Текст книги "Год черной собаки. Фантастический роман"

Автор книги: Игорь Подколзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Вы? – Юта вздрогнула и чуть не выронила стакан. – Вы? – Она опустила ресницы и прошептала: – Вас я люблю, Фрэнк. Вы самый дорогой человек, самый родной.

– Господи, Юта! – воскликнул Фрэнк и замолчал.

Где-то из глубины сознания выплыла О'Нейли, предстала как живая, показалось – он даже слышит ее голос и ощущает аромат лаванды. Словно лезвием бритвы полоснули по сердцу, перехватило дыхание.

– Господи, Юта, – повторил и побледнел.

– Да, Фрэнк. – Она вскинула ресницы. – Это началось, когда я увидела вас впервые в «Гонолулу». Я сразу подумала, какой вы смелый и красивый, но… несчастный. Я смотрела, как вы водите крючком по столешнице, о чем-то задумавшись. Вы были совершенно не похожи на наших обычных клиентов, будто с иной планеты. Мне хотелось подойти, успокоить, погладить ваши волосы, согреть. Я страдала вместе с вами. И боялась, дрожала от ужаса…

– Чего боялись?

– Вдруг вы пойдете на стриптиз. Я бы не вышла на сцену, бросила бы все и убежала. – Она закрыла ладонями лицо. – Когда вы заходили вечером, я была как на иголках, молила бога, чтобы вы не направились смотреть выступления.

– Вот никогда бы не подумал, что так заставлял кого-то переживать. – Боль от воспоминания о Джин уже отпустила, он попытался шутить. – Но, видит небо, я ни разу вас не подвел. Ни разу. Хотя, признаюсь откровенно, иногда появлялись такие гнусные мыслишки. Но вы, Юта, мне всегда нравились, я восхищался вами.

– Это вы говорите по доброте. Вы никогда меня не сможете полюбить. Вы меня презираете?

– Это почему же? – Грег вскинул брови, затем хитровато прищурился. Чувствовалось: он несерьезно воспринимает их разговор о любви. Принимает его со стороны Юты как восторженное обожание.

– Потому что на меня… Смотрело столько посторонних мужчин. – Она всхлипнула. – Мне было стыдно и противно.

– Успокойтесь. Ну не плачьте. Я презирал тех, кто вынудил людей заниматься этим. Доведенные до отчаяния граждане богатой страны идут на все, лишь бы их близкие не умерли с голоду. Меня потрясло ваше мужество и благородство, ваша самоотверженность. Я восхищался вами.

– Да-а, восхищались. А они хихикали. – Она шмыгнула носиком.

– Не стоит вспоминать об этом. Если бы я встретил вас эдак лет десять назад, то обязательно бы влюбился.

– Правда, Фрэнк? – Она отняла ладони от лица и широко распахнула глаза. Щеки залил румянец. На ресницах блестели слезы. – Это правда, Фрэнк? – повторила шепотом. – Несмотря на то, что я выступала там, на сцене?

– Я люблю, – он запнулся, – я полюбил бы вас всякую. А то, что вы совершали ради высоких идей, не унижает, а возвышает. Я преклоняюсь перед вами, моя маленькая героиня, считаю самой чистой и честной на свете. – Грегу стало вдруг грустно. Грустно от того, что он не имеет права любить эту чудесную девушку. Правда, он не отдавал отчет, кто установил такое право, но подсознательно понимал, оно есть. Она ему обязана, и это будет стоять между ними непреодолимой преградой. Добиваться ее любви казалось ему вымогательством, чем-то непорядочным.

– Но почему вы сейчас меня не любите? – Голос Юты звучал умоляюще. – Почему не видите во мне женщину?

– Потому что я намного старше. Ваше отношение расцениваю как детское обожание и порыв благодарности.

– Но я-то люблю вас по-настоящему!

– Разлюбите. Это увлечение. – Он глубоко вздохнул. – С годами пройдет. Вы меня просто выдумали и идеализируете.

– Нет! Вы мне снитесь каждую ночь, только о вас и думаю, мне никто больше не нужен. Попрошу доктора, пусть меня состарит. Я люблю вас, Фрэнк. – Она спрятала личико в ладони. Несколько секунд всхлипывала. Затем сказала доверчиво: – Чтобы между нами не стояли деньги – скоро верну. Мама откладывает больше половины моего жалованья. Она взяла работу на дом – делает с малышками бусы из бисера для какого-то ателье. Фрэнк, я не могу без вас. Ну поймите же, я люблю вас.

– Разлюбите, – чужим голосом безнадежно произнес Грег, словно сказал сам себе. – Разлюбите, – повторил еле слышно. – От этого не умирают… Молодость свое возьмет…

В холле было уютно. Верхний свет выключили. По углам настенные бра в виде маленьких факелов придавали обстановке интимный колорит. Трудно было понять, откуда льется музыка – медленный блюз. Пахло, как выразился доктор, красивой женщиной.

Фрэнк и Юта танцевали. Девушка положила голову на его плечо и опустила ресницы.

Эдерс умиротворенно улыбался. На вздувшемся после обильной еды животе на рубашке расстегнулась пуговка. Уваров исподлобья наблюдал за кружившимися в танце. Мартин перекладывал на тарелки из большого блюда розовато-оранжевых усатых омаров, источавших укропно-лавровый дух.

– Вы взгляните-ка на них? – Доктор толкнул физика локтем. – Идиллия. Они светятся изнутри. Эх, любовь, любовь…

– Только и делаю, что смотрю, – ответил Уваров.

– И как впечатление?

– Сдается мне – им очень и очень хорошо.

– Господи! Хорошо! – передразнил Эдерс и оттопырил нижнюю губу. – Да они сейчас у черта на куличках. В волшебной и благоухающей розами стране. Они и нас-то, наверное, не замечают. Где уж, любовь эгоистична.

– Истинная любовь всегда благородна и великодушна, – словно продекламировал Уваров и участливо осведомился: – Вы выпили?

– Я вообще враг спиртного и презираю тех, кто алкоголем создает иллюзорную благость. Просто, скажу откровенно, завидно. Да-да. Завидую до боли в сердце. Захотелось отчаянно обнять любимую и так же плавно плыть под ласковую мелодию. Чтобы душу обволакивали покой и радость.

– Понимаю вас, – вздохнул Уваров и обнял его круглые плечи. – Мне бы тоже хотелось быть далеко-далеко, как им.

– У вас все впереди. Еще будете. И любовь придет.

– Ее я не уберег и, видно, никогда не смогу забыть прошлое. – Он убрал руку. – Как жаль, что люди не научились двигать время вспять. Как жаль.

– Ничего, – ответил успокаивающе доктор. – Рано или поздно разум обретет власть и над временем. Будем терпеливы и оптимистичны.

– Другого и не остается. Во всяком случае, теперь. – Он покосился на Эдерса, спросил доверительно: – А у вас, доктор, нет возлюбленной?

– Нет, – ответил доктор, покачав головой.

– Что так?

– Я, как модно сейчас выражаться, консерватор. Ценю в мужчинах мужество, а в женщинах женственность. Увы и ах, но то и другое идет на убыль.

– Что вы имеете в виду?

– Мне отвратительны вульгарные размалеванные девицы с короткими прическами, словно они только что освободились из тюрьмы или вышли из лечебницы умалишенных. Да еще с сигаретами в зубах.

– Какой-то юморист изрек: целовать курящую женщину все равно что лобызать пепельницу.

– Верно сказал, – кивнул Эдерс. – Но не менее брезгливо я отношусь и к молодым людям с немытыми завитыми патлами до плеч, в туфлях на высоких каблуках – только не хватает, чтобы еще губы красили – эдаким развинченным и вихляющимся субъектам. Вид их наводит на мерзкие ассоциации…

– А вы моралист и противник моды.

– Просто нормальный человек, мода здесь ни при чем. Не сочтите за хвастовство, у меня хороший вкус. Мне порой очень жаль этих девчонок, которые забыли о свойственной юным девушкам и особенно их украшающей стыдливости и гордости.

– Отчасти разделяю ваши взгляды, но не отголоски ли это снобизма и ханжества? Не слишком ли мы категоричны, требовательны?

– Я не сноб и далеко не ханжа, те, кому они позволяют так бесцеремонно себя обнимать, неприлично ругаться при них, их-то и не уважают. Не смотрят как на будущих жен.

– Правильно, – кивнул Уваров, – у этих бедняжек, как сказал один поэт, «есть с кем спать, а просыпаться не с кем». Сплошная голая физиология, никакого духовного общения. О каком же уважении может идти речь? Жалко мне их, очень жалко.

– А я на любимую смотрю всегда глазами будущего мужа.

– Трудно с вами не согласиться. Мне их тоже жалко. Неужели сами не понимают? Но когда поймут – поезд ушел…

Расходились за полночь. Широкие окна поблескивали темно-синей чернотой, словно занавешенные бархатом, усыпанным крупными красными звездами. В наступившей гулкой тишине затихли шаги. В кустах за верандой переливчато затрещали цикады.

Свет в комнате Грега не горел. На полу распластались, отраженные лунным сиянием, рамы оконного переплета. В углах таинственно витали лиловые тени. Где-то у выхода в лоджию что-то шелестело. То ли змея, то ли ящерица.

Фрэнк сидел на кровати, охватив колени руками, положив на них гудящую от мыслей голову. Его терзали разноречивые чувства. Под сердцем ныла щемящая боль. «Вот так и приходит отрезвление: размечтался, старик, – девушке всего восемнадцать. Зачем я ей нужен, молодой и красивой? С ее стороны – это жалость и благодарность. Надо отринуть подобную блажь. Ничего хорошего от этих встреч ждать не приходится, только лишние терзания и разочарования».

Из коридора тихо постучали.

– Да, войдите. – Грег вскинул голову.

Дверь отворилась, на пороге стоял Мартин. Спросил еле слышно:

– Мечтаете в потемках? Свет не зажечь?

– Не стоит. Проходите садитесь. Не спится?

Мартин сел в кресло против кровати:

– Что пишет вдова Кребса?

– Все нормально, Мартин. – Грег вздохнул. – Думаю, когда возвратимся, закончим работу, станем жить вместе. Они и мы с вами. Стива усыновлю.

– А мисс Юта?

– Что Юта? – Грег вздрогнул, кольнуло в сердце.

– Куда ее денем? Вы же любите друг друга, зачем обманываться.

– Откуда вы взяли? – возразил неуверенно.

– Бросьте, Фрэнк. Я не слепой. Не выдумывайте сложностей. Я вижу: она к вам неравнодушна, если не больше. Мне кажется, она вас любит.

– Не путайте любовь с чувством уважения, благодарности и… чисто человеческой жалости.

– А чего вас жалеть? Ну уважение, благодарность ладно. Это свойственно честным людям, а она именно такая. Но при чем жалость? Вы что, урод, убогий или нищий? Она же вам нравится?

– Она всем нравится. Я уже обжегся один раз, Мартин, вы знаете, крепко обжегся. До сих пор не пришел в себя, сжимает сердце и саднит душу. Вы спросили, нравится ли она мне? Да. Очень. Я ее люблю. Но это не имеет значения, боюсь вновь потерять, вдруг все повторится, как с Джин. Будет нелегко перебороть чувство, но что поделаешь – переживу.

– Жаль, Миша спит, – засмеялся Мартин.

– При чем здесь Миша?

– Он мне приводил хорошую русскую пословицу: «Обжегся на молоке, дуешь на воду». О'Нейли нужно давно забыть и никогда не вспоминать – я вам говорил, она была плохим человеком. Вы извините, Фрэнк, что вмешиваюсь, однако мне кажется, вам пора обзавестись семьей. Лучшей жены, чем мисс Юта, не сыскать, поверьте мне, не мучайтесь – решайте.

– А что же вы сами не женились?

– Я другое дело. – Негр глубоко вздохнул. – Светлой памяти шеф, Эдуард Бартлет, говаривал – семья большая ответственность. Прежде чем ей обзаводиться, подумай – не наплодишь ли несчастных, не станут ли впоследствии упрекать тебя дети, что не смог дать им хотя бы то, что необходимо для нормальной жизни. Если уж такие, как он, – белые, умные, образованные и богатые метались в сомнениях, то что говорить обо мне, черном, неученом и бедном? Остался бобылем – все никому не в тягость.

– Ваше богатство, Мартин, не купишь за деньги. Вы мудры, добры и благородны. А людей на черных и белых разделяют лишь злобные маньяки – фашисты.

– От этого нам не легче, а достоинства мои не имеют спроса в нашем мире. Кому это надо?

– Всем, Мартин. Всем, мой дорогой друг.

– Подумайте все-таки о семье, Фрэнк.

– Моя семья – это мать, Стив и вы.

– Это совсем не то. – Он встал. – Не отталкивайте мисс Юту. Не считайте, что ее чувства лишь признательность за помощь в тяжелую минуту. Нет. Я-то вижу, меня не проведешь. Она очень порядочная девушка. И вы ей нужны, какой есть. Мне сдается, она вас любила и раньше. Подумайте, Фрэнк, чтобы потом не пенять на судьбу. Да и жестоко с вашей стороны, не нанесите травму ее сердцу, не забывайте и о ней. Спокойной ночи. – Он вышел.

«А чего тут думать, – размышлял Грег, раздеваясь, – как будто я решаю? Все не так просто, как кажется Мартину, последнее слово не за мной. Не хватало еще, чтобы на мои сентиментальные излияния и признания она расхохоталась в лицо. – За эту мысль стало стыдно. – Ну зачем так, она же этого не заслужила. Ох, господи».

Он лег, закинув руки за голову и уставился в потолок, словно на нем хотел прочесть ответ на мучающие мысли.

Тягуче заскрипела дверь.

Грег приподнялся на локтях.

На пороге, озаренная струящимся сквозь окна голубовато-серебристым светом луны, виднелась фигура девушки.

– Юта? – воскликнул Грег.

Девушка не ответила. Маленькими нерешительными шажками, осторожно ступая, приблизилась к кровати и опустилась на ее край. Нежный запах духов, казалось, проник Грегу в самое сердце. Юта наклонилась над ним и дрожащим голосом прошептала:

– Я люблю вас, Фрэнк.

Что-то горячее капнуло ему на щеку.

– Не надо. Юта. Милая, родная, не надо. Вы будете страшно жалеть об этом, я не хочу.

– Я люблю вас, – повторила девушка. – Не прогоняйте меня. – Она опустила голову и заплакала.

– Это порыв, Юта. Вы пожалеете, разочаруетесь. Вы… – Он обнял ее вздрагивающие плечи.

– Нет! Нет! – вскрикнула она и выпрямилась. – Я ни о чем никогда не пожалею.

– Юта, одумайтесь, не нужно.

– Нет!..

Не помня себя от счастья, Грег обнял ее…

Снаружи коттеджа над древнейшей пустыней, как и миллионы лет назад, в черно-синей бездонной глубине неба помаргивали розоватые звезды. Почти на линии горизонта, залитый лунным светом, брел караван верблюдов…

12. НЕОЖИДАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Кондиционер испортился. Он не жужжал шмелем, как обычно, и не гудел подобно ветру в трубе, а нудно и тягуче, словно зубная боль, ныл. Сквозь окна разбрызгивались солнечные лучи. Отражаясь от гладких циновок на полу, они желтыми зайчиками роились на белом потолке, отпугивая в углы сереньких ящериц-мухоловок. Из озонаторов тянуло свежестью недавно прошедшей грозы.

Грег лежал на кровати. Тихонько, с надрывом, постанывал. Тыльной стороной ладони прикрывал глаза – свет вызывал в голове тупую боль.

В кресле у окна, вытянув ноги, изобразив на лице выражение патера, читающего прихожанам душеспасительную проповедь, сидел доктор.

– Я как-то советовал вам, Фрэнк Грег, не употреблять это гадкое поило – спиртное, – лицо Эдерса сделалось постным. – Весьма сожалею, что мои благие призывы оказались в полном смысле гласом человека, вопиющего в пустыне.

– Вы советовали не пить с горя, – пролепетал Грег, – а я употребил по необходимости. В силу обстоятельств.

– Какая разница? – Доктор поджал губы. – Пьяницы всегда находят оправдание своему пагубному пристрастию к алкоголю. Неужели вы не понимаете – это удел примитивных личностей, недостойных звания мыслящего человека. Берите пример с Уварова: сказал баста и ни грамма. Удивляюсь. Может быть, вы просто не в силах взять себя в руки?

– В силах. Но мне вчера понадобилось изобразить пьяного, чтобы выяснить намерения одного субъекта. Изобразить, понимаете? Может быть, слегка перестарался и излишне натурально вошел в образ, но я привык все делать добросовестно. Так сказать, от души.

– Для этого достаточно прополоскать рот наиболее пахучим из напитков. Ну, вермутом, что ли, а не-накачиваться до положения риз.

– Я больше не буду, – жалобно промямлил Грег.

– Скажите, пожалуйста, он больше не будет, – доктор всплеснул ладонями, – как трогательно и наивно. Словно малыш шалунишка: нашкодил и просит не лишать его сладкого. Я вам не верю, вы слабовольный и бесхарактерный человек.

В коридоре послышался голос Уварова. Физик напевал какой-то игривый мотивчик. Распахнулась дверь.

– Доброе утро! – Он остановился на пороге, взглянул с сочувствием на Фрэнка.

– Мутит? Потрескивает головенка? Да-а, и глазенки как у кролика-альбиноса. Вам бы сейчас огуречного рассола.

– Вы понимаете, Миша, – Эдерс скосил глаза на кровать, – уже не говоря о нравственной стороне, он не желает считаться с тем, что организм еще не окреп после экспериментов. Кто знает, какие могут возникнуть последствия. Судя по поведению вчера, он на пути превращения в нашего волосатого пращура, в какого-то первобытного питекантропа.

– Питекантропы не пили, – буркнул Грег.

– Вот и будете первым пьющим, забулдыгой неандертальцем, кроманьонцем или еще кем.

– Поднимайтесь, Грег. – Уваров подошел к кровати и взлохматил Фрэнку волосы. – Я попрошу Мартина сварить кофе покрепче – это вас взбодрит. Вставайте, – он подмигнул и направился к двери.

– Ы-ы-ы. – Грег сел, опустил ноги на пол и затряс головой. – Чтобы я еще хоть раз…

– Не давайте никаких клятв. Не кощунствуйте. Я вам не верю. Посмотрела бы на вас мисс Юта. Она с таким пьянчужкой и разговаривать-то не станет. Стыд и позор.

– Если она меня любит и я ей дорог, то снизойдет… – Грег заглянул под кровать, ища туфли.

– В таком омерзительном виде вы никому не дороги. Фу, какое безобразие. В общем, я умываю руки. Ваш нелепый и жалкий вид не вызывает даже сострадания. Да-да, сострадания. Ни на йоту. Знаете, что вы мне напоминаете?

– Что?

– Мокрую, старую, облезлую шляпу после дождя.

– Я больше не буду, доктор, – опять заискивающе повторил Грег. – Заверяю, как перед богом. «Это же была необходимость.

– Хорошо. – Эдерс встал. – Но в последний раз. Спускайтесь вниз, вам действительно следует подкрепиться.

В холле за столом Уваров что-то оживленно рассказывал Мартину, помогал мимикой и жестами. Оба покатывались от хохота.

– О чем речь? – Доктор сдвинул брови, сел и указал Грегу на стул рядом.

– Миша поведал о своих наблюдениях за оленями в Канаде, – ответил негр. – Он туда ездил по делам.

– И что же смешного вытворяют эти животные? – Эдерс налил Грегу кофе и повернулся к Уварову.

– Понимаете, доктор, – начал тот, – я даже не представлял. Оказывается, олень не в пример лошади очень несообразителен. На водопой его гоняют все лето по одной и той же тропинке. В какой-то момент, не помню, то ли по причине среза рогов или еще почему, но некоторое время ему нельзя пить. Тогда пастух ставит поперек тропинки жердь на двух тоненьких подставочках. Олень доходит до нее, смотрит – путь закрыт, поворачивается и идет обратно. Вы представляете, он не додумывается обойти жердь стороной. До того глуп.

– Мне кажется – это не глупость, а дисциплинированность, – возразил Эдерс. – Он видит запрет, как знак на пути автомобилиста, и подчиняется ему безоговорочно. Мне остается сожалеть, что некоторые люди не обладают логикой оленя. Я бы поставил кое-кому перекладину на пути к бару, пусть поворачивает и направляется куда положено.

– Но я-то додумаюсь ее обойти, – вставил Грег, – вашу жердь.

– Судя по ответу, вы намерены продолжать в том же духе, хотя несколько минут назад клялись в обратном?

Грег молчал, помешивая ложечкой кофе.

– Что же вы молчите, как Валаамов осел! – вскипел доктор. – Извините за резкость.

Неожиданно Уваров громко захохотал.

– Ваш смех, Миша, неуместен и неприличен, – скривился Эдерс, – этим вы поддерживаете слабость Фрэнка, как бы пассивно одобряете – это нечестно и непорядочно.

– Простите, милый доктор, но мой смех не имеет к Фрэнку и его слабостям никакого отношения. – Уваров продолжал смеяться, вытирая выступившие слезы.

– Что ж, смех без причин? Тогда вам бы следовало обратиться к…

– Да нет же, доктор. Он имел отношение к вам, вернее, вашему сравнению.

– И что в нем смешного? – Эдерс насупился.

– Дело в том, что у прорицателя Валаама никогда не было осла. У него имелась ослица. И отличалась она не тем, что молчала, а как раз наоборот, вопреки сородичам, вдруг заговорила человеческим языком. Вы же, наверное, имели в виду буриданова осла, сравнение с этим животным приписывают французскому философу-схоласту Жану Буридану, как пример парадокса абсолютного детерминизма в учении о воле: осел, помещенный на равном расстоянии меж двух одинаковых охапок сена, должен умереть от голода, ибо не сможет решить, какую из них предпочесть.

– А откуда это знаете, вы же безбожник?

– Изучал научный атеизм, интересовался Библией.

– Меня не трогают сейчас ваши библейские и философские притчи. Я мог кое-что перепутать – суть не в этом. Я пекусь о здоровье Фрэнка и удивляюсь, что близкие ему люди так легко относятся к столь пагубной привычке. Вы не представляете по некомпетентности, к каким трагическим последствиям это приведет и не только его, но его жену, их будущих детей, не исключено – внуков. Вместо того, чтобы трубить тревогу и спасать его, вы легкомысленно посмеиваетесь и сводите на нет мои воздействия.

– Полно вам, – умиротворяюще произнес Мартин. – Ему нужно было вчера выглядеть пьяным. Очевидно, увлекся и переборщил, убеждая в своем состоянии соглядатаев.

– Да что в конце концов за тайны мадридского двора! – вскричал Эдерс. – В чем дело? Кто-то слоняется вокруг, что-то вынюхивает, может, собирается нас прирезать, как ягнят, а мы в неведении! Эдак накроют мешком и уволокут, а ты и знать ничего не знаешь! Просветите нас наконец?

– Сейчас, сейчас. – Грег нетерпеливо потряс, ладонью. – О вас же заботились. Не хотели пока тревожить и портить самочувствие.

– Нет уж, сделайте одолжение. Испортите. Нам весьма не безразлично, что творится вокруг.

– Несколько недель назад Мартин заметил за нами слежку.

– Слежку? Боже мой, только этого не хватало. – Доктор вытаращил глаза и вытянул губы трубочкой. – Значит, слежку?

– Самую настоящую. Один тип интересовался моей скромной персоной: человеком без кисти и глаза. Мы договорились с Мартином: как тот снова объявится, он меня сразу предупредит. Вчера этот субъект дал о себе знать…

После завтрака, когда Грег сидел в своей комнате, вбежал взволнованный и запыхавшийся Мартин. На коротком носу поблескивали мелкие капельки.

– Этот… Рыжий… появился. – Он перевел дыхание. – Агента я предупредил – быстро договорились. А с этим сейчас беседовал. Наплел ему сорок бочек арестантов, как вы мне поручали.

– Как он отреагировал?

Негр пожал плечами.

– Никак. Хмыкнул недовольно. Будто я виноват, что вас тут нет. Затрудняюсь сказать, поверил или нет.

– Где он? – Фрэнк вскочил.

– На шоссе. Кажется, что-то испортилось в его машине. Вон посмотрите, белый «рено» у обочины. – Он подвел Грега к окну и слегка отодвинул штору.

У шоссе приткнулся «рено» цвета «белая ночь» с поднятой крышкой капота. Наполовину закрытый ею, в моторе копошился мужчина.

– Та-ак. Ступайте к себе, я им займусь.

– Вам помочь?

– Не стоит. Идите, Мартин, и не обращайте на него внимания, будто вас ничего не касается. Делайте все как обычно. Не беспокойтесь, со мной будет полный порядок.

Негр кивнул и сошел вниз.

– Та-ак, – повторил Грег и достал из ящика стола пистолет. Повертел в руках и, подумав, положил обратно. Затем вынул зажигалку «ронсон» – прибор РУ, – спрятал в карман и выскочил из комнаты. Спустившись в холл, юркнул через черный ход на теневую сторону дома. У угла опустился на землю и осторожно выглянул.

Незнакомец все так же возился с автомобилем. Видно, на самом деле что-то не ладилось с двигателем.

Грег навел на рыжего прибор и нажал кнопку «усыпление». Мужчина покачнулся и осел на дорогу, ноги скользнули под кузов.

Выскочить и перебежать к сарайчику было делом секунд. Грег подождал, огляделся и подскочил к незнакомцу. Да, действительно, во внешности ничего примечательного – таких по улицам слоняются сотни. Он обшарил карманы. Водительские права на имя Самюэля Брукса выданы в том городе, где жил Грег. Деньги, старый билет на самолет и прочая, не имеющая значения, мелочь. Номер на автомобиле местный – «рено» взят напрокат. Грег сложил все обратно в карманы и вернулся за дом. Наведя аппарат, разбудил пришельца. Тот поднялся, деловито отряхнул брюки и опять сунулся в мотор.

Прячась за изгородью, Грег помчался задворками вперед, к городку. Отбежав на полмили, перепрыгнул через кювет и беспечной походкой направился по дороге, время от времени оглядываясь назад, как это делают те, кто ловит попутную машину.

Движения на шоссе почти не было. Протарахтел грузовик с какими-то тюками. Ленивые мулы еле волокли повозки с корзинами. На трехколесном мотороллере проскочил рассыльный с пакетами.

Наконец сзади послышался шум мотора. Показался «рено». Грег поднял руку. Автомобиль, обдав его гарью, проехал мимо. За стеклом мелькнула сосредоточенная физиономия рыжего. На то, что не подберут, Фрэнк не рассчитывал.

«Черт бы его побрал», – выругался Грег и, размахивая руками, бросился вдогонку.

Автомобиль шел небыстро, видно, в моторе что-то барахлило. Грег же бежал исключительно легко. Сам удивляясь, что совсем не чувствует усталости. «Очевидно, процедуры повлияли и на это», – подумал он.

«Рено» чихнул и остановился.

– Стойте! – закричал Грег, хотя видел, что машина стоит. – Стойте! Вы не в городок? – Он сунулся к дверце.

– Да, – буркнул рыжий.

– Я тут недалеко был. Знаете белый домик? Там экспедиция.

– А-а! – обрадовался водитель. – Подвезу, подвезу, вот только мотор, провались он, перебои дает. Сейчас взгляну, и тронемся. Садитесь, я разом. – Он открыл крышку капота.

Грег уселся на переднее сиденье.

– Все. – Незнакомец сел за руль. – Контакт прерывается. Так вы, значит, оттуда? – Он дернул головой назад. – Чего же там делали?

– Журналист я, прилетел к профессору Эдвину от газеты – это известный археолог. А его унесло в Сирию, вот и остался несолоно хлебавши.

– Мне тоже не повезло. Я коммивояжер, хотел им всучить кое-что, да просчитался. Зашел, а мне какой-то черномазый говорит: обитатели смылись, ищи-свищи. И, – он оторвал руки от руля и развел, словно в недоумении, – остался на бобах. Вы долго у них жили?

– Какое там. Переночевал и решил вернуться. Не в Дамаск же лететь. Обещали подбросить до аэропорта, да их «лендровер» сломался. Подумал – подвезет кто-нибудь по доброте душевной. Вас встретил – повезло. – Грег закрутил головой, озираясь.

Пустыня сменилась зеленью садов и полей. Пошли плантации абаси – египетского хлопчатника. Зашелестели темноватыми резными листьями пальмовые рощи. Замелькали коричневые и желтоватые глинобитные постройки. Потянулись лавчонки и мастерские ремесленников. Въехали в городок. Вереница узеньких улочек привела на широкую оживленную магистраль.

– Заскочим, опрокинем по рюмашке? – Брукс дернул подбородком. Справа наплывала небольшая гостиница. Слева от входа висел яркий щит: араб в феске держал в одной руке шампур с насаженным на него цыпленком, в другой кувшин.

– Времени мало, – не особенно настойчиво ответил Грег. – Билет оформить, вещички собрать, мелочи разные утрясти, то да се.

– Ладно. Подумаешь, дела. Подождут. – Он вильнул к тротуару и притормозил. – Пятнадцать минут погоды не сделают. Денег нет? – самоуверенно надул щеки. – Я угощаю.

– Ну разве ненадолго, – будто нехотя согласился Фрэнк и открыл дверцу. – Мне тут подождать?

– Валяй на второй этаж. Там прохладнее. Я мигом, лишь авто припаркую.

Грег направился к гостинице и шагнул в распахнутую дверь. Пахнуло кябабом – жаренным на решетке мясом, распаренным рисом и подгорелым оливковым маслом. Он миновал клевавшего носом старика египтянина в белом бурнусе, вероятно, портье, и по стонущей, покачивающейся под ногами лестнице поднялся наверх. В полукруглой нише, отделенной от лоджии парусиновой бело-зеленой полосатой портьерой, стояло несколько пластиковых столиков и тонконогих, словно игрушечных, стульев. Меж ними из треснутых бочонков топорщились колючими и жесткими листьями мохнатоствольные пальмы. По стенам вились ползучие растения с красными пряно пахнущими цветами. Легкий ветерок парусом надувал маркизу, приятно холодил разгоряченное тело и лицо. Еле слышно шелестели листья, хлопала по металлическому каркасу портьера, и откуда-то снизу едва доносилась восточная музыка. Из-за папирусной занавески, сбоку, выскочил молодой араб в белой куртке и чалме. Выпучил черные глаза, вопросительно уставился на Грега.

– Две пепси. – Грег опустился на заходивший под ним ходуном стульчик.

– Чего там пепси! – Над перилами лестницы возникла рыжая голова Самюэля. – Тащи коньяк! И кока-колы со льдом. Да живее, пучеглазая бестия! – Он, отдуваясь, уселся возле Грега и хитровато взглянул на него.

– Пить так пить, сказал котенок, когда несли его топить. Бутылку осилим?

– Не многовато? Я почти непьющий.

– Знаю я вас, писак. Болтаете, хватит, а потом не оттащить, пока на дармовщинку все не вылакаете. Ты же журналист, правда?

Грег даже не заметил, когда они перешли на «ты».

– А ты как думал?

– Ну вот видишь. – Самюэль потянулся к его голове, словно собираясь погладить по волосам. В ладони блеснул продолговатый предмет.

«Аппарат К», – мелькнуло в сознании Грега, но отдернуться он не успел. Тотчас его встряхнуло, и, теряя сознание, он повалился грудью на стол.

– Знаю я вас, – повторил Самюэль, спрятал прибор и повернулся к неуспевшему уйти слуге.

– Чего вылупился? Тащи в номер, крючконосый. Да шевелись проворнее…

Сознание возвращалось медленно, будто выплывало из тягучей и липкой трясины. Во рту медно-полынный привкус. В голове тяжесть. Грег приподнял веки.

Он полулежал поперек кровати, упираясь затылком и спиной в стену, вытянув, как палки, негнущиеся ноги.

– Очухался? – осведомился участливо Самюэль. Рыжий разместился напротив на журнальном столике. Рядом в плетенном из прутьев кресле – плосколицый тип с оттопыренными ушами.

Грег опустил глаза, на запястьях поблескивали никелем наручники. «Как же я дал себя провести, – подумал досадливо, – а если, пока я был без сознания, они впрыснули радиоактивный висмут, чтобы, как тогда выразился Майк, «окольцевать» на всю жизнь?» В животе появились нервные спазмы, затошнило.

– Вы что, полицейские? – спросил, еле ворочая языком.

– Хуже. – Самюэль подмигнул плосколицему. – Как пить дать, хуже. Давай-ка побеседуем, приятель, – он вынул из пачки сигарету.

Фрэнк увидел: на столе лежало содержимое его кармана, в том числе и зажигалка «ронсон» – прибор РУ. Он похолодел и замер.

Самюэль взял зажигалку.

– Она не работает, – встрепенулся Грег.

Ушастый зажег спичку, дал прикурить «коммивояжеру».

– Ты думаешь, развесил мне лапшу на уши, когда мозги пудрил своими баснями? Не на такого напал, – он выпустил струю дыма в лицо Фрэнка и сплюнул на ковер. – Выкладывай-ка, как на духу. Чем вы занимаетесь со своим профессором? А? Куда подевался одноглазый стервец?

– Да я уже говорил, – начал Грег, не отрывая взгляда от «ронсона».

– Тю-тю-тю, – остановил его гангстер и вытянул руку с растопыренной пятерней. – Ты мне не пой песенки, малиновка лесная. Заскулить бы не пришлось. Видали и не таких птенчиков. Будешь врать, ой как пожалеешь. Мы шуточки не уважаем, нет.

– Я все рассказал, клянусь. Какой смысл врать-то, я себе не враг. Вы же люди деловые.

– Вот это верно. – Рыжий вытянул указательный палец. – Не вреди себе. А вдруг что запамятовал по небрежности? А?