Текст книги "Жил-был мент. Записки сыскаря"

Автор книги: Игорь Раковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Палыч дал отмашку, и я повёл нашего заявителя в кабинет, под маленькие глаза сержант-полковника.

Пока они беседовали, в кабинет руководства сунулся командир роты ППС. Увидев своего сержанта за столом начальника конторы, он тряхнул головой. Сержант-полковник нехотя встал из-за стола, влекомый вбитой в голову привычкой вставать при виде командира. Но, вспомнив про обещанный гонорар – бутылку Сибирской, тоже тряхнул головой.

– Почему без стука, товарищ капитан?

Тяжёлая рука Палыча выдернула потерявшего дар речи капитана из кабинета.

– Ну теперь вы поняли, что это мы следим за вами. Что бы враги не похитили. Ни вас, не ваше изобретение. Будьте спокойны. Мы на чеку. Родина о вас помнит. И заботится.

– Ой, вы знаете, ну что ж вы сразу не сказали? Я уж писал во все инстанции. Вот переодеваться приходится и всё отрываться проходными дворами. А они следят, всюду их глаза, телефон подслушивают, даже в метро идут за мной. А это вы! Я ж не знал! Я заслуженный человек, инженер. И моё ИЗОБРЕТЕНИЕ, оно принадлежит народу!

– Мы знаем. Идите домой. Помните, мы рядом. Советская милиция вас бережёт.

И он ушел, гордый за Державу, свихнувшийся изобретатель. Зарплата 125 рублей, хрущёба, последний этаж, а впереди была Перестройка. Не предсказанное им будущие сбылось. Каких-то деталек не хватило для машины времени. А жаль.

Хмурый Смурый

Прозвище Смуров получил легко. Начальник конторы на одном совещаний спросил:

– А вы, товарищ, что такой смурый?

Под смешки зала Смуров буркнул:

– Я не смурый, я хмурый.

А по жизни Хмурый был детским сыщиком. Есть такая должность в милиции, детишек ловить. Между прочим, положен отдельный кабинет и платят больше. Потому как забот больше и должность старшего инспектора УР. Дети, они такие баловники… Там что стырить, в глаз дать, а то и ножичком поковырять в человеке, не говоря про зиму – прощайте, шапки, здравствуй, сугроб заявлений. Опять же Её Величество статистика, рост детской преступности ни-ни! У нас же общество развитого социализма, вы, что, забыли?

Ну, ладно, не будем о грустном, давайте о детских забавах.

***

Акимыч был признан судом рецидивистом. Сами посудите: пять ходок к Хозяину. Да каких! Грабежи, кражи. Шили разбой, но отвертелся. Срок прошёл – и вышел на волю Акимыч. Насчёт совести не знаю, но в чистых и хороших вещах. Люди подогнали. В таких шмотках и в первопрестольной не стыдно показаться. Пока ехал, то ещё и лаве прибавилось, эти лохи так любят хлеборезкой щёлкать, ну просто хобби у них такое. А в Москве у него сестра жила, у платформы «Моссельмаш». Приехал, а сестричка на работе. Ну не дверь же ломать? Попил пивка, хотел за жизнь перетереть, а в пивнике одни бакланы. Взял он чекушку, нашёл лавочку в укромном месте. Тихо, спокойно. Ветерок листву шевелит, воробушки чирикают. От огурчика запах! Выпил, хрумкнул. Эх, воля, волюшка! Дорого даёшься, легко

теряешься.

– Слышь, мужик, вали отсюда. Это наше место, – какой-то шкет сплюнул ему на югославский ботинок.

Акимыч пружинкой вскочил, хотел за нос схватить гадёныша, но в затылок что-то ударило, и красное поплыло перед глазами, и он тяжело рухнул вперёд. Справка об освобождении осталась при нём. Золотая цепочка, перстень, часы «Полет», деньги в кожаном бумажнике, в котором ещё хранилась его фотография с сестрой, пропали.

***

Контора стояла на ушах. Тяжкое. Убийство. Чертились схемы. Летели запросы на зону. Отрабатывались связи Акимыча. Пара его приятелей была забита в камеры, и их трясли, как грушу. В ЛОМе с перепугу штампанули пару заяв о кражах. И чесали репу в ожидании прокурорской проверки. В пивных стало тихо. Хмурому это было по барабану. Взрослые разборки его не касались. Но по агентуре надо было отчитаться. Сунуть пару бумаженок ребятам в дело.

***

Агентесса была смазливой девицей, знала всех, дома у неё был шалман, малолетки шастали к ней домой, как к себе. И пили там не лимонад и нюхали не цветы. Участковый был завален жалобами соседей. Смотрел на неё волчьими глазами, но поделать ничего не мог, по его мнению, девка была тёртая и поймать её не удавалось. За нарушения общественного порядка он выписывал штрафы. Которые она исправно платила. Хмурого эта игра забавляла, так как деньги на уплату штрафов выписывало его руководство, из средств на оперативные расходы. Агентесса вздохнула, подписала агентурное сообщение, получила дежурный поцелуй, и они разбежались.

***

Детишки особо не сопротивлялись. Так, по мелочи. Хмурый отвесил размашистую оплеуху акселерату, который замешкался, доставая из-за батареи бумажник Акимыча с остатками денег.

– Это же ребенок! – ойкнула понятая.

Его подельники чинно сидели с мамами в коридоре Детской Комнаты милиции. Под охраной постового милиционера.

***

– Надо профилактикой преступлений заниматься! Распустил недоносков! – начальство ругалось. Статистика была испорчена. Хмурый слушал в пол-уха. Дослушал. И пошёл выпить в лёгкую. Завтра же на работу с детьми. И когда же будет отпуск?

Валюха-горюха

Когда Валя училась в 10 классе, то умерла её мама. Быстро и неожиданно. Монолимфолейкоз. На похоронах было много сослуживцев, приехали дальние родственники. Отец держался молодцом. Его рука нежно и в тоже время сильно поддерживала её под локоть. Почему-то ей вдруг захотелось, что если когда-то у неё будет любимый человек, то именно так он будет поддерживать её. Тогда же она подумала, что станет врачом, хорошим врачом. Потом ей показалось, что она смотрит кино. Речи прощания она слышала, как сквозь вату. Был хороший весенний день. В плохое не верилось. Когда усатый могильщик стал деловито забивать крышку гроба, то стало отчетливо ясно, что мамы больше нет.

***

Валя доктором не стала. Не стала поступать. Окончила медучилище и пришла работать на подстанцию скорой помощи. Романтики там не было. Была тяжёлая сумка, неработающие лифты, дерьмо, истерики, кровь. Лёгкий матерок водителя, вой сирены, отблеск мигалки в стекле, усталый трёп и чаепитие в ожидании вызова ей нравились. А ещё ей нравился один доктор, худощавый такой, один раз он поддержал её за локоть, когда она чуть не упала, поскользнувшись около подъезда. Зима была, сами понимаете… И она поняла, это ОН.

Понял ли он…

***

Выезд был банальным. Ножевое. Бытовуха.

– Сейчас опер из Пполтинника» будет заигрывать, зазывать на чай или спирт клянчить, – думалось ей. Милицейской машины не было.

– И где их черти носят?

Дверь квартиры номер шесть открылась легко. Три женщины – одна придерживает голову, вторая держит какую-то тряпку у живота третьей. У последней бледное лицо, синие губы. Кругом следы крови.

Оборванный шнур телефона.

***

– Её бывший приходил, пьяный в дым. Ну, вот с порога и пырнул её ножом. Мы шум услышали, пришли, а она тут вся в крови. Скорая приехала, сестричка начала ей помощь оказывать, а он опять пришёл, ну и сестричку тоже пырнул. Пьяный, что с него взять, – свидетельница выдохнула и добавила: – Вот ведь халат себе весь испачкала. Кровищи, как на войне. А домой меня отвезёте, товарищ милиционер? Поздно уже. Да и опознала я его, и подписалась везде. А то дети и на работу завтра.

***

– Ну как там она, доктор?

– Выздоравливает, только детей у неё не будет.

***

– Валя, ты извини. Понимаешь, с бензином у нас хреново. Тем более бытовуха, кто ж знал… Ты не горюй, я с доктором говорил, он сказал, что всё в порядке будет. Мне тебя опросить надо, сама понимаешь.

***

На её тумбочке в круге света от настольной лампы остался лежать апельсин. Оранжевый, пахучий. Чужой в этом мире крови и дерьма.

Про либерализм

Потапов сидел, сглатывая слюну. Только что он выпил полграфина тёплой воды. Холодной не было. Жара стояла в это лето несусветная. Сигарета, закапанная водой, расползлась у него в руках.

– Ну, как она там?

– Врачи говорят, что два ребра сломано, ключица, разрыв селезенки.

– И чё теперь?

Потапов тихо рассказывал, как они учились в одной школе, как он ухаживал. Как она его ждала из армии, а потом свадьба. Вот квартиру получили. Дети. Ну, получка, как не выпить. Да у него ещё халтуры есть. И вообще, мы ж люди. А она завелась. Крику, шуму. Ну, успокоил малешко, чтоб не орала. А оно видишь, как полу-

чилось.

***

Клава Потапова через 02 дозвонилась из больницы в отделение милиции.

– Да, вы не волнуйтесь, гражданочка. Сидит он. Как где, в камере. Скоро наш сотрудник приедет, вас опросит. Посадим, конечно посадим.

За часики толстая кастелянша отдала одежду. Клава сбежала через окно первого этажа.

***

– Где он?!!!!

Латиноамериканских сериалов о любви страна ещё не знала. В дежурной части их советский аналог наблюдали минимум раз в неделю. Поток ласкательных слов, излитых на Потапова его женой Клавой, заставил бы пойти повесится в припадке зависти к тексту автора песни «Зайка моя». Ах да, песни ещё, впрочем, тоже не было.

Бумаги летали по кабинету, Потапова плакала, танцевала, кричала. Графин с водой я ей не дал. Очень жить хотелось.

Крик: «Отпустите мужа! Как я без него!» – звенел в ушах до вечера. Потапов сказал: «Мы любим друг друга».

***

Исходя из вышеизложенного, в связи с примирением сторон и руководствуясь… в возбуждении уголовного дела отказать… .

***

Через год.

Сводка: Н. В. Потапов, прописанный по адресу…, находясь в состоянии алкогольного опьянения, нанёс удар ножом своей жене K. С. Потаповой, проживающей по адресу…

По дороге в больницу, гр. К. С. Потапова скончалась от полученного ранения. В отношении гр. Н. В. Потапова возбуждено уголовное дело Ленинским РУВД г. Москвы. С места преступления Потапов скрылся. Ведётся розыск.

Сводка: …06.81 г. по адресу г. Москва ул… стр.2, дом 1, кв.12 при задержании гр. Потапова, находящегося в розыске по ст…УК РСФСР, получил ножевое ранение сотрудник УР 144 о/м Железнодорожного РУВД г. Москвы ст. лейтенант …

Потапов в настоящие время содержится в СИЗО ГУВД Мосгорисполкома.

Про Васю

Фамилия у Васи была простая, как хозяйственное мыло – Простаков. Бывают люди, которых судьба тащит по жизни, обдирая шкуру, ломая через колено, как сухой валежник. Но это не про Васю. Его судьба – широкая река, плавно несущая свои воды, без мелей и перекатов, омуты были, но Вася их ловко обходил. В школе играл в фанты и выигрывал. Потом карты завладели им, а в библиотеке он стырил книгу «Фокусы». Раздел «карточные фокусы» был зачитан до дыр. Ловкость его пальцев была неимоверная. Тупые мужики, играющие в карты на пляже, были его лёгкой и весёлой поживой. После окончания школы он ездил на собственных «Жигулях». Девушки пёстрой чередой скользили по его жизни. Он путал их имена, но ему это прощалось. Он был добр, покладист и снисходителен к их денежным капризам. Москва встретила его с распростертыми объятиями, серьёзные люди играли в катранах. Лохи толпились у валютных магазинов «Берёзка», он с лёгкостью ломал чеки, и так же легко делился с нужными людьми. Кооперативная квартира была отделана, как игрушка. Импортная «Хельга» хранила саксонский фарфор и мельхиоровые наборы вилок и ножей, купленные у арбатских старух. В холодильнике кричали «съешь меня» импортные продукты. Бар солидно поблёскивал бутылками. Японский телевизор и видеомагнитофон несокрушимо чернели в «зале», так Вася по провинциальной привычке называл самую большую, 18-метровую комнату в своей квартире.

Васина жена была красавица и товаровед на продуктовой базе. Детей у них не было. И быть не могло. Бывает такое несчастье.

Ребенка они взяли из детского дома. У пацана были пшеничные волосы и голубые глаза. Когда он чуть подрос, то с друзьями взломал табачный киоск. Сигареты принёс домой. Мы пришли следом. Во время обыска Вася пил крупными глотками импортную минеральную воду без газа. Потом Васин отпрыск на каникулах залез в родную школу и стыбрил скелет из биологического кабинета, динамо-машину у физика, взломал сейф у директора, там был спирт. Утром детей нашли на диване. Кости скелета были разбросаны на ковре, динамо-машина скромно стояла под столом.

Но Васиному отпрыску не было 14 лет, в спец.колонию он уехал через год – за грабеж. В колонии он избил воспитателя и получил новый срок, вернувшись, он дал в глаз Васе, и унёс видеомагнитофон и кассеты тоже.

– Что делать? – тихо спросил Простаков.

– Бог не фраер, – ответил я.

– Да, да! – жизнерадостно подтвердил Крокодил, пару раз пытавшийся задержать за мошенничество Васю, и оба раза неудачно.

Река судьбы превратилась в бурный горный поток, полный опасностей и грозящий разбить жизнь Простакова в щепки.

Про Борю

Для оперативного прикрытия КГБ в Москве использовал удостоверения МУРа, и за это их мы тоже не любили. Уж не говоря про то, что они в оперативных целях бомбили квартиры своих подучётных. Все знали, что Комитет, но формально – квартирная кража. И висяк, соответственно, а проверки по краже никто не отменял. И если на твоей земле, то ты получал по полной программе, потому как начальство тоже мутузили… ибо висяк. А бумажек надо напихать столько, что некоторым сыскарям этот Бумажный Эверест снился. Боря работал в Комитетовской наружке, после Афгана он был пофигист и считал, что если выжил в 1979, то ладошка Бога всегда над его макушкой. Он не заморачивался идеями, а, работая в ночную смену, загонял служебную Волгу носом в подъезд девятиэтажки, выпивал пару стаканчиков с напарником и храпел до утра. Тот, кого они водили, тоже спал, правда, в своей кровати, а бегать и воевать против Советской Власти он мог и днём, но Борю это не волновало, он работал в ночь. Волновало жильцов дома. Которые не могли выйти из дома с собаками на прогулку и звонили 02, не могли зайти, и те, кто возвращался с ночной смены или просто загулял. Боря однажды проорал из машины:

– МУР! Проводится спецоперация.

Наше начальство звонило ихнему начальству. Их начальство посылало наше начальство. Но как ни странно, с Борей у меня сложились хорошие отношения. Хотя не в начале. Он клеил понты. Но потом поздним вечером мы с ним под две бутылки водки перетёрли вопрос. Сошлись, что страшнее, чем в Чар-Чата, это рядом с Майвандом нифига нету, но там дешевле. Кто не знает, о чём мы говорили, то им повезло. Шутка. Боря пообещал, что исправится. Потом Боря периодически появлялся у нас в конторе, был любим и стал свойским парнем. Что-то там у него в Комитете не пошло, и его уволили по неполному служебному. Боря бухнул пару-тройку дней и стал таксистом. Его тянуло в «Полтинник» как магнитом, он по-прежнему приезжал к нам, но уже вальяжный, в кожаной куртке, джинсах и туфлях. От него пахло заграницей. Он угощал «Винстоном», и мы пили «Посольскую», закусывая черемшой и копчёной «Сто-

личной».

– Чуваки! – скрипя кожей и попыхивая сигареткой, говорил он. – А на гражданке-то жизнь! Тёлки, бабки. Гоним в кабак, я угощаю!

Мы отмалчивались.

Потом Борю взяли на скупке продаже валюты его бывшие сослуживцы. Был суд. Через три года он появился в «Полтиннике». Сидел на общаке. Ржал, что не прокололся ни разу и кум полный лох. А хозяин не дурак и бабки любит. Он потолстел, опять работал таксистом и был весел. Его жена ушла, честно сказав, что устала. Боря утром заезжал за дочкой и вёз её в школу.

Перед моим отъездом мы встретились. Выпили. Больше я его не видел. В его квартире живут другие люди. Его бывшая жена сказала, что его похоронили на Митинском.

– Были пара человек и я с дочкой, – спокойно сказала она.

Её муж суетился на кухне, жаря картошку. Бутылка водки свечкой стояла на журнальном столике.

Про месячные

– …ИИИ…РАЗ!!!

– Поздравляю вас…

– УУУРРРААА!!!

***

– Когда я был лейтенантом, то у меня каждый день был 23 февраля, а сейчас я ещё капитан и уже легенда полка. Поняли, каки зелёные?

***

Наш замполит полка был инициативен, лыс, имел фамилию Шишкин и носил подполковничьи погоны. Страна переживала месячные. Месячник солидарности с угнетённым народом Африки, месячник зелёных насаждений. Шишкин срочно написал план политико-воспитательной работы на месяц. Командир с бодуна (только что закончился месячник трезвости) не глядя подмахнул. И нас собрали в клубе. Как водится, попугали звериным оскалом империализма, а потом замполит объявил месячник культурной речи. И нас лишили самого родного и близкого. Русского языка. Потому что русского языка без мата не бывает. Это вам любой узбек скажет. Не говоря про остальные народы СССР и окрестностей.

Настали тяжёлые времена, нас не понимали сержанты, сержантов не понимали солдаты. Прапорщики вообще молчали. Из-за этого было много недоразумений. Тяжелее всего приходилось технарям, график регламентных работ был сорван. Командир полка был мрачен. Шишкин сиял лысиной и брызгал новой инициативой. Новая инициатива называлась «Конкурс строевой песни, посвящённый 23 февраля». Куда там китайцам с энергией Ци или импотентам, ищущим в потемках точку Джи. У нашего военнослужащего клитор в горле расположен. Поэтому в армии всё время кричат, а поют ещё громче. И от этого в экстазе бьются. Не знали? Идите послужите.

Ах, да! Про конкурс. Короче, победила рота капитана Ведякина с песней:

– Эх! Соловушка!

– Ёб твою мать

– Здорово поёт!

А почему победила? Потому что месячник культурной речи закончился и начался месячник «День птиц».

Куда там ихнему сурку до нашего Соловья с месячными.

Про Бельмандо

Саня демобилизовался. И вернулся домой. Была весна. Он бродил по Москве. Ему нравилось толкаться среди людей на улице Койкого, ездить в метро, есть таящие шарики мороженого из железной вазочки на тонкой ножке в кафе «Огни Москвы», бродить по ГУМу, ловить ветер на Новом Арбате. Засыпать под звук колёс на Московской Окружной Железной Дороге и несущихся в парк троллейбусов. В Москве шёл фильм c Жаном-Полем Бельмандо. Бельмандо был поджар и строен, носаст и задорно смотрел с афиш. В фильме Бельмандо стрелял, опрокидывал стаканчик и опять стрелял, в промежутках его предавали и любили. И Саня пошёл в отдел кадров соседнего РУВД. Кадровичка в майорских погонах была рада. Ещё бы: комсомолец, русский, житель Москвы, среднее техническое, сержант СА. Мама Сани была не очень рада. Да, чё с нее взять – учительница! До присвоения офицерского звания Саню послали работать в Дежурную Часть 16-го о/милиции. Рядом был Коптевский рынок, три пивных зала, магазин «На Порожках и Три Поросенка», не считая Коптевских бань и милого бульвара им. Матроса Железняка (в просторечии – БМЖ). Жизнь у Сани была весёлая, как у всякого постового в Дежурной части. Когда первый раз он пришёл с фингалом, то мама позвонила знакомому провизору. Тот привёз бодягу домой. Когда мама Сани увидела перепачканную кровью рубашку и оборванные пуговицы кителя, то позвонила своему бывшему сокурснику. Сокурсник Саниной мамы работал в МВД CССР и был полковником.

И Саню вызвали в отдел кадров ГУВД, и Саня зашёл и представился. Лысый полковник Краснов предложил ему должность в ХОЗУ. Саня сказал, что хочет работать в Уголовном Розыске. Краснов мотнул головой.

Сане присвоили звание младшего лейтенанта и отправили на землю. Саня поступил в ВЮЗИ. Дорос до капитана. И должности старшего опера. На столе у него стоял в рамке портрет Бельмандо. В 46 он ушёл на пенсию. И работал юрисконсультом в конторе «Рога и Копыта». Возвращаясь вечером домой он услышал вопли: «Помогите!» – и, вспомнив Бельмандо и забыв про возраст и жизненный опыт, кинулся на помощь. Очнулся в Cклифе. Похоронили его на окраине Москвы. Глина липла к подошвам ботинок, шёл дождь. Была весна. Мы сидели в его маленькой квартирке. Выпивали. Поминки. Над диваном висел портрет весёлого и загорелого Жана-Поля Бельмандо. А старенькая мама Сани тихо сидела на стуле и смотрела на входную дверь.

***

P, S Конечно правильно БельмОндо. Но в конце 70-х говорили БельмАндо. Масквачи, что с них взять.

Про фамилии

Молоденький розовощёкий ГАИшник в необмятой шинельке, с ярким золотым блеском гербовых пуговиц и снежно-белой портупеей, сапоги его блестели, начищенные рижским сапожным кремом, банку которого он увёл на дембель из родной в/ч. Воробушек, который чувствовал себя орлом. В голове крутилась зачитанная на разводе ориентировка. Первым номером значился «Жигуль» зелёного цвета, угнанный сегодня утром. Сержант ГАИ ткнул жезлом в сторону зелёного «Жигуля» и, вертанув жезл в руке, чётко показал место остановки. Жигулёнок послушно замигал поворотником, сполз на обочину. И замер.

– Здравия желаю! Инспектор ГАИ сержант КОзел. Ваши документы, пожалуйста.

Выбравшийся из машины мужик был в потёртой кожанке и трениках, вздувшихся пузырями на коленях, он молча смотрел на инспектора. В его ручище мелко смотрелись права.

Инспектор сделал шажок назад.

– Ты, козёл?

Гаишник потрогал лаковый козырёк фуражки. Следы от пальцев порадовали бы любого криминалиста. Опустил локоть, тронув кобуру.

– Откройте багажник, гражданин!

– НЕ, ты скажи. Ты?! КОЗЁЛ?!

– Огнетушитель, аптечка? Пройдёмте на пост!

Мужик хлопал себя по ляжкам и ржал. Лицо сержанта покрылось красными пятнами, его правая коленка предательски дрожала

– И я КОЗЁЛ! ТЫ! Документы мои глянь! – заливался смехом водила. Сержант криво ухмыльнулся и развернул водительские права.

Потом они курили, прислонившись к тёплому боку машины, вспоминая школу, армию и свою нелёгкую жизнь с такой фамилией. Расстались друзьями.

Сержант шёл по обочине шоссе и в который раз думалось ему, что надо сменить фамилию. Но ведь папа, дед…

Он вздохнул и непроизвольно взмахнул рукой с жезлом.

Поток машин стал тормозить и остановился. Сержант проорал весело и зло

– Козлы есть?

– Только ты, – мрачно и хрипло ответил кто-то из замершего потока машин.

– То-то и оно! – усмехнулся сержант и небрежно махнув жезлом, разрешая всем ехать.

Нас много

Труп лежал у дерева. Непонятного цвета штаны, рубашка с оторванным воротником, ботинки «прощай, молодость». Рядом лежала бутылка тёмного стекла с этикеткой «Плодово-ягодное». Документов в карманах не было. Внешние повреждения на теле трупа отсутствовали…

– Свежий БОМЖик. Теперь очумеешь бумажки писать на этого урода.

У меня завтра заслушивание по двум кражам, а теперь полночи с этим таскайся.

– Крокодилыч, рядом железка Окружная. Давай туда отнесем.

– Ты что, в Анну Каренину поиграть захотел?

– Да не на рельсы, рядом положим в полосе отчуждения. Это территория железкиной милиции. Усёк?

Сказано – сделано. По телефону Крокодилыч отзвонился, что труп железнодорожной милиции, пусть они берут паровоз и вперёд.

Через час бдительный гражданин позвонил по 02. Мы приехали. Труп лежал у дерева.

– Вот оперативно сработали! – удивились мы. И перенесли труп обратно на железнодорожную насыпь.

Бдительного гражданина изобразил Гена. Железкины дети приехали через двадцать минут.

Мы покурили.

– Короче, парни. Есть ещё разные милиции. Например, речная.

Сказано – сделано. Хорошо, когда нас много.

Лесбиянка с кладбища

Кто-то из постовых, околачивающихся после развода в предбаннике, протянул:

– Вот это дамочка…

Красивая, ухоженная женщина, скользнув взглядом по милиционеру, чётко выговаривая слова, произнесла:

– Если у вас, молодой человек, фуражка 62 размера, то это говорит только о размере вашего черепа.

Дежурный хмыкнул и вопросительно посмотрел на посетительницу.

– Меня обокрали. Где у вас тут пишут заявление?

– Вам к дежурному инспектору уголовного розыска. Второй этаж, прямо по лестнице. А что за духи у вас, «Шанель 5»?

Женщина не ответила и пошла к лестнице. Аромат её духов перекрыл на время вонь ИВС, пота и грязной одежды. Дежурный, выйдя из своей каморки с наслаждением смотрел на фигуру заявительницы, грациозно поднимавшейся по лестнице.

***

История была банальной. Утром она ушла на работу, вечером пришла с работы. И обнаружила пропажу картины. Картину написал художник известный, но, увы, покойный.

– А кто ещё проживает с вами в квартире?

– Моя приятельница.

– Место вашей работы.

– Я директор кладбища.

***

Зам по розыску был плотным мужчиной под метр восемьдесят. Осел на «земле» временно. В кадрах решался его вопрос.

– Тихоныч, вот заявление, объяснение. Надо бы подскочить, осмотр сделать.

– Тебе, Барбос, только бензин казенный жечь.

– У неё своя машина.

– Мы не нищие, мы гордые. Давай сюда эту лесбиянку.

– Почему лесбиянку?

– А что она с подругой живет? Ясно дело, лесбиянка. Не спрашивал, она кобел или так пописать вышла?

Через час они уехали вместе. Утром она привезла его на работу.

– Барбос, возьми заяву. Картина за диван завалилась. Сам понимаешь. И лепи отказной. Чтоб все чики-пики! А то дежурный кладанёт. Спалимся. Да, она мне трендела про какое-то био. Херня какая-то.

***

Через месяц его уволили. Через три месяца он работал на кладбище зам директора. Через год ездил на своей «Волге». Через три года умер на новой даче, подавившись куском шашлыка. На поминки мы не пошли.

Когда-то Даша

Все звали её Диди. По паспорту она значилась Дарьей Николаевной. Родители Дарьи работали в Далекой Африке, продавали частички СССР. За девицей 28 лет присматривала тётя, служившая на Старой площади, ездившая на чёрной «Волге», с проблесками на радиаторной решетке. Раз в неделю тётин водитель привозил продуктовый заказ, мелкие деньги в конверте. В воскресенье тётя звонила в 9 утра и спрашивала, как дела. Дела шли нормально. Диди числилась помощником администратора театра (в трёх шагах от дома). Свободное время проводила в ресторанах и кафе. Это сказывалось на фигуре, а может, генетика, продажная девка монаха Менделя, сыграла свою

роль.

***

Лизин папА был военным, хотя Лиза его не видела в форме. Форма висела в шкафу, звёзды тускло поблескивали, две синих дорожки на каждом погоне красиво смотрелись на зеленом фоне. ПапА был в длительной командировке. Раз в год мамА летала к папА. За счёт Мин. Обороны СССР. Возвращалась грустная и за-

горелая.

***

Отари учился на переводчика и жил в Москве уже два года. Был красив. По нему вздыхали сокурсницы. Но будущему переводчику было наказано: на учёбе… ни-ни. Отца Отари Уважал, знал, сколько он сил положил, пропихнув в Такой ВУЗ.

***

Лиза познакомилась с Диди в кафе «Космос», что на улице Кой-Кого. У Диди было много знакомых, в том числе и иностранцев. Последние пахли хорошим парфюмом, дарили подарки, были милы и ненавязчивы. Лиза крутила с ними романы напропалую. Часто обедала и ужинала в «Национале». Один из её любовников, пожилой и пухлый «бундос» сказал, что хотел бы платить деньги Лизе, а не этой толстозадой фрау с собачьей кличкой. С тех пор Лиза получала деньги сама, Диди же – только часть денег, за квартирное время и новые знакомства.

***

С Отари она познакомилась на улице. Лизу коробило от его липучести. Но потом ей понравилось получать охапки роз, грузинская кухня свела её с ума, а милый грузинский акцент приводил её в восторг, особенно в кровати. А уж о кудряшках на груди

Отари…

***

Отари был без ума от этой хрупкой и нежной блондинки. После разговора, серьёзного разговора с Лизой, он помчался на Центральный Теллеграф. Мама сказала, что сможет прилететь через неделю. Папа был рад возможной московской прописке и сказал, что деньги на кооперативную квартиру – не вопрос.

Мир был прекрасен. Отари, вспомнив детство, в припрыжку скакал к Манежной площади. То, что он увидел, ввело его в ступор. Из дверей «Националя» вышла пара. ЕГО Лиза, наряд которой и «боевой косметический раскрас» не оставлял сомнений в её профессии, и нетвёрдо державшийся на ногах иностранец. Дородный швейцар услужливо-привычно открыл дверцу такси, и пара, весело щебеча втиснулась в машину. Отари хотел закричать, но не смог…

***

Лиза умирала долго. Не кричала, хрипела. Полы в кухне перепачкались кровью. Вернувшейся Диди Отари сказал тихо и грусно:

– И тебя зарежу.

Диди орала на лестничной площадке. Хлопали двери. Кто-то позвонил в милицию.

***

Отари сидел в соседней комнате, курил, смотрел в окно, просил водки. Следователь, приткнувшись в коридоре, писал «Протокол осмотра места происшествия». Понятые нервно вдыхали сладковатый запах крови за его спиной. Возникший, как чёртик из коробочки, комитетчик в мышастом костюмчике, перекинулся междометиями с Диди. Глянул на Отари. Неожиданно пнул труп Лизы в бок.

– Доигралась, сучка!

– Примета плохая, к болезни, – мрачно сказал судмедэксперт Градус.

– Отёк остатков мозга гарантирован, – почему-то ляпнул я.

Мышастый, зло глянув на нас, повернулся и, хлопнув дверью, исчез.

Через два часа был новый вызов. Десятилетний пацан решил изобразить подводную лодку в ванне. Захлебнулся.

Колесо жизни и смерти вращалось без остановок…

Про секретного агента Петрова

Многое в нашей жизни бывает случайно. Так и случилось у Петрова. Он стал агентом уголовного розыска, обратно к Хозяину ему не хотелось. А хотелось жить у мамы, в квартире знакомой с детства. Случай, просто случай, думал человек с судимостью. Как и всякий секретный сотрудник, имел псевдоним, который выучил наизусть, подписывая корявым почерком очередное сообщение. Почему ему дали странную фамилию «Коровьев», он не знал.

Инспектор уголовного розыска, с которым он работал, был весёлым и добродушным парнем. Мог принести на встречу бутылку водки, по-свойски порубить колбасы и хлеба на газетку. Трепался за жизнь. Жаловался на начальство, семейную жизнь. Иногда подкидывал деньжат, спас от ЛТП, помог с пропиской.

Петров, человек судимый, сам себе удивлялся. Сидит с ментом поганым, выпивает, закусывает. И так хорошо ему! И приятно общаться, и рассказать многое хочется, чтоб понял его, Петрова, этот улыбчивый парень, про жизнь его непутевую, про несбывшие мечты и дурацкие надежды.

Это тебе не то, что кумовья на зоне и СИЗО. Дуболомы там. Да и что с них взять. Могут выпотрошить до донышка и подставят невзначай. А пронюхает кто, да и шлёпнут скорые на расправу люди. Ну и спишет кум на несчастный случай. У них ведь главное статистика, показатели, а не Человек.

Мой не такой. Свойский парень, не повезло ему, что в менты подался. Собачья у него работа.

***

Барыга жил один. Деньги держал дома, об этом рассказала Светка официантка, он ей хвастался, что если бы он бы жил в Америке, то купил бы ресторан, в котором она работала. И показывал ей какие-то непонятные бумажки грязно-серого цвета. Брать его решили на гоп-стоп. Петрова взяли в долю. Парень он свой, крепкий, в районе своём всех знает и его все, да и с ним сам Гиви чалился. А племяш Гиви, Анзор, он голова. И Светку раскрутил, и план придумал. Да и знает, куда эти деньги американские потом скинуть.

Петров отзвонился своему сыщику. После этого тщательно запил. Сыщик быстренько завёл ДЕЛО, напихал туда бумажек, получил добро на засаду.

Засада оказалось удачной. Сыщик с друзьями пил подаренный Барыгой коньяк. А о долларах ни гу-гу, статья за это тоже Барыге светила. Да и мог Барыга кое-что рассказать, не говоря о том, что устал милиционер водку пить дешёвую на свои. Коньяк, он благородней.