом чартистском движении O’Коннер сошел с ума (читал ли ты его последнюю речь перед судом?), Гарни поглупел, а Джонсон обанкротился. Voila le dernier but de la vie dans tous mouvements populaires» (вот конечный итог всех народных движений).
(Письмо Энгельсу – 3, т. XXI,c.328).
Можно придумать различные логические объяснения подобных высказываний, но психологически совершенно неправдоподобно считать, что их породило сострадание к людям, сочувствие жертвам голода и войны. Да мы и видим, что основные достижения в направлении социальной справедливости, достигнутые в последнее столетие на Западе: сокращение рабочего дня, социальное страхование, необычайное повышение жизненного уровня рабочих – все это было достигнуто при очень незначительном участии социалистических движений. Основными факторами были: борьба профсоюзов (осуждавшаяся социалистами как «экономизм»), повышение производительности труда, вызванное техническим прогрессом, и моральное воздействие «буржуазной филантропии».
Как же связана социалистическая идеология с идеей борьбы за социальную справедливость? По-видимому, мы имеем здесь два совершенно различных отношения к жизни, которые, однако, в определенной области пересекаются. Их пересечение состоит в осуждении социальной несправедливости окружающей жизни, обличении тех страданий, которые она несет. Из этой основы они развиваются в разные стороны, указывают два пути. Один – это исправление социальной несправедливости, борьба с конкретным злом сегодняшнего дня. На другом пути социальная несправедливость воспринимается как абсолютное зло, знак того, что современный мир проклят и подлежит полному уничтожению. Сострадание к жертвам несправедливости все более оттесняется неутолимой ненавистью ко всему окружающему укладу жизни.
7) Социализм – это особая религия. Вот как, например, формулирует эту мысль С. Булгаков:
«Ибо социализм в наши дни выступает не только как нейтральная область социальной политики, но, обычно, и как религия, основанная на атеизме и человекобожии, на самообожествлении человека и человеческого труда и на признании стихийных сил природы и социальной жизни единственным зиждущим началом истории»
(115, с. 36).
Булгаков характеризует социализм даже более точно – как возрождение иудаистского мессианизма:
«В этом смысле современный социализм представляет собой возрождение древнеиудейских мессианских учений, и К. Маркс, вместе с Лассалем, суть новейшего покроя апокалиптики, провозвещающие мессианское царство»
(110).
Об этом более подробно в его работе «Апокалиптика и социализм» в сборнике «Два Града», т. II. Также и С. Л. Франк называет «революционный социализм» – «религией абсолютного осуществления народного счастья», «религией служения материальным интересам», указывает на
«ход мыслей, который соединяет нигилистический морализм с религией социализма»
(11 б, с. 192).
Аналогичную точку зрения развивает и Бердяев (статья «Марксизм и религия»).
Такой же взгляд высказывался иногда и сторонниками социализма, например, участниками течения «богостроительства» в начале этого века в русской социал-демократии (в нем участвовали Базаров, Горький, Луначарский), пытавшимися объединить марксизм с религией. На том же взгляде основана книга Лебона (117). В более новой литературе эта точка зрения принята в работе (118).
В пользу этой точки зрения можно привести многие и очень веские аргументы. Например, понимание социализма как религии может объяснить необычную притягательную силу социалистических учений, их способность зажигать отдельных людей и вдохновлять народные движения, то есть как раз те аспекты социализма, которые остаются совершенно необъяснимыми при подходе к нему как к экономической или политической категории. С религиозным мироощущением сближает социализм и его претензия на роль универсального мировоззрения, охватывающего и объясняющего, исходя из единого принципа, весь мир – от перехода жидкости в пар до возникновения христианства, монистический взгляд на историю (и даже на всю вселенную). Религиозную черту можно видеть и в том, что социализм понимает историю не как хаотическое явление, но указывает ее цель, смысл и оправдание. Взгляд социализма, как и религии, на историю телеологичен. В не раз уже цитированных работах С. Булгаков обращает внимание на многочисленные и далеко идущие аналогии между социализмом (особенно, марксизмом), иудейской апокалиптикой и эсхатологией. Наконец, враждебность социализма религии не противоречит такому взгляду – ее можно объяснить как вражду между соперничающими религиями.
Однако все эти аргументы лишь показывают, что у социализма и религии есть какие-то важные общие черты, но не доказывают, что основные особенности социализма можно свести к религии. И действительно, их разделяет ряд кардинальных отличий.
Во-первых, религия исходит из определенного опыта: религиозных переживаний людей, которые описывают эти переживания как встречу с Богом. Такие переживания наиболее одаренных в этом отношении личностей закрепляются и передаются – в виде культа, традиции, теологической литературы – другим людям, делаются и их достоянием. Было бы очень интересно, если бы можно было установить, что подобные переживания лежат в основе социалистического мировоззрения. Но мы ничего об этом не слышим. Уж в этом-то есть явное объективное отличие социалистического мировоззрения от религии, что если подобные переживания в его рамках и существуют, то люди, которым они доступны, это категорически отрицают. Виднейшие представители социалистической идеологии, по их утверждению, или придерживаются рационалистического мировоззрения (в последние века), или исповедуют какую-то другую – не социалистическую – религию (в более ранние века).
Еще более радикально отличаются социализм и религия в их взгляде на сущность и роль человека, в их «антропологии». Любая религия исходит из признания некоторого высшего смысла жизни, из того, что жизнь каждого человека и всего человечества имеет цель, принадлежащую более высокой сфере, чем сама эта жизнь. Предполагая существование Бога и возможность контакта человека с Ним, религия тем самым допускает и некоторую соизмеримость человека и Бога, необходимую хотя бы лишь для того, чтобы такой контакт был возможен (ибо, например, муравей не может вступить в контакт с человеком). Социализм же, почти во всех своих проявлениях, исходит из того, что основные принципы, которыми направляется жизнь как отдельного человека, так и всего человечества, не выходят за рамки удовлетворения материальных интересов или простейших инстинктов. Причем этот взгляд проступает тем отчетливее, чем более четко оформляется социалистическая идеология. Дальше мы приведем несколько иллюстраций этой тенденции.
У Платона основным принципом, которому была подчинена организация идеального государства, являлась еще справедливость. Идеология средневековых ересей еще ставила жизни духовные цели, хотя, правда, столь непримиримо противопоставляла мир и Бога, что земная деятельность человечества оказывалась лишенной какой-либо высшей цели. Но уже Мор признает (или, точнее говоря, пишет, что утопийцы признают) высшей целью жизни – удовольствие. Все же Мор считает, что разумный человек может отказаться от меньшего удовольствия, чтобы получить от Бога – большее. Однако продолжение этой линии приводит нас к учению Фурье, согласно которому удовлетворение инстинктов (или, как он говорит, страстей) является единственной целью и даже основной силой, развивающей человеческое общество.
Согласно Фурье, все инстинкты в равной мере плодотворны и полезны для общества – необходимо их только нужным образом сочетать и направлять:
«Нет ни единой страсти бесполезной и плохой, все характеры хороши, как они есть»
(97, с. 292).
«Страсти, каковы бы они ни были, даже самые отвратительные, и у человека и у животных приводят к следствиям на основании геометрических принципов, соблюдаемых Богом»
(97, с. 60).
В результате:
граждане, наиболее полезные сосиетарному механизму, – «те, кто наиболее склонен к утонченным наслаждениям и смело отдается удовлетворению своих страстей»
(97, с. 292).
На этих принципах строится и будущий «комбинированный» строй:
«в 18 обществах комбинированного строя свойство, самое полезное для торжества правды, – любовь к богатству»
(97, с. 95).
«Весь распорядок комбинированного строя будет прямой противоположностью нашим навыкам и вынудит поощрять все то, что мы именуем пороком, например, страсть к лакомствам и любовные утехи»
(97, с. 96).
Моральные принципы, ограничивающие свободу проявления инстинктов, вредны. В особенности нет ничего вреднее чувства долга, выдуманного философами:
«Все эти философские капризы, называемые долгом, не имеют ничего общего с правдой, долг исходит от людей, а влечение – от Бога, если хотите познать предначертанья Божьи, изучайте притяжение, только природу, не приемля долга»
(97, с. 98).
Функционирование же общества должно гарантироваться тем, что люди будут поставлены в условия, когда их выгода и свободное осуществление всех их инстинктивных потребностей будет идти на пользу всем. Тогда и самый бесчестный человек станет полезным членом общества:
«покажите ему, что он может заработать тысячу экю путем лжи и три тысячи правдивостью, и он предпочтет правду, каким бы плутом он ни был»
(97, с. 96).
Показательно, однако, что Фурье отказывается признать существование влечений, носящих несомненно инстинктивный характер, если они порождают действия, не укладывающиеся в пределы эгоистических целей каждого индивидуума. Например, он всегда говорит не о любви, а о «любовных утехах» или «влюбленности». Он считает выдумкой и чувства детей к родителям и родителей – к детям. Так как ребенок не знает
«акта, который лежит в основе его отцовства, то не может испытывать сыновних чувств»
(97, с. 99).
Родители же любят в своих детях
«воспоминание о былых наслаждениях, связанных с зачатием»
(97,с.100).
Ребенок не может
«считать себя в долгу перед родителями, которым он доставил столько радостей, им не разделенных, и которых его хотят лишить в лучшую пору его жизни»
(97, с. 100).
Стремление понять человека и человеческое общество, исходя из наиболее примитивных инстинктов; патологическая недоразвитость эмоциональной сферы, препятствующая ему почувствовать характер более высоких сторон человеческой психики; гипертрофированная роль, которую он отводит отношениям полов (даже экономика основывается у него на том, что молодые люди, привлеченные в «трудовые армии» перспективой любовных связей, осуществляют грандиозные промышленные стройки) – все это дает основание видеть в Фурье непосредственного предшественника Фрейда. Грандиозная мифологическая концепция Фурье о сотрудничестве человека и космоса не находит продолжения у Фрейда (мы будем иметь случай убедиться дальше, что у Фрейда – своя мифология). Но, в то время как Фурье в своей апологии инстинкта с присушим ему инфантилизмом среди «страстей, которые мы именуем пороками», не видит более страшных, чем «страсть к лакомствам и любовным наслаждениям», Фрейд идет гораздо дальше. Среди основных сил, к которым он стремится свести культуру и духовную жизнь человека, Фрейд не обходит и злобу, и стремление к господству, к уничтожению и самоуничтожению. Всю культуру он считает основанной на подавлении инстинктов, наиболее глубинной части человеческой психики, которая стремится действовать исключительно следуя «принципу наслаждения». Несчастье, согласно Фрейду, – необходимая расплата за цивилизацию: «Счастье не принадлежит к числу культурных ценностей». Моральные нормы, вырабатываемые той частью психики, которая имеет более позднее, культурное происхождение, являются разрушительными, смертельно опасными для организма факторами. Фрейд сравнивает мораль с продуктами разложения, которые вырабатываются клеткой и становятся причиной ее гибели.
Следующий после Фурье эпизод в истории социалистических учений – марксизм – основывался на аналогичных представлениях о человеческой личности. Разделив всю деятельность человечества на базис и надстройку, марксизм отнес к «базису» —
«производство, из которого в силу внутренней диалектики или имманентных законов вытекает общественный и государственный строй с его правовыми, философскими и религиозными воззрениями»,
а в более яркой формулировке прокламировал даже, что вся эта надстройка «дается» ручной или паровой мельницей. Механизмом, при помощи которого базис создает соответствующую ему надстройку, марксизм считает борьбу материальных, экономических интересов, то есть эгоизм, проявляющийся в борьбе классов. И в более общих взглядах на человека марксизм приводит к отрицанию свободы воли и самостоятельности духовной жизни и сознания, которое определяется «общественным бытием».
«Для меня идеальное начало является лишь прошедшим через мозг материальным началом», —
писал Маркс в предисловии к I тому «Капитала».
И все же, отрицание высших сторон человеческого бытия в марксизме не столь радикально, как в том направлении, которое было намечено Фурье и получило развернутую формулировку у Фрейда. Марксизм видит основной стимул человеческой жизни и объяснение загадки истории – в низших проявлениях человека, но все же в человеческой деятельности и даже в деятельности, объединяющей людей, – в «общественном бытии». Фрейд же редуцирует человека к еще более низкому, чисто биологическому уровню. Если марксизм прокламирует разделение человеческого общества на антагонистические классы (по крайней мере, в историческую эпоху), то Фрейд стремится осуществить такое же расщепление человеческой индивидуальности. Он выделяет в ней древнейший и самый обширный пласт: Оно или область бессознательного, который функционирует исключительно согласно «принципу удовольствия» вне понятия времени или противоречия. В нем не существует ни разделения на добро и зло, ни' морали – никаких ценностей, – кроме удовольствия. Под влиянием внешнего мира выделяется производный пласт – Я, а из него, под воздействием социальных факторов, в свою очередь Сверх-Я. Здесь мы встречаем (под названием подавления или репрессивной организации) ту же эксплуатацию и угнетение, в которой марксизм видит основной фактор социальной жизни. Фрейд и сравнивает роль созданных под воздействием цивилизации слоев психики с частью населения,
«которая захватила власть и эксплуатирует остальное население к своей выгоде. Страх восстания угнетенных становится источником еще более строгих мер» («Неудовлетворенность культурой»).
В частности, сексуальность, имеющая на уровне Оно единственную цель – извлечение удовольствия из различных участков тела, насильственно подчиняется функции деторождения и сосредотачивается исключительно в генитальной области. Подсознательно организм хранит воспоминания об идеальном состоянии неограниченного господства «принципа удовольствия»
(ср. доклассовое общество) и пытается вырваться из порабощения. Я и Сверх-Я создают в ответ концепцию морали, классифицируя такие попытки как «извращение» или «аморальные поступки». На этой базе строится цивилизация, в которой труд не приносит удовольствия, становится источником несчастья; цивилизация, с необходимостью порождающая страдания. К этой картине можно еще прибавить понимание истории как травматической реакции на совершенное некогда преступление – убийство отца, вожака первобытной орды.
Могло бы показаться, что Фрейд увел нас в сторону от основной темы: понимания человеческой личности в социалистической идеологии. На самом же деле было бы просто чудом, если бы такая концепция, как у Фрейда, столь близкая взглядам, выработанным (Фурье и Марксом) в социализме, не была бы включена в социалистическое мировоззрение. Чудо и не произошло: синтез фрейдизма с социалистическими концепциями («неомарксизм» или «неофрейдизм») и стал в послевоенные годы крупнейшим событием в развитии социалистической идеологии и оказал очень большое влияние на идеологию сложившихся в этот период социалистических течений. Из всех попыток такого синтеза наиболее последовательная и яркая принадлежит Г. Маркузе. Основы этой концепции изложены в его книге (119).
В то время как концепция Фрейда является скептически-пессимистической (он считает страдания и психические болезни неизбежной платой за цивилизацию, которая сама все больше расшатывается вырывающимися из-под ее контроля разрушительными элементами психики), – Маркузе предпринимает попытку видоизменить этот взгляд так, чтобы его пессимистическая оценка была направлена лишь на современное общество, и дополняет его пророчеством будущего «освобождения». Для этого он разделяет то подавление, которому подвергается область инстинктов, на две части: то, которое неизбежно проистекает из объективных требований, предъявляемых внешним миром к каждому организму, и то, которое навязывается стремлением определенных групп индивидуумов поставить себя в привилегированное положение в обществе. Вторую форму подавления он называет сверхподавлением и особенностью современной цивилизации считает непомерную тяжесть, которую сверхподавление накладывает на человеческую психику. За счет сверхподавления Маркузе относит: необходимость труда, который не приносит непосредственного удовольствия, а награда проявляется в форме все более отсроченного удовольствия, репрессивную роль генитальной сексуальности, подавление более примитивных форм либидо, при которых все тело является инструментом наслаждения (теперь это объявляется уделом извращенных личностей, проституток и дегенератов), и превращение всего тела в инструмент работы; доминирующую роль разума, подчиняющего себе всю жизнь; превращение науки и религии в средство тотальной мобилизации человека; контроль, посредством категорий «совесть» и «мораль», над внутренним миром человека. Сверхподавление непосредственно связано, как считает Маркузе, с тем, что потребности общества не удовлетворяются коллективно, в соответствии с индивидуальными нуждами, но организуются доминирующей частью общества.
Соглашаясь с Фрейдом в том, что в принципе подавление является необходимой расплатой за выживание, Маркузе утверждает, что сверхподавление со всеми его последствиями может быть преодолено на основе последних достижений техники. Не вдаваясь в технические подробности того, как это конкретно может произойти (как правило, они заменяются одним словом «автоматизация»), Маркузе рисует картину нерепрессивного общества будущего. Оно основано на освобождении инстинктов от контроля «репрессивного разума». Это приведет к регрессу сравнительно с достигнутым уровнем цивилизации и разумности:
«Будут реактивированы ранние фазы либидо, которые были уже пройдены в развитии Я, и подвергнутся разложению те институты общества, в которых осуществляется Я»
(119, с. 198).
«Регресс, связанный с этим распространением либидо, проявится в реактивизации эрогенных зон и, следовательно, в возрождении предгенитальной полиморфной сексуальности и в упадке гени тального доминирования»
(119, с. 201).
Все тело как целое превратится в инструмент удовольствия.
«Это изменение в ценности и объеме либидинозных отношений приведет к разложению институтов, которые регулировали личные межиндивидуальные отношения, в частности, моногамной и патриархальной семьи»
(119, с. 201).
Разум, являющийся орудием Я, будет значительно оттеснен фантазией, связанной с Оно. Именно она даст новые пути познания будущего, покажет реальность возможностей, ранее воспринимавшихся как элементы утопии. Освобождение сексуальных инстинктов приведет к развитию «либидинозного разума», который откроет путь к высшей форме свободной цивилизации.
Удовлетворение все более широко понимаемых потребностей станет возможным без тяжелого – то есть отчужденного – труда. Трудовые отношения будут одновременно либидинозными отношениями:
«Например, если бы работа сопровождалась реактивацией пред генитального полиморфного эротизма, она все более приобретала бы тенденцию находить награду в себе самой, не теряя в то же время свое содержание как работы»
(119, с. 215).
С другой стороны, работа станет игрой:
«свободной игрой человеческих способностей»
(119, с. 214).
В более поздней работе (4) Маркузе говорит об «игре с автоматом». Именно в этом отношении он считает необходимым поправить Маркса, который не был здесь достаточно смел, и примкнуть к Фурье. Маркузе предвидит здесь конец культуры в прежнем смысле:
«Это будет обращением процесса цивилизации, взрыв культуры – но после того, как культура сделала свое дело и создала человечество и мир, которые могут быть свободными»
(119, с. 198).
Суть этого переворота Маркузе рисует в поэтической картине, где противопоставляет Прометею – культурному герою репрессивной культуры – героев своего Нового Мира, Орфея и Нарцисса. Он заканчивает так:
«Классическая традиция связывает Орфея с введением гомосексуальности. Как и Нарцисс, он отрицает нормального Эроса не ради аскетического идеала, но ради более полного Эроса. Как и Нарцисс, он протестует против репрессивного строя детородной сексуальности. Орфеистичный и Нарцистический Эрос до конца отрицают этот строй, это – Великое Отрицание. В мире, символизируемом культурным героем Прометеем, это – отрицание любого порядка; но в своем отрицании Орфей и Нарцисс приоткрывают новую реальность, с собственным порядком, управляемым иными принципами»
(119,с.171).
Это учение Маркузе оказалось удивительно близко настроениям наиболее активного социалистического течения последних десятилетий, «Новых левых», и в значительной мере повлияло на формирование их общих концепций. Основные положения Маркузе параллельны лозунгам этого движения и служат их теоретическим обоснованием. Так, освобождение сексуальных инстинктов находит реальное выражение в «сексуальной революции», а подавление репрессивного разума – в «психоделической революции», то есть массовом употреблении наркотиков. Даже демонстративная нечистоплотность находит обосновании в теории, согласно которой Я или Сверх-Я подавляет инстинкты, связанные с чувством обоняния, дискриминируя сильные запахи как «отвратительные»
(а в социальном плане сверх того доминирующие группы ассоциируют отбросы с низшими классами, которые дискредитируются как «отбросы общества»). Эти взгляды служат и теоретическим фундаментом «левого искусства», порождая концепции «антикультурной»
(или «культурной») революции, уничтожения «репрессивной» или «удушающей» культуры, вплоть до повышенного интереса (и в живописи, и в литературе) к отбросам и экскрементам как средствам «взрыва буржуазной культуры».
Мы привели несколько примеров, иллюстрирующих «антропологию социализма». Но если бы мы рассмотрели и другие примеры разработанных социалистических теорий (хотя бы систему Деша на), мы должны были бы прийти к тому же выводу: социалистическая идеология стремится редуцировать человеческую личность к ее самым примитивным, низшим слоям и в каждую эпоху опирается в этом на наиболее радикальную «критику человека», созданную в то время. Поэтому концепция человека в социализме и религии диаметрально противоположны.
Таким образом, если социализм – это религия, то надо признать его совершенно особой религией, качественно отличной от всех остальных, а во многих основных вопросах – им противоположной. (Как иначе понять, например, слова Булгакова, что социализм – это «религия, основанная на атеизме»?) Вряд ли возможно это сделать, не расширяя произвольно само понятие религии до такой степени, что оно утратит всякую конкретность.
8) Социализм – следствие атеизма, тот вывод, к которому приводит атеизм в области социальных отношений. Такой взгляд высказывал, в частности, Достоевский. К его мыслям особенно важно прислушаться. Большинство мыслителей XIX века полностью проглядели духовный кризис их времени, который подготовил торжество социализма в нашу эпоху. Чуть ли не один только Достоевский ясно понимал, что человечество не пойдет по пути либерализма, гуманности и прогресса, что в недалеком будущем его ждут страшные потрясения. Он предчувствовал и то, что в будущих испытаниях человечества основная роль отведена социализму, и почти во всех своих произведениях обсуждал различные аспекты этих идей. Сейчас мы ограничимся тем, что можно найти на эту тему в его публицистических произведениях, в «Дневнике писателя». Вот несколько его высказываний:
«…Французский социализм, то есть успокоение и устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа»
(1877 г., январь, гл. I).
«Ибо социализм имеет задачей разрешение судеб человечества уже не по Христу, а вне Бога и вне Христа, и должен был зародиться в Европе естественно, взамен упадшего христианского в ней начала, по мере извращения и утраты его в самой церкви католической»
(1877 г., февраль, гл. III).
«Когда католическое человечество отвернулось от того чудовищного образа, в котором им представили наконец Христа, то после целого ряда веков протестов, реформации и проч. явились, наконец, с начала нынешнего столетия, попытки устроиться вне Бога и вне Христа. Не имея инстинкта пчелы или муравья, безошибочно и точно созидающих улей и муравейник, люди захотели создать нечто вроде человеческого безошибочного муравейника. Они отвергли происшедшую от Бога и откровением возвращенную формулу спасения его „Возлюби ближнего как самого себя“ и заменили ее практическими выводами вроде: „Chaqun poursoi et Dieu pourtous“, или научными аксиомами вроде „борьбы за существование“. Не имея инстинкта животных, по которому те живут и устраивают жизнь свою безошибочно, люди гордо вознадеялись на науку, забыв, что для такого дела, как создать общество, наука еще все равно что в пеленках. Явились мечтания. Будущая Вавилонская башня стала идеалом и, с другой стороны, страхом всего человечества. Но за мечтателями явились вскоре уже другие учения, простые и понятные всем, вроде: „ограбить богатых, залить мир кровью, а там как-нибудь само собой все устроится“»
(1877 г., ноябрь, гл. III).
Здесь можно выделить две основные мысли. Во-первых, социализм является естественным следствием упадка религии (во всех цитированных местах речь идет о социализме в Западной Европе, и Достоевский соответственно говорит об упадке католицизма). Это как бы то, что остается от духовной структуры человечества, если из нее исключить связь с Богом.
Во-вторых, социализм имеет целью организовать человеческое общество на новых принципах, для характеристики которых используется сравнение с инстинктивными действиями животных, с принципами организации улья и муравейника.
Нам представляется, что вторая мысль полностью соответствует всем известным фактам о социализме, и позже мы попытаемся уточнить отношение социализма к силам, организующим человеческое общество.
Что же касается первой мысли, то, безусловно, социализм враждебен религии. Но можно ли его понять как следствие атеизма? Вряд ли, по крайней мере, если понимать атеизм так, как это обычно делается: как потерю религиозного чувства, безрелигиозность. Непонятно, каким образом подобная чисто негативная концепция может стать стимулом активного отношения к миру, его разрушения и переделки, или как из нее может проистечь заразительность социалистических учений. Да и отношение социализма к религии совсем не похоже на безразлично-скептическую позицию, характерную для человека, утратившего интерес к религии. В применении к людям, захваченным социалистическим мировоззрением, как и в других случаях, термин «атеизм» неудачен, он вводит в заблуждение, следовало бы говорить не об атеистах, а о богоненавистниках, не об атеизме, а о теофобии. Таково, в частности, страстное, напоенное ненавистью отношение социализма к религии. Безусловно, социализм связан с потерей религиозного чувства, но вряд ли может быть к ней сведен. Место, которое раньше занимала религия, не остается пустым, там появляется новый жилец. Только отсюда проистекает то активное начало в социализме, которое как раз и определяет историческую роль этого явления.
В качестве итога нашего критического анализа можно сформулировать вывод, что социализм, по-видимому, нельзя свести к известным социальным факторам: само обилие подобных попыток уже указывает на их бесплодность.
