Текст книги "Жил-был мент. Записки сыскаря"

Автор книги: Игорь Раковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Через два дня, вечером, Петрова догнали два «зверя». Разговора не было.

***

«Гр. Петров, находясь в состоянии алкогольного опьянения, упал, что послужило причиной перелома основания черепа…» Прокурорский чин подмахнул постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту смерти. Ещё одним алкашом меньше…

***

Что осталось от Петрова, сожгли и похоронили. На похоронах была его мать да пара соседок.

Сыщик завербовал нового агента и дал ему псевдоним «Фагот».

– Ну не мудак ли я? – сказал новоиспечённый секретный сотрудник, закуривая.

Про пидарасов

СПТУ № … было на хорошем счету. Контингент там был разношёрстный, но драк и поножовщины не было. А если и случались случаи воровства, ну кто не без греха, то приехавшие по вызову сотрудники милиции обнаруживали вора в кладовке завхоза, потерпевшего – в кабинете директора, украденное на столе секретарши СПТУ, а свидетели рвались дать показания.

В этом была заслуга замдиректора по воспитательной части, Арнольдовича. Он был высоким и крепким мужчиной, с красиво уложенными волосами и холенными руками. ПТУшники боялись его, как огня. Арнольдовича знали в Министерстве, он был на хорошем счету в райкоме партии. Поговаривали, что скоро он станет заслуженным учителем. И было за что, мероприятия, концерты, дисциплина. Он дневал и ночевал в училище.

Сыщик по детям рубил палки, кривая раскрываемости росла. Его хвалили даже в прокуратуре! Инспекторши детской комнаты милиции зазывали Арнольдовича на торт с чаем, а может, чем чёрт не шутит, с шампанским! Зам директора отнекивался, ссылаясь на ревнивую жену.

Взяли его на горячем, когда он, закатив глаза и порыкивая, пользовал пухлого воспитанника СПТУ в бане. Сдал его старый пидор, вышедший в тираж и промышлявший мелкими кражами в той же бане.

После задержания и посадки Арнольдовича кривая преступности в СПТУ поползла вверх, а процент раскрываемости упал до нуля.

Сыщика по детям ругали за низкую раскрываемость, полное отсутствие профилактики. Он понуро молчал.

Однажды, не выдержав и глотнув воды из графина, бухнул:

– Ну не пидорас я! Не пидорас!

Крик души да и только.

Сардельки по Достоевскому

Петровна была тёщей Силантьева. Она поджимала губы, когда зять её единственной дочери называл её мамой.

Про зятя думала, что подлизывается из-за деревенского дома. Да и что с него взять, очочки, бородёнка, грудь впалая, сам худосочный, как цыплёнок по рупь сорок пять. И что Лизка в нём нашла? Конечно, прописка московская – это тебе не деревня Жуковка, а так – зам кого-то за 150 рублей. Вечно друзья у него на кухне, болтают о чёрт знает чём и Лизку в это дело втравили. Да и закурила девка, стыдоба.

А зять-то в деревню приедет и как сядет на веранде, так и чаи гоняет, лучше б сгонял грядки прополол. Не дождёшься. А пожрать первый бежит, аж бородёнка трясётся.

***

Силантьеву повезло как никогда. В гастрономе выбросили в продажу сардельки, а потом «печень трески», а ещё солёную горбушу. И деньги были, аванс дали. Пометавшись в трёх очередях он, счастливый, выбрался из духоты и криков, помахивая портфелем, весело побежал в сторону метро.

Силантьев предвкушал приезд своего закадычного приятеля, как они будут сидеть на кухне, попивая водку, закусывая её салатом из печени трески, жареной картошкой с хрустящим огурчиком с тёщиного огорода и кусками солёной горбуши. А утром. Да, а утром как славно отварить сардельку и съесть её горячую, брызгающую соком, с чёрным хлебом и горчицей. Выпить крепкого чая. И, выйдя из дома, закурить первую сигаретку, не какую-то болгарскую кислятину, а крепкую «Яву».

Красота!

Через день, утром, шлёпая босыми ногами по солнечным квадратам, лежащим на паркетном полу, он открыл холодильник. Сарделек не было, банка «печень трески», жёлтая такая, пропала. Только половина горбуши лежала, игриво задрав хвост.

– Лиза! Где сардельки?!

– Ой, напугал! Мама забрала, там строители придут погреб цементировать и баньку править. Им закуска нужна городская, студенты потому что.

***

– Тварь ли я дрожащая? – бормотал про себя Силантьев. Электричка, набитая потными телами, катила в сторону Дмитрова.

Зять набросился на тёщу с кулаками, забыв про туристический топорик в портфеле. Тёща ответила одним ударом. Утюга. Шрам на голове остался на всю жизнь. Как и вера в справедливость суда. Ещё и заявление не принимал участковый, пришлось прокурору писать.

Тёще дали условно.

***

После суда Петровна, поджав губы, сказала дочери:

– Дура ты, не мужик он, так – студень.

Запах земляничного мыла

Смуров слово «депрессия» слышал, но вот термин «похмелье» ему ближе и роднее был. Вчера он усугубил после заслушивания, где его ругали за низкие показатели по раскрываемости и велели исправиться. На что сыщик ответил привычно-бодрым «Есть!».

К вечеру он разминал кисть руки, уставшую от писанины, и тупо разглядывал папки с висяками, разложенные на его столе. Своим светло-коричным цветом они напоминали детскую неожиданность.

– Жизнь говно, а люди твари, – вслух произнёс Смуров. Стены кабинета покрашенные в тёмно-зелёный цвет, не ответили эхом. Они и не такое слышали.

И Смуров, чтоб отвлечься, стал мечтать. И мечталось ему о избушке на берегу широкой реки, что течет неторопливо. Вокруг лес. Жизнь простая и без затей. Ловить рыбу, бродить с ружьем в поисках дичи, топить холодными вечерами печку, засыпать, накрывшись лоскутным одеялом, глядя на отблески огня из поддувала и слушая комариный звон.

Смуров вообще мечтатель был. Он иногда так мечтал, что действительность подёргивалась дымкой и исчезала в тумане небытия. Мечты же становились реальностью, обретали краски, запахи, и жилось в мечтах тихо и уютно. Смуров любил это пограничное состояние. В действительность он возвращался бодрым и отдохнувшим, правда где-то в глубине души лежала лёгкая горечь по несбывшемуся.

Вырвал сыщика из туманного небытия криминалист Вартанян. Сверкая глазами и потряхивая головой, он с порога закричал:

– Ты тут сидишь, а я тут с девушками познакомился. С двумя. Понимаешь?

Смуров понял. Дела были засунуты в сейф, ключи звякнули, шлёпнулась печать на пластилин, и две верёвочки, торчащие из-под пластилина, весело качнулись. Две бутылки портвейна и шоколадка легко поместились в портфель, выданный руководством для хранения агентурных дел.

За трамвайным кругом, что был рядом с проездом братьев Черепановых, стояло женское общежитие.

Смуров и Вартанян солидно кивнули вахтёрше. Бутылки предательски звякнули. Вахтёрша глянула на их удостоверения, вздохнула и махнула рукой. В коридоре общежития пахло жареной картошкой и земляничным мылом.

Девушки оказались водителями трамвая. Вартаняну досталась полненькая, Смурову – худенькая. На столе, покрытом клеёнкой в красную клетку, дымилась сковорода с жареной картошкой, высился горкой крупно порезанный чёрный хлеб, банка с маринованными огурцами сверкала стеклянными боками.

Выпили за знакомство, потом за мир во всём мире. Вартанян рассказывал о достижениях науки, которые он почерпнул из журнала «Наука и жизнь». Смуров и худенькая налегали на закуску. За окном звенели трамваи, постукивая колесами на стыках рельс. Вартанян и толстушка ушли в соседнюю комнату, которая была свободна.

Худенькая обхватила руками острые колени, торчащие из-под цветного халатика, и, закурив, сказала:

– Я так ненавижу водить трамвай. Ездишь по кругу. Знаешь, я пони на ВДНХ видела, он детей катал. У него глаза такие, как у меня, – она помолчала и добавила: – Несчастные.

Смуров посмотрел ей в глаза. Глаза как глаза. Карие. У Смурова такие же.

И он решился. Рассказал о своих мечтах и уходе от действительности. Худенькая погладила его по голове.

– А знаешь, я тоже мечтаю. У меня над кроватью картинка висела. Прага. Ну там шпили, церковь, крыши. И небо такое голубое. Мне её папа подарил. Хочу я там оказаться. Чтобы смотреть из окна на всё это, кофе пить и сигаретку покуривать. А внизу пусть трамвай едет, в память о прошлой жизни.

Глаза худенькой затуманились. Смуров этого не видел. Он в избушке печку разжигал. Дрова сырые были, дым глаза ел. И в избушке почему-то пахло земляничным мылом.

****

Через 35 лет Смуров стоял у окна в гостиничном номере. В руке у него была чашка кофе, в пепельнице дымилась сигарета. Из окна пражской гостиницы виднелись острые крыши домов, резной силуэт храма Петра и Павла рвался ввысь. Внизу, под окном, позвякивая и кренясь на повороте, спешил трамвай, тот самый с красными боками и жёлтой крышей. Смурова что-то беспокоило и заставляло нервничать. И вдруг он понял, чего не хватало, – запаха земляничного мыла в избушке, что на берегу широкой реки.

Стрелочник

У Смурова День рождения намечался. Не то, что Смуров о нём забыл, но как-то закрутился. Конец квартала был. Заслушивания были, дергали то в РУВД, то на Петровку. Статистика, плановое хозяйство, мать их ити. А тут ещё куратор сменился, чей-то сынок из молодых и резвых, это которые из Омской школы милиции сразу на Петровку стартуют. Сынку вербовка нужна была для статистики, потому как какой же ты опер, если у тебя агента нет. А с какого боку и где его брать, сынок не знал и клянчил у Смурова хоть какого-нибудь завалящего. Потому как земля, она кормилица. Смуров лицо строгое делал, велел приказ 0047 штудировать, который требовал вербовку агента угрозыска исключительно на добровольных началах.

Так что доил пока куратора своего Смуров нещадно. Сынок путь в соседний гастроном вызубрил наизусть и пропитался живительной влагой по самое не могу, его даже унитаз ментовской стал бояться, а продавщица тётя Дуся, дама похожая на тяжелоатлета Жаботинского, отдалась в подсобке.

Так что пришлось товарищам капитана милиции Смурова напомнить, что День рождения зажимать нехорошо. Смуров кивнул. Вытащил из КПЗ одного шустрого хулигана, объяснил с помощью справочника телефонов гор. Москвы, что почки находятся ниже головы и писать будет сложно. Хулиган, потрогав гудящую голову, согласился. Быстро вспомнил своего приятеля, который намедни на танцах в ДК «Строитель», физически угрожая одному фраеру, вынудил оного снять куртку из кожзаменителя и расстаться с пятью рублями. Сынок получил агента, раскрытие грабежа и, подарив на прощанье Смурову бутылку, убыл на свою Петровку, гордый собой и знакомством с тётей Дусей.

В День рождения Смурова несчастный дежурный сыщик Лобок слонялся по опустевшей конторе. Чай «Три слона» вызвал изжогу, да и мир был сер и мрачен, как стены 50-го отделения милиции. Дежурный по конторе грыз кислое зелёное яблоко, водя пальцем по стеклу.

Около окружной железной дороги, на бревнышке сидели тесным рядком девчонки с подстанции скорой помощи, остальные вольно расположились на поставленных на попа ящиках. Пили спирт за скорую помощь, водку за милицию, портвейн за нас, за вас и просто отлакировать. Смуров жмурился на заходящие солнце. Разговоры были сумбурные, больше о работе. Дым сигарет тяжёлым облаком висел между чахлых деревьев. Закуска кончилась. Кто-то зажёг костер. Пели песни, потом приехали ребята из ЛОМа с тушёнкой и привезли в подарок Смурову фуражку железнодорожника. В метро Смуров зашёл на автопилоте, на нём и вышел.

Дома было тихо. Смуров сел у окна. На улице было темно. Хотелось воды, но было лень встать. Холодильник урчал и позвякивал содержимым.

Свет резанул по глазам.

– Ты что, профессию поменял? – спросила проснувшаяся жена, глядя на фуражку железнодорожника, лежащую на кухонном столе.

– Оперативная необходимость, – привычно ответил Смуров.

– И кто ты теперь?

– Вечный стрелочник.

Они пили чай, тортик был так себе, не очень.

Утром Смуров пил кефир. Кот Мурысик, свернувшись клубком, дрых в железнодорожной фуражке.

– Теперь ты тоже стрелочник, – сказал Смуров коту и ушёл на работу.

Часы Мендельсона

День, вечер, ночь, утро, день.

… Такая, брат, дребедень…

Смуровский кролик* сопел, пил пиво, курил и рассказывал о событиях местного масштаба. Событий особых не было. Так, мелочи. В пивной на Снежской два обормота по пьяни увели дипломат у залётной шляпы. А в портфеле бумажки и шариковая ручка, Клавка, ну та, что живёт над кильдимом Риткиным, с новым хахалем стала жить. Хахаль после отсидки и какой-то мутный, да и лаве у него есть. Не то, чтоб много, но водку пьют они с Клавкой каждый день и не бедствуют с закуской.

– Всё? – мрачно спросил сыскарь.

Кролик цапнул вторую кружку пива, сдул пену, хрустнул подсоленной сушкой.

– А я вот тут у дружбана был, он у гостиниц работает, ну так по мелочи, то сё, так он говорит, что шмара одна трепанула, есть такой Гиви, зверёк* из Очамчири, он часики продать хочет. Часики приметные, карманные и вроде золотые. Этот зверёк жадный, цену заломил, – агент торжественно промолчал, тяня паузу, – мама не горюй. А кто их купит, на них написано, что они Мендельсона какого-то. Да и шмара тоже процент накрутила… Такая сучка, из официанток.

Дальше кролик пустился в рассуждения о том, что все халдеи такие твари, что пробы на них ставить негде. Смуров слушал красочные рассказы о злодеях-халдеях в пол-уха. Потому как часы были, судя по всему, с квартирной кражи из кооперативного дома на Б. Академической. Взяли на квартире золотишко, деньги и стереосистему. Кража была свежая, недельной давности. Имела хорошие перспективы стать очередным глухарём. И тут на тебе. Нет, вот уж точно, Москва – город маленький. Сыщик доложился руководству, потом долго и нудно писал, подшивал написанное, и получилось

дело.

***

Смуров отстоял маленькую, по местным понятиям, очередь и купил бутылку портвейна, подумал, порылся в карманах и, протянув продавщице ещё трешку с мелочью, важно сказал

– Шартрезу мне. Ликёру.

Деловито спрятав тёмную бомбу портвейна в недрах портфеля, положил сверху неё толстый ком «Литературной газеты» и аккуратно водрузил бутылку с ядовито-зелёной жидкостью сверху, композицию завершили два краснобоких яблока из братской Болгарии и четыре маленьких, но пахучих мандарина из солнечной Грузии. Сигареты «Ява» для себя и «БТ» для неё Смуров распихал по карманам пальто. На шоколадку денег не хватило.

В отделении милиции бутылки предательски звякнули, дежурный по конторе Боря Рогожин ухмыльнулся. Смуров насупился, но стакан портвейна пообещал не задумываясь. Себе дороже.

Ночь вступила в свои права. В обезьяннике бузили два хулигана.

– Ща в ласточку закатаю, – сообщил мимоходом постовой.

– Да мы что, мы так, – пробормотали хулиганы. – Это всё он, – и показали друг на друга.

Двери КПЗ ухнули, и дежурный вывел Лену. Увидев Смурова, она помахала пухлой ладошкой и выдохнула:

– Привет.

– Пошли, – буркнул Смуров. В кабинете сыщик открыл окно, кислый запах сигарет и пота вылетел прочь.

Лена умывалась в туалете. Она была проституткой, и Гиви был её старым клиентом. Решено было Лену задержать и, переговорив с ней, узнать, что за Гиви, как он выглядит, чем дышит и где обитает. Лену взяли на чужой земле у известного гадюшка на ВДНХ и запихнули на три часа в КПЗ… опрос в лоб ничего не дал…

– Кайф, – выдохнула она. Залпом выпила стакан Шартреза и впилась зубами в яблоко.

Смуров заварил чай. Чаинки кружили неспешный хоровод в стакане.

– Я в камеру обратно не хочу, – капризно сказала она.

Сыщик листал её записную книжку, в дверь постучали. Боря Рогожин хохотнул, подмигнул Смурову, выцедил стакан портвейна, ловко очистил мандаринку, стрельнул сигаретку и, уходя, аккуратно закрыл за собой

дверь.

Смуров и Лена трепались ни о чём. Разговор им обоим был приятен, и общие темы находились быстро и непринужденно. Спиртное заканчивалось, пепельница таращилась окурками сигарет. Мандариновые корки задорно топорщились на столе.

– Потанцуем? – неожиданно спросила она его. Старенький касетник неожиданно и нежно выдал Тото Кутуньо.

Тело Лены было гибким и податливым.

Её черное платье само собой оказалось на спинке стула, Смуров уставился на её груди. Привычных чашек лифчика не было.

Лена хихикнула, чмокнула сыщика в щёку

– Этот бюстгальтер называется «Анжелика». Темнота! Сиськи как на блюдечках. Это мне один бундос подарил.

Утром за окном пели птицы. Дежурная смена гремела сапогами. Лена, свернувшись калачиком, укрытая смуровской шинелью, спала на старом кожаном диване. Ступни ног у неё были маленькие, как у ребенка. Через час зам по розыску 50 отделения милиции вместе с дежурным сыщиком и нарядом выехали на задержание. Через два часа приехал сыщик из ОУРа и вслед за ним куратор из Главка. Украденные часы из квартиры врача лежали на столе в кабинете зама по розыску. Рядом, сверкая ручками и поблёскивая, стояла стереосистема. Квартирный вор Гиви ждал следователя, маясь в КПЗ.

Свидетели из дружинников коротали время в дежурке. Терпила суетился рядом со своими вещами. Его лысина розовела под прядями прилизанных волос.

Коля Рябов потер часы о рукав пиджака и прочёл надпись на них: тов. Мендельсону на 50-тилетие.

– Это? Вы, что родственники, Мендельсону?

– Это мой папа, – осторожно сказал терпила.

– А папа, что, композитор, как Дунаевский? – хохотнул Коля.

– Однофамильцы, – терпила натужно улыбнулся.

– Ну да, как Иванов, так ковёр с лебедями, а как композитор – так золотишко, – и Рябов хлопнул дверью кабинета.

Ещё через час Смуров отвез Лену в суд Железнодорожного района города Москвы. Судья Викторов полистал папку, кивнул и вызвал Лену. За нецензурную брань в общественном месте и приставание к гражданам Слепаковой Елене Дмитриевне, 1958 года рождения, урож. гор. Москвы, про.ж по адресу ул. …, суд, руководствуясь …, назначил административное наказание 10 суток…

– Да меня не там задержали, товарищ судья, – Ленин голос дрогнул.

– Следующий, – механическим голосом сказала секретарша.

Её забрали на Петровку, куратор собирался её в корки обуть. Перспективный кадр, много знает и многих.

– Сука, ты Смуров, – выдохнула она на прощанье.

– Сама дура, – промямлил в ответ сыщик.

Смуров в конторе занял трёшку до зарплаты. Купил пару пива, свежую газетку – и чёрная дыра метро поглотила его.

Ночь, утро

Смуров рабочий день заканчивал. Бумажки в сейф складывал. И мечтал. О бутылке портвейна, потому как выпивка располагала к томной неге, закуске в виде пельменей и сигаретке. И было ему от этих мечтаний на душе приятно. Всё дежурный по конторе испортил. Голос у него был мерзкий. И этот мерзкий голос в телефонной трубке велел сыщику Смурову по дороге домой заглянуть по адресу ул. Михалковская, дом номер такой-то, квартира такая-то. Сыщик, конечно, стал отстаивать свою независимость, как все страны Африки, и приводил доводы, что есть дежурный сыщик и, вообще, участковые оборзели в конец. Дежурный по конторе быстренько объяснил, что дежурный сыщик на выезде, участковые на территории, а Смуров тут как тут. И больше некому. Ответственный дежурный, он же замполит конторы строго сказал:

– Вы ведь комсомолец, товарищ старший лейтенант.

Смурову сразу захотелось стать октябрёнком, слушать сказки на ночь и стрелять жёванной промокашкой через трубочку, прямо и точно в круглый глаз замполита.

По дороге сыщик завернул в магазин, где портвейн уже раскупили. В магазине было пусто и сиротливо. Опилки на полу сбились в кучки по углам и лежали сиротливыми горками. Продавщица радостно сказала, что завезли финский ликёр. Бутылка 0.7 литра внушала уважение, да и опять же, импортная вещь.

– Клюквенного мне! – ягодки на этикетке смотрелись красиво. – А он не кислый? – осторожно спросил Смуров.

– Это же ликёр! – воскликнула с укоризной продавщица.

– А, ну да, запамятовал, – застенчиво пробормотал сыщик.

Старлей спрятал бутылку в портфель, туда же рухнула пачка пельменей и кило яблок из братской Болгарии. Жизнь стала ясной, чёткой и простой.

На адресе всё было просто. Дверь, ведущую в квартиру, подпалили. Куски обугленного дерматина свисали клочьями. Соседи толпились на лестничной клетке. Хозяйка квартиры с надеждой смотрела на него. Смуров смотрел на хозяйку. Хозяйка была очень даже хороша.

– Вы их найдёте? – голос у неё был звонкий.

Сыщик важно кивнул.

– Щас, всё брошу и побегу искать до полуночи, опоздаю на метро, отосплюсь на столе в кабинете и завтра толпа таких же терпил будет у меня жаться под дверью. А если поймаю, то придется ещё и отказной лепить, потому как конец года и рост детской преступности никому не нужен, – лениво думалось Смурову, а его рука привычно писала протокол осмотра. Потом он опрашивал соседей, хозяйку.

– Завтра к участковому. У него завтра прием с 19 до 21 часа на опорном пункте. Всего хорошего.

– И это всё? – жалобно спросила она.

– Розыскная собака в декретном отпуске, оперативная группа на выезде, – отрапортовал сыщик, складывая бумажки в портфель. – А участковый завтра на месте.

Лифт, жалобно постанывая, спустил Смурова вместе с запахом мочи на первый этаж. До закрытия метро оставалось 45 минут. Автобус был полупустой, на остановке он зашипел сжатым воздухом, двери хлопнули, открываясь, и впустили поздних пассажиров.

На одной из остановок, что около кинотеатра Байкал, тусовалась компания подростков в ватниках, подпоясанных солдатскими ремнями, обутых в кирзовые сапоги. Двери автобуса уже закрывались, когда непонятная сила вытолкнула сыщика на улицу.

Он втянул носом воздух, от подростков несло гарью и спиртным.

– Да мы не специально, – гундосил старший из компании, его рука теребила край кармана телогрейки. – Так получилось. Мы вообще в первый раз, а тут как полыхнёт! Прикольно.

– Дёрнешь псевдоподией в карман, башку оторву, – тихо сказал Смуров.

– Да, ты что и в мыслях нет, – подростки втянули головы в плечи, выжидательно глядя на гундосого.

В отделении дежурный удивлённо посмотрел на Смурова.

– Ты прям как принц датский!

– Классику учи, – буркнул сыщик. – И родителей обзвони этих чертей.

В три часа ночи Смуров закурил сигарету, открыл портфель. Картонная коробка с пельменями промокла и скукожилась. Сыщик налил полный стакан ликёра. Нарезал изъятым ножом яблоко на ровные дольки. Выпил и закусил. Постелил на стол шинель, под голову сунул фуражку, укрылся своим пальто и, поворочавшись, заснул. Снилось ему, как сидит он с потерпевшей на тесной кухоньке, пьют они ликёр, он обнимает её, она посмеивается и дразнит его, постреливая глазками, и так ему хорошо, что просто слов нет.

Утром Смуров был очень занят. Пил крепкий чай, клянчил у Абрама зубную пасту и, чертыхаясь, стирал носки в раковине туалета, которые пытался высушить потом на батарее парового отопления.

Участковый, которому сыщик через канцелярию передал материал на отказной, жаловался всем, что эти сыскари задолбали в конец, элита милиции хренова, сами водку квасят, а другие пахать должны. В детской комнате милиции инспекторша заложила Смурова своему начальству, что под конец года он испортил статистику, и теперь на учете состоит на пять человек больше.

Начальник отделения милиции пропесочил Смурова, что тот не побежал сразу и по приказу. Старлей ответил привычно:

– Виноват.

Сунул в карман пальто яблоко, допил ликёр и ушёл на территорию.

Нейтральная полоса

Среди зимы грянула оттепель. Серое небо немытой чашей повисло над Москвой. Коричневые ветки деревьев тоскливо гнулись под влажным ветром. В окно кабинета Смурова стучались капли дождя и, встретив препятствие, бессильно сползали вниз. Дежурство выдалось тяжёлым. С утра была квартирная кража, на которую приехала толпа начальников, которых облаял служебный пёс, чтоб начальство знало, кто тут главный. Сыщик тупо ходил по квартирам, спрашивая, кто что видел и, может, слышал. Граждане вели себя обычно, как три обезьяны адмирала Канариса, потом Смурова выдернули на пару бытовых трупов. Трупы были свежие и особо не воняли. Описание их тушек и получение справки от 12 подстанции скорой помощи заняло всего-навсего час, учитывая любовные позывы свежеиспечённой вдовы одного из жмуриков на вид лет 75-ти, изображавшую Марсельезу на баррикаде из книжного шкафа. В обед сыщик сидел на корточках у стены, глядя, как промывают желудок жертве несчастной любви, нажравшейся таблеток димедрола. Жертва икала и пукала. Смуров курил сигарету за сигаретой в ожидании, когда толстожопая жертва очухается и можно будет её опросить на предмет, а не довели ли её до само-

убийства.

В конторе дежурного сыщика поджидала пара терпил, у которых украли колёса с их сраных «Жигулей». Cмуров, начитавшийся под пиво с воблой ксерокопий книжек Карнеги, всем улыбнулся. Один из терпил понял, что это оскал смерти и растаял в сгущавшихся сумерках. Второй был нудный профессор марксисткой экономики, читавший романы Агаты Кристи и любитель Мигре. Столкнувшись с фразой «Да заебал ты меня!», профессор решил, что надо перейти на чтение крутых полицейских романов.

Смуров заварил чифирь, разложил бумажки, закурил сухую «Приму» из пачки, лежавшей меж рёбер батареи парового отопления. Большой палец правой ноги, почувствовав свободу через дырку зелёного армейского носка, блаженно шевелился. Жизнь казалась милым пушистым зверьком, а до конца дежурства было всего ничего.

И тут появилась она. В синей куртке-аляске, розовом свитере, чёрных брюках и с красивыми нервными руками.

– Это ты, дежурный опер? – шмыгнув носом, спросила она.

– Я, – ответил Смуров, хлебнув чифирь и запалил ещё одну сигаретку.

– У меня заявление, – она выдохнула, провела рукой по копне волос и спросила: – Закурить дашь?

Тяжело затянувшись сигаретой, она протянула паспорт и произнесла:

– Света меня зовут, я тут рядом живу, на Михалковской. Я его убила.

Смуров вздохнул и на всякий случай спросил:

– Насмерть?

– Нет, он к маме поехал.

Смуров тянул время до конца дежурства и поэтому задавал риторические вопросы:

– А чего не поделили?

– Понимаешь… – и тут сыщик погрузился в сложную систему жизненных отношений, описанных Шекспиро, и муссируемых другими авторами. Очнулся он на фразе «И тут я ему вилку в бок и воткнула».

– А он?

– Собрал свои вещи и ушёл. Ты его вернуть сможешь? Я заплачу, нет проблем, – она опять провела рукой по копне своих волос и стрельнула сигаретку.

– Завтра заходи, – добродушно сказал Смуров, получивший поцелуй и чуть не задохнувшейся под пахучей копной волос Светы.

В конторе было тихо. Смуров вынул магазин из пистолета, щёлкнул затвором. Спрятал кобуру в сейф. Глянул на свой стол. Из-под стекла, лежащего на столе, на него таращились с фотографий беглецы из мест лишения свободы, лица пропавших без вести, особо опасные и находящиеся в розыске. И подумалось ему… вот этот стол и есть нейтральная полоса между ним и людьми. Перейти её – так это от него зависит и очень редко от людей…

А Смуров ехал

из промзоны, на территории пятидесятого отделения милиции была такая. Смуров сыщиком дежурным был и поэтому ездил туда, куда граждане пошлют. На последнем вызове он тупо бродил, черпая грязь ботинками по территории склада, где ночью кто-то проник на территорию, сорвав пару досок из забора, но бдительный пёс Шарик, в свалявшейся шерсти которого торчали противотанковыми ежами засохшие репейники, хрипло залаял, и тётя Дуся, сторож вневедомственной охраны, оторвав голову от засаленной подушки заскорузлым пальцем набрала волшебный номер 02, задремавшая на минутку телефонистка на Петровке 38 встрепенулась и послала тётю Дусю во вневедомственную охрану, мысленно от себя добавив пару слов известных всем обитателям СССР. Тётя Дуся заорала дурным голосом, Шарик забился с испугу под пандус, а про остальных даже сказать нечего, не видел их никто, даже Шарик виновато покачал головой, что не помешало ему в мгновение ока схрумкать конфету «Дюшес», выуженную Смуровым из кармана, и пописать на заднее колесо милицейского «Лунохода» в своё удовольствие, при этом он жмурил глаза и скалился. Смуров велел усилить бдительность и отмежевался от заявления, строго заявив, что это ведомство вневедомственной охраны и у угрозыска есть дела поважнее. Сделанный круг по складу дал понять сыщику, что метизные товары ему нафиг не нужны, хотя водитель по кличке Исмаил-Бек прихватил какой-то крюк и десяток саморезов. Шарик порычал для порядка, но Смуров шепнул ему на ухо, что мол нация такая – любят, блин, что блестит. Шарик махнул хвостом и поплёлся по своим делам.

И Смуров ехал дальше на милицейском бобике обратно в контору, поглядывая в лобовое стекло с мелкой трещинкой справа, рация чего-то там бубнила, Исмаил-Бек рулил, цепко держа баранку и хищно поглядывая на дорогу.

До конторы оставалось пара кварталов, как наперерез машине вылетел справа мужик с безумными глазами и воплем:

– МИЛИЦИЯ!

Водитель ударил по тормозам, машина обиделась и заглохла.

– Э… кус… – только и сказал Исмаил-Бек.

Мужик тыкал пальцем в сторону кустов и вопил, что его ограбили. Смуров схватил мужика за руку и рванул между домами. У мужика рука была потная и норовила выскользнуть.

– Курить брошу, – в который раз тоскливо подумал Смуров. Беглец выкатился из кустов прямо на Смурова, у беглеца была поцарапанная морда, карман на клетчатой рубашке был оторван и ветерок ласково трепал

лоскут.

– Это он, – радостно завопил мужик. Слюна из его рта летела веером.

Бабки у подъезда многоэтажки встрепенулись. Смуров в легкую въехал коленом в промежность беглеца.

Попыхивая синим дымом, «Луноход», скрипнув и звякнув, остановился. Исмаил-Бек радостно скалился золотыми зубами, корча рожи. Смуров вывернул карманы беглеца, в заднем нашёлся паспорт, внутри которого лежала трёшка.**

– Так чего пропало? – мрачно спросил сыщик у терпилы.

– Понимаете, я домой вернулся раньше, насморк, температура, ну и руководство пошло навстречу и отпустило, а этот из моей квартиры выходит. Представляете?

Смуров анекдот представил, с бородой… муж вернулся…

– Э! – мрачно процедил Исмаил-Бек. – Это нэ палка*** совсем. Зря машину гробил, – и махнул рукой, как кинжалом. Узкие губы скривились. Чёрные усы закрыли блеснувшее золото зубов.

Кто-то из бабок, сидевших у подъезда, всполошился и запричитал

– У меня зятя в вытрезвитель вчера забрали и все деньги тоже.

Кто-то подхватил, и бабки загомонили. На ближней к подъезду лавочке приподнялась тощая бабка в красном байковом халате и, отклячив зад, надрывно закричала, пугаясь собственной смелости

– Сатрапы, сейчас не 37 год! Сейчас перестройка!

Смуров затолкал мужика в салон, беглеца в собачник, хлопнул разболтанной дверью. Закурил, и они поехали, тщательно объезжая выбоины и лужи на дороге. Мужик ёрзал на заднем сидении и поминутно что-то спрашивал. Сыщик его не слушал, мечтал о том, что кончится это дежурство, он приедет домой, примет душ и будет сидеть на своём балконе, попивая холодное пиво, покуривая сигаретку, поглядывая на излучину Москвы-реки и почитывая криминальную хронику, и будет думать: